По рекам Кожим – Лемва. Из сборника «Туристские очерки».
На снимке: подъём бечевой по Кожиму.
Станция Кожим Воркутинской дороги. Вытаскиваем из вагона упаковки байдарок и два неподъёмных рюкзака. Провожая взглядом уходящий поезд, видим далеко впереди, розовеющие в лучах послеобеденного солнца, плосковершинные хребты. Приполярный Урал. Горная страна, которую мы собираемся открывать. Увидеть её на подъезде из окон вагона не удавалось. Просматривались только болота с чахлыми лесами и дымящиеся торфяники, горизонт был затянут плотной пеленой дыма.
Слева от железки на плоской равнине посёлок Кожим. Несколько десятков щитовых бараков поделены на квадраты улицами с взрытой гусеницами проезжей частью и досчатыми тротуарами вдоль штакетинных заборчиков. В стороне ещё один посёлок, но окружённый рядами проволоки и вышками. Даже издали видно, что бараки полуразрушены, как и ограда. Значит лагерь бывший, умерший. Много их догнивает на бескрайных просторах Коми, да и всего остального Севера. Печальное наследие ушедшей системы.
Однако пора думать и о ночлеге. Взваливаем поклажу друг на друга и на подгибающихся ногах бредём по шпалам за ушедшим поездом. Через 1,5 км мост через реку Кожим. На подходе будка охраны с выбитыми стёклами и сорванной дверью; местами сохранившаяся колючка преграждает подходы. На другом берегу такая же будка и несколько строений обычного северного исполнения. Видимо там квартировала охрана. Сейчас мост не охраняется. Протянутая с крутого обрыва колючка, у самой воды разбита и смыта паводками и ледоходами. Уходим от моста на пару сотен метров и, под заросшим кустами склоном, выравниваем площадку для палатки. Ниже, ближе к воде – кострище. Дрова искать не надо – весь белый песчаный пляж завален принесённой водой древесиной.
Следующий день уходит на закупку недостающего провианта и выполнение формальностей, связанных с выходом на маршрут. Женя с Толей закупают сахар и крупы, я – бегаю с маршруткой от телеграфа к поссовету, от лесника к участковому, – добиваюсь разрешения на поход. В поссовете запретили радиалку к геологам на реку Балбан-Ю. Это по просьбе геологов – периодически грабят их камералку. Крадут аметисты, раухтопазы, хрусталь, пьезокварц и другие, диковинные и любимые коллекционерами камушки. Грешат на туристов, но мы полагаем, что это не наш брат. Это дикари-добытчики. В одиночку и парами пробираются они тундровыми тропами с рюкзаками водки и зачастую почти без продуктов. За водку у бичей-артельщиков скупают друзы аметистов и хрусталя, другие камешки. В культурных центрах самоцветы продаются коллекционерам и подпольным кустарям, делающим сувениры и бижутерию. В основном бродят здесь москвичи. Полярный и Приполярный Урал – это туристская Мекка московских групп, как Конжак и Денежкин у свердловчан. А где туристы – там следом и «добытчики».
По рекомендации участкового договариваюсь с двумя рыбаками о заброске вверх по реке до устья Сыв-ю. В большую воду они поднимаются и выше, до порогов и даже до устья Балбан-ю, но сейчас межень и оголились перекаты. Уговорились по 25 руб за лодку.
На рассвете из-под моста выскакивают две лодки. Против течения, на моторе «Вихрь» они идут с высокоподнятыми носами, почти как глиссера на редане; только кормовая треть лодки касается воды. Это обычные 6 – 7 метровые долблёнки с надшитыми в две доски бортами. Нос и корма сужены, средняя часть распёрта шпангоутами почти до полного спрямления, и только надшитые доски придают этой части корытообразность. Впечатление такое будто лодка имеет обратный прогиб.
Быстро грузимся и отплываем. Низкая вода оголила отмели, превратила реку в чередование крутых сливов, бурных проток и запруженных гребнями перекатов мелководий. Ох, и тяжёл бы был бечевник на этом участке! Рыбаки хорошо знают реку и безошибочно выбирают наиболее глубокие сливы и протоки. Первая лодка постепенно удаляется, через час мы её уже не видим. На ней Толя с Юрой и рюкзаки. Мы с Женей сопровождаем упаковки с байдарками.
В нижней части Кожим не впечатляет: русло широкое, сплошные галечниковые или песчаные мели; отдельные скалы торчат над береговым лесом далеко от воды.
Вот и первое сужение поймы. Здесь Кожим прорывается через хребёт Оче-Нырд. Скалы подступают к воде, перекаты принимают порожистый характер. Поднимаясь по очередному сливу, слышим всхлип мотора, всплеск, и видим, что мотора на транце уже нет, а нас несёт вниз по сливу. Василий гонит шестом лодку к берегу. Проводим лодку вверх по мелководью и пытаемся на сплаве ухватить мотор из-под воды. После нескольких попыток убеждаемся, что это невозможно. Разрабатываем другой вариант – завести лодку сверху на бечеве.
В ближайшем лесу срезаем ножами две жерди и связываем их с лодкой капроновым шнуром. Мы с Беней, опираясь на жерди, заводим лодку с Василием в начало слива и потихоньку спускаем её по потоку. Потихоньку, поочерёдно двигаемся вниз. Василий сигналит: он рядом с мотором и готовится его хватать. Наконец он свешивается за борт и хватается за мотор. Лодка накреняется, внутрь хлещет вода, готовая погубить кроме мотора и лодку, но в это время рвётся шнур и поток выносит судёнышко в мелководье.
Вторую половину дня сушим мотор и ждём лодку сверху. Вот уже поздний вечер, а её нет. Как назло, просушенный мотор запускаться не желает. Это настолько нас расстраивает, что уходим в ночь без оборудованного бивака, прямо на песке с небольшим костерком. Идти в лес за хорошими дровами нет желания, да и топора нет. Проводим ночь, согреваясь друг о друга. Вот влипли!
Утром сверху подходит лодка с Виктором Прокушевым. Окоченевшие за почти бессонную ночь, грузим в лодку упаковки. Василий, так и не отладивший мотор, идёт самосплавом вниз. Прощаемся намного теплей, чем при знакомстве – общая беда и холодная ночёвка сдружили.
На стрелке реки Сыв-Ю нас встречают Юра и Толя. Они спокойно провели ночь и не бедствовали, как мы, без топора и котелков. Наша задержка не насторожила, они спокойно проводили Виктора вниз, считая, что мы вот-вот подъедем. Интересно, что бы они делали, оставшись одни, при более серьёзной аварии с нами? На вопрос отвечают недоумением, они и не задумывались о возможности такого варианта.
Полдня уходит на сборку и загрузку байдарок и вот он – бечевник. Идём самым дурным способом – с рулевым. Один бурлачит, другой в байдарке давит на педали руля. При смене потока и у скал прижимов, бурлак садится в лодку для переправы на другой берег. Но тащить байду с сидящим в её носу рулевым – это же ужас! К ночи вырабатывались до предела. Через пару дней сообразили укоротить стропы педалей и переместить рулевого в корму. С приподнятым носом байда перестала зарываться в поток, нагрузка на бечеву ослабла, тащить стало легче.
День за днём поднимаемся против течения мощной реки. Хорошо, что она обмелела и утратила свою силу. В месте, где Кожим пропилил хребёт Саледы несколько порогов. Но они хороши в большую воду, сейчас мы их легко преодолеваем бечевой, а по гладкой воде над порогом идём даже на вёслах.
Изумляет обилие ягод и грибов. Грибы берём только благородные – боровики и молодые подосиновики. Чернику устаём собирать. Здесь она растёт на низких кустиках, но столь обильна, что кустики бросаются в глаза не зеленью, а голубизной. Гроздья брусники доим горстями и набираем котелок за 10-15 минут. Отвары и компоты уже приелись, хочется чего-нибудь посущественней. Но ружья пока молчат, а рыба не ловится. Из-за недостатка времени я всё ещё не могу настроить «кораблик». Прихожу к выводу, что доску и «мушки» нужно готовить заранее.
Догоняем байдарочника – одиночку. Интеллектуал, с седеющими висками, стриженый «под бобрик». Ведёт байдарку «Прима» с помощью двух бечёвок – «корабликом». Впрочем, он не один – на его зов с прибрежной тропы спускается обворожительное создание в брезенте и накомарнике. По возрасту – его дочь, но после нескольких фраз убеждаюсь в своей наивности. Это – юная жена или любовница. Они уже две недели в походе, не торопятся, рыбачат и отдыхают. Поднимутся до Балбан-Ю и сплавятся назад.
Самый младший из нас – Толя не может понять их взаимоотношений и пытается «приударить» за дамой. Не укладывается в его голове союз двадцатилетней девы и 45-ти летнего мужика. А мужику, вероятно, и поболее; впрочем, и дама может оказаться чуть постарше. Пара не желает разбивать бивак рядом с нами и уходит выше, причём на другую сторону. Москвич явно опасается ухаживаний молодых свердловчан. Утром мы проходим мимо, их палатка на противоположном берегу.
В последний день бечевника я, наконец, наладил свою рыболовную снасть. Бивак ставим за устьем Тавроты на площадке, видавшей многие сотни туристов, о чём свидетельствуют груды банок, ржавеющих и рассыпающихся. Отказываюсь от бивачных работ и иду рыбалить. От устья ручья иду вверх и сбрасываю снятых хариусов на галечник в кучки. Хватает непрерывно – вечерний жор. Но случается и непонятное: кто-то хватает мушку, рывок в глубину и тут же обрыв поводка. Неужели хариус может оборвать капроновую лесу толщиной 0,4мм? Только на Лемве мне «открыли глаза» рыбаки: лесу рвала кумжа – самец сёмги, который прорываясь вверх, не брезгует и падающими на воду бабочками, каковых имитируют мои мушки. Сменив несколько поводков, сплавляю кораблик до Тавроты, подбирая в мешок хариуса. Ребята в восторге – первый же улов перевалил десяток килограммов. Жарим на противнях и объедаемся ухой. От этой стоянки предстоит переход в Лемву, следующий день посвящён подготовке снаряжения к переносу.
К обеду у нас гость. Бич из геопартии идёт сплавом на крохотном плоту – салике. Соскучился по цивилизации и «дал дёру», решившись на отчаянный шаг – сплав по горной реке на плотике с шестом. О реке ничего не знает, с ужасом справляется о порогах ниже. А ниже их и нет, низкая вода превратила их в простые перекаты и мели, усеянные камнями. Пороги он проскочил у устья Балбан-Ю и Орлиного камня. Рекой мужик напуган, видимо вверху его здорово потрепало. С его слов узнаём, что партия расположена не в устье Балбан-Ю, а значительно выше, на её притоке ручье Пеленгичей; по тракторной дороге от Кожима идти туда два дня. В партии работают такие же бичи; кто сбежал от алиментов, кто – от досужих родственников, а кто – от себя, решив спасаться от алкоголизма, удалившись от источников пития.
Десять дней мы затратили на подъём бечевой, столько же запланировано на сплав. Сколько времени потребуется на переход через водораздел – зависит от тактики волока. Её мы обсуждаем весь вечер и утро, пока я изготавливаю крошни – самодельное приспособление для переноски тяжестей на спине. В Сибири это приспособление зовут понягой.
Каждый предлагает свой способ перехода. Все мыслят по-своему. Кто же мы, оказавшиеся в одной упряжке? Пора охарактеризовать участников.
Первый по значимости и отдаче – это, конечно Женя Бенейчук, в просторечии – Беня. В сравнении с ребятами он имеет больший жизненный опыт, не принимает скоропалительных решений, всегда спокоен и уравновешен. К тому же он страстный охотник. Его вертикалка 12-го калибра приносит нам максимум добычи; с начала волока и до конца сплава, он один обеспечивал нас дичью. Я, со своей двустволкой 16-го калибра, был как бы на подхвате – стрелял только явную дичь, когда деваться ей было некуда. Позже он участвовал в походах в Саяны и Забайкалье, и я был всегда уверен за тыл. С первого же знакомства и первого похода Женя признал во мне руководителя и безоговорочно поддерживает мои тактические замыслы и их техническое исполнение. Мы неплохо прошли в паре Саянскую Оку в составе сборной города, участвовали в ТВТ одним экипажем. На сплавах я ставил его экипаж, как самый надёжный, замыкающим. Впрочем, о хорошем человеке и товарище можно говорить бесконечно!
Юра Васинский. В походах он больше не участвовал. Хватило ему Кожима. До этого похода он был со мной на Чусовой, Серге, в походах выходного дня по озёрам. Неплохой парень, но к тяготам длительного путешествия не приспособлен. Особенно к условиям таёжного и тундрового Севера. И не столько к физическим нагрузкам – спортивной закалки и выносливости ему хватает, сколько к выматывающему давлению кровососущих – мошке и комарам. Уберечься от них практически невозможно. У нас есть накомарники, но защищают они только от комаров. Мошка проникает под сетку непонятно как, и, мечась под ней, больно бьёт по глазам и немилосердно кусает. Поневоле сбрасываешь эту защиту.
Мошка одержала победу в первый же день. Оставаясь в лагере дежурным, Юра полдня боролся с гнусом у костра, пытаясь сварить обед, но мошка его «достала» и до вечера он спасался в палатке, забравшись в спальник. Вернувшись из посёлка под вечер, мы сварили борщ и вытащили дежурного из спальника. Но он не смог себя заставить есть борщ, который после разлива становился серым от падающей в него мошки. Мы тоже ели, не глядя в чашки – голод не тётка. Несколько дней Юра питался только сухарями, нанеся нашим запасам значительный урон. Что ж, хлебать варево с плавающими в нём насекомыми может не каждый. Только ближе к верховьям, где гуляющий по хребтам ветер разгонял тучи мошки, и на береговых галечниках её становилось меньше, Васинский втянулся и ел супы, как и остальные, закрывая глаза на редких падающих в чашку насекомых.
Любимый конёк в разговорах – служба в армии. Служил он «через день – на ремень» где-то в лесах средней полосы России. Охранял какой-то объект. Какой? – он и сам не знает. Или умалчивает, из-за обычной секретности во всём, связанным с армией. По его словам, находясь в карауле, они стреляли по зайцам и кабанам. Такое отношение к выданному караульным боезапасу мне кажется сомнительным. В армии всегда имела место строгая отчётность, даже стреляные гильзы холостых патронов сдавались по счёту. Израсходовать боевой патрон в карауле означало ЧП. Впрочем, я служил в авиации и возможно не представляю себе службы в общевойсковых частях, тем более в войсках МВД.
По природе Юра общителен, легко вступает в контакт с совершенно незнакомыми людьми, разговорчив, даже болтлив, и может разоткровенничаться в любой компании. По этой причине на обратном пути в поезде случилось неприятное, и в то же время забавное происшествие. Мы заняли купе в общем вагоне, твёрдо отстаивая свои, занятые упаковками и рюкзаками места. Юра ушёл в соседнее купе, быстро сошёлся с его обитателями и даже не отказался от карточной игры. Безобидный «подкидной» сменился игрой «в очко» уже на деньги. Денег у Юры не было и тогда ему всерьёз предложили сыграть «на себя». Тут только до него что-то дошло, и он примчался к нам с расширенными глазами. Сбежал, якобы, за деньгами т.к. его настойчиво не выпускали из игры.
Я пошёл с ним в то купе и в командном тоне предложил прекратить карточную игру. Не знаю, за кого они меня приняли, но карты исчезли, и компания бледнолицых пассажиров рассосалась по вагону.
Не знаю, в чём заключается этот феномен, но среди освобождающихся зеков нет загорелых, даже если они выходят не из тюрем, а из лагерей. В этом поезде большинство пассажиров было этой категории, а состав сопровождало несколько сержантов и офицеров МВД. Они интересовались пассажирами выборочно, а мимо нас проходили, не разглядывая. Видимо наши шевелюры и заросшие, обветренные и загорелые лица служили нам визитной карточкой. И позже, во все мои скитания по северам ни кто, ни единожды, не пытался проверить документы. Кроме случая на Лемве, когда рыбнадзор проверял нашу маршрутку. Но и там нас не отождествляли с ЗК, а лишь с браконьерами.
Четвёртый участник, Толя Осипов, попал в поход случайно, имея опыт только двух-трёх походов выходного дня и скоротечный сплав по Чусовой. Когда встал вопрос о срыве похода из-за малочисленности группы, предложили ему. Он согласился, правда, в подготовке похода особого рвения не проявил. У нас всё уже было готово, просто по разным причинам сошли с дистанции кандидаты на участие. Включили его.
В походе он не был худшим. Впрочем, худших и не могло быть: четыре человека в «четвёрке» – это не прогулка, а борьба за выживание. Это все понимали без слов. Настрой на победу был с первого дня.
Толя служил на флоте, но о службе ничего не рассказывал по причине всё той же секретности. Мы знали только, что он долго лечился в госпитале, но почему туда попал – не интересовались. Меня и самого когда-то совершенно здорового таскали по госпиталям, чему удивляться?
О подробностях службы мы узнали от его матери значительно позже. После учебки служил на атомной подлодке,скорее всего, ещё до её ввода в ВМФ, на послезаводской обкатке. Произошла авария на реакторе и при её ликвидации Толя получил крупную дозу. Год провалялся в госпиталях и был комиссован до срока. Интересно бы узнать, на какой субмарине была авария реактора примерно в 64-м или 65-м годах? И сколько жизней она унесла?
Не ведая о его прошлом, мы смеялись над тем, как он быстро лысеет. Ещё весной, он был с пышной шевелюрой, а поход закончил с голой макушкой, соединившейся с лобными залысинами. Нам и в голову не приходило, что это страшные последствия лучевой болезни.
В походе его ровный и довольно весёлый нрав компенсировал некоторую лень к физической работе. Однако, когда надо, он не отлынивал и хватался за любое дело. Сидел он в байдарке на корме и не всегда правильно выполнял мои команды. По какому-то недомыслию я считал, что капитан должен управлять рулём, а педали руля были у носового гребца. Поэтому я и определил себе капитанское место в носу. Бенейчук – тот сразу забрался в корму, а потом и подогнал под себя педали. А я только попав в завал понял, что главное в управлении – весло, а не руль и, пересев в корму, руль снял. У всех у нас ещё не хватало байдарочного опыта, учились по книжкам.
Умер Осипов той же осенью. От цеха он был направлен на уборочную в Бородулинский совхоз, где попал в компанию полнейших опоек. Не «просыхали» месяц. В один из дней ввалились в сельский клуб смотреть кино и по окончанию сеанса Толю поднимали с кресла уже холодного, но с початой бутылкой в кармане. Не помню официального заключения медэкспертов, но думаю, что это водка ударила по организму, пораженному лучевой болезнью. По рассказам матери из похода он вернулся окрепший, весёлый и жизнерадостный. Он и в весе прибавил и окреп физически. Строил планы на будущее, готовился к пышной официальной свадьбе и, конечно же, планировал провести очередной отпуск в новом походе.
А вот месячная совхозная пьянка поставила точку и на его планах и на его жизни.
Но вернусь на стрелку Кожима и Тавроты где мы готовим снаряжение к переброске через перевал. Впрочем, эту небольшую возвышенность и перевалом назвать сложно и расстояние всего 16-ть километров.
Наши «Лучи» стали неразборными: продольный деревянный каркас разбух от сырости и заклинился в соединительных трубках. Сломав в попытках разобрать каркас несколько стрингеров и привальный брус, принимаем беспрецедентное решение – нести байдарки через перевал в собранном виде.
Упаковываем рюкзаки, увязываем понягу и ранним утром, точнее, поздней ночью выходим в высокогорную тундру. Идём втроём, все с грузом за плечами, причём двое несут на плечах байдарку. Дорогу выбираем по описаниям Бермана, по его же книге разрабатывался и весь маршрут. Однако, описание перевала неточно, указанные в нём тропы уходят в сторону от логичного направления, ориентиры исчезли. Идём по компасу и фотокопии миллионки. Особо досаждают заросли карликовой березки и ивняка. В понижениях их высота достигает плеч; приходится заросли обходить—ломиться напрямую бессмысленно. На буграх заросли ниже, рост этого карликового леса не превышает 15 – 30 сантиметров, на проплешинах над «лесом» торчат шляпки грибов. Достигаем верхней точки этой возвышенности и убеждаемся в правильности выбранного движения по компасу – доверься тропам, мы на треть увеличили бы путь. К Лемве подходим на закате, наспех сооружаем укрытие и заваливаемся спать. Устали настолько, что кашеварить нет сил.
Утром невдалеке обнаруживаем большой крест из лиственницы. На потемневшем от времени затёсе фамилия погибшего. Кто он был? Заблудившийся в непогоду геолог? Турист? Погиб в реке или упал с её берегового обрыва? Предположений множество, а ответа нет. Молчит скупая надпись.
Обратный путь отнимает немного времени, причём Женя гоняется за куропатками, а мы с Толей набираем по рюкзаку грибов. Привалила удача – на ужин и завтрак будут куропатки с грибным гарниром.
В наше отсутствие Юра не терял времени даром – учился метать ножи. Ствол ближайшей сосны обезображен расщепами. Тут же он гордо демонстрирует нам, как из десяти бросков с разных расстояний, девять раз нож втыкается в дерево. Безобидная детская забава. Сдерживаюсь от наставлений и упрёков – зачем лишние размолвки?
Вторая ходка даётся легче – двое тащат байдарку, двое с рюкзаками собирают грибы. Берём на этот раз маслята – в тундровой зоне они практически без червей. Женя опять стреляет куропаток. Вечером, пока мы с Женей разбиваем бивак, Юра ощипывает птицу, Толя жарит грибы. Грибы горчат т.к. повар умудрился свалить их на противни, не ободрав со шляпок шкурку. Зато Юра великолепен – тушки куропаток ощипаны, опалены и промыты; при варке даже не появляется пена. Мы всё большее внимание уделяем «подножному корму»; крупы, сухари и прочие запасы провизии подходят к концу. Но появилась и дичь, и рыба, и надежда, что на сплаве всего этого будет ещё больше.
Ближе к вечеру я запускаю кораблик в струи Лемвы и добываю несколько десятков крупного хариуса. Солю его уже в темноте, набиваю на две трети 12-ти литровый котелок. Утром снова бросаюсь к реке, но улов невелик – хариус лучше всего хватает мушку под вечер, когда падает бабочка-одноднёвка.
Засаливать хариуса я научился год назад на реке Кутим у С.П. Аликина – «Князя кутимского». Взрезаешь рыбу от жабер да анального отверстия, выбрасываешь внутренности, слегка протираешь солью внутри и снаружи и укладываешь в котелок без всякого гнёта и влаги. Через сутки уже можно есть. Получается, так называемый «хариус с душком» или омуль по-байкальски. Что хариус и омуль – одно и то же я узнал значительно позже на Байкале у лимнологов из Листвянки. Их экспедицию я встретил на средних озёрах реки Кичера, где они изучали нерестилища хариуса, пополнявшие омулёвое богатство Байкала.
Утром начинается подготовка к сплаву. Мне не хочется уходить с верховьев, где обилие рыбы и куропаток. Хочу устроить 2-х или даже 3-х дневную остановку, сходить в истоки Лемвы и на Кожим к устью Балбан-ю, соорудить коптильню и закоптить харюза. Пока Женя ушёл вниз по реке на разведку, пытаюсь соблазнить своим предложением ребят. Но «народ против», он уже подустал от гнуса и от тяжестей походной жизни, запал первооткрывателей догорает. Женя на этот раз тоже меня не поддержал. Разведав ниже реку, он сообщил о непростом её характере – на несколько километров вниз сплошные разветвления с узкими быстринами и перекатами в протоках. Снимаю своё предложение. Действительно, глупо расслабляться, не зная, что ждёт впереди.
Река поражает сложностью сплава: масса мелей и перекатов, частые раздвоения на протоки, нависающие над водой кусты. Густой кустарник захватил только пойму, за ним – голая тундра на пологих склонах. Часто чалимся, чтобы просмотреть протоку до конца и не нарваться на крутой слив. Разведка лабиринтов проток отнимает массу времени. Нам есть чего опасаться – байдарка не оснащена фартуком и на возможном пороге её зальёт. Но слишком медленное движение надоедает – несколько часов затрачено на достижение лесной зоны, которая проглядывалась с высокого косогора на биваке.
Начинаем наглеть: из проток выбираем наиболее полноводную и идём в слив, не зная, что впереди. И попадаемся: очередная протока на крутом повороте раздваивается; большая масса воды идёт в завал. Успеваю только подать сигнал идущим сзади, но выйти из потока на мель не хватает, ни сил, ни расстояния. Бортом нас припечатывает к завалу и переворачивает. Толя повис на торчащем из завала бревне; я тоже, не помню как, оказываюсь на завале. К счастью мелко – байдарка застревает под крайними брёвнами.
Женя успевает вытолкнуть своё судно из струи и причалить к берегу. Позже, обсуждая действия моего экипажа, приходим к мысли, что перо руля в таких ситуациях ничего не даёт – надо действовать веслами. А для этого капитан должен сидеть в корме. Женя интуитивно это чувствовал, сразу сев как положено.
Более часа вытаскиваем сломанную байдарку из завала. Порвана оболочка, сломаны стрингера и ферма кильсона, ремонт предстоит сложный. Молодёжь удручена – они не понимают, как из этих обломков можно что-то восстановить. Женя полностью надеется на руководителя и спокойно уходит вниз на разведку. Возвращается в сумерках, увешанный утками и тетеревами. Говорит: дичь непуганая, видимо, в это лето до нас тут ни кто не сплавлялся, а характер реки километров на пять вниз, не меняется.
Ремонт занимает весь вечер и утро следующего дня. Поломанные стрингера стыкую и обвязываю шинами, киль связываю с уложенными на шпангоуты жердями. А вот с клейкой оболочки не получается: хвалёный клей БФ при разбавлении бензином свёртывается. Доверился «специалистам» из клеевой, не знал, что этот клей сделан на смеси бензина и этила! Хорошо, в ремнаборе оказался рулон клейкой полиэтиленовой ленты – первого прообраза отечественного скотча. Сшитые дыры на оболочке обклеиваю изнутри и снаружи этой лентой. Ненадёжно, но воду держать будет.
С этого дня птица становится нашим основным блюдом. Из уток больше всего крохаль, из боровой преобладает тетерев, но пару раз Женя подстреливает и глухарей, клюющих гальку на береговых пляжах. На одной из излучин, издали, видим в тайге на верхушке ели чёрного глухаря. Мы с Женей не реагируем, знаем, что чуткая птица на выстрел не подпустит. Но Юра хватает ружьё и, вопреки нашим прогнозам, птица подпускает его под самое дерево. «Только головой вертел, рассматривал меня, то одним, то другим глазом!» Глухарь оказался огромным, килограмм 5-6, даже не влезал в наш большой котёл.
Река течёт среди нетронутой тайги единым руслом, но порой раздваивается, образуя длинные острова. Эти места мы используем для отстрела крохалей. Первая байдарка уходит по одной протоке, вторая, с небольшой задержкой идёт по другой и выгоняет выводки на причаливший в конце острова первый экипаж. Начинается дикая пальба, крохали мечутся между засадой и наплывающими сверху. Крохаль при опасности не взлетает, а бежит по воде вверх или вниз. Это самая крупная утка с загнутой верхней пластиной клюва и большими перепончатыми лапами на длинных ногах. Почти гусь.
Иногда с пляжей взлетают выводки тетеревов и садятся на ближайшие деревья. В одном месте, начав стрелять ещё с воды, я укладываю на небольшом островке почти десяток птиц, причём бью только красавцев-косачей, не трогая невзрачных сереньких тетёрок. После каждого выстрела стайка перелетает на соседнюю ольху, словно ожидая, пока я перезаряжусь и подойду на выстрел.
Наша охота не была целенаправленным утолением жажды убийства, как и охотничьим азартом. Это была просто добыча пропитания – всё шло в котёл, всё съедалось. К этому времени у нас не было ни круп, ни сухарей, в супы из дичи мы засыпали не больше горсти гороха или манной крупы. Часть продуктов подпортилась при аварии, часть ушла на увеличение рациона на бечевнике – калорий при напряжённой работе не хватало. Рассчитанные по рекомендациям рационы оказались неравноценны затратам энергии.
Затем наступает самая неприятная и нудная часть похода – на неделю зарядили дожди. А наше снаряжение и экипировка оставляет желать лучшего. Всего один тент для палатки и никакого укрытия для просушки у костра. На нас только старенькие штормовки, добытые Юрой Задориным на базе «Труд» в Уктусе. Они не держат воду, и мы ежедневно промокаем до костей. Не каждый вечер удается просушить одежду, на ночь одеваем запасное, а утром снова залезаем в сырое, едва подвяленное у костра. Не радует ни охота, ни рыбалка, да их и нет. Не заставишь себя под дождём лазить по сырой траве в лесу или вышагивать по галечнику с корабликом. Да хариус в дождь и не хватает «мушку», его не проведёшь!
В один из хмурых дней снизу подходит бригада рыбаков. Лошадь бурлачит довольно большой шитик со снаряжением, неводами и бочками. За шитиком на коротких бечёвках две вёрткие долблёнки. Ловят неводом на плёсах. Невод мечут с долблёнок. Закрепив один конец на берегу, вымётывают сеть по широкому кругу, выводя верёвку от нижнего крыла на этот же берег. С помощью лошади подтаскивают нижнее крыло к верхнему, замыкая круг. Затем сообща выбирают на берег оба крыла. Двое с шестами в это время мечутся в долблёнках за мотнёй, не давая ей цепляться за донные камни. За одну тоню берут три-четыре ведра хариуса. Тут же сваливают рыбу в бочку и присыпают солью. На одном плёсе замётывают невод до пяти раз.
Дождь рыбакам не помеха – одеты они в рыбацкие прорезиненные костюмы или брезентовые плащи, обуты в высокие бродни. Вот нам бы в байдарках такие костюмы! Делаю зарубку в дневнике – за зиму пошить куртки из прорезинки для следующего похода. Что он будет, я не сомневаюсь и по мере сплава начинаю разрабатывать варианты маршрута следующего года.
На нашем биваке рыбаки встают на обед. В ведре варят густой кулеш с ломтями сала. У нас, задержавшихся с отплытием, получилась полуднёвка, и мы варим свой жиденький супчик и компот. Узнав о наших скромных запасах, рыбаки щедро оделяют сухарями и крупой на вечернюю кашу. Заодно рассказывают, где у них база и предлагают взять там сухарей и круп на сплав до ЕПЫ, а там есть магазин. По их расчётам мы будем в ЕПЕ через четыре дня. На прощанье они вываливают нам в байдарку ещё и ведро хариуса, признав нашу рыбалку на кораблик баловством. Мы не отказываемся ни от чего.
Последний день «сезона дождей» особенно тяжёл: вымокаем насквозь, к вечеру холодает, и мы начинаем мёрзнуть; не помогает даже усиленная работа вёслами. Тучи идут без единого разрыва, угощая нас, то мелкой моросью, то ледяной крупой. Причаливаем к рыбацкому стану, о котором говорили рыбаки. Кострище, какое-то подобие навеса, куча мешков и бочек, укрытых брезентом. Долго не получается с костром – закончились таблетки сухого топлива и запасы бересты, а собранные сухие прутики и стружка не загораются – за неделю дождей всё пропиталось влагой. И с неба сыплется мелкая морось, которая может превратиться и в мокрый снег. Наконец, задохнувшись под плёнкой от дыма, и замочив два коробка спичек, раздуваю костёр. Наваливаем сушняк, но он настолько отсырел, что долгое время шипит, выделяя клубы пара, прежде чем воспламениться. Просушить одежду не удается, и спать ложимся в отсыревшие спальники в мокрой одежде. Тяжёлый день и холодная ночь.
А просыпаемся уже при безоблачном небе. Солнце встаёт над далёким хребтом, как бы подрагивая в утреннем мареве. Над нами бездонное белесое небо без единого облачка. Понимаем: на Приполярье пришло «бабье лето». Предстоит ещё несколько дней сплава, но настроение такое, будто всё уже позади.