Сейчас она войдёт и скажет: «Можно к тебе на минуточку?» Потом пройдёт в зал, сядет со своим вязаньем или папками, полными рисунков, в кресло и… А, впрочем, лучше, начну так:
Когда открывала ей дверь, всегда слышала: «Можно к тебе на минуточку?» И этот её вопрос был приветствием. Потом проходила в зал, садилась в любимое кресло… моё любимое кресло, раскрывала одну из папок и… Да нет, «долгие беседы» у нас не начинались и если мне было некогда, то она и час, и два могла просидеть в зале одна, перебирая наброски, сделанные её мужем, и я знала, что не нужна ей, что просто захотелось ей сейчас «выпорхнуть из своей клетки», - её слова, - чтобы немного оттаять от… А оттаивать «от» она начала после того, как её муж… Нет, вначале – о Бланке.
Знаю её лет… Ну да, лет пять, и даже помню, как познакомились. На собрании жильцов нашего кооперативного дома. Я возвращалась с работы, а они во дворе галдели, ну и подошла к галдящим, а она возле стояла. Еще тогда подумалось: что-то не припомню такую в нашем кооперативном дружном коллективе. А было в её славянском лице нечто нерусское, прелестно-ускользающее. И это нечто вспыхнуло еще ярче, когда на мой вопрос, - и о чём, мол, волнуется «народная стихия»? – она сразу подхватила интонацию и ответила с улыбкой:
- Да так… Думаю, стихия просто сошлась поболтать...
Потом – слово-за-слово. Потом отошли в сторонку, разговорились, и оказалось: зовут её Бланкой, и потому Бланкой, что уже давным-давно её предки-поляки обрусели, оставив ей внешность и имя прабабки, что недавно её муж Костенька, - по-другому потом его не называла, - купил в нашем доме квартиру, и что он «очень, очень талантливый художник!». Да и она художник, только оформитель.
Ну, а теперь, после контурного наброска портрета моей героини, - ну как же рассказывать о художнице и не использовать термины её профессии? - постараюсь прорисовать и полутона. А помогут мне в этом наши тихие беседы и брошенные ею фразы вроде «выпорхнуть из своей клетки», за которыми я снова и снова тащилась за нею со своими думками, перебирая, перетирая... «пере» и «пере» их по-своему.
А муж её и впрямь был талантливым художником-пейзажистом (иначе Бланка за него и не вышла бы). И не только пейзажистом, - были у него и наброски натюрмортов, жанровых сценок, портретов… Да нет, не гениальных, конечно, как у Пикассо*, исполненных одной непрерывающейся линией, но глядя на Костины, сразу верилось: рисовальщиком он был отличным. Почему был? А потому, что вскоре всё чаще и чаще стала слышать от моей подруги: «Опять Костенька хандрит, не пишет». И при этом спицы или листки в её руках начинали слегка дрожать. О, видела и я подобную хандру! Видела не раз и поэтому сразу представляла себе Костеньку, лежащим на диване и тупо смотрящим на пляшущие разноцветные картинки телевизора. Потом он встанет, - видела, видела и это! - бесцельно пройдет на кухню, постоит у плиты, может быть, заварит чай и, не допив, снова ляжет, уставившись на экран. Тоскливая картина… Но что было посоветовать Бланке? Нет, не знала. И всё же надо, надо было - хоть что-то!.. вот и пробурчала, кивнув на папки:
- Может, тебе не стоит давать ему советы, как и что писать?
- Как это?.. – захлопнула одну из них.
Что за папки?.. Ну как же, всякий раз, когда она приходила, то обязательно - с этими двумя коричневыми папками, на которых были наклеены белые квадратики с буквами «G» и «B»… Помню, как-то спросила её, когда увидела их впервые: и что, мол, кроется под этими таинственными вензелями? А она рассмеялась:
- Да буквы эти означают «хорошо» и «плохо»… по английски, а копаюсь в набросках Костеньки потому, чтобы потом придраться к чему-либо.
- Господи, зачем?
- Ну как же? Хочу, чтобы всё лучше и лучше писал свои пейзажи, а он…
- А он? – уставилась на неё, почти не скрывая не столько непонимания, сколько осуждения.
Но она не поняла моей интонации, и начала взахлёб разносить портретные наброски Костеньки, засыпая меня терминами и пытаясь заразить своим неприятием творческих поисков своего мужа-пейзажиста.
- Бланка… - попыталась остановить, - но ведь художник должен только - сам… Иначе…
- Нет, нет и нет! – отрезала финал моих соображений, - портреты писать ему не надо и творить только пейзажи, он – пейзажист, и только пейзажист!
Ну и ну… С тех пор и перестала ей советовать, - дело семейное, ну как можно?.. а то еще ненароком рассорю их «творческий союз».
Ну, а потом Костенька совсем перестал «творить» пейзажи и даже начал попивать, а она - ощущать себя загнанной в клетку. Ведь вышла-то за него, почти на пятнадцать лет старшего, только потому, что увидела в нём «настоящего творца» (опять же, её фраза), которому можно было служить, которому можно было что-то советовать или хотя бы просто говорить о любимой живописи, а он...» А он теперь забросил своё увлечение и оставил её ни с чем. Да нет, не говорила она этого, но я же видела! Иначе как можно было объяснить что-то вроде застывшего непонимания и возмущения в её угасшем взгляде, который почти кричал: я же любила его за талант, я же хотела боготворить его, а он!.. он предал мою любовь, и теперь её нет… и теперь я одна - одна!
А, может, и не так всё было?.. Да нет, так. Когда забегала к ним, видела: заботлива Бланка и обедами кормит своего «творца» вовремя, и не повышает голоса. Да и он на неё не жаловался, но был… Был словно напрочь потерявший волю человек, которому всё - всё равно, и ничего не надо, кроме как вовремя поесть, лечь на диван, скрестив руки на груди… как у мертвеца, потом посмотреть новости и лечь спать, а она… А она крутилась, а вернее, выкручивалась, чтобы как-то прокормить и его на свою зарплату… Нет, всё выпархиваю и выпархиваю из их клетки из-за своих домыслов! Ладно, постараюсь дальше рассказывать только то, что видела, слышала, - так сказать, поверхностный абрис, - но получится ли?
Как-то она пришла, села в любимое… и моё любимое кресло и грустно улыбнулась:
- Знаешь, часто, очень часто вижу похожие сны. Вот, послушай сегодняшний: какой-то незнакомый город... нет, не с многоэтажками, парками, трассами и машинами, а какой-то древний, с каменными, обожженными солнцем домиками, возле которых почти нет деревьев. И я мечусь в узких улочках этого чужого мне города, мечусь и никак не могу найти выхода… А как-то видела и такой: замок ли, дворец ли?.. но потолки высоки, стены толсты… да-да, почему-то остро ощущала их давящую толщину и прочность! И всё время сверлил вопрос: зачем я здесь, почему? И томилась меж этих стен, и перебегала из одной полутёмной залы в другую, но только натыкалась на огромные резные двери, не открывающие выхода.
Тогда я не стала разгадывать её снов или что-то советовать, а лишь подумала: «Бедная Бланка! Ведь у тебя и впрямь нет выхода со своим депрессивным творцом. И остаётся только ждать». А она лишь взглянула на меня коротко, но со временем, когда упоминала о муже, то в её взгляде начало появляться нечто решительно-отчаянное, словно перед прыжком в… Но куда? Ведь ни на что не решится.
И всё же опять, - мысленно! - за Бланкой, в её «клетку». Вот она приходит домой, начинает готовить ужин, ожидая Костеньку. И он приходит. Пьяно-депрессивный. И она подходит к нему, молча смотрит, потом уходит в свою комнату, ложится на диван и, как и он, взгляд в – потолок: «Уже давно надо бы побелить этот посеревший потолок! - Закрывает глаза: - Что же делать? - Руки её на груди, пальцы скрещены: - Во, и я свои… как у мертвеца! - проносится в голове, и резко встает: - Но надо идти кормить его… и молчать, молчать, молчать! И что-то придумывать».
И ведь придумала! Начала искать другого «творца»… по Интернету. И нашла. Голландца с международным именем Николай-Ника... а для неё – просто Коленька. Месяца два длилось их виртуально знакомство, потом - встреча в Москве... И вскоре, преданная талантам Бланка, выпорхнула из клетки от увядшего Костеньки и уехала к обещающему творцу в Гаагу. «Ну и что? – скажите Вы, - Бывает и такое. - А, может, еще и прибавите: - И правильно сделала». Но вот послушайте, правильно ли? Так что есть, есть еще не прорисованные штрихи портера Бланки, и сейчас добавлю их бережно, с «документальными» подтверждениями и... со своими домыслами и догадками.
После её, довольно скоропалительного знакомства и отъезда в страну «великих и малых голландцев», я получила от неё мейл. Кстати, мейл - от неё, а примерно через месяц - ключи от заглянувшего ко мне Костеньки: возьмите, мол, «на всякий случай…». И опять же «на всякий случай» взял мой адрес. Нет, не стала расспрашивать, куда, мол, наладился и что за «случай» может нагрянуть, - ну как спросишь, если человек не хочет рассказывать? Хотел бы, так сразу и…. Но ключи я взяла. А от Бланки получила вот такой первый мейл: «Живу, как королева! Особнячок – прелесть! Садик – чудо! Подрезанные деревья, дорожки, плиткой выложенные и махровые цветы, цветы, цветы! Кажется, я счастлива.» Подумалось: «А почему кажется то! Из клетки - да в такое? Да каждая женщина должна радоваться. Да каждая только - о таком! И просто обязана ходить и улыбаться от счастья». И почти тут же увидела: Бланка просыпается на цветных иностранных подушках и простынях с замысловатыми иностранными вензелями, Николай-Ника приносит ей на серебряном подносе утренний кофе, садится рядом и… Ой, дальше – не надо, не буду, не стану… А потом они, взявшись за руки, бродят по плиточным тропинкам сада с подрезанными деревьями и махровыми цветами, выбирая натюрморт для его следующей, непременно талантливой картины, и она даёт ему советы, советы, советы… Были, были и еще довольно частые мейлы с упоминанием о нагрянувшем счастье, но... Но потом «счастье» стало упоминаться реже и в последние полгода этого сладкого слова я и вовсе не нашла, - так, одни «сообщения», что жива, мол, здорова, мол, того - и тебе… В чем дело? – недоумевала, - ведь могла бы написать просто и понятно: что-то не… Ан нет! А потом мейлы и совсем пропали.
Но вдруг… Вдруг Бланка объявилась как-то поздно вечером.
- Бланка! – только и всплеснула я руками. – Ну что ж это ты, блин!..
А она и залепетала, когда уселась в моё… в её любимое кресло:
- Ой, ты знаешь…
И дальше «коротко - о главном»: жилось ей вначале с Коленькой сладко, счастливо, - «кайфово жилось, думалось и мечталось», - опять же – её словосочетание, а потом… Потом как-то попристальней начала она вглядываться в своего голландского Нику и «вначале поскучивать», - её же - а потом и совсем заскучала.
- Бланка, почему? – округлила я глаза, - Почему ты заскучала в такой обстановке кайфовой и с таким творцом-художником?
А она сидела напротив… но уже без папок и вязания, и ничего определённого не отвечала, - так, пожимание плеч, междометия, усмешки и даже с румянцем во всю щеку. А когда оный стал еще ярче, я поняла: ну, конечно же, хочет спросить о своём Костеньке, но стесняется!.. а, может, и боится? И тогда сразу же «раскололась»:
- Бланка, не знаю, где сейчас первый творец… после твоего побега он тоже уехал куда-то, но вот ключи от клетки…
И она замерла… А я не стала её пытать молчанием и даже рассмеялась:
- А вот ключи от квартиры оставил, сказав при этом: «Возьмите на всякий случай». Но что за «случай» имел в виду, не спросила.
И она вроде бы не услышала моих слов, но румянец стал еще ярче, снова сбивчиво о своём житье-бытье в Голландии... Но из этого сбивчивого и бурлящего потока я всё же выловила суть: надоели ей и подстриженные деревья, и махровые цветы и самое главное!.. картины Ники-Коленьки, писаные только для интерьеров тамошних обывателей и в которых не было «таинственного свечения масляных красок, а лишь примитивность бесслойных акварельных», - её слова!..
Ну, а дальше – мои обобщения: да, не было в картинах её второго творца ничего завораживающего, а так, разноцветные кружочки, черточки и квадратики с треугольниками. И опять – её: «прозрачность дистиллированной воды, лишенной какой-либо жизни».
- Но зачем тебе таинственное свечение, Бланка? Жила бы в особняке среди… и без этого… и просто…
Нет, не смогла я в наш первый вечер услышать от неё ответа на нечаянный… и неискренний вопрос свой, - был уже второй час ночи, когда она, взяв ключи вернулась в свою бывшую клетку.
А на другой день, утром, она впорхнула ко мне возбуждённо-радостная:
- Ты только посмотри, сколько Костенька написал моих портретов!
И из знакомых коричневых папок на диван посыпались листы.
- Ба-атюшки! - только и пропела я, рассматривая портреты и по одному водворяя в паку. – Бланка, да твой Костенька портретист! Ему надо было сразу и…
А портреты и впрямь были отличные. Настолько точно была поймана и проявлена суть его почитательницы! И особенно глаза: на зрителя… на меня смотрели глаза, в которых светились и искренний восторг, и жажда жизни, желаний… и даже какая-то неведомая мне и загадочная глубина. А Бланка меж тем всё лопотала и лопотала, но я почти не улавливала её слов, - лишь интонацию восторга и вины перед Костенькой, который, - «Ну ка-акой молодчина!т Я же знала, знала!»… я же говорила!.. ну, настоящий творец!»
Что, вот этим и закончить рассказ?.. Не-ет, пожалуй, финал таким не бывает, - точки нет! – а посему напишу, как и было.
Поразмыслив, я подумала: «А правильно ли сделала, что отдала ключи Бланке?
А вдруг Костя возвратится с другой почитательницей, и что тогда?» Но о своих сомнениях ей не сказала, - а где бы она жила кроме как ни в освободившейся прежней клетке? У меня? Так это выглядело бы нелепо: рядом - пустая квартира, а она… Но мои сомнения и вопросы вскоре разрешились легко и просто, ибо получила мейл от Кости: как, мол, там, всё ли в порядке? Ага – ответила я… Ну, конечно, не «ага», а настучала по клавишам, что Бланка, мол, возвратилась, а он… Он и замолчал. И с месяц – ни ответа, ни привета.
За это время Бланка нашла работу, повеселела, похорошела… и как раз вовремя. И вот почему. Опять же, как-то поздним вечером впорхнула ко мне:
- Ой, прости, но…
И мне уже не надо было слышать о том, что сейчас раскроет мне это самое «но», ибо поняла: Костенька приехал! Ведь Бланка светилась тем самым светом, которым вспыхивает лицо влюблённой, только что услышавшей ответное признание.
- Бланка, и всё же! – решилась чуть пригасить этот самый свет своими прозаическими вопросами: - Как же Костя?.. где ж он был всё это время?.. и что теперь будет?
Но она, ласковой кошечкой прокравшись к своему… к моему любимому креслу, только взглянула как-то… И было в этом взгляде столько тихой успокоенности и трепетной радости, что её слова уже не имели никакого значения... по крайней мере, на: «как же он»? и «что теперь будет?». Ответил мне этот её взгляд. уже ответил, а вот на «где же он всё это время…» И оказалось, что уехал тогда её творец в Тверь к другу-портретисту, стажировался у него, да и не только стажировался, но и перенимал опыт выживания художников, - находить заказчиков. И преуспел. Правда, там, в Твери, а здесь - надо будет… Но это пока не печалило Бланку, ибо она была уверена: её Костенька - гениальный художник-портретист и если послушает её советов, то… Нет, не буду снова плестись за ней и за ее многообещающим «то», а…
А то пора выскрести из себя последнее - для резюме. И для этого в последний раз нырну за Бланкой, но уже не в клетку, а в обитель Раскаявшейся и Простившего, - великие чувства! – чтобы, хотя б на минуту, представить себе их самый задушевный разговор: вот она зажигает свечи, - любит их тихий и мигающий свет, и они у нее на полочках с сувенирами, на пианино, на книжном шкафу, - ставит на стол бутылку французского вина, привезенного из злополучной Голландии, два фужера… ну и всё остальное, что нужно для задушевной беседы. И вот уже сидят они друг против друга, у него в одной руке – бокал с вином, изумрудом переливчатым сверкающий от свечных огоньков, а в другой… вернее, а другая – на изящной ручке сияющей Бланки...
Ну, а потом…Нет, не буду подглядывать, - а что же потом? – и, отвернувшись, в одиночестве домыслю такое: наверное, возвратилась Бланка потому, что её обрусевшая душа неизлечимо заразилась нашим русским вглядыванием, всматриванием, прозреванием явлений и даже вещей: а что там… как там, если - дальше, глубже?.. и для чего?.. да и зачем, наконец?
Кстати, а зачем?
И скучно ей стало бродить среди махровых цветов по вымощенным тропинкам со стрижеными деревьями. И захотелось ей вырваться из той красивой клетки, чтобы обрести…
Но что, что обрести?
… Платочком махну, но уйти не смогу
Из этой проклятой и радостной клетки.
О! Как раз и кода для моего рассказа, - строки поэта со странным псевдонимом «Положение Обязывает», только что выкраденные с лит. сайта.
*Пабло Пикассо (1871-1973) - испанский и французский художник, скульптор, график. Основоположник кубизма.