Мне часто везёт.
Когда я был студент (именно так говорят культурные выходцы факультета журналистики), мне повезло устроиться на подработку в театр кукол Образцова.
Главный инженер театра Лонгин искал молодого, бодрого на подъём выходца с военно-морского флота. Через третьи руки я получил перспективу на неведомую пока вакансию в 70 рублей в месяц и предстал перед ним в оговоренный час.
- Вы швабру военно-морскую сделать сможете? – устало, почти безразлично спросил Лонгин.
- Смогу, - ответил я , - только мне надо…
Глаза главного инженера оживились, он остановил меня жестом и сказал:
- Всё есть. Пошли.
Мы вышли через служебный вход и прошли на задний двор театра. Открыв дверь одного из сарайчиков, Лонгин широким жестом обвёл кучу всякого хозяйственного добра и учтиво, выразительно продекламировал:
- Про- шу! - И добавил, - учите, имущество портить не дам, до вас здесь было уже несколько разных кандидатов…
Я осмотрелся и понял, что здесь действительно всё есть для изготовления швабры. Выбрал древко подлиннее, отмерил и после одобрительного кивка Лонгина отрезал полутораметровый кусок каната. Сантиметрах в пяти от конца древка ножом вырезал круговую канавку на древке - и ещё одну несколькими сантиметрами выше. Расплёл канат, распустил его на одинаковые по толщине тонкие части, из одной выдернул две верёвки. Ну а затем одел конец древка в одежду распущенного каната, дважды закрепив пеньку верёвкой в тех местах, где вырезал канавки. Поднял швабру за древко, крутанул древко в воздухе, распушив в воздухе «причёску». После этого еще раз несколько крепко обвязал мочало швабры верёвкой - и протянул готовое изделие главному инженеру:
- Вот как-то так, да?
На всё про всё ушло не более пятнадцати минут. Всё это время главный инженер наблюдал за всеми моими упражнениями молча, внимательно, приподняв очки на лоб. Теперь он взял швабру, потряс её, прижал мочало каблуком к земле, дёрнул древко вверх. Моё изделие выдержало этот экзамен достойно. Затем Лонгин прислонил швабру к стене, с восхищением хлопнул ладонями и приказным тоном сказал:
- Ну, здорово! Теперь еще две таких же!
- Интересное кино! Вы меня швабры пригласили штамповать?
- Нет-нет, швабр надо всего только три штуки. - ответил Лонгин. - Вот точно таких же, лохматых и крепких. Одна будет вымокать в керосине, другая будет висеть, освобождаясь от керосина. А третьей, просохшей, вы за двадцать минут каждое утро будете протирать весь паркет на трёх этажах театра. Мы только что постелили в театре новый паркет, протирать его керосином – единственное надёжное средство сохранить подольше блеск. Ну, как вам работа? Семьдесят рублей в месяц. Но без выходных. Берётесь?
Услышав про двадцать минут работы в день, я сразу же согласился.
С того дня моя студенческая жизнь поделилась на каторжное утро и всё остальное. Вскочив спозаранку с дивана в своей дворницкой, одевшись и выпив чаю с куском хлеба, я мчался бегом с улицы Грановского вверх по Герцена, затем направо по Садовому кольцу до театра кукол. В молодые годы этот марафон был для меня лишь приятной разминкой. Открыв сарайчик, я хватал высохшую швабру и, вбежав в театр через служебный вход, начинал свой слалом по паркету.
В первый месяц мне казалось, что площадь паркета была дико большой. Но как-то позднее я уже перестал замечать эту величину. Всё это, действительно, занимало минут двадцать. Завершив работу в театре, я вынимал из ведра с керосином вымокшую швабру, в ведро опускал ту, которой отработал сегодня, а третью вешал ближе к двери – ею мне предстояло работать следующим утром.
Затем опять бегом обратно, на Грановского, в дворницкую, хватал метлу, ведро и совок и принимался за свой основной участок, который обеспечил мне жильё в шаговой доступности от места учёбы - факультета журналистики МГУ. А потом - на лекции и семинары.
Неделя шла за неделей, и постепенно моя четырнадцатиметровая дворницкая получила распознаваемый керосиновый запашок. Казалось бы… но тем не менее. Впрочем, именно эта работа напомнила мне о том, что деньги не пахнут.
А каково же было в театре, однажды подумалось мне. Да, я протирал паркет рано утром – в шесть, в начале седьмого. Но если в дворницкую я принёс запах просто на одежде, то там этот запах пусть даже от высохшей швабры оставался на паркете.
Однажды, «пролетая» со своим инструментом мимо окошка кассы, где в положенные дни сотрудникам театра выдавали зарплату, я чуть не столкнулся с бледным лысым существом, появившимся из-за угла. Глаза навыкат, рот открыт для частого дыхания. Существо, одетое довольно экстравагантно для рассветного часа в светло-зелёный, с иголочки, костюм и рубашку с кружевным воротником, протянуло руку в мою сторону и сказало:
- Это ты…
Дальше у существа перехватило дыхание, он закашлялся, а я был уже далеко.
Покидая театр, я спросил охранника:
- Кто у вас там бродит наверху? Инопланетянин какой-то.
- Надышался ты своей хреновиной, - ответил охранник. – Инопланетяне спят уже.
На следующее утро всё повторилось. Инопланетянин был уже в наутюженном костюме песочного цвета, в какой-то яркой футболке. Вновь возникнув на том же третьем этаже уже из-за одной из дверей анфилады, он сосредоточенно, привлекая меня к диалогу движением руки, сказал:
- Дружок, это ты…
Мне вновь удалось легко увильнуть от этого странного организма с бесцветным лицом. Охранник на выходе был уже другой, и он на мой вопрос просто выразительно промолчал, лишь на секунду прервав процесс наливания чая из термоса в кружку. Глаза его выражали как минимум недоверие.
Назавтра я был готов уже к сюрпризу на любом повороте. Быстро обрабатывая метр за метром своего маршрута, я никого не встретил на своём пути.
Выйдя со шваброй на хоздвор, у двери моего сарайчика я увидел того лысого старика.
Он вновь был безукоризненно одет в костюм одного из пастельных оттенков. Изысканные запонки блестели в белоснежных манжетах. Тонкая кисть схватила ручку двери сарайчика, отрезав мне путь к хозяйственному священнодейству.
- Это ты мне здесь воняешь, дружок?! – сиплым дискантом закричал старик и пошёл на меня, оступаясь на битом кирпиче.
- А вы кто такой? – осмелился я, всё еще сомневаясь в реальности этого странного образа. Не с воздухом ли я разговариваю?
- Я здесь… Я... Я здесь имею право! Что ты ходишь и воняешь тут?! Я здесь всё это пре-кра-щу! Я не позволю тебе вонять! - Его голубые прозрачные, бездонные глаза застыли в остекленевшей ненависти.
- Лонгин распорядился, паркет от керосина сохраняется дольше - коротенько обрисовал я технологию приведению, упершись взглядом в седой завиток на лысой макушке существа.
Старик развернулся и медленно, дрожащей походкой, протягивая руки как бы в поисках опоры, неизвестно зачем пошёл к безлюдному стоящемуся строению, что-то бормоча на ходу.
- Кто это выходил передо мной, вот только что? – спросил я вахтёра, вернувшись к служебному входу.
- Так как же… - подобострастно пролепетал охранник, - как же не знать-то. Сергей Владимирович выходили, кормилец наш. Образцов, стало быть. Вы ж не вчера тут, или газет не читаете, телевизор не смотрите? Не признали?
Я с удивлением вспомнил живо жестикулирующего, весело беседующего с интервьюерами Сергея Образцова. Он искрил остоумием, моментально реагировал на вопросы, сыпал интересными фактами... А передо мной предстала какая-то старая развалина, зомби, чуть ли не живой труп.
Главный инженер театра Владимир Иванович Лонгин через пару недель после моей встречи с Образцовым, в начале сентября, ушёл на повышение главным инженером в МИД.
После его ухода в МИД, уже на следующее утро, охрана театра кукол внутрь меня не пропустила. Передали конверт из бухгалтерии и попросили расписаться.
На синекуру с прокеросиненной шваброй мне было отведено всего три с половиной месяца.