Глава 4
Выйдя из бара, Самохин вдруг остро почувствовал, как выветриваются из него прежние чувства радости и благодушия, как исчезает удовольствие от пребывания в роскошном Эдеме.
Он торопливо шёл по Круазетт, мимо бутиков с одеждою и аксессуарами от Лакруа, Ив Сен Лорана, Диора, Шанель, и уже не в состоянии был любоваться их яркими витринами.
«Никуда, никуда от этих хамов не скроешься, - раздражённо размышлял Самохин, поспешно удаляясь от бара, удаляясь от места, откуда его фактически выгнали. – Везде, везде эти пьяные рожи «термитов» … циничные морды проворовавшихся соотечественников…»
Вадим Павлович прерывисто вздохнул и саркастически усмехнулся. Те годы, когда он мог потерять терпение и проявить свой характер, давно прошли, и ему не хотелось ни с кем выяснять отношений. Он приехал сюда, чтобы приятно провести время с семьёй, а не для того, чтобы устраивать разборки. Тем более с соотечественниками. Он не агрессор. Он пацифист. Ещё в юности Вадим Павлович постиг одну ни хитрую истину – притворяться глухим, когда слышишь обидные, непотребные слова в свой адрес. И если какой-нибудь напыщенный негодяй, желая непременно его уязвить, заплетающимся языком прохрипит: «Трёхнутый какой-то»,- или что-то похуже, то это по существу ничего не значит, и любой здравомыслящий человек, просто обязан проигнорировать подобные оскорбления.
Тут Самохин невольно поморщился. Ему показалось, что солнце с какой-то неистовой силой обрушилось на него, и стало обжигать нос, уши, шею. Он остановился, привычным движением, снимающим боль, осторожно протёр глаза и, достав из барсетки дымчатые очки, водрузил их на переносицу. И тут знакомо запищал мобильник. Самохин трубку из кармана достал.
«Здра-авствуй, дорогой! Ты меня хорошо слышишь?» - манерно пропел ему в самое ухо низкий, женский голос.
-Здравствуй, здравствуй, Инесса! Рассказывай, как дела? – Самохин старался, чтобы в его голосе звучала нежность, которой он не испытывал почему-то.
Жена сообщала банальные вещи. Говорила она плавно, не останавливаясь: подбирала, порой, фразы не слишком корректные, придавала словам сомнительное
изящество.
До Парижа они добрались, вполне, сносно. Номер в отеле – средней паршивости. Уже побывали в знаменитом Соборе Богоматери. Сын сказал, что прикольно. Особенно ему понравились черти на верхней площадке...
« Статуи химер, химер...», - мысленно поправил жену Самохин.
… А сейчас, втроём, они идут по площади Согласия и готовятся к шопингу на Елисейских полях.
Вдруг жена на мгновенье умолкла и потом, уже несколько настороженно, спросила: «Ты не завёл там без нас интрижки?»
-Инесса, Инесса, зачем ты так?.. – Сознание собственной сиюминутной безгрешности ( супружеской измены же, пока, не состоялось!), придало голосу Самохина возмущённые нотки. – Тебе же известно, что я не способен на это!..
«Знаем, знаем, как вы не умеете играть в шашечки… Ну, да уж ладно. Что собираешься вечером делать?»
-Буду смотреть в номере телевизор, - ответил Самохин, шагая по набережной, и чувствуя, что удовольствия от телефонного разговора не испытывает.
« А потом?»
-А потом, выпью минеральной воды со снотворным и лягу спать. Ты довольна? Ещё будут вопросы?
«Ты стал излишне раздражительным, Вадим, - попеняла ему жена. – По-видимому – это следствие твоего недомогания. Сделай одолжение, - меньше шастай по барам и больше в номере отдыхай. Договорились?»
-Хорошо, Инесса. Не буду вылезать из постели до вашего приезда. Передавай привет Наталье и поцелуй за меня сынулю!..
«Всё, заканчиваю, дорогой! Вечером, возможно, ещё позвоню. Целую!..»
И телефон жены отключился.
«Ну почему, почему женщины так любят много болтать?..» - раздражённо думал Самохин, укладывая телефон в барсетку. « Им, наверное, кажется, что каждое слово, сорвавшееся с их губ, непременно превращается в прекрасный цветок, или драгоценную камею….» Вот и его жена из той же породы.
Почему он тогда женился? Почему?.. От однообразия и скуки, нагоняемой на него бесхитростными кульбитами, которые приходилось проделывать холостому мужчине, влюблённому в жизнь; от стремления к стабильному осязательному удовольствию, которое всегда под боком; от желания увидеть сквозь блёклость дней проблески чего-то настоящего?.. Кто знает, кто знает?.. Сейчас уж и не разберёшь…
Но тут размышления Самохина прервал гнусавый голос. Молодой оболтус, сидевший на высоком бордюре, под гитару пел душераздирающую балладу. Пел на французском. Замедлив шаг, не без труда вникая в смысл слов, Самохин понял, что прыщавый бездельник подвывал о какой-то красотке, которая ему не дала, и он был вынужден совокупляться с резиновой женщиной.
«Мерз-ззавец!.. – Мысленно обругал менестреля Самохин, чувствуя, как у него желваки заиграли. – Не-ет, определённо, - эта цивилизация вырождается. И я являюсь свидетелем процесса её распада».
Ну, вот и «Карлтон», наконец. Величие старого отеля постепенно надвигалось на него, пока он приближался к нему по дорожке. Массивный фасад, вход с колонами, ослепительный блеск стёкол окон, ярусы этажей. Да уж, действительно, история в камне …
Конечно, «Карлтон» дорогой и роскошный отель, и при иных обстоятельствах Самохин предпочёл бы в нём не останавливаться. Но он помнил, что в этом отеле бывали и Чарли Чаплин, и Марлен Дитрих, и Морис Шевалье, и тщеславное чувство побороло в нём здравомыслие и бережливость. Триста евро в сутки за номер. Он мог это, пока, себе позволить. Мог!
Стремительно поднявшись по ступенькам отеля, Самохин почувствовал, как душою оттаивает. В фойе прохладный воздух из мощных кондиционеров приятно обдувал разгорячённое ходьбой лицо. Портье, завидев Самохина, его окликнул: «Месье, получите почту».
Приблизившись к ресепшн, Вадим Павлович выжидательно замер …
За регистрационной стойкой с ячейками, мониторами камер наблюдения и компьютерами, стоял довольно полный мужчина, лет, этак, под сорок, с широким лицом и с блестящими глазками. Увидев т а к о г о, каннибалы подумали бы: «Аппетитный кусочек, ничего не скажешь!» Почтительно протянув постояльцу конверт, портье стал внимательно изучать свои ногти.
Рассматривая письмо, пришедшее из России, Самохин машинально рукою шарил в барсетке. Наткнувшись на бумажник, его приоткрыл и, достав оттуда банкноту, достоинством в пять евро, молча положил её на стойку. Любитель откормленных каплунов и устриц, с улыбкой упрятал банкноту в карман. В это время мимо проходили двое крупных немцев, и их басовитые голоса, слегка охрипшие от холодного пива, создавали гудящий фон в просторном фойе.
Кивнув и поблагодарив портье за услугу, Самохин развернулся и к лифту пошёл. Две минуты спустя, Вадим Павлович уже сидел у себя в номере, в кресле.
Номер представлял собой две больших, чистых комнаты, обставленных в духе западно-европейской аристократии. Глаза радовали светлые и ореховые тона мебели, мерцание позолоты, хрусталя и латуни. Внешний мир со всеми его случайностями и несовершенством был здесь так искусно устранён, что оставалось только блаженствовать.
Конечно, за подобное великолепие приходилось платить чертовски дорого, но лучшего допинга собственному тщеславию Самохину трудно было придумать. Трудно.
Какое-то время Вадим Павлович смотрел на конверт, адрес на котором был выведен чётким, остро-готическим почерком. Потом, вздохнув, он вскрыл конверт и вынул оттуда письмо с компакт-диском. Отложив диск на стол, принялся читать письмо, отпечатанное на компьютере. На листке, с «шапкой» его предприятия, написано было следующее:
« К О Н Ф И Д Е Н Ц И А Л Ь Н О .
Корякин Ю.Д. – Самохину В.П.
Уважаемый, Вадим Павлович, вынужден прибегнуть к передаче информации по международному почтовому каналу, в связи с делом нетерпящим отлагательства.
Во исполнение данного мне поручения, препровождаю в Ваш адрес копию записей разговоров работников предприятия, которые непременно представляют для Вас определённый интерес. Уведомляю, что сектор прослушивания я расширил. В него вошло несколько кабинетов не оговоренных ранее с Вами.
Полагаю, что с данной информацией Вам надлежит обязательно ознакомиться до своего возвращения в Россию.
Известная акция прошла без эксцессов. Режим секретности нарушен не был. Конфиденциальность соблюдена полностью. Ваши предположения о назревающем в коллективе недовольстве экономической политикой проводимой на предприятии, нашли своё подтверждение. Степень этого недовольства переходит границы разумного. Считаю, что пора начать чистку наших рядов от классово-чуждых, недовольных элементов …»
Самохин в этом месте невольно усмехнулся, представив Корякина с наганом в руке и в форме сотрудника НКВД, ставящего какого-то бедолагу в спецовке к фабричной стенке. Вадим Павлович вздохнул, поморщился и продолжил чтение.
«… Принятые в этом направлении меры, будут способствовать оздоровлению морального климата в коллективе. Жду Ваших дальнейших указаний.
Постскриптум. Полученные из служебных помещений записи, предоставляются для ознакомления в следующей последовательности …» Далее следовал перечень кабинетов, откуда записи разговоров были почерпаны. Заканчивалось письмо указанием должности Корякина и его витиеватой подписью.
Закончив знакомиться с посланием начальника безопасности, Самохин подумал, что дела с грамматикой у того обстоят неплохо. Письмо было напечатано без единой ошибки. И вряд ли, Корякин прибегнул к помощи секретарши. Слишком уж конфиденциальной была переданная информация.
Несколько минут Вадим Павлович сидел в задумчивости, погрузившись в невесёлые размышления…
Какая обострённая жажда жизни, отрада безмятежности и покоя нисходили на его душу в утренние минуты. С каким искрящимся удовольствием, подчиняясь влиянию окружающей красоты, предавался он мыслям о романтике грядущего вечера. А что в итоге получил?.. Сначала его унизили и фактически изгнали из бара два выпивших, навязчивых полу-идиота, потом жена допекала расспросами о супружеской верности, теперь вот Корякин со своим посланием, таящим в себе зловещий смысл. О нет, Самохин нисколько не сомневался в качестве и добросовестности проделанной его подчинённым работы, вот только фраза Корякина «… пора начать чистку наших рядов…», вызывало у Вадима Павловича смутное раздражение. И это тягостное чувство не рассасывалось, не исчезало…
Терзаемый недобрыми предчувствиями и сомнениями, он вложил диск в стоявший на столе плейер, и мягко нажал кнопку пуска. Прикрыв глаза, в настороженной позе застыл.