Книга шестая Дж. Уайли История протестантизма

                От диспута в Лейпциге к сейму в Вормсе, 1521 год.





                Глава 1


         Протестантизм и империализм, или монах и монарх.


Опасения Лютера – Сомнительная помощь – Смерть Максимилиана – Кандидаты на императорский престол – Характер Карла Испанского – Его владения – Империя предложена Фридриху Саксонскому – Отклонил. – Выбран Карл Испанский. – Виттенбер. – Труды Лютера – Его обращение к народу Германии – Его описание Германии при Папах – Призвал к реформам. – Впечатление, произведенное его обращением. 


Среди актеров, которые начинают собираться на сцене есть двое, заметно возвышающиеся над остальными и притягивающие все взгляды исключительно к себе. С одним мы уже знакомы, так как он фигурировал перед нами, а другой должен только появиться. Они вышли из противоположных полюсов общества, чтобы участвовать в этой великой драме. Один актер увидел свет в домике рудокопа, колыбель другого была во дворце старинного королевского рода. На одном была сутана из саржи, на другом императорская мантия. Пути этих двух людей не так отличались в начале, как им предназначено было отличаться в конце. Выйдя из кельи, один должен был занять престол, где должен сидеть и управлять людьми, не  силой меча, но силой Слова. Другому, затянутому в борьбу силой, которую он не видел и не понимал, было предопределено пройти через унижения, следовавшие один за другим, с самого великого тогда трона, и окончить дни в монастыре. Но пока это скрыто.
Пока бо;льшая власть, но на самом деле более слабая, кажется, значительно превосходит более крепкую власть. Реформация выглядит карликом рядом с колоссом империализма. Если протестантизм исходит от Владыки мира, и милостиво послан, чтобы открыть глаза и снять оковы с порабощенного мира, можно было подумать, что его путь подготовлен и задача облегчена каким-то поразительным ослаблением противника. Напротив, в этот момент империализм умножает силу в семь раз. Очевидно, что великий Владыка не ищет легкой победы. Он позволяет опасностям умножаться, трудностям сгущаться и руке дьявола укрепиться. Но насколько борьба ожесточеннее, и победа почти безнадежнее, настолько блистательнее доказательства того, что власть, которая без плотского оружия может разбросать силы империализма и поднять мир, втоптанный в грязь духовным и светским деспотизмом, является божественной. Сейчас мы должны рассмотреть столкновение и борьбу этих двух сил. Но сначала взглянем на положение, в котором оказался Лютер.
Друзья Лютера отпали или стали  пугливы. Даже Штаупиц стал колебаться, когда цель, к которой приближалось движение, стала более отчетливой. При холодности или отсутствии друзей, другие сообщники поторопились предложить ему двойную помощь. Привлеченные на его сторону скорее не ненавистью к папской тирании, а высокой оценкой евангельской свободы и чистоты; их альянс несколько смутил реформатора. Этот как тевтонский, так и реформатский фактор – благородный продукт смешения обоих – возбуждал немецких баронов и заставлял их хвататься за меч, когда они слышали, что жизнь Лютера в опасности, что люди с пистолями под одеждой преследовали его, что Сера Лонга написал курфюрсту Фридриху: « Да не найдет прибежища Лютер в государствах Вашего Высочества, пусть он будет отвержен всеми и побит камнями перед  лицом неба»; что Милтиц, папский легат, который не забыл своего поражения, строил планы, чтобы заманить его, пригласив на еще одну встречу в Трире; и что Экк уехал в Рим, чтобы найти там бальзам для своей раненой гордыни, чтобы выковать в Ватикане стрелу для сокрушения человека, которого он не смог уничтожить в Лейпциге своим схоластическим искусством.
Появилась причина для опасений, которые начали преследовать его друзей. «Если Бог не поможет нам, - восклицал Меланхтон, когда он слышал угрожающие звуки бури и поднимал глаза к небу, становившемуся чернее час от часа, - если Бог не поможет нам, мы все погибнем». Даже Лютер вынужден был осознавать в минуты депрессии и тревоги, в которые он допускался погружаться, что, если он спокоен, тверд и мужественен, то это Бог делает его таким.  Один из самых влиятельных рыцарей Франконии, Сильвестр Шаумбург, послал своего сына в Виттенберг с письмом для Лютера, написав: «Если курфюрсты, принцы и бургомистры предадут тебя, приезжай ко мне. Если Богу будет угодно, я вскоре соберу более ста рыцарей и с их помощью смогу защитить тебя от любой опасности».
Франциск Сикинген, сочетавший любовь к наукам с любовью к оружию, которого Меланхтон назвал «несравненным украшением немецкого рыцарства», предложил Лютеру прибежище в своем замке. «Мои слуги, мое имущество и мое тело, все, чем я владею, в Вашем распоряжении», писал он. Ульрих Хюттен, который был известен своими стихами не меньше, чем бесстрашными подвигами, также предложил себя в качестве защитника реформатора. Его стиль войны, однако, отличался от стиля Лютера. Ульрих был за нападение на римскую церковь с мечом, Лютер пытался покорить ее оружием истины. «Мечами и луками – писал Ульрих – дротиками и бомбами должны мы покорить ярость дьявола». «Я не прибегну к оружию и кровопролитию в защиту Евангелия», сказал Лютер, уклоняясь от предложения. «Церковь была создана словом, и словом она будет восстановлена». И, наконец, король ученых того времени, Эразм, выступил в защиту монаха из Виттенберга. Он, не колеблясь, подтвердил, что шум, поднятый вокруг Лютера, и волнения, вызванные его учением, были единственно обязаны тем, чьи интересы, связанные с тьмой, страшились нового дня, восстающего в мире – истина очевидная и банальная для нас, но не для людей первой половины шестнадцатого века.
Когда опасность была наивысшей, император Максимилиан умер (12 января 1518 года). Этот король был известен своей миролюбивой и уступчивой политикой, при нем империя долго жила в мире. Будучи подобострастно преданным римской церкви, он с каждым днем  все больше испытывал неприязнь к движению реформации, и, если бы он жил дольше, он бы настоял, чтобы курфюрст выслал Лютера, что бы предало его в руки смертельных врагов. Со смертью Максимилиана в этом переломном моменте буря, которая была готова разразиться, прошла стороной на какое-то время. До избрания нового императора Фридрих Саксонский согласно установленным правилам стал регентом. Неожиданная смена декораций поставила реформатора и реформацию под покровительство человека, который некоторое время управлял империей.
Для выбора нового императора были пущены в ход переговоры и интриги. Они стали бастионом вокруг реформатского движения. Папа, который хотел выдвинуть своего кандидата, для достижения этой цели счел необходимым расположить к себе курфюрста Фридриха, чье положение и мудрость давали ему потенциальный голос в коллегии выборщиков. Это вело к ясному небу над Римом.
Было два кандидата: Карл I Испанский и Франциск I Французский. Генрих VIII Английский, видя, что предмет вожделений, который он страстно желал, был недосягаем, вышел из борьбы. Шансы двух соперников были равны. Франциск был галантным и энергичным рыцарем, но он не продолжал свои  инициативы с тем рвением, с каким он их начинал. Имея интеллектуальные наклонности и стремясь к новым знаниям, он беседовал за столом с умными людьми и учеными, военными и государственными людьми, приглашенными ко двору. Ему было всего двадцать шесть лет, однако, он уже прославился на поле брани. «Этот король был самым воспитанным рыцарем той эпохи, в которой Баярд был украшением рыцарства, и одним из самых просвещенных и привлекательных людей утонченного века Медичи». Ни Франциск, ни его придворные не забывали, что Карл Великий носил корону, и ее возвращение к королям Франции рассеет представление, становившееся привычным, что императорская корона, хотя и номинально выборная, является на самом деле наследственной и постоянно переходила к Австрийскому дому.
Карл был на семь лет моложе своего соперника, его нрав и таланты были многообещающими. Хотя ему было всего девятнадцать лет, он был обучен делам, к которым имел как склонность, так и сообразительность. В его венах текла испанская и немецкая кровь, и он сочетал качества обоих народов. Он обладал упорством немцев, утонченностью итальянцев и неразговорчивостью испанцев. Местом его рождения был Гент. Какие бы богатства, владения, военную силу могла ни дать империя, Карл бы их принял. Его наследным королевством, полученным от Фердинанда и Изабеллы, была Испания. Но в то время Испания не была столь процветающей и сильной монархией христианского мира. К этой великолепной территории с процветавшими городами, вокруг которых располагались пшеничные поля, поросшие лесом горные цепи и луга, на которых зрели плоды Азии вместе с богатыми плодами Европы, прибавились княжества Неаполя и Сицилии, Фландрии и богатая территория Бургундии. И вот, смерть его деда, императора Максимилиана, ввела его во владение государствами Австрии. Но это не все, открытие Колумба дало ему во владение новый континент; и какой большой; и какие богатства могут течь оттуда, Карл тогда не мог и предположить. Так обширны были королевства, которыми правил молодой король. Едва солнце садилось на их западной границе, как рассветало утро на их восточной границе.
Это бы довершило его славу и признание на земле, если бы он добавил императорскую корону ко многим уже имевшимся коронам. Он щедро раздавал золото курфюрстам и правителям Германии, чтобы получить предмет вожделений. Его соперник Франциск был либералом, но ему недоставало золотых рудников Мексики и Перу, которые Карл имел в своем распоряжении. В действительности кандидаты были очень сильными. Из-за своего величия они оба чуть не потерпели поражение; так как немцы боялись, что выбрав одного из них, они поставят над собой господина. Вес стольких многих скипетров в руке Карла мог бы подавить свободу Германии.
Курфюрсты, рассудив, пришли к мнению, что было бы умнее выбрать одного из них для императорской короны. Их выбор пал, прежде всего, не на Франциска или Карла; он единодушно пал на курфюрста Фридриха. Даже Папа был согласен с ними в этом деле. Лев X боялся чрезмерной власти Карла Испанского. Если правитель многих королевств будет выбран на пустующий престол, но империя может затмить митру. Также Папа не был благосклонно настроен по отношению к королю Франции: его пугали амбиции короля, кто может сказать, что победитель при Каригиано не протянет свои руки дальше к Италии? На этом основании Лев отправил настоятельный совет курфюрстам, чтобы выбрали Фридриха Саксонского. В результате Фридрих был выбран. Императорская корона досталась другу Лютера.
Захочет ли он или  должен ли он надеть императорскую мантию? Правители и народ Германии с радостью бы приветствовали принятие им этого титула. Казалось, что божественное провидение вкладывает надежный скипетр в его руку с тем, чтобы он мог защищать реформатора. Фридрих не раз болезненно реагировал на недостаток власти. Теперь он сможет стать первым человеком в Германии, председателем всех ее соборов, генералиссимусом всех ее армий; может убрать с дороги реформации войны, эшафоты, насилие всякого вида и позволить ей развивать духовный потенциал и спокойно возрождать общество. Должен ли он стать императором? Большинство историков называли его отказ великодушным. Мы берем на себя смелость, глубоко уважая их мнение, иметь другое мнение. Мы думаем, что Фридрих, все обдумав, должен был принять императорскую корону; что предложение пришло к нему в тот момент и таким образом, что вопрос долга был очевиден, и его отказ был проявлением слабости.
Фридрих, пытаясь избежать западни честолюбия, попал в западню робости. Он смотрел на трудности и опасности огромной задачи, на беспорядки, возникавшие по всей империи, на враждебные армии мусульман на ее границе. Лучше, подумал он, чтобы скипетр был отдан более крепкой руке; лучше бы Карл Австрийский взял его. Он забыл, что, по словам Лютера, христианству угрожал бо;льший враг, чем турки; итак, Фридрих отдал императорскую диадему тому, кто должен был стать яростным врагом реформации.
Но, хотя мы не можем оправдать Фридриха в уклонении от трудов и опасностей служения, к которому он был призван, мы признаем в его решении руководство Всевышнего, а не человеческую мудрость. Если бы протестантизм рос и процветал под покровительством империи, не сказали бы люди, что его победа обязана тому факту, что у него был такой мудрый человек в качестве советника, и такой влиятельный, чтобы бороться за него? Было ли благословением для раннего христианства то, что Константин взял его под защиту оружия первой империи? Правда, не были бы пролиты океаны крови, если бы Фридрих препоясался императорским мечом и стал надежным другом и защитником этого движения. Но реформация без мучеников, без эшафотов, без крови! Мы вряд ли бы узнали о ней. Это была бы реформация без славы и без силы. Не только ее летописи, но и летописи всего человечества были бы значительно беднее, если бы в них не было высочайших проявлений веры и героизма, которые показали мученики шестнадцатого века. Слава этих страдальцев осветит не один еще будущий век!
Фридрих Саксонский отклонил то, чего так добивались два влиятельных правителя Европы. Коллегия выборщиков в своих красных одеждах встретилась в церкви св.Варфоломея 28 июня 1519 года во Франкфурте-на-Майне и возобновила выборы нового императора. Проголосовали единодушно за Карла Испанского. Это произошло более года до того, как Карл прибыл в Германию для коронования в Аль-де-Чапель. А тем временем Фридрих оставался регентом, и щит все еще закрывал небольшую группу соратников Виттенберга, занятых созданием основ империи, которая переживет империю человека, на чью голову должна быть возложена диадема Цезаря.
Год, который прошел между выборами и коронацией Карла, был годом напряженной и плодотворной работы в Виттенберге. Великий свет засиял среди небольшой группы, собранной там, а именно, Слово Божие. Голос от Семи Холмов не привлекал их внимание, все учения и действия они сверяли только с Библией. С каждым днем Лютер продвигался на шаг вперед. Новые доказательства лживости и порочности римской системы нахлынули на него. Именно тогда ему попался трактат Лаврентия Вала, который доказал ему, что дарственная Константина Папе является выдумкой. Это укрепило заключение, к которому он пришел относительно главенства Папы, а именно что для этого не было никаких оснований, кроме тщеславия Папы и легковерности народа. Тогда он прочитал труды Яна Гуса, и к своему удивлению нашел в них учение Павла – что ему самому далось большой ценой – относительно оправдания грешников. «Мы все, – воскликнул он наполовину с удивлением, наполовину с радостью –  Павел, Августин и я, не зная этого, являемся гусситами!» И добавил очень серьезно: «Бог, конечно, явит миру, что истина была проповедана ему столетие назад и была сожжена». Именно тогда он провозгласил великую истину о том, что Евхаристия не дает ничего человеку без веры, и глупо думать, что она совершает какие-то духовные действия сама по себе, не завися от состояния причащающегося. Католики обрушились на него за то, что он учил, что Евхаристия должна раздаваться под обоими видами, не способные понять более глубокий принцип Лютера, который до основания разрушал opus operatum  со всеми сопутствующими обстоятельствами. Они обороняли внешние укрепления, реформатор с сокрушительной силой сравнял эту цитадель с землей. Удивительно, какую силу и энергию ума проявил в то время Лютер. Месяц за месяцем, скорее неделя за неделей Лютер выпускал трактат за трактатом. Эти произведение его пера, «как искры из-под молота, одна ярче другой», добавляли свежие силы пожару, полыхавшему со всех сторон. Враги нападали на него, но они лишь вызывали на себя более тяжелые удары. Именно в этот год плодотворного труда он опубликовал комментарии на Послание к Галатам, «собственное послание», как он его называл. В этом трактате он дал более четкое и полное объяснение, чем ранее это делал, того, что было для него кардинальной истиной, оправдание по вере. Но он показал, что такое оправдание ни избегает закона, поскольку оно исходит из основания праведности, исполняющей закон, и ни ведет к распутству, поскольку вера, которая держится на праведности ради оправдания, действует в сердце для его возрождения, а возрожденное сердце является источником святой добродетели и всех благих дел.
И также, именно тогда Лютер опубликовал известное обращение к императору, князьям и народу Германии о реформации христианства. Это было самое живописное, смелое, красноречивое и воодушевляющее произведение, которое когда-либо выходило из-под его пера. Воистину можно сказать, что его слова были подобны битве. Оно произвело огромную сенсацию. Оно было трубой, призывавшей немецкий народ на великое сражение. «Время молчания прошло, – писал Лютер – настало время говорить». И он говорил.
В этом манифесте Лютер мастерски рисует картину римской тирании. Римская церковь достигла тройной победы. Она завоевала все сословия и классы людей; она завоевала все права и интересы в человеческом обществе; она подчинила королей; она подчинила соборы, она поработила народы. Она установила полное и всеобщее рабство.
Своей догмой главенства Папы она покорила королей, правителей и судей. Она поставила духовное над плотским, чтобы все правители и суды подчинялись бы ее единой, абсолютной и непререкаемой воле, и чтобы неопровержимая и ненаказанная светской властью, она могла бы идти по пути угнетения и подавления.
Поставила ли она, спрашивал Лютер, престол Папы выше всех королей, для того чтобы никто не смел призвать его к ответу?  Понтифик набирает армии, ведет войну с королями, проливает кровь их подданных, и более того, он требует для прихожан освобождения от государственного контроля, таким образом, неотвратимо разрушая мировой порядок, подвергая власть унижению и презрению.
Своей догмой духовного превосходства, римская церковь покорила соборы. Епископ Рима провозгласил себя главным управляющим всех епископов. В нем сосредотачивалась вся церковная власть, поэтому, если он высказывал самую ошибочную догму, или совершал самое вопиющее злодеяние, ни один собор не мог обвинить или низложить его. Соборы были ничто, папа – все. Духовное превосходство ставило его над церковью, а плотское – над миром.
Присвоив себе исключительное право толкования Священного Писания, римская церковь поработила все народы. Она ослепила их, связала их оковами тьмы, чтобы склонить их перед любым богом, поставленным ею, и заставить их идти туда, куда она их поведет, в плотское рабство, в вечные муки.
Смотрите, какую победу завоевала римская церковь! Она попирает ногой королей, епископов и народы! Всех она втоптала в прах.
Они являются тремя стенами, используя сравнение Лютера, за которыми окопалась римская церковь. Боится ли она земной власти? Она выше ее. Предложено ли ей предстать перед собором?  Только она имеет право созывать его. Обвиняется ли она по Библии? Только у нее есть право ее толковать. Римская церковь поставила себя выше трона, выше церкви, выше самого Слова Божьего. Она была бездной, куда попала Германия и весь христианский мир. Реформатор призвал все слои общества объединиться для освобождения от такой позорной и губительной зависимости.
Чтобы поднять соотечественников и весь христианский мир, в чьей груди еще оставалась любовь к истине и стремление к свободе, он яснее показал немцам картину, не доверяя общему описанию. Он подробно показал ужасное опустошение, которое произвел в их стране папский гнет.
Италия, писал он, была разрушена римской церковью; разложение этой прекрасной страны, закончившееся к этому времени, перешло на страну Лютера. И сейчас, когда вампир папства высосал всю кровь из своей страны, тучи саранчи  из Ватикана опустились на Германию. Наша родина, говорил Лютер немцам, обгладывается до костей.
Десятины, палии, комменды, отправление обрядов, индульгенции, реверсии, регистрации, запасы – таковы немногие, и очень немногие из хитроумных затей, с помощью которых священникам удается переправлять богатства из Германии в Рим. Разве не удивительно, что правители, соборные церкви и народ бедны? Удивительно то, что при такой туче обжор, напавшей на нас, что-то еще осталось. Все пошло в римскую суму, не имеющую дна. Этот грабеж превосходит преступление тех воров и разбойников, которые искупили свою вину на виселице. Вот тирания и разорение ворот ада, а также разорение души и тела, крах церкви и государства. Говорите о разорении турками, поднимаете армии на борьбу с ними! Но во всем мире нет  таких турок как римские.
Срочные меры, на которых он настаивал, были такими же, какие его великий предшественник, Уиклифф, рекомендовал сто пятьдесят лет назад англичанам и убеждал парламент принять. Только Евангелие, над возвращением которого он трудился, могло добраться до корней этого зла, но оно подлежало исправлению частично со стороны земной власти. Каждый правитель и государство должны запретить своим подданным отдавать десятину римской церкви. Короли и вельможи должны противостать понтифику, как злейшему противнику их прав и врагу независимости и процветания их королевств. Вместо того чтобы проводить папские буллы, они должны бросить его анафемы, печати и бреве в Рейн или Эльбу. Архиепископам и епископам должно быть запрещено императорским указом получать саны из Рима. Все дела должны рассматриваться в королевстве, и все люди должны быть подсудны судам страны. Праздники нужно прекратить, как удобный повод для праздности, а также всякие порочные индульгенции. Шаббат должен быть единственным днем, когда люди должны воздерживаться от труда. Больше не надо строить монастырей для нищенствующих монахов, чье попрошайничество никогда не приводило к хорошему, и никогда не приведет; закон о клерикальном целибате должен быть отменен и  священникам дана свобода жениться, как и другим людям. И в заключение Папа, оставив управление королевствами королям и правителям, должен предаться молитве и проповеди Слова. «Ты слышишь, Папа, не пресвятой, а прегрешный? Кто дал тебе право подняться над Богом и нарушать Его законы? Злой сатана лжет твоим горлом. О, Господь Иисус Христос, да придет Твой последний день и Ты разрушишь дьявольское гнездо в Риме. Там восседает «человек греха», о котором Павел говорит: «сын погибели».
Лютер хорошо понимал, что великий оратор назвал «изгоняющей властью новой эмоции». Он применял только истину, как верное средство для уничтожения заблуждений. Поэтому после римской системы человеческих заслуг и спасения делами, он поднял вопрос о человеческом бессилии и Божьей благодати. Это могло разрушить папскую систему человеческих заслуг. Тем же методом нападения Лютер разрушил папскую систему рабства и проник в вымысел, на котором та строилась. Римская церковь берет человека, бреет ему голову, помазывает его елеем, дает ему таинства и внушает ему обладание таинственными качествами. Целая категория мужчин, с которыми так поступили, образует священнический орден, отличающийся и стоящий выше мирян, и являют собой поставленных Богом наставников всего мира.
Этот обман, который был краеугольным камнем мрачной и древней тирании, Лютер разоблачил, провозгласив противоборствующую истину. Все истинные христиане, говорил он, являются священниками. Разве апостол Павел, обращаясь во всем верующим не сказал: «Вы – царское священство»?  Не  обривание головы и ношение необычной одежды делает человека священником. Только вера делает людей священниками, вера, которая объединяет их во Христе, и которая дает им постоянно находящегося внутри Святого Духа, поэтому они становятся исполнены святой благодатью и божественной силой. Это внутреннее помазание – елей лучше елея из кубка епископа или Папы – дает им не только звание, но и природу, чистоту и силу священства; это помазание получают верующие во Христа.
Таким образом, Лютер не только удалил обман, но и заполнил его место славной истиной, иначе, если бы оно оставалось незанятым, то заблуждение проникло бы вновь. Фиктивное священство римской церкви – священство, которое запасает елей и облачения, и к которому люди причисляются с помощью ножниц и искусства некромантии – ушло, и на его место пришло истинное священство. Люди открыли глаза на чудесное освобождение. Они не были больше рабами олигархии священников и поручителями бритоголовых, они видели себя членами прославленного братства, чья божественная глава была на небе.
Никогда не было такой сильной речи. Патриоты и ораторы во время великих и памятных событий обращались к своим соратникам, чтобы, если возможно, сбросить тиранов, которые держали их в рабстве. Они засыпали их доводами и всячески побуждали их. Они подробно останавливались то на горечи рабства, то на сладости свободы. Но никогда патриоты или ораторы не обращались к товарищам по время более великого события, чем это – если было когда-нибудь более великое событие. Никогда прежде ораторы или патриоты не сражались так упорно с противником, осуждали омерзительное рабство или наносили лицемерию и обману такие ужасные удары. Никогда ораторы не были столь красноречивы и не показывали бо;льшей отваги. Этот вызов был сделан перед лицом тысяч опасностей. Об этом Лютер не задумывался ни на минуту. Он только видел своих соотечественников и все народы христианского мира, утопавших в самом унизительном и губительном рабстве, и с неустрашимой отвагой и силой Геркулеса метал молнию за молнией быстро, стремительно и пылко против тирании, которая поглощала землю. Человек, дело, момент и окружение, все было потрясающим.
И никогда обращение не было столь успешным. Как раскаты грома оно передавалось из одного края Германии в другой. Оно звучало как похоронный звон по римскому владычеству в этой стране. Движение больше не было ограничено Виттенбергом, оно стало воистину национальным. Оно более не велось исключительно богословами. Князья, знать, бюргеры присоединились к нему. Это была не просто борьба за веру, это была борьба за свободу религиозную и гражданскую; за права духовные и светские, за жившее тогда поколение, за все поколения, которые должны жить в будущем, вообще, борьба за зрелость человечества.
Мысли Лютера, естественно, обратились к новому императору. Какую роль сыграет этот молодой монарх в движении? Допустив, что столь великий король будет справедливым и великодушным, Лютер передал свое обращение к подножью трона Карла V. «Дело, писал он, достойно, чтобы предстать перед небесным троном, и тем более перед земным монархом». Лютер знал, что его дело победит, независимо от того, чью сторону поддержит Карл. Хотя ни Карл, ни другие великие люди земли не могли остановить его или забрать у него победу, но могли задержать его; они могли заставить реформацию пройти сквозь эшафоты и кровавые поля, над сокрушенными армиями и свергнутыми тронами. Для Лютера было бы лучше, чтобы ее развитие было мирным и достижение цели быстрым. Поэтому он пришел к трону как проситель, трепеща, но не из-за своего дела, а из-за тех, кто, как он предвидел,  погубят себя, противясь делу. Какую аудиенцию получил монах? Император не снизошел до ответа богослову из Виттенберга.




                Глава 2


                Булла Папы Льва.


Экк в Риме. – Его деятельность против Лютера – Добивается его осуждения. – Булла – Авторство буллы – Ее условия – Два носителя буллы – Булла пересекает Альпы. – «Вавилонское пленение» Лютера – Евхаристия Его необычное письмо Папе Льву – Булла приходит в Виттенберг. – Лютер подает нотариальный протест против нее. – Он сжигает ее. – Удивление и гнев Рима – Обращение Лютера к студентам


Мы почти потеряли из виду д-ра Экка. Мы видели, как он после диспута в Лейпциге, отправился в Рим. Какова была цель его поездки? Он пересек Альпы, чтобы просить помощи у Папы против человека, которого, как он хвастался, победил. Ему предшествовал кардинал Каэтан, еще один «победитель» в стиле Экка, мало удовлетворенный победой, которой он также громко хвалился, как и Экк. Он поехал в Рим просить помощи и взять реванш.
В столице папства эти люди встретились с бо;льшими трудностями, чем предполагали. Римская курия была апатична. Ее члены еще не в полной мере осознавали опасность. Они отвергали мысль о том, что Виттенберг завоюет Рим, и ничего незначащий монах сотрясет престол понтифика. История не знала примеров такого поразительного явления. Ужасные бури возникали в прошлые века. Мятежные короли, гордые ересиархи, варварские и еретические народы бросались на папский трон, но у них было не больше силы, чтобы сбросить его, чем у океанской пены против скалы.
Дело, однако, было рискованным, что нельзя было не видеть. Церковь могла легко издать запрет, но гражданская власть должна была исполнять его. Что, если она откажется? Кроме того, в самом Риме было несколько человек, придерживавшихся умеренных взглядов, которые с более близкого расстояния видели беспорядки папской курии и были в глубине сердца довольны слышать то, что говорил Лютер. Среди  стольких льстецов, разве не может быть одного честного блюстителя нравов? Были также и дипломаты, которые говорили, что, конечно, среди бесчисленных достоинств и даров церкви всегда можно найти что-то, что удовлетворит этого крикливого монаха. Пошлите ему мантию, дайте ему красную шапочку. Члены курии разделились. Юристы были за то, чтобы вызвать Лютера снова в суд, перед тем, как вынести ему приговор, богословы говорили, что дело не терпит отлагательств и настаивали на немедленной анафеме.
Неутомимый Экк сделал все возможное, чтобы добиться осуждения своего противника. Он старался переманить на свою сторону любого, с кем он имел дело. Его красноречие довело до белого каления рвение монахов. В Ватикане он провел много часов в раздумье. Он растопил даже холодность Льва. Он подробно останавливался на характере Лютера, таком упрямом и неисправимом, что все попытки к примирению были бы пустой тратой времени. Он настаивал на важности дела; пока они сидели и спорили в Ватикане, движение в Германии росло не по дням, а по часам. Чтобы поддержать доводы Экка, Каэтана, больного настолько, что он не мог ходить, приносили в паланкине в соборный зал каждый день. Богослов из Ингольштадта нашел еще одного, как говорили, даже более могущественного союзника. Это был никто другой, как банкир Фуггер из Аугсбурга. Он был хранителем индульгенций и хорошо бы нагрел руки на этом, если бы Лютер не повредил его спекуляции. Это возбудило в нем огромное желание сокрушить ересь, нанесшую ущерб интересам церкви и его собственным.
Между тем до Лютера дошли слухи о том, что готовится ему в залах Ватикана. Эти слухи не вызывали в нем тревоги; его сердце было твердым; он видел Того, Кто выше Папы. Виттенберг в тот момент представлял собой совсем другую картину, чем Рим. Последний был полон волнениями и беспорядками, первый был полон спокойствием и плодотворным трудом. Гости из всех стран ежедневно приезжали, чтобы встретиться и поговорить с Лютером. Залы университета были полны молодежью – надеждой  реформации. Слава Меланхтона росла; он только что предложил свою руку Катарине Крапп, и таким образом, наметилась первая связь между реформацией и семейной жизнью, привнося новую приятность обеим.
Именно в тот час, молодой швейцарский священник не постыдился показать свою приверженность тому Евангелию, которое проповедовал Лютер. Он ждал тем временем папского нунция в Гелветии, уговаривая его воспользоваться своим влиянием в высших сферах, чтобы предотвратить отлучение богослова из Виттенберга. Имя этого священника – Ульрих Цвингли. Это был первый проблеск света в швейцарских горах.
В то время Экк торжествовал в Риме. Тайная коллегия  закончила длительное рассмотрение 15 июня 1520 года, решив обрушить буллу об отлучении на Лютера. Утонченность или варварство ее стиля принадлежат ее составителям, кардиналам Пуччи, Анкону и Каэтану.
«Итак, подумали кузнецы Ватикана, когда выковали эту стрелу, итак, мы завершили дело. Конец Лютеру и Виттенбергской ереси». Чтобы узнать, насколько надменен был дух Ватикана в то время, нам нужно обратиться к самой булле.
«Восстань, Господь! - так писалось в этом известном документе – Восстань и будь Судьей в Своем деле. Вспомни все оскорбления, наносимые Тебе ежедневно безумными людьми. Восстань Петр! Вспомни свою святую римскую церковь, мать всех церквей и госпожу веры. Восстань, Павел! Ибо здесь новый Порфирий, нападающий на твое учение и на святых Пап, наших предшественников! Поднимитесь, словом, все святые и святая Божья церковь, и ходатайствуйте перед Всемогущим!»
Далее булла продолжает осуждать как возмутительные, еретические и омерзительные сорок одно высказывания, извлеченные из трудов Лютера. Предосудительными высказываниями являются простые положения евангельской истины. Одним из учений, подверженных особой анафеме, было то, которое лишало римскую церковь права на гонения, заявив о том, что «сжигание еретиков противоречит воле Святого Духа». После злоречивых выражений буллы, документ продолжал превозносить необычайное терпение папского престола, как видно из многих попыток вернуть блудного сына. К ереси Лютеру добавили непослушание. Он имел дерзость обратиться к вселенскому собору вопреки декреталий Пия II и Юлия II; он переполнил меру беззакония, оклеветав непорочное папство. Папство, тем не менее, сочувствовало своему заблудшему сыну. И «подражая Всемогущему Богу, который не желает смерти грешника», настоятельно увещевала блудного сына вернуться на грудь своей матери  и принести с собой все, что сбило его с пути,  доказать искренность покаяния, прочитав отречение и предав все свои книги огню в течение шестидесяти дней. Из-за отказа явиться в суд Лютер и его сторонники объявлялись неисправимыми и проклятыми еретиками, кого всем королям и судьям предписывалось арестовывать и отправлять в Рим, или высылать из страны, где они будут обнаружены. На города, где они  продолжали жить, был наложен интердикт, и всякий, кто  противодействовал оглашению и выполнению данной буллы  был отлучен от церкви «во имя Всемогущего Бога и апостолов св.Петра и св.Павла».
Высокомерные слова, и в какой момент они были сказаны! Вот-вот появится рука человека и напишет на стенах римской церкви, что ее слава исполнилась, достигла зенита и спешит к своему заходу. Но она не знала об этом. Она видела только след света, который оставила после себя на пути сквозь века. Плотное покрывало скрыло от ее глаз будущее со многими унижениями и поражениями.
Папа наступал с отлучениями в одной руке и лестью в другой. Сразу же после ужасного осуждения курфюрсту Фридриху пришло письмо от Льва X. Папа в своем сообщении пространно писал о заблуждениях «сына беззакония» Мартина Лютера; он был уверен, что Фридрих испытывал отвращение к этим заблуждениям и продолжал хвалебную речь о благочестии и приверженности традициям курфюрста, который, как он знал, не позволит мраку ереси  омрачить свет своей славы и славы предков. Были дни, когда такие комплименты были приятны, но с тех пор он пил из источника Виттенберга и потерял вкус к римской цистерне. Цель письма была очевидной, но эффект, который оно произвело, был обратным тому, что ожидал Папа. С того дня курфюрст Саксонский решил защищать реформатора.
Каждый шаг, предпринимаемый римской церковью в этом деле, был отмечен одержимостью. Она издала эту буллу и должна была проследить за ее оглаской во всех странах христианского мира. Для этого она была вручена в руки двух нунций; вряд ли можно было найти двух людей столь подходящих для этой гнусной миссии. Ими были Экк и Алеандер.
Экк, победитель в Лейпциге, который уехал под смех немцев, сейчас пересекает Альпы. В руке он везет буллу, которая должна окончательно сокрушить его врага. «Это булла Экка, – говорили немцы – а не Папы». Это – предательский кинжал смертельного врага, а не топор римского ликтора. Потом, однако, приехал нунций, гордившийся буллой, в составлении которой он принимал большое участие – тот самый Атлас, который держал весь утопавший римский мир.
Проезжая по немецким городам, он вывешивал документ, несмотря на холодность епископов, презрение горожан и улюлюканье молодежи университетов. Его продвижение было подобно продвижению беглеца, а не победителя. Ему приходилось временами укрываться от народного гнева в ближайшем монастыре, и он закончил свой путь, навсегда уединившись, в Кобурге.
Другим должностным лицом был Алеандер. Ему была поручена задача отвезти копию буллы архиепископу Майнца и придать ее огласке в Рейнских городах. Алеандер был секретарем Папы Александра VI, печально известного Борджиа; не нашлось более достойного исполнителя этой миссии, и не было более удачного выбора для сотрудника Экку. «Достойная парочка послов, – писал кто-то – оба удивительно подходили для этой работы по наглости, бесстыдству и распущенности».
Булла постепенно доходит до Лютера, и взгляд на две публикации, вышедшие из-под его пера в то время (6 октября 1520 года), дает нам возможность сделать вывод, что он встретит ее отказом. Папа убеждал его сжечь все его труды: вот, два дополнительных труда, которые должны быть положены в груду, перед тем, как поднести факел. Первое – это Вавилонское пленение церкви. «Я отрицал, – писал Лютер из-за обязательств перед своими противниками – что папство имеет божественное начало, но допускал, что оно человеческого происхождения. Сейчас, после того, как я разгадал все хитрости, с помощью которых эти господа воздвигли своего идола, я знаю, что папство не что иное, как Вавилонское царство, неистовство Нимрода, сильного зверолова. Поэтому я попросил всех друзей и всех книготорговцев сжечь книги, которые я написал по этому предмету и заменить их этим одним заявлением: «Папство – это обычная охота под руководством римского епископа, чтобы схватить и погубить души.»  Это – не слова человека, который собирается предстать в одежде кающегося на пороге римского престола.
Далее Лютер переходить к обзору сакраментальной теории римской церкви. Священник и таинство - это два столпа папского здания, два спасителя мира. Лютер в своем Вавилонском пленении поднял руку на эти два столпа и низвел их на землю. Благодать и спасение, утверждал он, не находятся ни во власти  священника, ни в силе Евхаристии, но в вере кающегося. Вера обладает тем, что Евхаристия представляет, означает и запечатывает – даже Божье обетование; и душа, опираясь на это, обетование имеет благодать и спасение. Евхаристия со стороны Бога представляет предложенное благословение; со стороны человека – это помощь вере, которая обладает этим благословением. «Без веры в Божье обетование – писал Лютер – Евхаристия мертва; это – шкатулка без драгоценностей, это – ножны без сабли». Так он опроверг opus operatum,  этим великим таинственным заклинанием римская церковь подменила веру и Святого Духа, который работает с душой с ее помощью. В тот самый момент, когда римская церковь приближалась, чтобы уничтожить его только что выкованной стрелой, Лютер вырвал из ее руки это оружие мнимого всемогущества, которым ей удавалось побеждать людей.
Мало того, обращаясь к самому Льву, Лютер не колеблясь обращался к нему в этот критический момент со словами искреннего предостережения и исключительной смелости. Мы имеем в виду, конечно, его известное письмо Папе. Некоторые отрывки его письма воспринимаются как сарказм или острая сатира, однако, оно было написано совсем не в таком духе. Оно дышит духом глубокой нравственной серьезности, который позволил автору думать только об одном – о спасении тех, кто вот-вот погрузится в погибель. Не так Лютер писал, когда он хотел пронзить противника стрелами остроумия или сокрушить его стрелами негодования. Слова, обращенные ко Льву, не были словами презрения или ненависти, хотя некоторые приняли их за таковые, но словами такой глубокой любви, чтобы смолчать, и такой честной и бесстрашной, чтобы льстить. Лютер мог провести различие между Львом и министрами его правительства.
Необходимо привести несколько отрывков из этого необычного письма:
«Святейшему Отцу в Господе, Льву X, Папе римскому с пожеланием спасения в Иисусе Христе Господе нашем. Аминь.
«Живя среди чудовищ века сего, среди которых я веду войну уже третий год, я вынужден порой взирать на вас и думать о вас, Святейший в Господе Отец Лев. В самом деле, поскольку к вам относятся порой как к основному и единственному объекту моей борьбы, я просто не могу не думать о вас. Разумеется незаслуженный гнев по отношению ко мне со стороны ваших нечестивых лицемеров вынудил меня обратиться от вашего престола к будущему собору, игнорируя декреталии ваших предшественников, Пия и Юлия, с бездумным деспотизмом запретивших такое обращение. Тем не менее, я никогда не отчуждал себя от Вашего Святейшества до такой степени, чтобы от всего сердца не желать вам и вашему престолу всяческого благословения, о котором я умолял Бога в искренних молитвах.
«Я, конечно, резко нападал на безбожные учения в целом, упрекая своих оппонентов не за их безнравственность, а за их безбожие. В этом я не собираюсь раскаиваться ни в малейшей степени, скорее я полон решимости с неистовым усердием продолжать это и далее, пренебрегая людским осуждением и следуя примеру Христа. Что пользы от соли, если она не имеет вкуса? Как использовать лезвие меча, если оно не режет? «Проклят, кто дело Господне делает с небрежением». Таким образом, превосходнейший Лев, я молю вас выслушать меня после того, как я оправдался этим письмом, и верить мне, когда я говорю, что никогда не думал дурно о вас лично, что я такой человек, который желает вам всех благ во веки вечные, и что мои претензии ни к одному человеку не касаются его личных моральных качеств, но имеют отноршение только к слову истины. Но всех остальных вопросах я уступлю любому человеку в чем угодно, но у меня нет, ни права, ни желания отрицать Слово Божие. Если кто-то имеет обо мне другое мнение, то он не размышляет честно, либо не понимает истинного смысла моих слов.
Я воистину презрел ваш престол, римскую курию, которая, однако, является более развращенной, чем любой предшествовавший когда-либо Вавилон или Содом, - этого не можете отрицать ни вы, ни кто-нибудь другой, - и которая, как я вижу, характеризуется полнейшей испорченностью, безнадежностью и печально известным безбожием.
«Как вы знаете, много лет из Рима проистекало подобное всемирному потопу влияние, не несшее ничего кроме опустошения человеческих тел, душ и имения, распространявшее самые отвратительные примеры всего наихудшего. Всем совершенно ясно, что римская католическая церковь, некогда святейшая из церквей, превратилась в самый безнравственный вертеп разбойников, в наипостыднейший бордель, в царство греха, смерти и преисподней. Это столь отвратительно, что даже сам антихрист, если бы он пришел, не смог бы ничего добавить к этому злу.
Тем временем вы, Лев, сидите как агнец среди волков или как Даниил среди львов. Подобно Иезекиилю вы живете со скорпионами. Как же вы можете один противостоять всем этим чудовищам? Даже если бы вы могли призвать себе в помощь трех-четырех хорошо образованных и надежных кардиналов, - что они все среди такого множества? Вы все были бы отравлены, не успев издать и декрета, способного хоть как-то исправить ситуацию. Римская курия уже погибла, ибо неумылимый гнев Божий обрушился на нее. Она создает церковные советы, она боится реформации, она не может справиться со своей собственной развращенностью, и то, что сказано о ее «родителе» Вавилоне, справедливо также и по отношению к ней: «Врачевали мы Вавилон, но не исцелился, оставьте его…»
«Римская курия не достойна того, чтобы такой человек, как вы, был в ней папой …» Это не было большим комплементом Льву, так как реформатор тут же добавляет: «но сам сатана должен занять эту должность, ибо он действительно сейчас имеет в этом Вавилоне большую власть, чем вы. Если бы вы могли отказаться от хвастливых утверждений ваших самых развратных врагов, якобы ваша слава и могущество существуют за счет вашего личного скромного священнического дохода или благодаря наследству вашей семьи. Никто из людей не достоин такой славы кроме Искариотов, сынов погибели.
«Разве не является правдой, что под всеми небесами нет ничего более развращенного, тлетворного, пагубного и отвратительного, чем римская курия? Она превосходит безбожие мусульман настолько, что, хотя она и была когда-то вратами небесными, теперь она яаляется пастью ада, которую не может закрыть даже гнев Божий. Как я уже говорил, мы можем предпринять лишь одно: попытаться призвать некоторых из этой разверзнутой бездны и спасти их».
Лютер затем касается некоторых подробностей отношений с Де Вио, Эком и Милтицем, агентами, направленными римской курией, чтобы заставить его прератить борьбу с пороками папства. И затем он заканчивает: «Но пусть никто не думает, что я отрекусь, если он не желает запутать еще больше весь этот вопрос. Более того, я не признаю никаких установленных правил истолкования Слова Божьего, поскольку для Слова Божьего, преподающего свободу во всех отношениях, нет уз.
«Возможно, я дерзок в своей попытке поучать столь возвышенную персону, у которой мы все должны учиться и от которой престолы судей получают решения…Я знаю, что Ваше Святейшество очень загружено работой и подвергается нападкам в Риме, то есть, что далеко в море вы окружены со всех сторон опасностями и работаете очень напряженно в такой печальной ситуации, что нуждаетесь даже в самой маленькой помощи со стороны наименьших из ваших братьев».
Чтобы не появиться перед Папой с пустыми руками, он приложил к письму небольшую брошюру «Свобода христианина». Два полюса свободы он называет верой и любовью; вера освобождает христианина, а любовь делает его слугой для всех. Представив этот небольшой трактат тому, «кто нуждался только в духовных дарах», он добавляет: «…самый смиренный ваш подданный …Да хранит вас Господь Иисус вовеки. Аминь».
        Так писал Лютер Льву, монах из Виттенберга понтифику христианского мира. Никогда еще не были сказаны слова большей истины, никогда слова истины не говорились в более подходящих обстоятельствах, или с большей опасностью для говорящего. Если мы воздаем хвалу историкам, которые изобразили в истинном свете на безопасном расстоянии характер тиранов и заклеймили их пороки с истинным негодованием, то у нас нет основания отказывать Лютеру в восхищении и похвале. По Божьему промыслу перед последним отторжением церкви, которая когда-то была известна по всей земле своей верой, Истина еще раз и в последний подняла свой голос в Риме.
Булла об отлучении пришла в Виттенберг в октябре 1520 года. Она уже была оглашена повсюду, и почти самым последним человеком, который увидел ее, был тот, на кого она обрушилась. Но, наконец, она здесь. Лютер и Лев, Виттенберг и Рим стоят лицом к лицу – Рим отлучил Виттенберг, Виттенберг будет отлучать Рим. Никто не может уйти, и война будет смертельной.
Буллу не могли огласить в Виттенберге, так как университет обладал в этом деле властью большей, чем власть епископа Бранбенбурга. Она получила огласку в Виттенберге, и как мы увидим позже, очень выразительную, но не такую, какую хотел и предвкушал Экк. Прибытие ужасного послания не вызвало страха в сердце Лютера. Напротив, оно наполнило его еще большей смелостью. Движение росло вширь. Лютер ясно видел Божью руку, направлявшую его к цели.
Тем временем реформатор предпринял необходимые меры, для того чтобы показать свою позицию перед миром, церковью, осуждавшей его, и  потомством. Он опять подал апелляцию на Папу будущему собору со всей формальностью. В субботу, 17 ноября, в 10 часов утра в монастыре августинцев, где он остановился, в присутствии нотариуса и пяти свидетелей, среди которых был Каспар Круциндер, Лютер подал письменный протест против буллы. Нотариус записывал его слова. Его апелляция основывалась на четырех следующих пунктах: во-первых, на том, что он был осужден заочно, и без всякой причины и в доказательство ему приписаны заблуждения; во-вторых, от него потребовали отрицать важность христианской веры при причащении; в-третьих, на том, что Папа ставит свое мнение выше Слова Божьего; в-четвертых, как высокомерное лицо, ответственное за неуважение к Святой Божьей Церкви и к законному собору, Папа отказался созвать собор, заявив, что собор ничего не значит.
Это дело было не только Лютера, но и всего христианского мира. И поэтому он сопроводил протест против буллы официальной апелляцией к «императору, князьям, баронам, знати, сенаторам и всем христианским судам Германии», призвав их ради вселенской истины, церкви Христовой, свободы и прав законного собора быть его свидетелями и его апелляции, противостать нечестивой тирании Папы, и не исполнять буллу, пока его не вызовут законным образом, и беспристрастные судьи не выслушают  и не убедят его по Писанию.  «Если бы они поступали должным образом в этом деле,  «Христос, наш Господь, - писал он – наградил бы их вечной милостью. Но все презрели мои молитвы и продолжали слушаться этого нечестивого человека, Папу, больше Бога», он отказался признать какую-либо ответственность за последствия, и предал их высшему суду Всемогущего Бога.
На пути следования двух нунций ярко горели костры, не для людей, а для книг, рукописей Лютера. В Лувейне, Кельне и многих городах наследных владений императора горели костры, сложенные из трудов Лютера.  На многочисленные костры Экка и Алеандера Лютер ответил одним костром. Он написал закон о разводе, давая понять, что он безвозвратно расстался с римской церковью.
Плакат на стенах университета в Виттенберге гласил о том, что Лютер намеревался сжечь папскую буллу, и это произойдет в девять часов утра 10 декабря у восточных городских ворот. В назначенный день и час можно было видеть Лютера, выходившим из ворот университета в сопровождении профессоров и студентов численностью в 600 человек и толпой горожан, которые энергично симпатизировали ему.  Процессия прошла по улицам города, пока не вышла через ворота и не вынесла за город – ибо все нечистое должно сжигаться вне стана – буллу понтифика. Прибыв на место, где должно было состояться новое и необычное жертвоприношение, участники процессии нашли там уже приготовленный эшафот и сложенные на нем дрова. Один из известных магистров искусств взял факел и поднес его к дровам. Пламя вскоре ярко разгорелось. В этот момент реформатор в сутане своего ордена вышел из толпы и подошел к костру, держа в руке несколько томов, содержащих Канонический Закон, сборник Гратиана, климентины, Экстраваганты Юлия II и другие более поздние вымыслы папского происхождения. Он бросал эти книги одну за другой в костер.
Костер поглотил их как нечто обычное. Их таинственные достоинства не принесли костру никакой пользы. Пламя, охватившее их огненными языками, быстро превратило эти памятники гения и непогрешимости Папы в пепел. Гекатомба папских указ еще не закончилась. Осталась еще булла  Льва X. Лютер поднял руку с буллой. «Так как ты досадил Святому Божьему, сказал он, то вечный огонь досадит тебе и уничтожит». С этими словами он бросил ее в горящую кучу. Экк рисовал себе картину ужасной буллы, которую он с триумфом перевез через Альпы, взрывавшуюся над головой монаха. Ее ждал более мирный конец. Через несколько мгновений она сгорела в пламени и смешалась с пеплом ее предшественниц тем зимним утром на тлеющем костре вне стен Виттенберга.
Удар был нанесен. Вновь выстроилась процессия. Богословы, магистры, студенты и горожане, собравшиеся вокруг Лютера, вернулись в город с чувством победы.
Если бы Лютер начал движение с этого акта, он погубил бы его. Люди увидели бы только ярость и злость, тогда как сейчас они увидели мужество и веру. Реформатор начал вывешивать «Тезисы» - допустив свет в темные места римской церкви. Сейчас сознание людей было подготовлено в значительной степени. Следовательно, сжигание буллы было правильным актом в правильное время. Это был акт не одинокого монаха, а немецкого народа – взрыв народного возмущения. Весть о нем быстро и широко распространилась, и когда дошла до Рима, власти Ватикана задрожали на своих местах. Она звучала, как Голос, эхом отдававшимся в языческом мире при рождении Спасителя, и который поднял плач и рыдания среди гробниц и могил язычества: «Великий Пан умер»! 
Лютер знал, что одним ударом битву не выиграешь; что война только началась, и обязательно последуют бесконечные, еще более мощные удары. Поэтому на следующий день, когда он читал лекцию на тему псалмов, он возвратился к эпизоду с буллой и разразился потоком красноречия и обличений. Сжигание папского указа, сказал он, обратившись к многочисленным студентам, собравшимся в аудитории, является знаком, символом того, что он подразумевает, костер папства. Его брови нахмурились, голос зазвучал более торжественно, когда он продолжил:          «Если вы всем сердцем не оставите папство, вы не спасете своих душ. Царство Папы противоречит закону Христа и христианской жизни; лучше  скитаться по пустыне и не видеть человеческого лица, чем жить под властью антихриста. Я предупреждаю всех следить за состоянием души, чтобы подчиняясь Папе не отвернуться от Христа. Пришло время, когда христиане должны выбирать между смертью здесь и смертью в будущем. Что касается меня, то я выбираю смерть здесь. Я не могу взять такое бремя на свою душу, как молчание в этом деле: я должен ждать расплаты. Я ненавижу вавилонского паразита. Пока я живу, я буду провозглашать истину. Если нельзя предотвратить гибель душ во всем христианстве, то я, по крайней мере, буду трудиться со всей силой для спасения соотечественников от бездонной пропасти вечных мук».
Сожжение папской буллы отмечает завершение одного этапа и начало другого в этом великом движении. Оно говорит о полноте доктринальных взглядов Лютера; и именно зрелое и совершенное суждение о двух системах и двух церквях позволило ему действовать с такой решительностью – решительностью, которая поразила Рим и собрала вокруг него многих друзей. Римская церковь никогда не сомневалась, что ее стрела сокрушит монаха. Она остановилась в сомнении, выпускать ли еще одну стрелу, ведь она не сомневалась, что выпущенная стрела должна была покончить с бунтом в Виттенберге. На протяжении многих веков никто еще не мог противостать ей. Никогда еще ее анафемы не терпели неудачу в осуществлении мести, к которой они предназначались. Короли и народы, светские и церковные власти при ударе этим ужасным орудием сразу падали и погибали как от страшной чумы. А кто был этот еретик из Виттенберга, который бросил вызов силе, перед которой весь мир склоняется в трепете? Римской церкви достаточно только сказать, протянуть руку, выпустить стрелу и противник будет сметен с ее пути; на земле от него не останется ни имени, ни памяти. Римская церковь отчитает, зашикает на Виттенберг и оставит его в одиночестве.  Она действительно сказала, протянула руку, выпустила стрелу. И какой результат? Для римской церкви результат страшный и ужасающий. Монах, поднявшийся во всю свою мощь, схватил стрелу, выпущенную в него с Семи Холмов, и послал ее назад в тех, кто ее выпустил.




                Глава 3


                Встречи и переговоры.


Весна – Новое творение – Три круга – Внутренний – учение реформации. – Средний – нравственность и свобода. – Внешний – искусство и наука. –   Карл V коронуется в Аль-де-Чепель. – Папский посланник Алеандер – Действия против Лютера – Попытки договорится с Фридрихом и императором – Перспектива войны с Францией – Император ищет расположения Папы. – Лютер должен стать взяткой. – Папа победил. – Суд едет в Вормс. – Турнир прерван. – План императора – Указ об уничтожении Лютера

 
От вывешивания «Тезисов» на дверях замковой церкви в Виттенберге 31 октября 1517 года до сжигания буллы 10 декабря 1520 года у восточных ворот того же города прошло точно три года и шесть недель. За эти три коротких года взгляды людей значительно изменились, а также и взгляды самого Лютера. Благословенная весна, казалось, пришла на землю. Как чудесен ее свет! Как благодатны капли, начавшие падать с небес на истомленную землю! Какая радость наполняет души людей, какой восторг слышится со всех сторон в нарастающих звуках песен народов, которые, собравшись под знаменами ожившего Евангелия, приходят, чтобы исполнить древнее пророчество: «на Сион с песнями!»
Движение, которое мы рассматриваем, имеет много областей и сфер. Мы находим его в общественной жизни человека, с собой оно приносит чистоту и целомудрие. Мы находим его в мире образования и науки, там оно – источник силы и благодати – литература, чье цветение прекраснее и плоды слаще, чем античные, сразу расцветает. Мы находим его в политике, там оно – воспитатель порядка и страж свободы. Под его эгидой растут могущественные троны, сильные и процветающие страны. Монархи не являются тиранами, а подданные рабами, потому что закон стоит над обоими, и запрещает власти превращаться в тиранию, а свободе – в  распутство. Движение охватывает всю жизнь. Оно не имеет границ кроме общества – всего мира.
Но, если его окружность огромна, не надо забывать, что центром является вера или учение – великие вечные истины, действующие на души людей и преобразующие их, восстанавливающие личность и общество в правильные отношения с Богом, и приводящие их в гармонию со святым, благотворным и всемогущим правлением Бога. Это была точка опоры, на которой держалось все движение, вокруг которой оно вращалось.
В этом центре располагались жизненно важные силы – истины. Эти древние, простые, нерушимые и неизменные силы имели начало на небесах; они составляют жизнь человечества, и пока они остаются в сердце движения, оно не умрет и не может потерять способность восстановления сил и прогресса. Эти основополагающие  и жизнетворные принципы тысячу лет находились в склепе глубоко под землей. Но, сейчас в эту благодатную весеннюю пору, их оковы упали, они вышли наружу, чтобы рассеяться по всему полю человеческой жизни, и проявить свое присутствие и деятельность через тысячи разных прекрасных форм.
Без этого центра, а именно богословия, у нас не было бы внешних сфер этого движения, которыми являются наука, литература, искусство, коммерция, законодательство и право. Развитие общества непременно основывается на нравственном принципе. Духовные силы, для которых Лютер имел честь быть инструментом приведения в действие, сами могли породить это движение и привести его к такой цели, которая способствовала развитию всего мира. Любовь к наукам и свободе были  недостаточны для этого. Они не достаточно глубоки, не имеют довольно высокой цели и веских причин для упорного труда, самоотречения и самопожертвования, с помощью которых можно достичь цели в любой истинной реформации. История протестантизма дает этому два ярких примера. Герцог Георг Саксонский был правителем истинно патриотического духа, и сначала одобрял движение, потому что видел, что оно оказывало сопротивление иностранной тирании. Но неприятие им учения о благодати сделало его в ближайшем будущем одним из злейших его врагов. Он жаловался, что Лютер все испортил «своими мерзкими учениями», не поняв, что именно учение побеждает сердца, и что именно сердца предоставляют мечи для борьбы за гражданскую свободу.
Путь Эразма был довольно скорбным. Он во многом сочувствовал и симпатизировал Лютеру. Реформация многим была обязана ему за издание  Нового Завета на греческом языке. Ни его утонченный вкус, ни его исключительная ученость, ни  его любовь к свободе, ни его отвращение к монашескому невежеству не могли удержать его на стороне протестантизма. Это был человек, который нанес римской церкви несколько сильных ударов, когда был в зените славы, а в старости искал прибежища в ограде римской католицизма, оставив науку и свободу.
Обратимся на некоторое время от Лютера к Карлу V, от Виттенберга к Аль-де-чепель. Корону Карла Великого вот-вот оденут на голову молодого императора в присутствии курфюрстов, герцогов, архиепископов, баронов и графов империи, а также посланников папского престола. С этой целью Карл ехал из Испании, посетив по дороге Англию, где задержался на четыре дня с целью укрепления дружбы с Генрихом VIII, и отвлечения его влиятельного и честолюбивого советника, кардинала Уолси, от интересов Французского короля, соблазнив его бриллиантовой наградой папской тиары. Карл был коронован 23 октября в присутствии более многочисленного и блестящего собрания, чем собиралось когда-либо ранее по такому случаю.
После того, как он распростерся на кафедральном полу и произнес молитвы, он был отведен к алтарю, где поклялся хранить католическую веру и защищать церковь. Затем его возвели на трон, отделанный золотом. Во время мессы его голову, грудь, подмышки и ладони помазали елеем. После этого его отвели в ризницу и облачили в одеяние дьякона. После молитв ему вложили в руку обнаженный меч, и он опять обещал защищать церковь и империю. После того, как он вложил меч в ножны, он был облачен в императорскую мантию и получил кольцо, скипетр и сферу. В конце церемонии три архиепископа возложили корону на его голову; коронация была закончена словами архиепископа Майнца о том, что Папа подтверждает произошедшее, и, что это его воля, чтобы  Карл V царствовал как император.
Вместе с собранием в Аль-де-Чапель пришел гость, чьего появления не ждали и не желали – чума; как только коронация закончилась,  Карл V и его блестящая свита уехали в Кельн. Император был на пути в Вормс, где намеревался провести свой первый сейм. Правители Золотой Буллы хранили эту честь за Нюрнбергом, но из-за чумы, свирепствовавшей в то время в городе, выбрали Вормс. По дороге туда двор остановился в Кельне, и в этом старинном городе на берегу Рейна начались махинации, которые достигли кульминации на сейме в Вормсе.
Папский престол направил двух специальных посланников к императорскому двору, чтобы следить за делом Лютера: Марио Караччеоли и Джироламо Алеандера. Это дело занимало умы Папы и его советников. Они даже на время забыли о турках. До сих пор все их попытки заставить замолчать монаха и остановить движение были тщетны, и даже имели противоположное действие. Тревога в Ватикане была большой. Борцы, посылаемые римской церковью, чтобы заставить Лютера отречься, несли  поражение один за другим. Лютер разбил наголову Тетцеля, великого торговца индульгенциями, совершенно сбил с толку Каэтана, самого образованного из их богословов, разгромил Экка, самого способного из всех полемистов. Благовидный Милтиц зря ставил свои ловушки, его обхитрили и одурачили, и, наконец, сам Лев вышел на арену, но не достиг победы, как и другие; с ним обошлись еще более неуважительно, дерзкий монах сжег его буллу перед всем христианским миром. Куда все это приведет? Папский престол уже потерпел большие убытки. Индульгенции не продавались. Десятина, резервация и первинки не платились, святые раки были забыты, к власти ключей и древним регалиям Петра относились с презрением; к каноническому закону, могущественному памятнику мудрости и справедливости понтифика, относились, как к хламу и неуважительно бросали в горящую кучу. Хуже всего, не боялись грома понтифика; молнии, которые сотрясали монархов на тронах, дерзко отсылались назад к громовержцу. Настало время обуздать такую наглость и наказать нечестие.
Два посланника ко двору императора сделали все возможное, чтобы поднять этот вопрос. Из двух лиц самым рьяным был Алеандер, которого мы уже знаем. О нем шла дурная слава за его связь с папским престолом во времена самого бесславного из понтификов, Александра VI; но он обладал большими способностями, интересовался науками, отличался неутомимым трудолюбием и преданностью престолу римской церкви. В то время у нее было всего несколько человек, которые смогли достичь благоприятных результатов в этих трудных и опасных переговорах. Лютер ярко отобразил его способности. «Иврит был его родным языком, греческий он учил с детства, латынь он долго и глубоко изучал. Он был евреем, но не помнил, был ли крещен. Однако он не был фарисеем, так как, конечно, не верил в воскресение из мертвых, и жил так, как будто все погибает с телом. Алчность его была ненасытной, жизнь мерзкой, а гнев иногда доходил до безумия. Почему он пристал к христианам, он не знал, разве только чтобы прославлять Моисея, затмевая Христа».
Алеандер открыл кампанию костром из рукописей Лютера в Кельне. «Какое имеет значение – говорили некоторые люди папскому посланнику – уничтожение написанного на бумаге? Вы должны уничтожить то, что написано на сердцах людей. Там написаны убеждения Лютера. «Верно, – ответил Алеандер, понимая свое время – но мы должны учить с помощью знаков, которые все могут читать». Алеандер, однако, хотел бы привести к костру автора этих книг. Но сначала он должен иметь над ним власть. Курфюрст Саксонский стоял между ним и человеком, которого он хотел уничтожить. Он должен разъединить Фридриха и Лютера. Он должен переманить на свою сторону молодого императора Карла. Последнее не было трудным делом. Рожденный в старой вере, имевший предков, чья слава была тесно сплетена с католицизмом, наставленный Адрианом из Утрехта, этот молодой и честолюбивый монарх, конечно, не позволит презренному монаху встать между ним и великими планами, им задуманными. Лишенный поддержки Фридриха и Карла, Лютер окажется во власти нунция, и тогда костер вскоре заглушит голос, пробуждавший Германию и звучавший по всей Европе. Так рассуждал Алеанлер, но обнаружил, что путь был усеян бо;льшими трудностями, чем он рассчитывал встретить.
У нунция не было недостатка ни в рвении, ни в трудолюбии, ни в находчивости. Сначала он пошел к императору. «Мы сожгли книги Лютера, - сказал он – император дал разрешение на костры, но вся атмосфера полна ереси. Мы нуждаемся ради ее очищения в императорском эдикте против их автора». «Я сначала должен выяснить, - сказал император - что думает об этом наш отец курфюрст Саксонский».
Было ясно, что прежде чем добиться успеха у императора, надо было справиться с курфюрстом. Алеандер выпросил аудиенцию у Фридриха. Курфюрст принял его в присутствии советников и епископа Трента. Надменный посланник папской курии вел себя крайне высокомерно в присутствии курфюрста. Он отстранил Карачиолли, второго посланника, который пытался завоевать курфюрста лестью, и перешел сразу к делу. Лютер, сказал Алеандер, раскалывает христианское государство; он разрушает империю; тот, кто с ним соединяется, отделяет себя от Христа. Только Фридрих, утверждал он, стоит между Лютером и наказанием, которого он заслуживает; он закончил требованием к курфюрсту наказать Лютера самому или отправить его в Рим.
Курфюрст встретил наглое нападение Алеандера призывом к справедливости. Никто пока, сказал он, не опроверг Лютера; было бы большим позором наказывать человека, который не был осужден; Лютера нужно вызвать на суд благочестивых, образованных и беспристрастных судей.
Это был намек на Сейм, собиравшийся в Вормсе, на открытое слушание дела протестантизма перед благородным собранием. Ничего не было более тревожным для Алеандера, чем это предложение. Ему знакомы были решительность и красноречие Лютера. Его страшило то впечатление, которое произведет на князей появление Лютера на сейме.  У него не было намерения схватиться с ним лично, или иметь такого же роды победы, о которых так громко хвастал Экк. Он понимал, насколько популярным стало уже его дело в Германии, и как важно было избегать всего, что могло бы дать ему дополнительную огласку. Во время путешествия, если узнавали, что он против Лютера, ему трудно было найти приличную гостиницу, причем портреты грозного монаха смотрели на него со стен почти каждой спальни, где он спал. Он знал, что произведения Лютера были в любом доме, от замка барона до хижины крестьянина. Разве не было открытым оскорблением его господина Папы, который отлучил Лютера, разрешить ему изложить свое дело перед светским собранием? Разве это не выглядит так, как будто папский указ отменен воинственными баронами, а престол Петра может подчиниться генерал-губернатору Германии?  Исходя из всех этих причин, папский нунций решил максимально препятствовать появлению Лютера на сейме.
Теперь Алеандер обратился от курфюрста Саксонского к императору. «Наша надежда на победу – писал он кардиналу Джулио де Медичи – только в императоре». Императора мало интересовало, истинны или ложны взгляды Лютера. Дело представляло интерес только с точки зрения политики. Он просто спрашивал, что будет способствовать его политическим планам: защитить Лютера или сжечь его? Карл, кажется, был самым влиятельным человеком в христианском мире, и, однако, было два человека, с которыми он не мог позволить себе ссориться, курфюрст Саксонский и понтифик. Первому он был обязан императорской короной, так как благодаря влиянию Фридриха на выборную коллегию ее возложили на голову Карла Австрийского. Эта услуга может быть забыта, так как у монархов короткая память, но Карл не мог обойтись без советов и помощи Фридриха в управлении империей, во главе которой он был поставлен. По этой причине император хотел быть в хороших отношениях с курфюрстом.
С другой стороны Карл не мог себе позволить разорвать с Папой. Он был на грани войны с Франциском I, королем Франции. Этот рыцарственный монарх начал свое царствование с перехода через Альпы и битвы при Маринжнано (1515 г.), которая продолжалась три дня – «громадная битва», как назвал ее маршал Тривулзи. Победа принесла Франциску I славу воина и более существенное приобретение Дучи из Милана. Император Карл подумывал лишить Французского короля его владения и распространить свое влияние в Италии. Итальянский полуостров был лакомым кусочком, из-за которого боролись в те времена монархи, понимая, что обладанием им дает его владельцу преимущество в Европе. Эта давняя борьба между королями Испании и Франции была близка к разрешению. Но Карлу удалось бы сделать это быстрее, если бы Лев из Рима был на его стороне.
Карлу пришло на ум, что монах из Виттенберга был самой подходящей картой в предстоящей игре. Если Папа согласится помощь ему в войне против французского короля, то он отдаст Лютера в его руки, чтобы он делал с ним все, что считает нужным. Но, если Папа откажет ему в помощи и встанет на сторону Франциска, император окажет протекцию монаху и сделает его силой, противостоящей Льву. Так обстояло дело. Между тем, переговоры продолжались с целью выяснить, к чьей стороне примкнет Лев, который боялся обоих монархов, и какова в результате будет судьба реформатора, протекция или осуждение императора.
Так обращались эти великие люди с делом возрождения всего мира. Человек, который был владыкой многих королевств, как в Старом, так и в Новом Свете, хотел бросить в огонь реформатора и вместе с ним движение, ставшее началом нового времени, если ему удастся прибавить Миланское герцогство к своим уже разросшимся владениям. Монах был в их руках, так они думали. Как бы они удивились, если им сказали бы, что они находятся в его руках, для того чтобы использовать их в интересах своего дела; что их короны, армии и политика формировались, двигались, процветали или несли поражение в зависимости от тех духовных сил, в которых участвовал Лютер! Виттенберг был небольшим городом среди многих гордых столиц мира, и, однако, не Мадрид или Париж стали в то время центром человеческих отношений.
Императорский суд выехал в Вормс. Два папских представителя, Караччиоли и Алеандер, следовали за императорским кортежем. Умы других людей были заняты рыцарскими подвигами, балами, честолюбивыми планами; два нунция были поглощены только одним – подавлением религиозного движения; и чтобы достигнуть этого было необходимо, как они убеждали себя, сжечь Лютера на костре. Карл назначил сейм на 6 января 1521 года. В циркулярных письмах к правителям он указал причины его созыва. Одной из них было назначение регентского совета для управления империей на время его необходимого отсутствия в наследном королевстве Испании; однако, другой более важной причиной его созыва было принятие надлежащих мер контроля за новыми и опасными взглядами, которые сильно взбудоражили Германию и угрожали уничтожить религию их предков.
Сочетание многих интересов, страстей и мотивов собрало в Вормсе на сей раз более многочисленное и блестящее собрание, чем когда-либо на другом сейме со времен Карла Великого. Это был первым сейм для императора. Его молодость и огромные владения, над которыми простирался его скипетр, привлекали к нему пристальный интерес. Возбуждение людских умов, важность обсуждаемых вопросов привлекло на Сейм беспрецедентное число участников. Отовсюду, из самых отдаленных мест съехались важные сановники Германии. По каждой дороге, ведущей в Вормс, ехал непрерывный ряд кавалькад. Курфюрсты со своими дворами, архиепископы со своими капитулами; маркграфы и бароны со своими военными отрядами; посланники из разных городов с эмблемами своих ведомств; группы белого и черного духовенства, в облачении своих орденов; послы иностранных государств – все спешили в Вормс, где более великий, чем Карл, должен был предстать перед ними, и дело, более великое, чем дело империи, должно было представить свои требования их слуху.
Сейм открылся 28 января 1521 года. На нем председательствовал Карл – бледный меланхоличный молодой король, достигший совершенства в верховой езде, но хрупкого телосложения. Он изучал таких авторов, как Тусидид и Макиавелли. Шиве направлял его своими советами, но у него, по-видимому, не сложился пока определенный политический план. «Карл в основном овладел из истории – пишет Мюллер – искусством маскировки, которое он совмещал с талантом управления». Среди окружавшей роскоши, бесконечные дела и задачи постоянно отвлекали его, но ключевым вопросом, интересовавшим всех, был монах из Виттенберга и религиозное движение. Папские нунции день и ночь надоедали ему, чтобы он исполнил папскую буллу против Лютера. Если бы он удовлетворил их настойчивые просьбы и отдал монаха в их руки, то он бы отдалил курфюрста Саксонского и разжег бы большой пожар в Германии, который нельзя было бы погасить любыми силами. Если, с другой стороны, он откажет Алеандеру и оградит Лютера, он тогда очень оскорбит Папу и сделает его сторонником французского короля, который каждый день угрожает ему войной в Нижних странах или Ломбардии, или в обеих сразу.
На поверхности были турниры и развлечения, а под ними – беспокойства и трудности; в залах были пиры, а в кабинете министров – интриги. Колебания императорского ума можно было проследить по противоречивым приказам, которые он постоянно посылал курфюрсту Фридриху. Однажды он написал ему, чтобы он привез Лютера с собой в Вормс, а затем приказал ему оставить Лютера в Виттенберге. Тем временем Фридрих приехал на сейм без Лютера.
Оппозиция, с которой Алеандер встретился, вызвала в нем приток энергии, почти ярости. Он с ужасом наблюдал, как протестантское движение растет с каждым днем, в то время как Римская церковь теряет свои позиции. Схватив перо, он написал возражение кардиналу де Медичи, родственнику Папы, чтобы сказать, что «Германия отделяется от римской церкви»; и, если не пришлют еще денег, чтобы одарить членов сейма, то он может оставить всякую надежду на успех в переговорах. Римская церковь прислушалась к зову ее раба. Но она послала не дукаты, а анафемы. Ее первая булла против Лютера была условной, так как она призывала его покаяться и угрожала ему отлучением, если он в течение шестидесяти дней не сделает этого. Теперь, в новой булле на него налагалось отлучение (6 января 1521 года), и приказывалось оглашать буллу со всеми ужасными обрядами во всех церквях Германии. Эта булла ставила всех последователей Лютера под то же проклятие, как и его самого; таким образом, было закончено отделение протестантизма от римской церкви. Отделение, провозглашенное и запечатанное резкими анафемами, было делом самой римской церкви.
Новый шаг упростил дело, как для Алеандера, так и для Лютера, но более запутал для императора и его советников. Политики не видели пути так ясно, как ранее. Им казалось, что будет умнее, если заглушить движение, но новый запрет заставлял их разжечь его. Это означало, что они потеряют курфюрста, прежде сем приобретут Папу; так как переговоры с двором Ватикана не дали никакого определенного результата. Они должны были  действовать осторожно и избегать крайностей.
Обнаружился новый способ, с помощью которого удастся, как думали дипломаты, поймать богословов Виттенберга. При дворе императора был испанский францисканец Хуан Глапио, который являлся исповедником Карла. Он был мягким, внушающим доверие и знающим человеком. Этот человек взялся устроить дело, которое ставило в тупик столько умных голов, и с этой целью он настоял на беседе с Грегором Браком, или Понтанусом, советником курфюрста Саксонского. Потанус был человеком безукоризненной честности, хорошо разбиравшимся в богословских вопросах и достаточно проницательным, чтобы видеть насквозь самых хитрых дипломатов императорского двора. Глапио был членом реформаторской партии в ограде римской церкви, это обстоятельство благоприятствовало той роли, которую он на себя принял. В беседе с советником Фридриха он сделал вид, что очень хорошо относится к Лютеру; он с восхищением читал его труды и в основном согласен с ним. «Иисус Христос – сказал он, глубоко вздохнув – был  свидетелем, что он так же страстно желал реформации церкви, как Лютер или кто-нибудь другой». Он часто говорил о своем радении по отношению к императору, и Карл симпатизировал его взглядам, о чем мир еще узнает.
Из панегирика, посвященного произведениям Лютера, Глапио исключил одно – Вавилонское пленение. Он утверждал, что эта работа не достойна Лютера. Он не нашел в ней ни его стиля, ни его знаний. Лютер должен отречься от нее. Что касается остальных его работ, то он бы предложил представить их на рассмотрение избранной группе образованных и объективных людей, Лютер должен объяснить некоторые вещи и извиниться за другие; и затем Папа по всей полноте власти и доброты восстановит его. Так разрыв будет заживлен, и все кончится хорошо. Такими небольшими уловками умные головы двора Карла надеялись уладить дело. Они только показали, насколько низко они оценили человека, которого надеялись уловить, и поняли движение, которое пытались остановить.  Понтанус наблюдал с небольшим презрением, как они раскидывали сети, Лютер слушал об их планах с усмешкой.
Переговоры между императором и двором Ватикана пришли к завершению. Папа согласился стать союзником Карле в будущей войне с королем Франции, а император, в свою очередь, гарантировал угодить Папе в деле с монахом из Виттенберга. Двое должны были объединиться, и связующим звеном между ними должен стать костер. Империя и папство должны были встретиться и пожать друг другу руки над пеплом Лютера.  На протяжении двух веков, включая понтификат Григория VII и далее, императорская корона и тиара вели ужасную войну друг с другом за превосходство в христианском мире. В эту эпоху эти двое поделили мир – не было других конкурентов. Но вот, поднялась новая сила; ненависть и ужас, которые оба испытывали к новой силе, сделали старых врагов друзьями. Жребий брошен. Духовное и плотское оружие объединилось, чтобы сокрушить протестантизм.
Император был готов выполнить свою часть соглашения. Трудно было предположить, что может остановить его. За его спиной была огромная сила королевств и армий. Более того, теперь с ним был духовный меч. Если при таком раскладе сил, он не смог бы смести со своего пути назойливого монаха, то это бы было нечто странное и необъяснимое, и вряд ли в истории нашлось что-нибудь подобное.
Было начало февраля. День должен быть посвящен великолепному турниру. Списки уже составлены, императорский шатер установлен, над ним развевалось императорское знамя, принцы и рыцари надевали доспехи, а зрители готовили награды и призы за подвиги смелости, которыми должна быть украшена мнимая война, когда неожиданно появился императорский посланник с приказом прибыть всем правителям в королевский дворец. Их пригласили принять участие в реальной трагедии.  Когда они собрались, император достал и прочитал папское бреве, недавно прибывшее из Рима, предписавшее ему применить императорские санкции к отлучению Лютера, и немедленно исполнить буллу. Их ожидал еще больший сюрприз. Затем император вынул и зачитал собравшимся правителям указ, который он сам составил в соответствие с папским бреве, приказав, чтобы все было исполнено, как желает этого Папа.




                Глава 4


                Лютер вызван на сейм в Вормс.


Проверка – Алеандер выступает перед сеймом. – Протестантизм более опасен, чем магометанство. – Результат речи Алеандера – Герцог Георг – Сто одна жалоба – Правители требуют выслушать Лютера. – Император решает вызвать его на сейм. – Охранная грамота – Страстной Четверг в Риме – Булла In Coena Dоmini – Имя Лютера внесено в нее. – Лютер приходит к полноте знаний. – Прибытие императорского посланника в Виттенберг. – Вызов.



Буря еще не разразилась. Мы видели, как Папа издал буллу об отлучении, мы слышали, как император читал указ, предписывавший плотскому оружию выполнить духовный приговор; казалось, нам осталось несколько дней, прежде чем мы увидим, как реформатора тащат к костру, чтобы сжечь. Но, чтобы это совершилось, не достает одного. Конституция империи требовала, чтобы Карл перед тем как идти дальше, прибавил «если у государств есть лучше вариант, мы готовы выслушать их». Большинство немецких феодалов Лютер мало волновал, но их очень волновали их собственные права; они ненавидели отвратительную тиранию и изнурительное грабительство Рима. Они чувствовали, что освобождение Лютера должно стать самым эффективным средством для того, чтобы сбросить ярмо, натиравшее их шеи. Правители просили дать им время на размышление. Алеандер был в бешенстве; он видел, что жертва уходит из его зубов. Но император с готовностью согласился. «Убедите собрание», – сказал император-политик нетерпеливому нунцию. Было решено, что Алеандер выступит перед сеймом  13 февраля.
Это был важный день для нунция. Собрание было большое, а дело – еще больше. Алеандер должен был представлять интересы римской церкви – верховной власти и правления Петра, матери и госпожи всех церквей – перед собранием правителей христианского мира. У него был дар красноречия, и он мобилизовал все силы ради важности события. По Божественному провидению римская церковь была представлена самым искусным оратором перед одним из самых представительных судов, прежде чем будет осуждена. Речь была записана Палавичино, одним из самых достоверных и красноречивых римских историков.
Речь нунция была более эффектной в тех частях, где он нападал на Лютера, чем в тех, где он защищал папство. Его обвинения против Лютера были стремительны и искусны. Он обвинял его в стремлении к всеобщему краху, в нанесении удара по основам религии отрицанием учения о Евхаристии, в стремлении разрушить основы иерархии, утверждая, что все христиане являются священниками, в стремлении свергнуть гражданский порядок, заявляя, что христианин не обязан подчиняться суду, в попытках низвергнуть основы нравственности учением о нравственной неспособности воли, в смещении мира по ту сторону могилы, отрицая чистилище.
Доля кажущейся истины, содержавшейся в обвинениях, делала их более опасными.  «Единодушное решение – сказал оратор в заключение своей речи – этого прославленного собрания просветит простых, предупредит опрометчивых, определит колеблющихся и даст силу слабым…. Но если не положить топора у корней ядовитого дерева, если не нанести смертельного удара, тогда…я вижу, как оно затемнит наследие Иисуса Христа своими ветвями, превратит виноградник Господа в мрачный лес, царство Божие в логовище диких зверей, умалив Германию до государства дикого варварства и разорения, которые принесла миру ложная вера Магомета. «Я бы хотел – добавил он виртуозно – отдать свое тело на сожжение, если чудовище, породившее эту растущую ересь, будет уничтожено на том же костре, и его пепел смешается с моим».
Нунций говорил три часа. Его огненная речь и энергичная манера подачи возбудили страсти сейма; если бы голосование провели в тот момент, то голоса всех участников, кроме одного, были отданы за осуждение Лютера. Однако заседание сейма закончилось, когда оратор сел на место, и победа, которая, как казалось, была в руках римской церкви, ускользнула.
Когда правители собрались в следующий раз, пары, вызванные риторикой Алеандра испарились, и остались лишь голые факты римского вымогательства, глубоко запечатлевшиеся в памяти немецких баронов. Их не сотрет никакое красноречие. Первым выступил перед собранием герцог Саксонский Георг. Его слова имели больший вес из-за того, что он считался врагом Лютера и евангельского учения, хотя и борцом за права родной страны и врагом церковных злоупотреблений. Он бросил беглый взгляд на ужасные следы римской узурпации и продажности в Германии. Десятины были превращены в налоги; бенефиции покупались и продавались; папские разрешения можно было приобрести за деньги; умножились пункты для того, чтобы грабить бедных; палатки по продаже индульгенций появились на каждой улице; прощение зарабатывалось не молитвой или делами милосердия, а платой за грех по  рыночной цене. И епитимьи были так хитро построены, что приводили к повторению греха. Штрафы были сделаны непомерными, чтобы увеличить от них доход; аббатства и монастыри были опустошены коммендами и их богатства перевезены через Альпы для обогащения иностранных епископов; гражданские дела рассматривались церковными судами. «Тяжкие мучения несчастных душ» требовали всеобщей реформы, которую мог осуществить только Вселенский Собор. В заключении герцог Геогр настаивал на его созыве.
Чтобы направить мимо себя бурю негодования, которая, как видели архиепископы и аббаты, поднималась на сейме, они переложили основную вину за неоспоримые злоупотребления, огромный перечень которых представил герцог, к дверям Ватикана.  Они намекнули, что у правящего Папы были очень дорогостоящие вкусы и роскошные привычки, что он был склонен тратить церковные деньги не на праведных и образованных людей, а на шутов, сокольничих, конюхов, слуг и других людей, которые служили его прихотям и развлекали его двор. Эта отговорка была фактически обвинением.
Сеймом был назначен комитет для составления списка притеснений, от которых страдала Германия. Этот документ, содержавший сто одну жалобу, был представлен императору на следующем собрании сейма вместе с просьбой, чтобы он в исполнении условий капитуляции, подписанных им при коронации, предпринял шаги по проведению реформации обозначенных злоупотреблений.
Сейм на этом не остановился. Правители потребовали вызова Лютера. Они говорили, что было бы несправедливо осудить его, не зная, был ли он автором преступных книг, и, не услышав, что он скажет в защиту своих взглядов. Император был вынужден уступить, хотя и прикрыл свою уступку под видом сомнения, принадлежали ли книги перу Лютера. Он сказал, что хотел бы быть уверен в этом. Алеандер был поражен неуверенностью императора. Он видел, что основания папства сотрясаются, что тиара дрожит на голове его господина, и что все то зло, о котором он предсказывал в своей грандиозной речи, обрушивалось как разрушительная буря на христианский мир. Но он напрасно боролся с решительностью императора и с еще большей силой стоявшей за ним, из которой родилась эта решительность – чувства немецкого народа. Сейм решил, что Лютер должен быть вызван. У Алеандера осталась единственная надежда, одно смягчающее обстоятельство в этом тревожном деле – Лютеру откажут в охранной грамоте. Но это предложение он, в конечном счете, не смог провести, и 6 марта 1521 года императором был подписан вызов Лютера на сейм в Вормс в течение двадцати одного дня. К официальному вызову в суд прилагалась охранная грамота, адресованная «уважаемому, любимому и благочестивому доктору Мартину Лютеру из ордена августинцев», и приказывавшая всем князьям, вельможам, судам и прочим соблюдать эту охранную грамоту под страхом впасть в немилость императора и империи. Гаспарду Штурму, императорскому глашатаю, было поручено отвести эти документы Лютеру и сопровождать его в Вормс.
Указ был издан. Он выражал волю и намерение Того, Кто был выше Карла. Лютер должен был свидетельствовать об Евангелие не на костре, а на высочайшей из сцен, которую мог предоставить мир. Властитель многих королевств и государь многих провинций должен был приехать в Вормс, терпеливо ждать и покорно выслушать то, что скажет им сын рудокопа. Пока императорский глашатай находится в пути, чтобы доставить им человека, которого они ждут, давайте на мгновение посмотрим, что происходит на противоположном полюсе христианского мира.
Как бы далеко не отстояли друг от друга Рим и Виттенберг, между ними есть связующее звено. Невидимая сила управляет событиями в обоих местах, заставляя их развиваться равномерно. Какая удивительная гармония при антагонизме! Сначала обратимся к Риму. Страстной Четверг. На балконе главного собора, украшенного для одной из самых значительных церемоний  церкви, сидит Папа. Вокруг него стоят служащие ему священники, держащие в руках зажженные факелы, а под ним склонив колени, с непокрытыми головами, в молчании стоят римляне, собравшиеся на огромной площади. По традиции перед праздником Пасхи Лев зачитывает чудовищную буллу In Cocna Domini.
Это – очень старая булла. Она претерпела во время предыдущих понтификатов различные изменения и добавления с целью сделать ее содержание понятнее, а отлучение более впечатляющим. Она была прозвана «киркой отлучения». По традиции она ежегодно провозглашалась в Риме в четверг перед Пасхальным воскресеньем, поэтому ее называли «тельцом трапезы Господней». Звонили колокола, стреляли пушки собора св.Анджело, толпы священников вокруг балкона Папы размахивали зажженными свечами, затем внезапно гасили их; короче, не пропустили ни одного обряда, который способствовал нагнетанию обстановки при оглашении буллы – конечно, излишняя работа, когда мы думаем, что более страшных проклятий не звучало с этого балкона, с которого гремело так много вердиктов об отлучении. Люди любого сословия, статуса или национальности, не подчиняющиеся папскому престолу, полностью и окончательно подвергаются проклятию буллой In Coena Domini. Особенно подвергаются проклятию еретики. «Мы проклинаем – говорил Папа -  всех еретиков: катаров, патаринов, бедняков из Лиона, арнольдистов, сперонистов, уиклиффистов, гусситов, фратричелов»; - «потому, что – произнес Лютер ремарку «в сторону» - они хотели иметь Священное Писание, и требовали от Папы быть здравомыслящим и проповедовать Слово Божие». «Когда свод правил об отлучении – пишет Слейдан – попал в руки Лютера, он отдал его в High Dutch, окропив его несколькими очень остроумными и сатирическими замечаниями».
В этом году новое имя было включено в это проклятие, и ему отводилось заметное место. Это было имя Мартина Лютера. Римская церковь, таким образом, присоединила его к свидетелям истины, которые в предыдущие века пали под ее анафемой, и многие из которых погибли на ее кострах. Выбросив его безвозвратно из своей ограды, она соединила его с духовной, святой и вселенской церковью.
В тот же самый момент, когда римская церковь выполняет и завершает свое дело, Лютер выполняет и завершает свое. Сейчас Лютер достигает высшей точки богословского и церковного прогресса. Шаг за шагом все эти годы он двигался вперед, добавляя одну доктрину за другой к арсеналу приобретенных знаний, и в то же время, с тем же успехом он отбрасывал одно заблуждение католицизма за другим. Свет вокруг него становился все ярче и ярче, и он достиг зенита дня. В келье он чувствовал, что пал окончательно, и не имеет сил для спасения. Это был его первый урок. Затем ему открылось учение о спасении по благодати. Когда он стоял, окруженный темнотой отчаяния, вызванного смешанным чувством полного падения и полного бессилия, это учение осветило его со страниц Писания. Это откровение было для него подобно открытию райских врат. После этих ранних этапов он вскоре пришел к пониманию всей системы реформации -  природы и цели послушания и смерти Христа; служения и работы Святого Духа; освящения людей посредством Слова; отношения благих дел к вере; природы и назначения Евхаристии; образующего принципа церкви, даже веры в истину и соединения с Христом. Это последнее откровение вместе с другим великим принципом, знание о котором он приобрел раньше, а именно непогрешимость авторитета Писания, полностью освободили его от рабства, которое угнетало его еще на ранних этапах пути, от страха перед римской церковью, как церковью Христа, и послушания понтифику, которое он считал необходимым, как послушание главе церкви. Последние оковы пали. Он стоял прямо в присутствии власти, перед которой склонялся почти весь христианский мир. Изучение посланий апостола Павла и Откровения, и сравнение их обоих с историей привели Лютера в то время к глубокому и  твердому убеждению, что римская церковь в ее нынешнем состоянии была предсказанной «апостасией», а правление Папы властью антихриста. Именно это разрушило заклятие римской церкви и лишило проклятие остроты. Это было чудесное обучение, и не последним чудом в этом было точное совпадение во времени созревание взглядов Лютера и переломного момента его пути. Вызов на сейм в Вормс застал его в зените и полноте знаний.
Императорский глашатай Гаспард Штурм приехал в Виттенберг 24 марта и вручил Лютеру вызов императора на сейм в Вормс.




                Глава 5


                Путешествие Лютера и прибытие в Вормс.


Решение Лютера – Тревога в Германии – Реформатор выезжает. – Прием в Лейпциге – Эрфурт – Проповеди – Эйзенах – Болезнь – Плохие предзнаменования – Мужество Лютера – Будут ли исполнять охранную грамоту? – Опасения друзей – Они советуют ему не ехать. – Его ответ – Въезжает в Вормс. – Народ на улицах – Зловещий спектакль – Правители столпились в его комнате. – Ночь и сон.


«Приедет ли он?», спрашивали участники сейма один за другим, когда решили вызвать Лютера. Единственным человеком, который не сомневался ни минуту на этот счет, был сам Лютер. В вызове, который был у него в руках, он видел волю Того, Кто был выше императора, и немедленно повиновался. Он знал, что в собрании, перед которым ему предстояло предстать, был один человек, на которого он мог полностью положиться, курфюрст Фридрих. Его охранная грамота могла быть нарушена, как это было с Яном Гусом. Идя в Вормс, он, возможно, шел на костер. Он знал, что его противники жаждали его крови, но он, ни на минуту, не поддался страху и не отказался от своего решения ехать в Вормс. Там он сможет свидетельствовать об истине, все остальное его не интересовало. «Не бойся, - писал он Салатину, секретарю курфюрста – я не отрекусь ни от одного слова. С помощью Христа я никогда не брошу Слово на поле битвы». «Меня вызвали, – говорил он своим друзьям, когда они выражали свои опасения – издали приказ и директивы, чтобы я явился в этот город. Я не откажусь от своего мнения и не убегу. Я поеду в Вормс, несмотря на все врата ада и князя, господствующего в воздухе».
Новость о том, что Лютера вызвали на сейм в Вормс, быстро распространилась по всей Германии; и там, куда она приходила, она вызывала смешенное чувство благодарности и тревоги. Немцы были рады, что дело их страны и их церкви приняло такие размеры, и потребовало рассмотрения и обсуждения на таком благородном собрании. В то же время они содрогались при мысли о судьбе  человека, который был, в сущности, представителем народа, и во многом самым искусным борцом за политические и религиозные права. Если бы Лютер был принесен в жертву, ничего бы не могло компенсировать его потерю, и движение, которое обещало им принести избавление от иностранного ига, становившееся с каждым годом все невыносимее, было бы отброшено назад на неопределенный период. Поэтому многие глаза и сердца во всех уголках Германии следили за путешествием монаха в Вормс.
Подготовка к отъезду закончилась 2 апреля. Он ехал не один. Три самых близких друга, представители университета, сопровождали его.  Это был отважный Амсдорфф, Шурфф, профессор юриспруденции, скромный в такой степени, как Амсдорфф был отважен, но не испугавшийся опасностей путешествия и молодой Сьюавен, датский вельможа, который имел честь, как представитель студентов, сопровождать своего учителя.
Расставание Лютера и Меланхтона было очень трогательным. Молодой ученый обрел в Лютере свою страну, друзей и все остальное. Теперь он почти терял его. Он очень хотел поехать с ним, даже пойти на мученическую смерть. Он умолял напрасно; так как, если бы Лютер погиб, кто бы заменил его и продолжал его работу? Горожане, также как профессора и молодежь университета, были взволнованы. Они высыпали на улицы, чтобы быть свидетелями отъезда их великого горожанина. Лютер вышел за ворота мимо плачущих горожан и направил свой путь по огромной равнине, окружавшей Виттенберг.
Императорский  глашатай со знаками отличия на одежде и с императорским орлом, показывая этим, под чьей охраной они путешествуют, первым ехал верхом; за ним ехал его слуга, и замыкала небольшую кавалькаду скромная повозка с Лютером и его друзьями. Это транспортное средство было предоставлено городским магистратом Виттенберга за свой счет, и для удобства путешествующих было оборудовано тентом, чтобы закрыть их от солнца и дождя.
Повсюду, где они  проезжали, толпы людей ждали прибытия путешественников. Жители деревень выходили, чтобы увидеть и приветствовать смелого монаха. У ворот тех городов, где узнавали о том, что Лютер будет останавливаться, его приезда ждали процессии во главе с бургомистрами. Из общего радушия были, однако, исключения. В Лейпциге реформатору дали традиционную чашу вина и сказали: «Иди дальше». Но, в основном, население было тронуто героизмом этого путешествия. В Лютере они видели человека, который предлагал себя на алтарь за свою страну, и когда они видели, как он проходил, они вздыхали о нем, как о том, кто никогда не вернется. Его путь был усыпан намеками и предупреждениями о грядущей судьбе, частично страхами робких друзей, частично угрозами врагов, которые всеми средствами пытались прервать его путешествие и предотвратить его появление на сейме.
Его въезд в Эрфурт, город, где он пришел к познанию истины, и на улицах которого он монахом просил милостыню, был больше похож на возвращение воина с победной битвы, чем на въезд скромного богослова, едущего отвечать на обвинение в ереси. Как только его башни открылись взору Лютера, многочисленная кавалькада, состоявшая из членов сената, университета и двух тысяч горожан, встретила и проводила его до города. Его провели по улицам, усыпанным зрителями, до старинного здания, неразрывно связанного с его жизнью, монастыря августинцев. В воскресенье после Пасхи он вошел в большую церковь, двери которой он, будучи монахом, должен был открывать, и полы которой должен был подметать; с ее кафедры он проповедовал народу со словами, подходившими к этому времени: «Мир вам» (Иоанн.20:19). Давайте процитируем отрывок из его проповеди. О сейме, об императоре, о себе – ни слова, от начала до конца – речь о Христе и спасении.
«Философы, богословы и писатели – говорил проповедник – старались учить людей, как обрести вечную жизнь, но они не достигли успеха. Теперь я скажу вам об этом.
Есть два вида дел – дела, которые не наши, - благие дела, наши же дела почти ничего не стоят. Один человек строит церковь, другой идет в паломничество к св.Якову в Компостеллу, или к св.Петру; третий постится, одевает монашескую сутану и ходит босиком; еще один делает что-нибудь другое. Все эти дела – ничто, бесполезны, так как в наших делах нет добродетели. Но я сейчас скажу вам, какое дело является истинно благим. Бог воскресил одного Человека из мертвых, Господа Иисуса Христа, чтобы Он уничтожил смерть, искупил грех и закрыл двери ада. Это – дело спасения.
Христос победил! Это – радостная весть! Мы спасены Им, это не от наших дел…Наш Господь Иисус Христос сказал: «Мир вам! Посмотрите на мои руки – иначе можно сказать: Посмотри, о, человек, это – Я, Я один взял твои грехи и искупил тебя, и теперь у тебя есть мир, говорит Господь».
Такова была Божья мудрость, которой Лютер делился с жителями Эрфурта. В этом городе он узнал об этом, и словами сотника он может сказать о своей свободе: «За большие деньги я приобрел это знание», которое я сейчас даром даю вам.
Проезжая по земле, каждая пядь которой была знакома ему с детства, он вскоре приехал в Айзенах, город доброй «Шуламит». Он навеял много воспоминаний. Над ним возвышался Вартбург, где реформатору пришлось начать второй этап своего пути, хотя пока это было сокрыто. На каждом шагу его мужество подвергалось испытанию. Чем ближе он подъезжал к Вормсу, тем громче становились угрозы врагов и сильнее опасение друзей. «Они сожгут тебя, а тело превратят в пепел, как они сделали с Яном Гусом», сказал один из них. Его ответ был ответом героя, но облеченный в поэтическую форму. «Если бы они зажигали костры по всей дороге от Виттерберга до Вормса, пламя которых достигало небес, я бы прошел сквозь него во имя Господа, предстал бы перед ними, вошел бы в пасть левиафана, и оттуда бы исповедовал Господа Иисуса Христа».
Всю дорогу от Эйзенаха до Франкфурта-на-Майне Лютер страдал от недомогания. Однако это не повлияло на состояние духа. Если он выздоровеет, то хорошо, если нет, то путешествие все равно будет продолжено, его повезут в Вормс на носилках. Он не думал о том, что может ждать его в конце поездки. Он знал, что Тот, Кто сохранил жизнь трем евреям в печи, жив. Если будет на то Его благоволение, он возвратиться из Вормса  живой, несмотря на ярость врагов; но если его ждал там костер, он радовался при мысли, что истина не погибнет вместе с его пеплом. Он отдавал  в руки Бога, как лучше ему служить Евангелию, смертью или жизнью; только ему не хотелось, чтобы молодой император начинал царствование с пролития крови; если ему суждено умереть, то пусть это будет от руки римлян.
Римские церковники надеялись, что монах не посмеет вступить за ворота Вормса. Им сказали, что он в пути, но они не отчаивались повернуть его назад интригами и угрозами. Они мало знали человека, которого хотели напугать. К их ужасу Лютер непреклонно был направлен в сторону Вормса и был почти у его стен. Его шаги, приближавшиеся с каждым часом, звучали как погребальный звон для их власти и ужасали их больше, чем приближение огромной армии.
В Вормсе начали распространяться слухи, что сейм не обязан подчиняться охранной грамоте еретика. Этот слух, дошедший до друзей Лютера, вызвал у них большую тревогу. Неужели повториться предательство Констанца? Даже курфюрст разделял общую тревогу; так как Салатин послал Лютеру, который был недалеко от города, сказать, чтобы тот не входил в него. Пристально смотря на посланника, Лютер ответил: «Пойди и скажи своему господину, что если в Вормсе  столько бесов, сколько черепиц на крышах, я все равно войду туда». Это был самый тяжелый выпад со стороны одного из самых преданных друзей, но он преодолел его, как и все предыдущие, и спокойно завершил свое путешествие.
Было десять часов утра 16 апреля, когда шпили Вормса встали между ним и горизонтом. Лютер, пишет Аудин, сидя в своей повозке, начал петь гимн, сочиненный им в Оппенхайме два дня назад «Бог – наша крепость».  Дозорный на башне собора, увидев издалека приближение кавалькады, затрубил в горн. Горожане обедали, так как был полдень, но услышав сигнал, они бросились на улицу, и всего через несколько минут князья, знать, горожане и люди всех национальностей и сословий, образовав толпу, пришли посмотреть на въезд монаха. Ни друзья, ни враги до конца не верили, что он приедет. Однако Лютер был в Вормсе.
Кавалькаде въехала в том же порядке, в каком покинула Виттенберг. Глашатай ехал первым, с трудом прокладывая путь сквозь переполненные улицы для повозки, в которой под тентом сидел Лютер в монашеской одежде со следами недавней болезни на лице, но с глубоким спокойствием в глазах; этот взгляд так не нравился кардиналу Каэтану в Аугсбурге.
Дурные предсказания, которые преследовали монаха на всем пути его путешествия, возобновились за стенами Вормса. Пробившись сквозь толпу, подошел человек в странном одеянии с большим крестом, таким, как несут перед покойником по дороге на кладбище, и запел в таком же скорбном тоне, каким поют заупокойную молитву, этот реквием:
                «Вот, ты пришел, наш долгожданный,
                Мы так ждали тебя в могильной тьме».
Те, кто организовали этот зловещий спектакль, возможно, сделали это ради черного юмора или чтобы посмеяться над человеком, который выходил один на борьбу с духовной и светской властью; или это была последняя попытка подавить дух, который не смогли испугать прежние средства и угрозы. Какой бы ни был конец, мы узнаем в этом странном эпизоде наиболее подходящую и, несомненно, непредвзятую картину состояния и чаяний христианского мира того времени. Разве народы не ждали во тьме, которая была подобна могильной, пришествия освободителя? Разве о таком освободителе не было предсказано? Разве не предвидел Гус дня Лютера за век до этого, и не сказал плачущим вокруг его костра, как говорили патриархи на смертном одре: «Я умираю, но Бог обязательно посетит вас»? Сто лет прошло, и освободитель пришел. Он пришел в скромной одежде: монашеской сутане с капюшоном. Он явился многим его времени, как явился Великий «корнем из сухой земли». Люди спрашивали, как может бедный презренный монах спасти их? Но он принес с собой то, что превосходит меч императора – Слово, Свет; и от этого Света бежала тьма. Люди открыли глаза и увидели, что оковы, которыми были невежество и суеверие, пали. Они были свободны.
Напиравшая толпа вскоре оттеснила владельца черного креста и заглушила его мрачный напев криками приветствия тому, кто вопреки ожиданиям, наконец, вошел в их ворота. Повозка Лютера могла двигаться лишь очень медленно, так как столпотворение на улицах было больше, чем когда император въезжал несколькими днями ранее. Процессия остановилась у гостиницы «Рыцари Родеса», удобно расположенной рядом  со зданием сейма.   «При выходе из экипажа – пишет Павличинно – он храбро сказал: «Бог будет за меня!» это раскрывает секрет смелости Лютера.
После недавней болезни и путешествия, продолжавшегося четырнадцать дней, Лютер нуждался в отдыхе. О грядущем дне тоже надо было подумать; прошедший день был насыщен событиями, а предстоящий будет еще более насыщен ими. Но желание видеть монаха было слишком велико, чтобы дать ему даже час отдыха. Как только он расположился, князья, герцоги, графы, епископы, люди всех сословий, друзья и недруги осадили гостиницу и толпились в его апартаментах. Когда одна смена посетителей уходила, другая ждала приема. Среди этой блестящей толпы Лютер держался уверенно. Он выслушивал и отвечал на их вопросы спокойно и мудро. Даже его враги не могли сдержать восхищение при виде достоинства, с которым он держался. Где сын рудокопа приобрел те манеры, которым могли бы позавидовать короли, и то мужество, которому герои пытаются тщетно подражать?  И где он мог научиться той мудрости, которая покорила, скажут одни, просветила, скажут другие, многие тысячи соотечественников, и которой ни один из римских богословов не мог противостать? Как для друзей, так и для недругов он был загадкой. Одни уважали его, пишет Паллавиено, как одаренного человека, другие смотрели на него, как на злое чудовище; одни считали его почти святым, другие думали, что он одержим бесом.
Толпа посетителей таких разных по положению и настроениям продолжала осаждать Лютера до поздней ночи. Наконец они ушли, и реформатор остался один. Он улегся на постель, но не мог заснуть. События дня возбудили его, и он не мог успокоиться. Он взял флейту; спел куплет любимого гимна, подошел к окну и открыл его. Под ним были крыши спящего города; за его стенами можно было сквозь мглу увидеть очертания большой равнины, по которой Рейн нес свои воды; над ним был величественный, бездонный и молчаливый небосвод. Он поднял к нему свой взор, как он обычно делал, когда мысли беспокоили его. Звезды совершали свой ход высоко над земной суетой, однако значительно выше престола Царя, который был выше того монарха, перед которым он должен был предстать назавтра. Когда он так смотрел, то чувствовал, как возвышенное чувство наполняло его душу, и приносило с собой ощущения покоя. Отвернувшись от окна, он сказал: «Спокойно ложусь я и сплю, ибо Ты, Господи, Один даешь мне жить в безопасности».




                Глава 6


                Лютер перед сеймом в Вормсе.


Вызов Лютеру – Доставлен на сейм. – Наро. – Слова одобрения – Блеск сейма – Значение выступления Лютера на нем – Канцлер Эккус – Лютера спрашивают о его книгах. – Признает их авторство. – Спрашивают об отречении от своих взглядов. – Просит дать ему время. – Дан один день отсрочки.- Первые впечатления Карла о Лютере – Утро 18 апреля – Борьба Лютера – Его слабость – Сила не его собственная – Второе выступление на сейме – Речь – Повторяет на латыни. – Не отрекается. – Удивление на сейме – Две великие силы

На следующее утро – среду 17 апреля – в восемь часов потомственный Маршал Империи, Ульрих фон Паппенхайм, вызвал Лютера в четыре часа дня явиться перед Его Императорским Высочеством и государствами империи. Важный переломный момент не только в жизни Лютера, но также и в истории реформации, которую он недавно открыл, быстро приближался, и реформатор готов был встретить его со всей серьезностью, которая отличала его глубоко верующую натуру. Он провел все утро в комнате в основном в молитве. За дверями были слышны его мольбы и стенания. От коленопреклонения перед троном Вечного Бога, на которого он возложил исход борьбы, он поднялся, чтобы предстать перед троном Карла.
В четыре часа маршал империи в сопровождении глашатая вернулся, и Лютер отправился с ними на сейм. Но нелегко было добраться до ратуши, где собрались князья. Толпа на улицах была больше, чем вчера. В каждом окне были люди, на каждой крыше были зрители, многие из которых выражали огромный энтузиазм при виде Лютера. Маршал, выполнявший поручение, смог лишь немного продвинуться вперед, когда понял, что им не пройти дальше из-за множества народа. Он вошел в частный дом, вышел через заднюю дверь, провел Лютера через сады  гостиницы «Рыцари Родоса» и привел его к ратуше. Люди бежали по переулкам, взбирались на крыши, чтобы увидеть, как монах идет на встречу с Карлом.
Когда они подошли к ратуше, то нашли около ее входа еще бо;льшую толпу. Солдатам пришлось прокладывать путь силой. В вестибюле и передней части зала каждый сантиметр площади, каждый уголок и подоконник были заняты придворными и их знакомыми числом не менее 5 000 человек – немцев, итальянцев, испанцев и других национальностей.
Когда они пробирались сквозь толпу и были близко от дверей, через которые они будут введены  на сейм, на плечо Лютера легла чья-то рука. Это был бывалый воин Геогр Фройндсберг, чье имя было синонимом отваги для соотечественников. Он был во многих тяжелых боях, но никогда, как он чувствовал, не был в таком тяжелом бою, в который предстояло вступить человеку, на чье плечо он положил руку. «Мой монах, мой добрый монах – сказал солдат – ты сейчас встретишься с  бо;льшей опасностью, чем кто-нибудь из нас встречался в самом кровавом бою; но если ты прав и уверен в себе, иди, и Бог будет сражаться за тебя». Едва эти слова были произнесены, как двери открылись, Лютер вошел в них и предстал перед высоким собранием.
Первые слова, достигшие его слуха после того, как он вошел на сейм, были одобряющими, их прошептал кто-то, когда он пробирался к трону Карла через толпу вельмож: «Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите»; а другие голоса говорили: «Не бойтесь убивающих тело и потом не могущих ничего более сделать». Таковы были и его чаяния, когда он выходил из дверей гостиницы. Бог был с ним, так как это был Его голос.
Внезапный переход от шумной толпы к спокойной возвышенной атмосфере сейма произвел на него большое впечатление. На мгновение он показался испуганным и смущенным. Он почувствовал, что взоры обращены на него; даже император пристально его разглядывал. Но волнение реформатора вскоре улеглось, и вернулись спокойствие и самообладание. Лютер прошел вперед, пока не остановился перед троном Карла.
«Никогда еще – пишет Д’Обинье – не являлся человек перед таким грандиозным собранием. Император Карл V, чье владычество простиралось на огромную часть старого и нового света; его брат, эрцгерцог Фердинанд; шесть курфюрстов империи, чьи потомки в основном носят сейчас королевские короны; двадцать четыре герцога, большинство из которых были независимыми правителями своих более или менее обширных владений, и среди которых были имена впоследствии страшные для реформации; герцог Альба и его два сына, шесть маркграфов; тридцать архиепископов, епископов и аббатов; семь послов, включая послов от королей Франции и Англии; посланники десяти вольных городов; большое число правителей, графов и суверенных баронов; папские нунции – всего было двести четыре человека: перед таким грандиозным судом предстал Лютер.
Его появление само по себе было впечатляющей победой над папством. Папа осудил человека, стоявшего теперь перед судом, который этим актом, ставил себя над Папой. Папа наложил на него интердикт, тем самым отрезав его от общества, и, однако, его вызвали, обратившись к нему уважительно, и приняли перед самым высоким в мире собранием. Папа осудил его на молчание, а теперь он собирается выступить перед тысячами внимательных слушателей, приехавших из самых отдаленных областей христианского мира. Через Лютера совершалась грандиозная революция. Римская церковь уже спускалась со своего трона, и именно голос монаха был причиной этого унижения.
Давайте поближе посмотрим на сцену, которая открылась взору Лютера. Главным в собрании духовных и светских властей христианского мира восседал император. На нем была испанская одежда, единственным украшением было обычное страусиное перо и ожерелье из жемчугов на груди, которые были символом Золотого Руна. Ступенькой ниже императорского помоста сидел на кресле его брат эрцгерцог Фердинанд. Справа и слева от трона располагались шесть курфюрстов, трое церковных справа от императора, и трое светских слева. У его ног сидели два папских нунция, с одной стороны Карачиолли, с другой – Алеандер. Перед императором на полу находился стол, за которым сидели два писаря и д-р Эккиус, который задавал Лютеру вопросы. Его не надо путать с д-ром Экком, с кем реформатор вел диспут в Лейпциге. За столом по направлению к стене стояли ряды скамей, на которых сидели участники сейма, князья, графы, архиепископы, епископы, представители городов и послы иностранных государств. Повсюду в разных уголках зала стояли стражники в блестящих доспехах и с алебардами.
Солнце садилось. Его лучи, лившиеся сквозь окна и освещавшие все внутри густым мягким светом, придавали обстановке еще большее великолепие. Они отчетливо оттеняли национальные одежды и разноцветные облачения участников сейма. Желтый шелк одежды императора, бархат и горностай курфюрстов, красная шапочка и алая мантия кардинала, фиолетовая риза епископа, богатый камзол рыцаря с кокардами звания и отваги, более темный наряд городских депутатов, сверкавшая сталь воина – все выглядело в лучшем свете в потоке, нисходившем от небесного светила. Посреди этой обстановки, которую можно было назвать веселой, если бы не ее особая торжественность, стоял Лютер в своем монашеском одеянии.
Иоганн Экк или Эккиус, канцлер архиепископа Трира и спикер сейма, поднялся в глубоком молчании, и громким голосом повторил сначала на латыни, потом по-немецки следующие слова: «Мартин Лютер, Его святое и непобедимое Величество призвал тебя к своему трону по совету государств святой римской империи ответить на два вопроса. Во-первых, признаешь ли ты, что эти книги -  он указал на стопку книг на столе – были написаны тобой? Во-вторых, готов ли ты отказаться и отречься от взглядов, изложенных в них?»
Лютер собирался признать авторство книг, когда его друг юрист  Шурф поспешно вставил. Он сказал: «Пусть будут зачитаны названия книг».
Канцлер Экк подошел к столу и прочитал одно за другим названия всех книг – всего около двадцати.
После этого Лютер начал говорить. Он держался достойно и говорил низким голосом. Некоторые участники сейма думали, что голос немного дрожал; и они очень надеялись, что отречение уже близко.
Первое обвинение он открыто признал. «Милостивый император и милостивые правители и господа, - сказал он – книги, которые вы сейчас назвали – мои. Что до второго вопроса, как я понимаю,  касающегося спасения души, и с которым связано Слово Божие, выше которого нет ничего на небе и на земле, я бы поступил опрометчиво, если бы ответил без размышления. Я прошу Ваше императорское величие со всем смирением дать мне время, чтобы я мог дать ответ, не согрешая против Слова Божьего».
Ничего не могло быть мудрее и более подходящего при данных обстоятельствах. Однако просьба об отсрочке была истолкована по-другому папскими участниками сейма. Он оттягивает свое поражение, говорили они, он отречется. Он играл в еретика в Виттенберге, и сыграет роль кающегося в Вормсе. Если бы они лучше понимали характер Лютера, они бы сделали противоположный вывод. Эта пауза была действием человека, чье сознание глубоко сформировалось, который знал, насколько непоколебимым и твердым было его решение, и  поэтому не торопился заявить о нем, но с удивительным самообладанием мог ждать какое-то время. Он хотел сделать заявление в такой форме и при таких обстоятельствах, чтобы чувствовалась вся полнота его силы, и всем бы стало ясно, что оно окончательно.
Сейм посовещался. Монаху был дан один день отсрочки. Завтра в то же время он должен явиться перед императором и собравшимися сословиями и дать окончательный ответ. Лютер поклонился, и тотчас рядом с ним оказался глашатай, чтобы проводить его до гостиницы.
Император не отводил глаз от Лютера все время, когда он стоял в его присутствии. Его изможденное тело, его худоба, следы недавней болезни, и как объективно писал  Паллавичино, «величественность его выступления и простота поведения и одежды», которые контрастировали с театральными манерами и напыщенными речами итальянцев и испанцев, произвели на молодого императора неблагоприятное впечатление, и привели к уничижительному мнению о реформаторе. «Конечно, - сказал Карл, повернувшись к одному из придворных, когда закончился сейм – конечно, этот монах никогда не сделает из меня еретика».
Едва забрезжил рассвет 18 апреля (1521 г.), как две стороны стали готовиться к исполнению своих ролей, которые им предстояло сыграть в судебном процессе, предопределенным оказать огромное влияние на последующие времена. Папская фракция во главе с Алеандером собралась в столь ранний час, чтобы сообща принять меры. Такая бессонная деятельность велась не только одной стороной. Лютер тоже «предварил рассвет и вопиял».
Мы сделаем большую ошибку, если допустим, что железная крепость нервов и огромная неустрашимость духа поддерживали Лютера и вели его через эти ужасные обстоятельства; и мы сделает не меньшую ошибку, если предположим, что он прошел через них, не испытав душевных мук. То служение, которое ему было предназначено исполнить, требовало крепких нервов, высоко эмоционального, а также глубоко мыслящего характера в совокупности с самым истинным сочувствием и самой тонкой чуткостью. Но такой характер может подвергать его обладателя, в определенной степени, приступам мучительного беспокойства и мрачных предчувствий. Были моменты, когда Лютер давал волю этим настроениям. Они не сокрушили его благодаря воздействию, которое было выше его природных качеств, оно наполняло его душу и поддерживало, пока кризис не прошел. Милосердный, милостивый и всемогущий Дух Божий сходил на него, изливал божественный покой и крепость на его ум, но Он так мягко и тихо проникал и работал с его природными  способностями, что Лютер ощущал это внутреннее влияние только тогда, когда чувствовал, что – как прекрасно выразился Меланхтон – «он был больше себя».  Он ощущал это, когда временами внезапно уходила эта удерживающая сила. Тогда опять он был самим собой, слабым, как другие люди; и трудности тесно окружали его, и опасности сразу же появлялись, как исполины, на его пути, угрожая уничтожить его. Так случилось с ним и в то утро знаменательного дня. Ему казалось, что он оставлен. Ужас огромной темноты наполнил его душу, он приехал в Вормс, чтобы погибнуть.
Не мысль об осуждении и о костре потрясла реформатора в то утро, когда он должен был предстать во второй раз перед императорским сеймом. Это было нечто более ужасное, чем умереть, умереть сотни раз. Наступил переломный момент, и он чувствовал себя неспособным встретить его. Удерживающая сила, которая укрепляла его по дороге туда, и которая делала часто повторяющиеся угрозы врагов и мрачные предчувствия друзей неспособными сдвинуть его, как морские брызги не могут опрокинуть скалу, ушла. Что делать? Он видит, что катастрофа приближается; он поколеблется перед сеймом; он погубит свое дело; он разобьет надежды будущих веков; враги Христа и Евангелия будут торжествовать.
Давайте подойдем поближе к двери его молитвенной комнаты и услышим его стенания и вопли! Они раскроют нам его глубокие душевные муки.
Он уже давно пребывает в молитве. Его мольбы уже подходят к концу. «О, Боже, мой Боже, слышишь ли Ты меня?... Мой Боже, Ты умер?.. Нет! Ты не можешь умереть. Ты скрываешь Себя.  Ты избрал меня для этой работы, я это знаю!... Тогда соверши работу, о, Боже!... Встань рядом со мной ради возлюбленного Иисуса Христа, который является моей защитой, моим щитом, моей крепостью».
Потом наступило молчание. Снова мы слышим его голос. Слышна его борьба.
«Господи, где пребываешь Ты?... О, мой Боже, где Ты? Приди, приди! Я готов… Я готов положить свою жизнь за истину…как кроткий агнец. Так как это дело правды, оно – Твое. Я никогда не отойду от Тебя, ни здесь, ни в вечности… И хотя весь мир наполнится бесами, хотя тело мое, которое есть творение рук Твоих, будет убито, растянуто на колесе,… разрезано на куски,… превращено в пепел,… моя душа – Твоя.… Да! Твое Слово – гарантия этому. Моя душа принадлежит Тебе! Она вечно будет обитать с Тобой!...Аминь… О, Боже, помоги мне… Аминь!»
Это – один  из торжественных моментов истории, когда видимое соприкасается с невидимым, когда земля и небо встречаются, когда человек-деятель внизу и Великий Деятель наверху появляются рядом на сцене. Такие моменты в истории редки, они случаются через большие промежутки времени, но все же случаются. Покрывало открыто, рука протянута, свет пробивается из мира, отделенного от того, где находятся земные деятели, хотя лежащим недалеко от него. И тот, кто читает историю, в такие моменты чувствует, что приближается к подножью Вечного Престола и идет по таинственной и святой земле.
Лютер поднимается с колен и по спокойному состоянию души он чувствует, что получил ответ на свою молитву. Он садится, чтобы привести мысли в порядок, составить в общих чертах свою защиту и найти в подтверждение места из Священного Писания. Когда работа была закончена, он положил левую руку на священную книгу, которая лежала открытой на столе перед ним, и, подняв правую руку к небесам, поклялся оставаться верным Евангелию, исповедовать его, даже если придется запечатлеть исповедование кровью. После этого реформатор испытал глубокий покой.
В четыре часа пришел главный маршал с глашатаем. По запруженным улицам (так как волнение нарастало с каждым часом) реформатора провели к ратуше. Когда они пришли во внешний двор, то обнаружили, что сейм совещался. Никто не мог сказать, когда Лютера пригласят. Прошел час, другой; реформатор все еще стоял посреди шума и ропота толпы. Такая долгая задержка, при таких обстоятельствах была направлена на то, чтобы истощить его физические силы, нарушить его спокойствие и привести в смущение. Но спокойствие не оставляло его ни на минуту. Он был отделен от других, общаясь с Тем, Кого тысячи людей вокруг не видели. Наступил вечер, в зале собрания зажгли факелы. Сквозь старинные окна святили их лучи, которые смешавшись с вечерним светом, интересно высвечивали толпу, собравшуюся во дворе, и придавали сцене атмосферу необычного великолепия.
Наконец, дверь открылась, и Лютер вошел в зал. Если эта задержка, как некоторые предполагали, была устроена Алеандером в надежде, что, когда Лютер предстанет перед сеймом, он будет в состоянии сильного возбуждения, то ему пришлось глубоко разочароваться. Реформатор был в прекрасном состоянии духа и держался перед императором достойно. Он окинул спокойным и пристальным взглядом князей и председательствующего над ними императора.
Поднялся канцлер епископа Трира, д-р Экк, и призвал его к ответу. Какой момент! Судьба времен зависит от него. Император наклоняется вперед, князья сидят неподвижно, даже стража застыла; все жаждут услышать первые слова монаха.
Он любезно приветствует императора, князей и вельмож. Он начинает отвечать твердым, но спокойным тоном. Он сказал, что было три вида книг, лежавших на столе, авторство которых он признал вчера. Существует один круг его работ, в которых он с простотой и ясностью излагал основные принципы веры и нравственности. Даже враги признавали, что он делал это в стиле, соответствовавшим Писанию, и что эти книги многие могут прочитать с пользой для себя. Отрицать это значило бы отрицать истину, которую признают все – истину, которая необходима для  порядка и благополучия христианского общества.
Во втором круге своих произведений он вел борьбу с папством. Он критиковал заблуждения в учении, постыдные факты жизни, господство церковной администрации и правительства, с помощью которых папство запутывало и сковывало общественное сознание, ослепляло здравый рассудок и развращало человеческую мораль, таким образом, разрушая тело и душу. Они сами должны признать, что это так. Со всех сторон они слышали крики угнетенных. Закон и послушание ослабли, нравственность разложилась, и христианский мир был опустошаем массой духовных и плотских грехов. Если он отречется от этого круга работ, что тогда будет? Ведь  угнетатель  станет еще более дерзким, будет распространять с еще большей свободой свои пагубные учения, которые уже погубили многие души и умножит непомерные налоги и чудовищное вымогательство, которое истощает состояние Германии и переправляет ее богатство в другие страны. С его отречением бремя, которое давит на христиан, не только станет более тяжелым, но и обретет законную силу, так как его отречение при данных обстоятельствах равносильно официальному одобрению этого бремени со стороны  Его Величества и государств империи. Он бы стал самым несчастным из всех людей. Он бы тогда одобрил беззаконие, которое осуждает, и укрепил бы крепостным валом то иго, которое пытается свергнуть. Вместо того чтобы облегчить бремя своих соотечественников, он утяжелил бы его в десять раз, и сам бы стал мантией, покрывающей всякую тиранию.
Он сказал, что был и третий круг его работ, в которых он критиковал людей, выступавших защитниками заблуждений, порочавших веру, постыдных фактов, компрометировавших священников, и поборов, которые обирали людей и стирали их в порошок. Возможно, он обходился с этими людьми без особых церемоний, возможно, он резко их критиковал с язвительностью, неподобающей его церковной деятельности. Но хотя стиль был неправильным, но суть была правильной, и он не может от нее отречься, так как это бы значило оправдать его противников во всех заблуждениях, которые они высказывали и во всех беззакониях, которые они совершали.
Но он был всего лишь человеком, продолжал он, не Богом, и он будет защищаться не иначе, чем это делал Христос. Если он сказал или написал что-то неправильно, то пусть покажут, что неправильно. Он всего лишь прах и пепел, подверженный каждую минуту впасть в заблуждение, и было бы хорошо, если бы пригласили людей исследовать то, что он написал, и возразить ему. Пусть его убедят по Слову Божьему и здравому рассудку, что он неправ, и его не надо будет дважды просить отказаться от этого, он первый бросит свои книги в огонь.
В заключении он предупредил собрание правителей о грядущем суде, о суде не только по ту сторону могилы, но и по эту, о суде по прошествие времени. Они были на своем собственном суде. Они сами, их королевства, короны,  династии стояли перед Великим Судом. Это был день их посещения; именно сейчас решалось, нужно ли их взращивать на земле, прочны ли будут их троны, будет ли продолжать укрепляться их власть, или их дома будут разрушены до основания, а троны сметены в порыве гнева потоком нынешних беззаконий и вечного уничтожения.
Он указал на великие державы прошлых веков – Египет, Вавилон, Ниневия, таких могущественных в свое время, но, которые идя против Бога, навлекли на себя разорение. И он советовал им внять этим примерам, если они хотят избежать уничтожения, постигшего их. «Бойтесь, – сказал он – чтобы царствование этого молодого и благородного короля, на которого (после Бога) мы возлагаем большие надежды, не только не началось, но не продолжилось и не закончилось самыми мрачными предзнаменованиями. Я могу рассказать о фараонах, о царях Вавилона или царях Израиля, чьи усилия никогда так не способствовали их собственному разрушению, как тогда, когда они обращались за советом к внешне самым мудрым людям, чтобы укрепить свое владычество.  «Бог передвигает горы, и не узнают их. Он превращает их в гневе Своем».
Сказав это, Лютер сел, несколько минут отдыхал. Потом он снова поднялся и повторил на латыни все, что он сказал по-немецки. Канцлер попросил его сделать так, в основном, из-за императора, который не очень хорошо понимал немецкий язык. Лютер говорил с той же легкостью и с не меньшей живостью, чем в первый раз. Он говорил целые два часа.
К своему удивлению вельможи заметили перемену, произошедшую в обстановке. Лютер больше не стоял на суде перед ними, а они стояли на суде перед ним. Человек, который два часа тому назад был для них обвиняемым, превратился в судью, судью справедливого и внушавшего страх, который, не боясь ни  корон, которые они носили, ни армий, которыми они командовали, просил, убеждал, упрекал их с суровой, но благотворной точностью, грозя им судом, если будут упорствовать, со всей серьезностью и вызывавшим трепет авторитетом. «Будьте мудры, короли». Какой свет пролила последующая история Европы на слова Лютера! И каким памятником истинности его предупреждений являются папские королевства сегодня!
По окончания речи Лютера снова поднялся д-р Экк, взволнованно и раздраженно сказал, обращаясь к Лютеру: «Вы не ответили на поставленный перед вами вопрос. Вас не позвали сюда, чтобы ставить вопрос об авторитете соборов, об этом не может быть и речи здесь. Мы требуем прямого и точного ответа, вы отрекаетесь или не отрекаетесь?»
Оставаясь непоколебимым, Лютер ответил: «Так как вы, Ваше Величество и Ваше Высочество требуете от меня прямого и точного ответа, я дам вам его, и вот он. Я не могу подчинить свою веру ни Папам, и ни соборам, потому что ясно как день, что они часто впадают в заблуждения и противоречат друг другу. Если мне не докажут по Писанию или на основании здравого смысла, чтобы совесть заставила бы меня признать ошибку, я не могу и не буду отрекаться, так как небезопасно и немудро поступать вопреки совести». И затем, оглядев собрание, он сказал – слова, являющими одними из самых потрясающих в истории – «На сем стою. И не могу иначе. Да поможет мне Бог. Аминь».
Эти слова волнуют нас даже спустя три столетия. Впечатление, которое они произвели на князей, было ошеломляющим, легкие аплодисменты, сдерживаемые уважением к присутствию императора, раздались на сейме. Но, не от всех: папские сторонники пришли в смятение. Монах обрушился на них словно удар молнии.  Из этого зала он поедет дальше по всему христианскому миру и будет пробуждать по мере продвижения стремление к свободе и призывать народы подняться и сбросить иго Рима. Римская церковь проиграла сражение. После этого было все равно, что ее борцы сделают с Лютером на сейме. Они могли сжечь его, но какая была бы от этого польза? Роковое слово было уже сказано, смертельный удар уже нанесен. Костер не мог ни отменить испытанное ими поражение, ни скрыть, хотя она могла и возрасти, славу одержанной Лютером победы. Печальной, невыразимо печальной была их досада. Разве ничего нельзя было сделать?
Лютеру было предложено выйти ненадолго; во время его отсутствия сейм совещался. Было понятно, что настал переломный момент, но нелегко было рекомендовать шаги по его преодолению. Решили дать ему еще одну возможность покаяться. Поэтому его опять ввели, поставили перед троном императора и попросили сказать в третий раз – ДА или Нет. С прежней простотой и достоинством он ответил, что «у него нет другого ответа, кроме того, который он уже дал». В спокойствии его голоса, в пристальном взгляде и львиных чертах его грубого немецкого лица собрание прочитало твердое и окончательное решение его души. Увы, сторонникам папства! НЕТ нельзя отменить. Жребий брошен.
В мире есть две силы, и выше их нет ничего. Первая – слово Божие без человека, и вторая – общественное сознание внутри его.  В Вормсе эти две силы столкнулись с совокупными силами мира. Мы видим результат.  Одинокий и беззащитный монах восстал как представитель общественного сознания, просвещенного и укрепленного Словом Божьим. Ему противостояла сила, поддерживаемая армиями императора и анафемами Папы, но, однако, потерпевшая полное поражение. И если бы все время было так в этой великой войне. Победа постоянно сопутствовала одной силе, а поражение другой. Триумф не всегда приходит под видом победы, он может придти с веревкой, топором, костром, он может иметь видимость поражения, но каждый раз это был настоящий триумф этого дела,  в то время, как мировые силы, стоявшие в противоборстве, медленно истребляли себя своими же попытками и ослабляли свое господство теми же успехами, которыми, как они думали, поражали соперника.













                Глава 7


                Лютер объявлен в Германии вне закона.


Движение ширится – Закрытие сейма – Глоток пива – Радость Фридриха – Решает защитить Лютера. – Негодование папской партии – Предложение Карла нарушить охранную грамоту – Отвергнуто с негодованием. – Переговоры с Лютером – Он покидает Вормс. – Император издает против него приказ об изгнании. – Реформатор схвачен всадниками в масках. – Отвезен в Варбург.


Нить нашего повествования до сих пор, в основном, не нарушалась. Мы следуем за течением развития протестантизма, двигавшегося до сих пор по четко определенным каналам. Но теперь мы достигли точки, где оно заметно расширяется. Мы видим, как оно разветвляется в другие страны, овладевая политическими союзами и движениями того времени. Поэтому нам нужно подняться повыше и пошире обозреть христианский мир, чем раньше нам удавалось это сделать, отметив удивительно разнообразные формы и определенно разные результаты, в которых проявлялся протестантизм. Необходимо отметить не только новые религиозные центры, насаждавшиеся им, но и ход мышления, сформированный им, новую общественную жизнь, рожденную им, науку и искусство, воспитателем которых он стал, новые общества и государства, которыми он покрыл христианский мир и путь процветания, который он открыл народам, сделав Европу совсем непохожей на ту, что была тысячу лет назад.
Но сначала давайте кратко коснемся событий, последовавших за сеймом в Вормсе, и попытаемся дать оценку успеху, достигнутому протестантским движением, и положению, в котором мы оставили его в тот момент, когда Лютер ступил на свой «Патмос».
«Сейм соберется снова завтра, чтобы заслушать решение императора» - сказал канцлер Экк, распуская участников на ночь. Улицы, по которым вельможи шли к своим домам, были темны, но не пустынны. Несмотря на поздний час, народ не покидал пределов сейма, желая знать, чем все закончиться. Наконец, Лютер вышел в сопровождении двух императорских чиновников. «Смотрите, смотрите, - говорили очевидцы – вот он! И под стражей!» Они выкрикивали: «Вас ведут в тюрьму?» «Нет, - отвечал Лютер – они сопровождают меня до гостиницы». Народ мгновенно разошелся, и город остался в ночной тишине. Спалатин и многие другие друзья шли с Лютером до его жилища. Они обменивались взаимными поздравлениями, когда вошел слуга, принесший серебряный кувшин с эймбекским пивом. Поднеся его доктору, он сказал: «Мой господин предлагает вам освежиться этим пивом». «Какой вельможа – спросил Лютер – так милостиво вспомнил обо мне?» Это был пожилой герцог Эрик Брансвикский, один из папских участников сейма. Лютер поднял сосуд к губам, сделал большой глоток, и, возвратив его на место, сказал: «Как сегодня герцог Эрик вспомнил обо мне, так пусть Господь Иисус Христос вспомнит о нем в час его последней борьбы». Вскоре после этого герцог Эрик Брансвикский лежал на смертном одре. Увидев молодого пажа, стоявшего у его постели, он сказал ему: «Возьми Библию и прочитай мне из нее».  Паж, открыв Библию, прочитал следующие слова: «И кто напоит вас чашею воды во имя Мое, потому что вы Христовы, истинно говорю вам, не потеряет награды своей». Герцог Эрик освежился в свою очередь. Когда его сердце и силы сдавали, к его губам поднесли золотую чашу, и он сделал глоток Живой Воды.
Курфюрст Фридрих очень обрадовался выступлению Лютера на сейме. Острота и уместность его дела, красноречие его слов, бесстрашное и достойное поведение не только привели в восторг правителя Саксонии, но и произвели глубокое впечатление на участников сейма. С этого часа многие стали преданными друзьями Лютера и реформации. Некоторые из них тогда уже открыто заявляли о перемене своих взглядов, в других слова Лютера принесли плоды в последующие годы. Поэтому Фридрих был  решительнее настроен защищать реформатора, чем прежде; но понимая, что, чем меньше его рука будет видна в этом деле, тем успешнее он оградит ее борца, он избегал личного общения с реформатором. Они встретились вдвоем только по одному поводу.
Папская партия была чрезвычайно подавлена. Они удвоили деятельность, раскладывали сети, чтобы уловить реформатора. Они пригласили его на личную конференцию с архиепископом Трира; они представляли на рассмотрение одно коварное предложение за другим, но нельзя было сломить твердость Лютера. В это время  Алеандер и его конклав совещались наедине с императором, изобретая новые меры. Вследствие этого на заседании сейма следующего дня было зачитано решение Карла, написанное его собственной рукой. В нем говорилось, что по примеру его католических предков, королей Испании и Австрии, и пр., он будет защищать изо всех своих сил католическую веру и папский престол. «Один монах, – писал он – сбитый с пути своей собственной глупостью, поднялся против веры христианского мира. Чтобы остановить эту дерзость, я могу пожертвовать своим королевством, богатством, друзьями, телом, кровью, жизнью и душой». Я собираюсь отпустить августинца Лютера. Потом я буду действовать против  него и его приверженцев, как против упорных еретиков отлучениями, интердиктами и любыми средствами для их уничтожения».
Но рвение Карла превышало его власть. Объявление вне закона не могло быть вынесено без согласия государств. Императорское решение вызвало бурю на сейме. Мгновенно заявили о себе две партии. Некоторые из папской партии, особенно курфюрст Бранденбутгский, требовали проигнорировать охранную грамоту Лютера, и чтобы воды Рейна приняли его пепел, как сто лет назад приняли пепел Яна Гуса. Но к своей чести Людвиг, курфюрст Палатина, выразил мгновенное и резко отрицательное отношение к этому жестокому предложению. Верно, сказал он, Гуса сожгли на костре, но с тех пор бедствия не перестают преследовать Германию. Мы не смеем, сказал он, возвести второй такой эшафот. К нему присоединился герцог Георг, чей отказ присоединиться к предложенному злодеянию произвел большое впечатление, так как он был общепризнанным врагом Лютера. Он считал невозможным для князей Германии даже на минуту поддержать нарушение охранной грамоты. Они никогда не навлекут такой позор на честь родины, и не начнут царствование молодого императора с такого дурного предзнаменования. Баварская знать, хотя в основном и папская, протестовала против нарушения общественного доверия. Предложение встретило то, что заслуживало, сейм исключил его с презрением и негодованием.
Экстремисты папской партии без колебаний разложили бы для Лютера костер, но какой бы был результат? Гражданская война в Германии на следующий же день. Энтузиазм всех классов был огромен. Даже Дин Кохлеус и кардинал Палавиччино уверяют нас, что в одном Вормсе были тогда сотни вооруженных людей, готовых обнажить мечи и требовавших кровь за кровь. Всего в сотнях миль, в своем мощном замке, «прибежище праведников», находился отважный  Сикингем и бравый рыцарь Хуттен во главе войска, насчитывавшем много тысяч людей и готового отправиться в Вормс, если бы Лютер был принесен в жертву, потребовав отчета у всех, кто повинен в его смерти. Из самых отдаленных городов Германии люди, положив руки на эфес мечей, наблюдали за тем, что происходило в Вормсе. Сдержанные люди среди папских участников сейма понимали, что нарушение охранной грамоты просто послужит сигналом к восстанию и волнениям от одного до другого конца Германии.
Не мог и Карл быть слепым, чтобы не видеть большой опасности. Если бы он нарушил охранную грамоту, его первый сейм оказался бы последним, так как империя сама бы подверглась опасности. Но, если доверять видным историкам, его поведение в этом вопросе было вызвано более благородными чувствами, чем личный интерес. Противостав нарушению доверия к империи, он сказал, что «хотя вера будет запрещена по всей земле, она должна найти прибежище у правителей». Конечно, королевские чувства соответствуют такому сильному правителю, но в его золоте всегда есть немного примеси. Тогда вот-вот должна была начаться война между ним и королем Франции. Карл только наполовину доверял Папе, да и этого было слишком много. Папа только что заключил тайный договор с обоими королями, Карлом и Франциском, обещая им обоим помощь, но с мудрой оговоркой, что он окажет помощь тому, помогая которому, как покажут дальнейшие события, он поможет самому себе. Карл встретил двойную политику Льва не менее хитроумной тактикой. В игре, которую он вел для проверки Папы, он высказал суждение о том, что живой Лютер будет лучшей фишкой, чем мертвый.  «Так как Папа очень боялся учения Лютера, – пишет Веттори – он решил обуздать его этой силой».
В результате многих противоречивых обстоятельств Лютер мирно покинул ворота, из которых никто не ожидал увидеть его, выходящим живым. Утром 26 апреля окруженный двадцатью верховыми и толпой народа, провожавшей его за город. Лютер покинул Вормс. Его путешествие домой сопровождалось еще большим интересом, чем приезд сюда. Спустя несколько дней после его отъезда император издал «эдикт», поставив его вне закона и приказывав всем людям по истечении срока действия охранной грамоты Лютера, не давать ему ни еды, ни питья, ни помощи и ни крова, арестовать его и в оковах отправить к императору. Указ был составлен Алеандером, и одобрен на заседании сейма, которое проходило не в зале собраний, а в покоях императора. Курфюрст Фридрих, курфюрст Палатины и многие другие правители уже уехали из Вормса. Указ датировался 8 мая, но так как подпись императора была поставлена 26 мая, как пишет Палаччино, в  кафедральном соборе Вормса после мессы; было задумано, пишет тот же автор, придать указу вид авторитета всего сейма. Этот указ был более хаотичным документом, чем другие документы того времени. Его стиль вместо того, чтобы быть официальным и размеренным, был образным и риторическим. Он начинался с обилия метафор, подразумевавших описание великого еретика, и продолжал в той же благодатной манере перечислять ереси, богохульства и пороки, в которые он впал, и преступления, к которым он подстрекал людей – «расколам, войнам, убийствам, грабежам, поджогам». И он предсказывал волнующими фразами гибель, в которую он тянул общество, нависший крах, если не унять его «неистовую страсть». Указ достиг кульминации в потрясающем утверждении, что «это – не человек, а сам сатана в человеческом обличии, одетый в монашескую сутану». Так говорил «Карл Пятый» курфюрстам, князьям, прелатам и народу империи. Лютер въехал в Вормс с одним мечом, висевшим у него над головой – анафемой Папы, а уезжает с двумя мечами, вынутыми из ножен против него, так как к папскому отречению добавился запрет императора.
Тем временем реформатор продолжал свой путь. Был девятый день       (4 мая) с тех пор, как он уехал из Вормса. Он проезжал горы Шварцвальда. Как благодатны после суеты и роскоши Вормса были их тихие поляны, окруженные елями деревни, мирно пасшиеся стада, утренние лучи в высоких деревьях и вечерние тени, спускавшиеся с запада!
Сосны становились реже, холмы переходили в равнину; наш путешественник приближался к Эйзенаху; он был на земле  знакомой ему с детства.  В этой точке путешествия Шурф, Иона и Заувен оставили его, и пошли в Виттенберг, повернув на дорогу, которая ведет на восток через равнину у Эрфурта. С ним остался только Амсдорф. Доктор и его товарищ отправились на север в город Мора, чтобы навестить его бабушку, которая была еще жива. Он провел следующий день в приятной тишине небольшого местечка. На следующее утро он возобновил путешествие и дошел до уединенного места недалеко от замка Альтенштайна, когда группа всадников в масках и полном вооружении неожиданно напала на них. Повозку, в которой он сидел, остановили, извозчика сбросили на землю, и пока один из людей в масках крепко держал Амсдорфа, другой быстро вытащил Лютера из экипажа, поднял его на седло и, натянув поводья, ускакал с ним с Тюрингский лес. Целый день группа всадников блуждала по лесу, их целью было уйти от погони. С наступлением ночи они начали подниматься на гору, и незадолго до полуночи приехали под стены замка, расположенного на ее вершине. Подвесной мост был опущен, решетки подняты, кавалькада проехала и солдаты сошли в лошадей на скалистом дворе замка. Пленника провели по одному пролету лестницы и ввели в комнату, где он будет жить, как ему сказали, неопределенное время, в течение которого ему придется снять церковную одежду и надеть костюм рыцаря, который лежал наготове, и называться только рыцарем Георгом.
При наступлении утра Лютер выглянул из окна комнаты и с первого взгляда понял, где он находится. Под ним были лесные поляны, деревни и хорошо знакомые картины окрестности Эйслебена; хотя города самого не было видно. Дальше были равнины вокруг Мора, и граничащий с ней огромный круг холмов уходил за горизонт. Он не мог не знать, что находится в замке Варбурга под дружеской защитой.
Так человек, к которому были прикованы все взоры, неожиданно был унесен как будто вихрем, и никто не знал куда; и никто во всей Германии не мог сказать кроме тех, кто взял его в плен, жив он или мертв. Папа метнул молнию, император поднял одетую в броню руку, чтобы ударить, казалось, что с каждой стороны его ждет поражение; и в этот момент Лютер становится невидимым. Папская гроза бесполезно гремит на небе, императорский меч бьет по воздуху.
Декорации странно поменялись, и сцена неожиданно потемнела. Минуту назад театр был полон великих актеров, императоров, князей, церковных особ и послов. Столкнулись мощные интересы, должны были решаться важные вопросы. Только что прогремел гром ужасного приговора об изгнании, меч императора был вынут из ножен, дело стремительно шло к развязке, и ужасная катастрофа была неизбежна. Неожиданно действие прерывается, роскошная публика исчезает, глубокое молчание сменяет шум и крики, и у нас есть время подумать о том, что мы видели, поразмышлять об уроках, и ощутить в наших сердцах присутствие и руку Великого Владыки, который «восседает Царем над потопом».