Вопросы литературного интернет-журнала «Парус», предложенные в рамках «Круглого стола» для декабрьского 2013 года номера:
1.Играет ли русская литература сегодня какую-либо значимую роль в обществе?
2.Какова, на Ваш взгляд, дальнейшая судьба отечественных литературных журналов?
3.Какие литературные издания или деятели отвечают в наше время чаяниям русского человека?
4.Должна ли русская литература трансформироваться с учётом современных потребностей, или её задача — консервация ценностей и сохранение традиционных форм?
5.Изменились ли задачи, стоящие перед писателем сегодня? Если да, то в каком направлении?
ОТВЕТ:
Первым позывом в ответ на присланную анкету было желание отказаться размышлять над предложенными вопросами. Частично причина этого была мне ясна, ведь ситуация давно отучила жителей глубинки следить за журнальными новинками. Как чудо, вспоминаю теперь события двадцатилетней давности, когда на районный отдел культуры неожиданно удалось выписать уйму новых изданий, знаменовавших собою информационный прорыв. Однако вслед за этим почти сразу случился и обвал возможностей, оставивший на печатном плаву лишь то, что и задумывалось как легковесное чтиво. Круг серьёзных литературных изданий, прежде цементировавший думающие слои общества, погрузился на дно забвения. И беспросветной печалью веяло в безлюдной библиотеке от стеллажей со старыми подписными журналами, хранившими былую боль и страсть уходящих поколений писателей и публицистов.
Трижды случалось мне в тяжёлые годы публиковать на страницах «Дружбы народов» свои очерки о тихих горечах провинции, не теряющей надежды быть услышанной и поддержанной. Однако отзвука на тревожащее слово, который непременно случился бы прежде, так и не последовало. И это было вполне объяснимо прозаическими обстоятельствами жизни страны и самого журнала: унизительные условия существования стали характерными для всей российской территории, равно как и безответность властей на требования об облегчении народной участи, ну, а мизерный тираж издания не позволял душевный вопль о помощи назвать даже писком. Аналогично и в других подобных неплатёжеспособных журналах традиционный призыв о милости к падшим преобразовывался в глас вопиющего в пустыне.
Наверное, у этого обстоятельства были вполне объяснимые объективные причины, и ту духовную словесную вязь, которая прежде вполне материально через журналы соединяла наши души на безмерных просторах родины, со временем вполне эффективно заменила виртуальная социальная паутина, но… Мы всё равно не перестанем рефлексировать по тем годам, когда наши строки в печатных СМИ за ночь разлетались по всей стране и наутро объединяли миллионы сердец в одно огромное жаждущее справедливости сердце. В этом былом процессе при желании можно отыскать множество предосудительных –измов, лишавших индивидуумов свободной воли и прочих принадлежащих каждому прав. Однако живёт во мне убеждённость, что пока ещё человечество более походит на несмышлёных детей, которых нельзя далеко отпускать без надзора старших, и значит, следует предопределять вектор их духовного развития и движения. А поскольку так случилось, что в нашей стране эта миссия во все века была возложена на владеющих словом, то и в нас этот атавизм непременной востребованности и желания служить высшим идеалам вечно будет давать о себе знать.
Вместе с тем, именно в этом пункте кроется вторая причина моих сомнений по поводу предложения подумать над ролью писателя в современном мире. Я убеждена, что право высказываться по столь принципиальным вопросам нужно заслужить, то есть заработать некое общественное признание, получить регалии, иметь солидные публикации. А я всем этим на данный момент, увы, не могу всерьёз похвастаться. И в то же время понимаю, что, не случись четверть века назад трагического разлома в фундаменте наших убеждений, всё названное я имела бы несомненно, поскольку воспитывалась на традиционной русской литературе и в её русле вела свои творческие поиски.
Если честно, то в глубине души я никогда глубоко не страдала от невозможности говорить во весь голос, потому что понимала: юношеские незрелости, неизбежно отражающиеся в текстах, не тот материал, с которым нужно торопиться выходить к читателю, вводя и его в искушения. И в то же время долгие годы очень важным было для меня найти ответ на краеугольный вопрос моего бытия: сама ли я виновна в неполной реализации моих писательских планов или внешние перемены и крушения были тому помехой?
Совестливость до последнего момента не позволяла мне всё валить на обстоятельства, поскольку и лености, и несобранности во мне, как в каждом, полагаю, было предостаточно. К тому же, всеобщая жизнь вершилась на фоне обезоруживающего рефрена про тех, кто и умненький, и богатенький неразделимо. Из него следовало, что нет никакого смысла соваться с суконным рылом в калашный ряд: иные ведь и широко издаются, и не бедствуют. А коли тебе и за свой счёт быть напечатанным не очень светит, то стоит ли тратить время на такое глупое занятие, как писательство.
Странно прослеживать случившуюся в обществе метаморфозу в отношении литераторского клана. Повсюду его представители встречались прежде с придыханием, были лелеемы партийным начальством, наделялись дополнительной бесплатной жилплощадью для своих по определению праведных трудов и получали профессиональную пенсию, не говоря о гонорарах за книги. Сегодня рядовой не раскрученный писатель, бесплатно корпящий над никому не нужными рукописями, воспринимается не просто чудаком, а не очень здоровым членом общества, мнение которого ни по каким вопросам и ни при каких обстоятельствах не может и не должно быть учтено. А творческая общность с себе подобными, перейдя в виртуальную, уже не влечёт за собой никаких конкретных последствий.
Хочется для справедливости уточнить: не влекла. В мясорубке доставшейся нам эпохи каждый всё равно стремился как-то выжить и выделял для себя приоритеты. И если потребность писать была жизненной необходимостью, а значит, и призванием, то всё равно ты барахтался до последнего и доплывал-таки до желанного берега. Вот и я, несмотря на все житейские препоны, предрешённо дожила в своё время даже в деревне до компьютера с интернетом, до публикаций на сайтах и участия в сетевых литературных конкурсах. И я никогда не скажу, что сладостней было на заре перемен бесплодно бродить по неприветливой озабоченной только материальным столице с пятикилограммовой рукописью романа про никого не волновавшие тогда в издательствах поиски смысла жизни. Жизнь взяла своё, победила, резко изменив свои формы.
Но она не изменила для меня своего содержания! Я упорно превращаю теперь в электронный вид мои обветшавшие машинописные страницы о вековечных духовных человеческих мучениях. И я знаю, что то моё давнее слово будет когда-нибудь услышано и востребовано. Наравне с тем, что теперь, в зрелом уже возрасте, выходит из-под моего пера. Потому что мне удалось преодолеть сомнения в правильности своих предпочтений и сделать окончательный выбор в пользу того, на что всегда отзывалось моё сердце при чтении нашей классики: в пользу духовного начала в человеке.
В этом плане для меня несомненно, что задачи, стоящие перед писателем, никогда не меняются, – разумеется, если мы ведём речь не о тех, кто зарабатывает книгами на пропитание, а о тех, кто отрабатывает свою жизнь литературными исповедями о развеянных заблуждениях и о борьбе со встреченными на земном пути соблазнах. Во все века текст жив только благодаря бьющемуся внутри него нерву осознания праведности или неправедности наших шагов. И если это назвать консервацией ценностей, то я за неё. Равно как и за то, чтобы форма преподнесения этой «архаики» была чуткой ко времени и менялась с учётом современных потребностей. Да тому есть уже масса неожиданных и убедительных примеров не только на чисто литературном поле, но и в использующих тексты театре и кинематографе.
Трудно, конечно, представить, чтобы влияние литературы сегодня вдруг вернулось бы к тому уровню владения умами, какое наблюдалось в некоторые периоды нашей истории (если мы не обольщаемся насчёт этого факта и не преувеличиваем его). Вместе с ситуацией в стране очень изменился и наш народ, научившийся, хочется надеяться, размышлять не только свободно и открыто, но и духовно зрело. В таком случае каждый ищущий слова истины, имеющий возможность выбора, а не ведомый, как прежде, на поводке усреднённости, будет выбирать и уровень литературного разговора, соответствующий его личному духовному росту. И коли будет существовать возможность прохождения всё новых и новых ступеней вместе с растущими в мощи духа писателями, то и жизнь человеческая неизбежно изменится, ибо обретёт высокий никогда не угасающий смысл поиска и взросления.
Конечно, было бы совсем наивным предполагать, что это может случиться само собой, что молодые, нащупывающие свои способы взаимодействия с миром земным и небесным, вдруг завтра ни с того ни с сего кинутся читать серьёзные книги и журналы, как делало это уходящее поколение. Повторений не будет. И вместе с тем, слово как исходный элемент осмысления жизни, как зачаток любого искусства всегда влияло и будет влиять на жизнь. Важно лишь найти те болевые точки, на которые отзывается современное общество, которые искрят при замыкании и вынуждают думать, искать, отстаивать каждого свою позицию.
Нельзя родить живую литературу, преследуя конкретную цель сделать из неё властительницу дум. Но можно и нужно жить и писать с оголёнными нервами, не красуясь ни перед людьми, ни перед Богом. Народ удивительно способен улавливать в искусстве то, что является общим для всех и что ничем не приукрашено. А это, с какой стороны ни заходи, есть разговор не о политике, не об экономике, не о любви и семье даже, а прежде всего о смысле жизни, который ищет каждый живущий и часто не находит.
Остаётся только мечтать, что когда-нибудь именно такая точка отсчёта нашего существования будет озвучена и как позиция высшей власти, полагающей, видимо, что о подобном дозволено говорить лишь религии. Без подобной «отмашки» сверху судьба честных литераторов никогда не станет благополучной. Однако как знать, не к лучшему ли это?