Валечка

Я проезжаю проходную.
Подъем по лестнице. Дежурный разговор с персоналом. Подарки к празднику. Сочувственное качание головой: «Никаких улучшений».
Открываю дверь. Она поворачивается на шум шагов. Минуту ее лицо ничего не выражает, потом в круглых, как у говорящей куклы, голубых глазах вспыхивает радость, словно темный чердак озаряется светом.
Она подбегает ко мне и бросается на шею. Она так крепко сжимает меня в объятьях, что мне всегда делается не по себе. Поэтому я приезжаю к ней не часто. И, разумеется, втайне от жены.
- Смотри, что я привез тебе, - я протягиваю ей очередной набор для вышивания.
Все стены ее комнаты завешаны картинами. Монахини очень гордятся тем, что научили ее этому нехитрому ремеслу.
Она восторженно смотрит на меня. Я пытаюсь улыбаться. Стандартные вопросы. Как кормят? Часты ли прогулки? На все она молча кивает, вряд ли отдавая себе отчет в смысле слов.
В конце разговора я прикасаюсь губами к ее щеке и каждый раз надеюсь, что за этим последует прощание. И каждый раз ошибаюсь. Она вцепляется в меня мертвой хваткой, не желая отпускать.
Я осторожно отцепляю ее пальцы, меля какую-то чушь, смеясь, хотя меня колотит дрожь, давая себе зарок больше никогда не появляться в этом месте. Я знаю, что, когда, вырвавшись, наконец, я пойду до машины, она будет провожать меня из окна долгим пустым взглядом, а после отказываться от обеда и ужина.
Я все это знаю, но все равно приезжаю сюда. Раз за разом. Десять лет.

Я долго не мог понять, кем она мне приходится. Мама говорила, что она дочь ее троюродной сестры, в раннем детстве меня вполне удовлетворяло это объяснение, но потом я стал задумываться о его правдивости. Дело в том, что у мамы не было троюродной сестры, с которой бы она общалась. Да и двоюродной тоже.
Иногда рано утром я просыпался оттого, что она рылась в моих игрушках. Она доставала их из ящика и долго разглядывала каждую, проводя по ней пальцем, словно снимая невидимую пыль. Однажды я спросил, что она делает, но ответа не получил. Она лишь посмотрела на меня своими кукольными глазами и ехидно усмехнулась.
Она вообще была похожа на куклу: точеные черты лица, светлые вьющиеся волосы, маленький аккуратный рот. И одевалась она в яркие красивые платьица, которые у нее, в отличие от моей собственной сестры, Аньки, всегда были чистые и отглаженные, будто только что из магазина.
В пять лет, насмотревшись «Трех толстяков», я решил, что она реальная кукла, и даже как-то повалил ее на пол и задрал платье на спине, чтобы рассмотреть завод, но тут на шум прибежала мама и, почему-то смущаясь, оттащила меня от моей жертвы.
В последствие она начала рыться в моем письменном столе, книжных полках и даже компьютере. Усиленно воспитывающая меня, мама отчего-то никогда не делала ей замечания, более того, когда Валечка появлялась на пороге нашего дома, она обычно быстро ретировалась на кухню или шла заниматься Анькой, и большую часть времени мы проводили наедине.
Мы были погодками, но никогда, даже в самом раннем возрасте, я не видел, чтобы ее кто-нибудь приводил. Она всегда была одна и всегда вела себя так, словно находилась у себя в квартире. И почему-то всегда появлялась в отсутствие отца.
Однажды я спросил у мамы, почему она все время трогает мои вещи. Не то, чтобы меня это сильно напрягало, тем более, она никогда не делала комментариев, я бы даже сказал, что любая мельчайшая принадлежность моей комнаты вызывало у нее задумчивое восхищение на лице, но сам постоянный ритуал раздражал до крайности.
Когда я пытался с ней поговорить, она молча швыряла вещь на место, - при этом она часто разбивалась или ломалась, - и уходила из дома прочь.
- Понимаешь, Антон, - сказала мама, когда однажды со слезами на глазах я пожаловался, что она опять что-то испортила, - ты должен быть добрее к ней. Валечка из очень неблагополучной семьи.
Тогда я не понял смысл ее высказывания. По моему мнению, «неблагополучные» дети бомжевали в подвалах, тогда как Валечка всегда приходила нарядной, ухоженной и благоухающей свежестью.
Официально считалось, что мы играем вместе. Однако все наши развлечения заключались в том, что Валечка брала в руки какой-нибудь предмет и спрашивала, откуда он взялся, а я долго и гордо рассказывал историю его приобретения и приводил самые ценные, на мой взгляд, потребительские характеристики.
В те годы я практически не общался со сверстниками. Я часто болел, и родители, посовещавшись, перевели меня на домашнее обучение. Валечка была моим единственным окном в мир. Хотя, надо заметить, окном с довольно кривыми стеклами.
Однажды она спросила, не бесит ли меня моя сестра? И не хотелось бы мне ее куда-нибудь выкинуть?
Я горячо возразил, подавляя мысль о том, что подобные желания иногда посещали мое воображение. Анька была довольно вредной девчонкой, и мама постоянно возилась с ней, практически не уделяя мне внимания.
- А мне хотелось, - сообщила Валечка, прищурив глаза, как кошка.
- А тебя есть сестра? - удивился я.
- Ну, да. Этих же, хлебом не корми, дай детей наделать.
Этот разговор тогда не произвел на меня особого впечатления, он вспомнился много позже, когда я подслушал еще более интересный.
- Вы живете лучше нас, - говорила Валечка маме.
- Почему ты так считаешь? - мне показалось, что в мамином голосе прозвучала тревога.
- У вас есть пианино.
- Это пианино принадлежало моей бабушке, - казалось, мама оправдывается.
- Я тоже хочу пианино. А у мамы нет денег.
- Попроси отца, я думаю, он тебе не откажет, - произнесла мама странным тоном. Такой тон, раздраженно-неуверенный, появлялся у нее, когда она общалась в неприятных инстанциях, наподобие детской поликлиники.
Валечка ничего не ответила, и через некоторое время щелкнул замок на входной двери.
Позже она начала приходить, когда мамы не было дома, открывая дверь своим ключом и обычно заставая меня за каким-нибудь непотребным занятием, выражавшимся в те годы в основном в таскании конфет из буфета. Она никогда ничего не говорила по этому поводу, просто удалялась в гостиную и начинала обшаривать ее. Особенно ей почему-то нравился сервиз, который бабушка с дедушкой подарили маме на годовщину свадьбы.
Валечка чуть ли не обнюхивала его, внимательно рассматривая каждую тарелку с изображением пастухов и пастушек.
- Это дорого? - спросила она однажды.
К тому времени я потерял уже надежду оказать на нее воздействие. Я только с ужасом думал, что произойдет, если она его попросит.
Да, я забыл сказать, Валечка же еще регулярно что-то клянчила, каким-то шестым чувством выбирая вещь, которая была наиболее дорога моему детскому сердцу. Если я начинал жадничать, она никогда не приводила более убедительные аргументы в пользу конфискации. Она просто начинала вопить. Ее крики, смешанные со слезами, в изобилии катящимися по ее нежному личику, вероятно, достигали соседей, ибо мама каждый раз силком запихивала меня в комнату, где за плотно притворенной дверью доказывала, что мне лучше отдать желаемое, потому что иначе эта, - она делала нервную паузу, - весь дом переполошит.
Каждый раз после подобной акции я надеялся, что Валечка больше не переступит порог нашего дома. Но каждый раз она появлялась снова.
- Не знаю, - пожал я плечами. - Не интересовался.
- А я храню все твои подарки, - сказала вдруг она, садясь на наш полированный обеденный стол.
- На фиг? - спросил я.
Я действительно не понимал ее, да, и не только ее, - мама обычно отрывала голову, если кто-нибудь царапал этот самый стол, - маниакальной страсти к вещам.
- Если хранишь вещи, принадлежащие кому-то, то тебе переходит часть души этого человека, - пояснила она, болтая ногами.
- Ты больная, - сказал я и, испугавшись, что она сейчас швырнет тарелку от сервиза, которую продолжала вертеть в руках, подошел к ней вплотную, чтобы забрать ее.
Она резко отвела руку с тарелкой, и я невольно коснулся ее груди, которая уже хорошо оформилась: ей было 13 или 14 лет. Я почувствовал, что краснею, а Валечка, заметив это, засмеялась обидным издевательским смехом:
- Что, испугался?
- Дура, что ли, - пробормотал я, и тут в двери несколько раз провернулся ключ: явилась Анька с какой-то секции.
Последний раз она пришла, когда ей было 15.
Я сидел на кухне с плеером в ушах и делал задание по математике. В комнате у меня шел ремонт. Она встала посреди кухни, одетая совсем как взрослая, в плаще, с которого капала вода: на улице лил дождь.
- Давай плащ, - сказал я машинально, - повешу.
Мама всегда долбила мне, чтобы я ухаживал за гостями.
Она стояла, не двигаясь, а я вдруг, не соображая, что делаю, начал расстегивать ее пуговицы на плаще. Валечка улыбалась, словно кошка, которую накормили сметаной. Я вдруг опомнился, дернул за рукав, стягивая плащ с нее, и долго расправлял его на вешалке. Когда я повернулся, она прикуривала сигарету.
- Ты что сдурела, у нас дома нельзя курить, - возмутился я.
- Да забей ты, - Валечка выпустила струю дыма. - Скажешь, «эта» приходила.
- Кто «эта»? - не понял я.
- «Эта» - это я. Так называет меня твоя мама, когда ты не слышишь. И, когда считает, что я не слышу. А еще можно «сука». Так называет меня твой отец.
- Почему он тебя так называет? - оторопел я.
- Не твое дело, - она подошла к окну и посмотрела во двор, где мальчишки гоняли в мяч.
Я тоже подошел и встал рядом с ней.
- А ты что не с ними? - она показала глазами на играющих.
- Можно подумать, ты не знаешь, - с неохотой сказал я, - у меня же сердце больное.
- Ты считаешь, мне что-то про тебя рассказывают? - Валечка с широко распахнутыми глазами повернулась ко мне. - Мне можно что-то знать про его драгоценного сыночка, который выигрывает олимпиады по математике?
- Ну, ты же знаешь про олимпиаду, - заметил я, абсолютно не понимая, куда она клонит.
- У тебя на полке стоит приз. Я, может быть, и е...я, но не слепая.
- Почему ты е...я? - я с напряжением произнес неприличное слово, которое с такой легкостью сорвалось с Валечкиных уст.
- Так сказали в «дурке». Знаешь такое место? Показать тебе? Вон там, - она ткнула пальцем в очертания красно-кирпичного здания, окруженного зелеными насаждениями. - Хочешь сигаретку? - вдруг резко изменила она тему.
- Ну... - замялся я, чувствуя себя полным дураком. - Давай...
Я быстро начал кашлять, и она хлопала у меня по спине, видимо, это стало причиной того, что мы не услышали мамин приход.
Больше я никогда не видел ее на своей территории.
Иногда я ловил себя на мысли, что прислушиваюсь, не повернется ли в замке ключ, и напряженно жду, когда на мои глаза лягут прохладные ладони: так Валечка последнее время знаменовала свое появление. Если я, задумавшись, называл другое имя, она хохотала, как будто смешнее этого не было ничего на свете, и я смущался и мысленно просил ее убраться поскорее, даже прикидывал в голове, что можно было бы ей подарить, чтобы она отвалила.
Но, даже самому я вряд ли признался бы, что хотел, чтобы она приходила как можно чаще.
Прошел почти год прежде, чем я встретил ее на улице.
Она шла под руку с молодым человеком. Я плохо понимаю в женских тряпках, но мне показалось, что она выглядит как с обложки журнала для мужчин, который я уже в то время по-тихому почитывал в туалете.
Заметив, что я смотрю на нее в упор, молодой человек вопросительно поднял брови. Она высвободила руку и приблизилась ко мне.
- Ну, привет, Тош, сколько лет, сколько зим.
- Отойди, поговорим, - попросил я.
Она махнула рукой кавалеру:
- Пока, Гарик! Увидимся!
- Пока, Анжела, - покладисто согласился тот.
Мы прошли до ее подъезда.
- Анжела - это ты? - я попытался завязать шуточный разговор, совершенно не понимания, как мне следует вести себя с ней, и уже жалея о том, что ее окликнул.
- Разумеется! - она взмахнула длинными ресницами. - Не называться же этим ужасным именем. Только такая деревня, как моя мамаша, могла присвоить его ребенку.
- Почему ты больше не ходишь к нам? - спросил я, разглядывая пуговицу на куртке.
- Почему-почему? - передразнила Валечка.
Она встала на цыпочки, - я был выше ее на пол-головы, - и положила руки мне на плечи. От нее вкусно пахло чем-то восточно-терпким, и я почувствовал, как у меня начинает кружиться голова.
- Потому что твой отец запретил мне. По его мнению, эта сука учит Антона курить и другим непотребным вещам, неподобающим мальчику из «такой семьи».
- Из какой семьи?- не понял я.
Валечкина речь всегда приводила меня в состояние зыбкого полусна сознания.
- Из «такой семьи», - повторила Валечка, внимательно рассматривая меня своими небесно-голубыми глазами, от чего мне захотелось двух взаимоисключающих вещей: прижать ее к себе и побыстрее смыться. - «Такая семья», поясняю, это место, где никто не ругается матом, не курит, не пьет коньяк пополам с шампанским, не сидит на колесах и не спит со всеми подряд.
- Смешно, - сказал я, хотя ее слова совершенно не вызывали у меня желание веселиться.
- Смешно, - подтвердила она, проводя пальцем у меня по щеке, вызывая этим жестом сладостные мурашки.
Потом вдруг резко убрала руки с моих плеч.
- Я хотел бы зайти к тебе, - я кивком показал на дверь, - поговорить с твоей матерью. Как обычно в минуты наивысшего смущения, я нес полную околесицу.
- С моей матерью? - удивилась Валечка. - Моя мать отправляет меня в Испанию, если что. По ее мнению, я пе-ре-у-то-ми-лась. Мне нужно от-ды-ха-ть, - она провела языком по губам.
- Так я зайду или нет? - довольно резко сказал я.
- Валяй...
Квартира утопала во мраке, - все шторы почему-то были прикрыты, - но даже в полутьме я разглядел, какая дорогая в ней обстановка. Валечкина комната являла собой полную противоположность.
- Ну, у тебя и хламовник, - я показал пальцем на древний венский стул, на котором мне предложено было располагаться, в то время, как Валечка, с моего унылого согласия, начала заваривать чай посредством ржавого кипятильника.
- Ты ничего не понимаешь! - возмутилась она. - Тебе какой чай? У меня много, - она широким жестом показала на жестянки. - Я принесла его с помойки. Чего ты боишься? - продолжала она, уловив мое невольное желание встать с столь ценного предмета мебели. - Я покрыла его лаком. Ему триста лет! На нем мог сидеть какой-нибудь барон!
- В России не было баронов, - заметил я. - Только, если в... А когда придет твоя мать, - я продолжал гнуть избранную линию.
- А она не придет.
- То есть?..
- Моя мать укатила в Европы с моим отцом. Будет через неделю. Ты хочешь идти? - она рассмеялась своим кошачьим мурлыкающим смехом. - Или хочешь остаться? Останься, Тошка, не пожалеешь! - она подвинула ко мне чашку с чем-то ароматным и облокотилась на письменный стол.
- Почему ты так себя ведешь? - тихо спросил я. - Почему ты всегда так себя ведешь?
- Раньше тебе было похер, как я себя веду.
- Раньше — да.
- А теперь нет?
- Теперь нет, - покорно согласился я.
От чая, в который она, вероятно, что-то подмешала, и ее близости мысли у меня плыли в направлении Новой Зеландии.
- А где мои подарки, ну, которые ты хранишь?..
Она молча открыла ящики стола.
- Надо же, - поразился я, - даже это!
В одном из ящиков лежала открытка, сделанная мною в пятом классе на уроке труда.
- Люблю вещи, - Валечка отхлебнула чаю и сладостно зажмурилась.
- Это я уже заметил.
- Многие люди любят вещи, и их за это не отправляют в «дурку», - заметила Валечка, накручивая на палец прядь волос.
- А почему тебя отправили в «дурку»? - я попытался отодвинуться от нее подальше, но она заблокировала ногой ножку стула.
- Хочешь свалить от меня?
- Не хочу, - решительно сказал я, глядя ей в глаза.
- Тебе все еще интересно знать, зачем меня отправляли в «дурку»? - не дожидаясь ответа, она быстрым движением переставила обе чашки на подоконник и села на стол. - Тебе интересно, не так ли?..
- Ну, зачем? - рассеянно отозвался я, в этот момент «дурка», надо заметить, интересовала меня меньше всего.
- Из-за тебя.
- Из-за меня? - я тупо разглядывал узор на письменном столе, укоряя себя за то, что мне не хватает смелости. - А причем здесь я?
- Твоему отцу не нравилось, что я на тебя вешаюсь.
- А в чем, собственно, дело? - собираясь вот-вот перейти к решительным действиям, я ощущал себя в тот момент взрослым и уверенным в себе, хотя ее прямота и немного меня напрягала. - Мы же не брат и сестра. Вернее, не родные...
Она расхохоталась. Она хохотала, упершись руками в бока, хохотала долго, истерично, размазывая по щекам слезы.
- Это ты так думаешь, - сказала она.
Чашки со звоном раскололись на тысячу осколков. Это я, попятившись к подоконнику, их смахнул. Она опустилась на стул, на котором сидели бароны. Она уже не смеялась, а только плакала, закрыв лицо ладонями. Я, ошарашенный, стоял рядом, как деревянный истукан.
- Ты, правда, не знал, что у нас общий отец? - спросила она.
- Конечно же, не знал... Конечно же, нет... Но тогда: почему?.. - я никак не мог выразить мысль, которая крутилась у меня в голове.
- Почему что? - она убрала ладони и резким движением смахнула слезы с глаз. - Почему он никогда не общался со мной? Почему уходил, когда я появлялась? Почему запрещал общаться со мной своей дочери? Почему за всю мою жизнь он всего один раз поздравил меня с днем рождения? Сказать тебе: почему? Потому что ему насрать на меня. Нас-рать. Понимаешь?
- Понимаю, - сказал я. - Ему и на меня-то насрать.
Вечером я зашел к отцу в кабинет. Он с неудовольствием поднял глаза от статьи, над которой работал.
- Пап, - сказал я. - Нам нужно поговорить.
- Можно не сейчас? - он устало потер на переносице след от очков. - У меня завтра доклад. Очень важная конференция для развития компании.
- Сейчас, - сказал я.
- Ну, что ты, как маленький, - поморщился отец. - Тебе ведь 15 лет уже, по-моему?
- Ты забыл? - я постарался вложить в свою реплику как можно больше сарказма.
- Нет, я не забыл, - я видел, что отец еле сдерживается, наверняка его, как часто бывало, достали на работе, но я уже не мог дать обратный ход. - Я прекрасно помню, сколько тебе лет. А вот ты, по-моему, забываешь,сколько мне. Ну, что у тебя?..
- Почему ты не сказал мне про Валю?
- Про какую еще Валю? - замучено произнес он.
- У тебя много дочек по имени Валя? - вскинулся я.
- У меня нет дочки по имени Валя, - отчеканил он. - Понимаешь: нет. Ее для меня не существует.
- Но это же... - начал я.
- Антон, - перебил отец, - пожалуйста, не учи меня жизни. Ты еще не дорос до этого. Пока я тебя кормлю, пою и одеваю, я не хочу слышать в своем доме имени этой... - он сдержался. - Я не хочу даже знать, что она наговорила тебе, каким зверем меня выставила, я всегда надеялся на твое здравомыслие и твердость характера. И впредь мне хотелось бы надеяться.
- Но ведь она твоя дочь, она моя сестра, почему ты к ней так относишься?..
- Я не спорю, что она твоя сестра. Именно по этой причине она больше никогда не переступит порог этой квартиры. Она куплена мной лично и на мои деньги. И это все, - отец снова надел очки и углубился в статью, давая понять, что разговор окончен.
- Ты не прав, - сказал я.
Никогда раньше я не пытался с ним спорить.
- Я не прав в чем?.. - он отбросил статью в сторону и с яростью посмотрел на меня. - В том, что не позволяю окончательно сесть себе на шею? Понимаешь, есть грани. Грани! Если тебе, Антон, захотелось поиграть в Дон-Кихота, советую выбрать более достойный объект. А свой замечательный характер, пожалуйста, демонстрируй перед своими девушками.
У меня не было девушек. И отец был прекраснейшим образом осведомлен об этом: однажды я услышал, как они с мамой обсуждали проблему отсутствия у меня контакта со сверстниками.
Я старался не думать о Валечке три дня. Потом ноги сами понесли меня по направлению к ее подъезду.
Она курила, свесившись из окна, потом отправила окурок в свободное падение и только тогда подняла на меня голову.
- Уж думала, больше не придешь.
- Зайду?
- По-жа-луй-ста, - она явна было совершенно не расположена общаться.
Заходя в комнату, я обнаружил на двери замок, не замеченный мной в прошлое посещение.
- Это зачем?
- Чтобы эти не прорвались. А то заберутся и лазят везде. Хочешь торт? - как водится, ее реплики меняли направленность, словно по переводу железнодорожной стрелки.,
- Откуда?
- У их дочери был день рождения, - пояснила она.
- У твоей сестры?
- Вероятно, я должна называть ее так, - подтвердила Валечка, качаясь на венском стуле.
- Я говорил с отцом, - неуверенно сказал я, когда меня снабдили куском бисквита, утопающего в кремовых розах. - А эти, кстати, не обидятся? - запоздало поинтересовался я, невольно подхватывая ее терминологию.
- А мне по...ю, - сообщила Валечка.
Глаза у нее были пустые, как у сломанной игрушки.
- Ты чего это? - я неумело попытался выразить свою заботу.
Получилось довольно жалко.
- Мне звонил твой папаша, - она достала из ящика с моими подарками «Кэмел» и щелкнула зажигалкой. - Ты говорил с ним, вот теперь он мне звонил. Как ты считаешь, он меня назвал?
- Сука? - с неудовольствием произнес я.
- Иди ты!.. Притворщица. Во, какое слово!
- Дай мне сигарету, - попросил я.
- От...ь! Зачем ты пришел ко мне? Зачем? Тебе сказали: не таскаться? Вот, б...ь, не таскайся, еще дурному научишься.
- Мне не говорили. И не ори на меня, - горло у меня перехватило от обиды, и я поставил торт на стол.
- Куда ты? - всполошилась она.
- Ты сказала: иди.
- Нет, - она встала к двери, перегораживая мне путь, на лице ее блуждала безумная улыбка. - Не уйдешь.
- Надо будет, уйду.
- А я дверь запру и ключ выкину.
- У тебя второй этаж, - рассмеялся я.
- Ну, и что. Асфальт под окнами, разбиться только так, - сказала она, и в этот момент в дверь комнаты забарабанила частая дробь.
Я вздрогнул, а Валечка истошно выкрикнула:
- Ну, что тебе надо еще?!
- Валька, зараза, отдай цепочку, - голос был звонкий, девичий, уверенный в своем праве колотить в преграды чужих мест обитания.
Валечка приоткрыла щель, в которую тут же просунулась девушка примерно ее возраста.
- Ну, отдашь, а?
- Моя цепочка!
- Как это твоя! - плаксиво заныла девушка, не обращая на меня решительно никакого внимания. - Это же папин подарок.
- Ну, на, на, - Валечка, прищурившись, начала расстегивать у себя на шее замок толстой витой серебряной цепи, потом вдруг резко рванула ее, выламывая звенья. - Ой, порвалась... - она широко ухмыльнулась.
- Валька, гадина, - завопила девушка. - Ты что сделала! Это же папин...
- Да твой папа тебе еще купит. Не убудет от него, - и она захлопнула перед носом сестры дверь.
- Вот, гадина, - неслось сквозь ее, - все перепортила. Кобеля своего, что ли, попросила бы расстегнуть...
- Хочешь, я подарю тебе цепочку, - сказал я.
Она молча кивнула.
По моим расчетам, серебряная цепочка должна была стоить примерно столько же, сколько два занятия с репетитором. Озабоченный моим будущим, отец заставлял меня заниматься английским, в котором я самоуверенно считал себя и так большим специалистом.
Я позвонил Максиму и сказал, что в течение следующих двух недель не порадую его своим присутствием.
Максим, в тридцать лет уже обремененный многочисленным семейством, сухо пожелал мне скорейшего выздоровления.
Деньги на репетитора лежали в шкатулочке в «стенке», в нашей семье было принято доверять друг другу. Но воспользоваться ими я так и не успел, потому что через три дня разразилась гроза. Вернувшись из школы, которую я был вынужден посещать последние годы, я застал родителей сидящими на диване в гостиной. У мамы были красные глаза, и она периодически промокала их бумажной салфеткой. Отец казался совершенно спокойным.
- Сядь, - сказал он, видя, что я, заподозривший неладное, порываюсь удалиться в свою комнату. - У нас к тебе разговор.
- Я весь внимание, - сказал я, чувствуя, как сердце уходит у меня в пятки.
Отец почти никогда не разговаривал со мной. Орал: да, чаще высмеивал, но разговор должен был означать что-то на редкость серьезное.
- Не паясничай! - отец стукнул по дивану кулаком с такой силой, что подушки взмыли вверх.
- Толя! - мама схватила его за локоть. - Я тебя просто умоляю! У мальчика сейчас трудный возраст...
- Таня, хватит! - он скинул ее руку. - Я не собираюсь его бить. Я просто хочу, чтобы он ответил мне на пару вопросов. Мне сегодня потребовалось, чтобы ты подвез мне рабочие документы, - продолжал он более спокойно, удостоверившись, что я его слушаю. - И я позвонил Максиму, чтобы он отпустил тебя пораньше. А он сообщил мне, что тебя у него не было. И не будет еще долго. После этого мы с твоей матерью, - мы всегда доверяли своим детям, но когда начинается вранье, то тут можно ждать чего угодно, - проверили отложенные на этот месяц деньги. И не досчитались трех тысяч. И теперь мы с прискорбием можем констатировать, что вырастили в своем доме вора.
- Что ты хочешь знать? - спросил я, глядя прямо на него.
- Что я хочу знать?! Тань, - он обернулся к сокрушенно качающей головой маме, - да ты посмотри на своего любимого сыночка! Что я хочу знать? Я тебе сейчас поясню. Я не хочу знать, куда ты дел эти деньги, я и так это прекрасно знаю. Я не хочу знать, почему ты это сделал, после твоих заявлений я примерно ожидал чего-то в этом роде. Я хочу знать, на каком основании?! На каком основании ты, Антон, распоряжаешься моими финансами?
- Я хотел вернуть, - пробормотал я, опустив голову. - Я сейчас могу вернуть, они еще у меня.
- Сделай одолжение, - кивнул отец.
Я принес деньги из своей комнаты и молча протянул ему. Он не глядя, засунул их в нагрудный карман.
- Я могу идти? - спросил я.
Отец тщательно разглядывал меня, словно видел впервые.
- Я все хочу понять, где мы прокололись? Что сделали неправильно? Из-за чего мы на старости лет заслужили, что наш сын ни во что не ставит своих родителей, отплясывая под дудку этой б...и?!
- Толя! - вскрикнула мама, шокированная его лексиконом. - Я же столько раз просила тебя не выражаться при детях!
- При детях! - голос отца окреп и рвался ввысь. - Он не ребенок, Таня, ему 15 лет! Да я в 15 лет!..
- Ты в пятнадцать лет помогал бабушке в колхозе, - ехидно сказал я.
- Я в 15 лет отдавал себе отчет в своих поступках. Мои родители, - можно долго обсуждать, правильно они меня воспитывали или нет, - но уж, во всяком случае, они приучили меня к ответственности.
- Ответственность, - сказал я, так и не сев на диван, и стоя перед ним, - касается и других тоже. В том числе, каждый человек несет ответственность перед своими детьми.
- Начитался... - отец обхватил руками голову. - Разумеется, легче всего обвинять во всем родителей. Они же у тебя - выродки, не так ли?..
- Толя!..
- Что Толя? Что Толя? Ты знаешь, что он заявил мне на днях? Что я плохо поступаю по отношению к Валентине... - мама удрученно вздохнула. - Понимаешь, Тань, я плохо поступаю по отношению к ней. В том, что не зову ее к нам в гости. Не даю им общаться.
- Ты хочешь общаться с ней? - в маминых глазах читалось искреннее недоумение. - Но что у тебя может быть общего с такой девочкой?..
- С какой «такой»? - спросил я громче, чем мне хотелось бы.
- С какой?! Ты не возражаешь, Таня, если я расскажу ему некоторые подробности из нашей жизни? А то у него сложилось несколько романтическое представление о своей подружке. Он, наверное, полагает, что ее держат в черном теле? Ах, несчастная жертва! Да будет тебе известно, что в следующем месяце она отправляется в Испанию на мои деньги. На мои. Ни на твои, Антон. И даже ни на деньги тех людей, которые записаны у нее в свидетельстве о рождении. А я там, если тебе интересно знать, не записан. И до сих пор не уверен... С этой женщины станется...
- Не надо, Толя, - попросила мама. - Речь не об этом.
- Ну, почему же, речь как раз об этом! Эта женщина, Антон, если тебе все это интересно, а я думаю, тебе интересно, ты же любишь перетряхивать чужое грязное белье, провела со мной ночь один раз. Всего один. Но после этого я расплачиваюсь всю жизнь. 16 лет она тянет из меня деньги за то, что я бросил ее с ребенком и ушел к другой. За то, что сломал жизнь ей и дочери. За то, что я негодяй и подонок, отказавшийся от ребенка, о котором я даже не знал. За то, что мои родные дети живут в полной семье.
- Толя, мне не хотелось бы это обсуждать, - попросила мама, но он только отмахнулся.
- Ты думаешь, это ее муж-художник делает такие ремонты у нее в квартире? Ты думаешь, это он одевает Валентину в тряпки, каждая из которых стоит, как оклад у моих аспирантов? Я не могу позволить себе тратить такие бабки на свою родную дочь, которую я люблю.
- Я видел ее комнату, - попытался возразить я. - Это сарай!
- Антон, - отец нашаривал в кармане патрон с валидолом, а мама испуганно гладила его по руке, - я думал, ты умнее. Я думал, если ты приносишь из школы хорошие оценки и читаешь умные книжки, то тебя не надо учить элементарным вещам. Но я ошибся! Да, я ошибся, а за ошибку всегда приходится дорого платить. Сарай, говоришь? Ну, да, венский стульчик со свалки! А ты знаешь, что на 16 лет я подарил ей серьги с бриллиантами? Она тебе, разумеется, их не показывала? Разумеется! Это же не вписывается в образ страдалицы.
- Вспомни про пианино, - тихо произнесла мама.
- Пианино? А, да, пианино! Валечка захотела пианино. А, когда ей объяснили, что пианино не покупают просто так, на нем надо играть, она вскрыла себе вены. Не до конца, конечно, на это она не способна, но ее мать закатила мне такой скандал, что мне было плохо, Таня не даст соврать. Конечно, мы тоже виноваты, - продолжал он уже более спокойно, - мы не оценили степень твоей наивности. Ты очень мало видел реальную жизнь. Мы никогда не рассказывали тебе, но у твоей мамы было три выкидыша до тебя. На большом сроке. И, когда ты родился, мы не могли на тебя надышаться. Тем более, ты родился с пороком сердца, - с неудовольствием произнес он.
- Ну, извини, что разочаровал, - вырвалось у меня.
- Вот в этом ты весь, Антон, - отец медленно рассасывал валидол, у мамы катились слезы по щекам, но она больше их не вытирала. - В этом вы оба. Делать из себя несчастных. Хотя, так, как относились к вам, редко к каким детям так относятся. Помнишь, в 8 лет ты, забыв закрыть кран в ванной, устроил потоп? Если бы я так сделал в твоем возрасте, то три дня не смог бы сесть на жопу. А с тобой всего лишь провели беседу, потому что Таня вычитала у каких-то идиотов, что нельзя травмировать детскую психику. Вот результат. Ты говоришь, ты хотел вернуть деньги? Как бы ты их вернул: разгружал бы вагоны?..
Я молчал.
На следующий день я встретил Валечку на пороге собственного дома. Она сидела на лавке перед входом в подъезд, вертя в руке неизменную сигарету.
- Ты к нам? - я поборол трусливое желание сделать вид, что незнаком с нею.
- Я в аптеку. Хочу купить колес, а то башня отъезжает.
- Я с тобой, - против воли сказал я.
- Нет! - она так сильно затрясла головой, что я испугался, что она у нее отвалится.
- Он тебе снова звонил?
- Нет, - она чиркала туда-сюда зажигалкой. - Я сама догадалась.
- Как?
- По твоей роже. По ней всегда все видно.
- Вы все такие умные, один я дурак, - с досадой произнес я.
- Ничем не могу помочь, - она щелчком отправила окурок в никуда и встала с лавки.
- Зачем ты врала мне? - я схватил ее за руку, но она, извернувшись, вырвалась.
- В чем? - глаза у нее сверкали, как у бешеной кошки.
- В том, что он не давал тебе денег?
- Я не говорила, что он не давал денег!..
- Ты просила цепочку.
- Я просила? - она вдруг села обратно на лавку и посмотрела на меня странным, потусторонним взглядом. - Я просила цепочку? Я просила?.. Какая же ты... Какая же ты мразь...
- Можно подумать, ты ничего никогда не просила, - резко бросил я.
- Какая же ты мразь... - повторяла она. - Я у него просила...
- И я даже хотел купить ее, - добавил я, - но не успел...
- Засунь себе эту цепочку в жопу! Повесься на ней. Папочка сказал ему, что я клянчила у него деньги... Да-да, конечно, добрый папочка. А папочка случайно не говорил, как до 5 лет не признавал меня, и матери пришлось записать меня на мужа? И как она валялась у него в ногах, чтобы он сделал анализ ДНК? И как он до сих пор считает, что результат поддельный: в его роду не было сумасшедших? И как мать умоляла его прийти ко мне в больницу, а он говорил: «Нет, это ты воспитала ее такой, ты и расхлебывай»? И как он поговорил в моей поликлинике с терапевтом о том, что я неадекватная, и мне тут же выписали направление в ПНД и там поставили на учет?
- Он говорил, что ты крутишь со мной ему назло.
Поздно вечером, когда мама уже спала, отец поговорил со мной и на эту тему. «Ты думаешь, ты получишь от нее хоть каплю тепла, которого тебе так не хватает? - спросил он. - Уверяю тебя, что нет. Такие люди умеют только брать».
- А он случайно не говорил тебе, как сказал: «Лучше бы ты умерла?» - она усмехнулась, и от ее усмешки у меня мороз прошел по коже. - Этого он тебе не говорил, а, Антон?..
- Он не мог такого сказать! - от неожиданности я даже начал заикаться.
- Он сказал это! Сказал!
- Ты врешь!
- Не вру! Сказал!
- Врешь, он не мог. Ты всегда врешь, ты...
- Кто я? - она прищурилась. - Ну? Кто я?
- Психопатка, вот кто.
Ответом мне был удар по лицу.
Вечером, когда я сидел за компьютером, отец зашел в мою комнату. Он был бледен и выглядел постаревшим на несколько лет.
- Нам нужно поговорить.
- Мы уже разговаривали, - отозвался я. - Я полностью согласен с твоим мнением, нам больше не следует общаться.
- Я не об этом, - что-то было в его голосе такое, что заставило меня повернуть голову. - Я звонил туда сегодня, - сказал отец.
- И?..
- Ее мать сказала, что она пришла сама не своя, так и раньше случалось, поэтому она не придала особого значения. Закрылась в своей комнате, врубила музыку на полную катушку. Они поужинали без нее, потом ее мать с сестрой сели смотреть телевизор, шла какая-то передача... Черт, они смотрели ее три часа, когда еще можно было что-то сделать!.. Потом мать постучала к ней, ей что-то нужно было взять. Потом они выломали дверь... Она наглоталась какого-то дерьма, у нее был рецепт на сильнодействующие препараты, будь прокляты наши врачи, которые их выписывают!.. Господи, она звонила мне весь вечер, но я отключил телефон после же первого звонка...
Я смотрел на него.
- Шансов почти нет, - сказал отец.
Слова вертелись у меня на языке, я знал, что мне не стоит их произносить, но они все равно сорвались.
- Ты, правда, говорил, что лучше бы было, если бы она умерла? - спросил я.
- Да, - сказал он. - Она устроила мне тогда нечеловеческую истерику, говорила страшные вещи, про тебя, про Аню... Она сказала, что хочет, чтобы вы умерли страшной смертью. И я ответил: «Лучше бы было, если бы умерла ты...»

Я звоню в дверь. Медленные шаги. Он с усилием поворачивает ручку. Кивает. Я ставлю продукты в холодильник.
- Ездил туда? - скорее утверждает, чем спрашивает он.
- Да.
- Доколе?
- Динамика есть, - вру я.
- Динамика... Неужели ты не отдаешь себе отчета в том, что после трех лет комы она никогда не сможет стать полноценным человеком? Да она и не была им никогда, - еле слышно добавляет он.
Я молчу.
- Интересно, что думает по этому поводу Маша?
- Она не знает, - я распределяю все так, чтобы ему удобно было брать: мама и Анька часто задерживаются на работе допоздна.
- Ну, да, как я сам не догадался! - горько усмехается он. - Антон, у тебя двое детей...
- И что из этого, пап? - я помогаю дойти ему до ванны.
- И ты продолжаешь тешить себя глупыми иллюзиями! Ее следовало еще тогда отключить от аппарата, как и предлагали врачи. Даже, если она начнет лучше реагировать, она все равно останется растением. Зачем тебе это нужно? Ты мне можешь объяснить: зачем?..
- Это неправильно, когда человек никому не нужен в жизни, - твердо говорю я. - Так не должно быть.
- Человек!
- Привязанность к другим - вот то, что отличает нас от животных. Поеду, - я пожимаю его прозрачные пальцы. - Маша просила пораньше, у нее курсы.
Он идет закрывать за мной.
- Собака тоже привязана к своему хозяину, - говорит он на пороге. - Но ты же не будешь наделять ее за это душой?..

- Какая прелесть! - говорит Маша, глядя на вышитую картину. - Ты умеешь доставать такие прекрасные вещи! Повесим ее в Данькиной комнате?
Я пожимаю плечами:
- Как хочешь.
- Что отец?
- Врачи говорят: месяц. В лучшем случае: два...
- Я молилась за него сегодня, - она светло улыбается.
- Думаю, Иисус прослезился от умиления, - говорю я.
Она отшатывается, словно я ее ударил.
- Я понимаю, Антон, я все понимаю, тебе тяжело сейчас... Но нельзя же так... Если же святое...
Я смотрю на вышивку. Спаситель въезжает в Иерусалим, горожане приветствуют его и бросают под ноги пальмовые ветви...