Голубятня

    Действующие лица

       Дали - художник
       Артуро - слуга
       Поль - поэт
       Гала - женщина
       Лидия - вдова
       Тригент - доктор
       Алан - блондин
       Алинда - блондинка
       Пожарные, медсестра, санитары

       В пьесе использованы
       элементы удмуртского языка.

      
      

       Картина первая
       Льянер, Кадакес. Мастерская Дали.
       Молодой Дали у зеркала.
       Дали. Я как всегда вижу музыку. Вот она в зеркале. Она сначала проявляется цветными полосами, неоформленными побежалостями, а потом складывается в разные образы… За что мне это? Ведь каждый раз, всматриваясь в музыку и в зеркало, я задаю себе вопрос, это я в отражении музыки? Или отражение музыки во мне? Я - Вагнер? Или Вагнер - это я? И нет ответа… А какие цвета можно в отражениях найти и насчитать? Цветная музыка. Музыка настоящего цвета… Раз Вагнер, он лилов, два Вагнер, желт, три Вагнер, розовый, четыре, сиена жженая, пять, охряной, шесть, лазурит, и все накрыло волосатым покрывалом… Ха, теперь ни одного. Где Вагнер разноцветный? Играет зеркало волной волос, приливом рыжих кудрей. И все. И музыки теперь не видно вовсе. (Качается). Меняются слои стекла. Вот так и так. Но в каждом слое теперь другое. Язвительный комик вместо Вагнера сурового. Подмигивает мне. Вон, вон, правым, левым, и снова правым веком. А глазки меланхолии полны. Слоновьи, носорожьи глазки. Паяц - то слон на тоненьких ногах, а клоун - носорог безрогий… Двоедушец, двоезверец, двоеверец, а глаза-то совсем не мои. Нет, нет! У меня глаза вот такие. (Таращит глаза). Вот теперь очень на меня похоже. Нет, скорее, это брат мой там. Брат, погибший от воспаления мозга. Ну, здравствуй, брат! Привет, Поллукс! А может Кастор? А, ладно… Как вы там оба? Вы, звездные братья, пройдохи оба, ведь забрали большой кусок от моего искусства. Зачем? Ведь там, где вы сейчас, такой жирный пирог совсем не нужен. Молчит Поллукс, а Кастор морщится. Лекарства, что ли, ищете от моего и своего безумия? Ответь, ответьте, отвечайте все… Пожалуй, с ними сегодня не поговорить. Молчат. Все идет от них, от этих паяцев-братьев, что говорят о моих работах. Мол, живопись Дали всего лишь копии чужих исканий. Ха! Дали - всего лишь копиист! Отдай, отдайте, отдавайте все… Дней десять, как карандаш не клеится к руке. Идеи нет. Я пуст внутри, как рот старухи без зубов. Концептуальные каверны. Меня оковами сжимают морщины старческие, но не тело, а там, внутри, пустоты эти безыдейные... И гузка там куриная таланта моего обглоданная носорожьими и звездными братьями дрожит в беззвездной пустоте… Лишь только прикоснусь, как шпатель становится змеей, шипит и уползает, оставив в пальцах мне комки бесцветной слизи. Нет красок нужных, не могу найти. Все черное в лиловое стремится превратиться. И тень я не могу найти, и освещение плохое… Ага! Я понял! Чтобы тень настичь, мне надо просто стать одним из них. Ну, скажем, умершим братом, или клоуном, или просто шутником. И я уйду туда, за волосатый занавес, в туман, верну сюда свое искусство. Я буду отражением там, в пустоте, где брат-паяц, и одновременно буду здесь Дали, Спасителем Дали, где краски и холсты, где гения работы. Быть может, это? (Надевает фетровую шляпу и берет трубку). Нет, нет, нет! А это? (Надевает берет с пером). Нет, нет, нет! Таким я был в Париже и Мадриде. Такой наряд подходит тем, кто в день одну песету тратит. И все. Не более того. Одна песета в день. Тогда… Выйду голым. Побреюсь весь, вот здесь и здесь. (Поднимает руки). И здесь, подмышки… Нет, белые они на загорелом теле! Будут белые, как мукой присыпанные, как будто лепра у меня! Ха, Дали проказой болен! Белый цвет изнутри разъедает форму… Подсинить! Вот! Конечно же, подсинить! К гостям я выйду голым и бритым с синими подмышками… (Берет бритву).
       Входит Поль.
       Поль. Сальвадор, ты здесь? Привет, дружище.
       Дали. Голоса… Извне, чужие… Тише, тише! Не мешайте! Я с братьями тут болтаю. Со всеми сразу. С прошлыми и будущими. (Оборачивается). А, это ты Поль. Приехал. Все мечешься? Все в исканиях? Как дорога? Прикрой тихонько дверь, художник псевдосюрреальных слов. Так аккуратно, чтобы не прищемить свой концептуальный хвост, который заставляет тебя столько метаться! Метаться в поисках правильной веры! Все мечешься, таская длинный хвост свой, а невдомек, что зря! Ведь нечего искать то, что уже накрепко тебя связало. Обузус, Поль, обузус… Ты слишком правоверен, Поль! Уже и давно! Таким нечего искать в одиночестве... А значит… Ха, ха, ха! Ведь ты приехал не один, правоверный хвостатый сюрреалист Поль?
       Поль. Угадал. Со мной Гала.
       Дали. Ага, ага… А я ведь ждал гостей, и думал праздник вам устроить встречи. (Таращит глаза). Чтоб поразить гостей таким вот взглядом. Чтоб быть отличным от брата кровного и брата по истории. Кастора, Поллукса, Вагнера. Я не такой, нет, не правоверный я, как ты, они услада одиночества лишь моего… Или все же быть похожим на них всех в целом, и на тебя в отдельности, творцы религий новых? Низвергатели и созидатели культов новых? Нет, я не хочу… Ха, ха, ха! Но я хотел вас встретить синими подмышками, однако не успел подкраситься, побриться. Совсем заговорился с Вагнером и братьями…
       Поль. Я всю дорогу через скалы рассказывал Гала о тебе. Ей очень хотелось встретиться с тобой, ведь в Париже не удалось… И всю дорогу сюда Гала внимательно слушала меня и видами окрестностей любовалась.
       Дали. Здесь мир другой. Самая восточная точка Испании. Учти, Поль, перед тобой, Поль, стоит самый первый художник в Испании, который видит восход солнца. (Кланяется). И он, то есть я, то есть холостой каталонец из Фигейраса, приветствует тебя в своем родном мире, о, французский поэт Поль, связанный правоверными узами брака с русской!
       Поль. Спасибо, Сальвадор! Да, здесь красиво. С гор спускаешься в низину и попадаешь в белый город прямых углов. Как внутрь картины Пабло. Кубизм вокруг. Кубизм извне, кубизм внутри… Жить здесь, означает жить в кубизме. Испанский город Кадакес живет под знаком белого прямого угла…
       Дали. Каталонский.
       Поль. Что ты сказал?
       Дали (кричит). Я сказал, что каталонский! Я в Каталонии живу! И покровительница наша Дева Монсеррат! А город мой родной всегда был чистой каталонской крови…
       Поль. Странно… А ведь и Гала про кровь говорила, когда увидела первые дома. «Белизну этого городка хочется украсить местной кровью. Ах, как замечательно смотрелись бы бесформенные красные пятна, захваченные квадратурой маленькой вселенной! Красные амебы, стиснутые объемами этих белых параллелепипедов-домов!» Вот слова ее.
       Дали. Да, вижу! Так. Забавно. Почему же пятна крови бесформенные? У них есть изысканная форма. Форма крови. Кровавая форма. Просто смысл понятия «пятно крови» для всех затмевает присутствие кровавой формы. Разница большая. Второе шире, чем первое. Но это понимают не все… А что, Гала сама рисует?
       Поль. Да, иногда. И это тоже причина нашего приезда… Я многое рассказывал ей о тебе.
       Дали. Хвалил? Ругал? В каждом поэте спит ядовитое критическое жало. Даже в сюрреалисте Поле. Или особенно в сюрреалисте Поле? На выбор праздным зевакам. Когда-нибудь я вывешу над собственным музеем: «Любому критику вход строго запрещен!».
       Поль. Ну, что ты, Сальвадор! Не ругал, не хвалил, а просто развлекал Гала словами разными в дороге трудной. Еще мы обсуждали Ницше…
       Дали. Мое искусство не для развлечений. Оно от разума. Приходит из бессмертной темной глубины. Из подсознания, из снов, из ассоциативных корч… А Ницше вместе с Фрейдом удачно спели бы свои научные доктрины под музыку Бизе. Вот были б арии! Ха, ха, ха… А Гала смеялась, когда рассказывал ты о моих работах?
       Поль. Ничуть. Серьезней я давно ее не видел. Вникала в каждую деталь рассказа. Мне даже показалось, что утерянная нить духовного единства вернулась к нам благодаря Дали…
       Дали. Вот видишь! Первый я во всем. Гений даже в бытовых вопросах. Настолько уже расцвел мой гений, что мужа и жену мои работы могут помирить в отсутствии меня. Ха, ха, ха…
       Поль. Нет, не конфликтую я давно с Гала, нет. Мы совсем не ссоримся. Мы просто стали далеки. Далеки… Впрочем, об этом потом…
       Дали. Нет, но ты же не забыл ей сказать, что я гений? Спаситель нового искусства? Спасаю вас от разношерстного потопа модернизма…
       Поль. Я просто излагал твои идеи, которыми ты фонтанировал в Париже. Еще рассказывал о Луисе. О ваших фильмах, будущих и прошлых. Про лебедей, клюющих настоящие гранаты с взрывчатой. Про носорогов, падающих в воду навстречу черным парашютам…
       Дали. Ха, вспоминаю… В тех фильмах только достоверные факты должны были быть предложены публике. Документальный фильм, в котором здешние джитане, убившие слона, кромсают внутренности. Ну, а потом фламенко танцуют средь окровавленных ребер. И старуха-португалка в костюме тореро с омлетом на лысой голове… Все, все мое. Мои идеи! Я полон ими был тогда. А сейчас? Я пуст... Послушай, Поль, а нет ли у тебя возможности достать череп слона? Мне надо для работы. Очень надо… Ищу идею, я пуст сейчас…
       Поль. Индийский подойдет? С Рене попробую списаться. Сейчас в Кашмире он. Я с ним встречался в Индокитае.
       Дали. Рене? Нет, не поможет. Гостил он прошлым летом здесь, и обещал прислать с таможни. Но где? Три тысячи мне надо слоновьих черепов. Срочно! Но нет ни одного. О, ужас! Работать не с чем. Никто не понимает. Пусто, пусто… А где же спутница твоя? Жена?
       Поль. Осталась посидеть на берегу. С дороги отдохнуть. Впрочем, из окна ее можно видеть. Это окно выходит на пляж?
       Подходят к окну.
       Дали. Она… Она… Она…
       Поль. Что «она, она»? Что ты бормочешь? А?
       Дали. Ты, Поль, не перебивай меня сейчас… Спина обнажена. И тело нежное, как у ребенка. Линия плеч - почти совершенной округлости, а мышцы талии напряжены. Атлет-подросток позавидовал бы талии такой. Контурируется полностью и очень-очень плавно переходит в бедра. Рельефы как у Фидия. Притом, изгиб поясницы очень женственен. Контраст… Грация в сочетании стройного, энергичного торса с осиной талией и нежными бедрами. Какие мышцы, контуры и складки!… Она… Хочу писать… Писать, писать ее… (Закрывает лицо руками). Поль, а какая грудь у нее? Я не вынесу, если при такой красоте сзади, спереди у нее ужасающие неровные холмы с оттянутыми сосками. Бабьи горы после мужского трясения…
       Поль (достает фотографии). Не бойся. У нее маленькая и аккуратная грудь. Смотри.
       Дали (рассматривая фотографии). Поль, зови.
       Поль (кричит в окно). Гала, Галючка, Галя! Иди скорее к нам!
       Дали. Гала, Галючка, Галя… Жаль, мясо всегда так меняет форму после кулинарной обработки. И вот вопрос: замужняя женщина это уже приготовленное блюдо или все еще полуфабрикат? Вот смотришь на такое совершенство форм и хочешь съесть, чтоб насладиться полностью. Чтобы вся красота перетекла в тебя без остатка. Но как? Сырым не станешь есть, а после готовки становится иное все, потеря формы налицо. Где совершенство линий? Была квинтэссенция красоты, запечатленная этой формой, а теперь на тарелке лежат лишь отбивные… Ха, ха, ха! На ужин точно будут отбивные. Ха, ха, ха!
       Поль. Ты знаешь, Сальвадор, наши отношения с Гала очень изменились за последнее время. После того, как они с Максом приезжали за мной в Индокитай… Между нами сейчас словно мертвый холодный занавес упал…
       Дали (таращит глаза). Не волосатый ли тот занавес, нет? Перед твоим приходом, я видел в зеркале такой. То тайный знак был от них, от Вагнера с Поллуксом…
       Поль. Что? Нет, не волосатый… А-аа, ты смеешься! Да? Такой же ты был и в Париже. Смешливой полон энергетики…
       Дали. Нет, Поль, нет! Без иронии совсем… Я перебил тебя из-за того, что передо мной явился Лорка. Здесь, сейчас я вдруг увидел гнев на его лице. Гарсиа часто говорил, что функция женщины одна - внешняя изрыгающая. Они без исключения все изрыгают наружу слова, кровь, испражнения, плод. То есть опустошают себя. Они сродни вулканам, и при общении могут вдруг взорваться и запачкать с ног до головы каким-нибудь мусором. А внутри пустота. (Шепотом). И притом, никому не говори, это секретно, я это подметил, размышляя над словами Лорки, что для заполнения пустоты любое встреченное проявление искусства женщины все время пытаются включить в цикл функционирования своих тел. Помесячно они интегрируются с каким-нибудь проявлением искусства. Пожирают утробой картины, статуи, стихи или музыку. И все перерабатывают в джунгли крови. Крови, которая раз в месяц истекает из них, а они только жалуются на головные боли, признак внутренней пустоты. Но мед искусства слаще их крови… А твоя Гала (задумывается)… А твоя Гала мне почему-то интересна. Быть может потому, что Гарсиа забеспокоился во мне, приурочил сегодняшнее гневливое пришествие в мой мозг к ее приезду… Странно, ведь я давно не вспоминал о нем… Так. Да. Продолжай.
       Поль. Может быть, ты в чем-то прав. Я не понимаю смысл твоих слов, но чувствую смысл твоих образов… А у нас с Гала, увы, распались все смысловые связи. И слов, и образов… Я совсем не понимаю, что она хочет сказать? Я не вижу смысла в том, чем она восторгается. Мы вместе произносим много фраз, они вроде те же, что и раньше, однако значение их размывается как мел под струей воды, и не остается ни одного стоящего образа, лишь жидкая белесая водичка…
       Дали. Техника работы мелом самая трудная из всех. Нужна неимоверная точность штриха. Мел не прощает ни дрожания руки, ни мягкости разума. Уверяю тебя… Гала такая же, как все? Да или нет?
       Поль. Да, да… Или нет? Нет, нет… Или становится такой? Или была такой? Не знаю… Стал я замечать, что тексты о Гала мне стало легче писать, чем понимать саму Гала. Ушли все пересечения, которые роднили нас… Иль попросту старею я? Хотя, во снах я чувствую ее и вижу. Вот сон, который часто снится мне. Я вижу ее рядом с собой. Она прижимается ко мне всем телом, живот и груди близко-близко, а потом, да, потом… я заглядываю ей за плечо, а там другой мужчина голый, эрекция у него, он ей спину гладит своим естеством и одновременно губами целует поясницу. И Гала, моя Гала, становится холодной как камень, нет, как какое-то противоестественное костное образование, да, Гала окостеневает от прикосновений того мужчины…
       Дали. Постой, я угадаю… Кость, твердое, холодное. Это рог. И рог ведь носорожий, точно?
       Поль. Да, пожалуй… Она становится как носорожий рог. Не он…
       Входит Гала. Дали бросается к ней, левой рукой хватает за волосы, запрокидывает голову, а над шеей заносит правую руку с бритвой.
       Дали (кричит). Ага, попалась! Я съесть хочу тебя! Сырую, не готовя! Филе и край, лопатку и бедро! Всю!
       Поль. Дали, ты что! Постой, угомонись! Остановись! (Подбегает и хватает правую руку Дали). Отдай бритву!
       Дали. Не останавливай меня! Поль, все красивое должно быть съедено или не существовать вовсе!
       Гала (обращаясь к Дали). Кориньо, съешь лучше ты бараньи отбивные. Ты любишь их… Мой маленький, несчастный мой ребенок, потерянный мой девственный даленок, хочешь, я утолю твою жажду? (Обнажает левую грудь).
       Дали (отпускает Гала, отступает на шаг, смотрит на грудь Гала). Бабьи горы? Нет, нет… Как? Как догадалась ты? Молчи, я знаю, знаю… Ты чувствовала, что говорил сейчас я, глядя на тебя в окно? Ведь так?
       Гала. Да, так, кориньо… Сидя там, у моря, сначала я ждала, ну, а потом, когда спиной я ощутила пронзительный твой взгляд, внутри меня родилась теплота. Вот здесь и здесь (дотрагивается рукой до груди и живота). И чувство крепло, что из окна смотрит не кто иной, как мой единственный кориньо. Да, так, голодный мой кориньо, мучимый жаждой… И Поль позвал, и я пошла, а страха не было, лишь мысли о жареном мясе, об отбивных, которые неплохо было бы попробовать вечером…
       Дали. Ах, вот ты зачем приехала сюда, властительница носорожьей части тела. Насытиться жареным мясом? Но я при чем здесь? Сходила б лучше ты в харчевню. Но я? Что хочешь от меня?
       Гала. Кориньо, я хочу, чтобы Дали своим талантом взорвал Гала. И потом… Чтоб вместе мы потом взорвали мир искусства. Или… Приехала помочь построить храм Дали. Да, так… Кориньо, сможешь?
       Дали. Храм?
       Гала. Да. И в храме будут все служить нам мессу. Мы больше не расстанемся с тобой. Я знаю точно - ты мой кориньо. А я твоя… И твой талант теперь в отсутствии Гала непропеченный, клеклый хлеб…
       Дали. Не знаю я… Лучше верить и не знать, чем знанием прикрыть безверие. Я… (Плачет и становится на колени). Да, точно! Хлеб! В нем талант… Гала, Галючка, Галя… Идущая чуть впереди меня. Ты Градива, Галадрина… Спасибо, Поль, я мать нашел! Роднее, чем родная телом, и ближе духом, чем святая Монсеррат-чернушка…
       Гала. Поль, я не вернусь с тобой в Париж. Прости…
       Поль (швыряет в окно отобранную у Дали бритву). Гала, я так тебя люблю, что я уже не знаю, кого из нас двоих тут нет. Я этого во снах боялся, и, стало быть, хотел в реальной жизни…
       Занавес.


       Картина вторая
       Льянер, Кадакес, пляж.
       Гала сидит. Дали положил голову ей на колени.
       Она перебирает его волосы.
       Дали. Твои колени похожи на уши. Палец твоей руки похож на голос. Голос похож на палец ноги… Лоб похож на бедра, а бедра на десны. Десны - это волосы, а волосы - это ноги. Я буду писать твои портреты вечно!
       Гала. Бен, кориньо, море очень похоже на убранное поле. Будто здесь собрали всю пшеницу без следа так, что осталось гладкая поверхность до самого горизонта. Даже ни одной соломинки не потерялось. А потом заполировали эту водную ниву. Гладко, гладко. Вслушайся… Так тихо, что кажется твердой поверхностью водная гладь. А скалы, разбросанные тут и там, будто скирды соломы. Посмотри, посмотри, все зерно убрано с этого поля, и, наверное, кто-то сейчас обрабатывает зерно, мелет, а из муки будет печь хлеб…
       Дали. Как точно ты подметила! Море - это поле. Поле - это хлеб. Хлеб - это мы с тобой. Часто в детстве я представлял себя пекарем… В десять лет я бродил по этим местам, останавливался и смотрел, смотрел, смотрел на море и скалы. То был для меня период сбора урожая. Я дышал глазами. Нет, не ртом и носом, не легкими, как все, а прямо мозгом через зрачки. Зрачки - трахея мозга. И в мозг мой втекала с каждым зрительным вдохом жидкая информация о мире. С каждым движением век…
       Гала. Кориньо, на мир можно смотреть изнутри, бен, можно смотреть по-другому, и тогда время становится тоже другим…
       Дали. Другое время, мир другой… Это детство. Детство мозга… То был трудный, мучительный период для моего быстрого мозга, внутри меня шла война серого и белого веществ. Серое вещество подняло бунт против избытка впечатлений, а белое вещество, антагонист, с империалистической жестокостью пыталось подавить этот бунт. А сам я чувствовал себя раненым кузнечиком, у которого органы чувств в ногах. И ноги устали ходить по скалам. И чувства мои перепутывались друг с другом, их сводила судорога, и дрыгалась, дрыгалась, дрыгалась оторванная ножка кузнечика…
       Гала. А мне близок гондыр…
       Дали. Что?
       Гала. Гондыр. Медведь. Прости, кориньо, это я вспомнила язык своего детства.
       Дали. Медведь? Так? Мы с тобой кузнечик и медведь. Ха, ха, ха! Кузнечик и медведь - вот так пара…
       Гала. Значит, кузнечик твой покровитель…
       Дали. Моего отца зовут Сальвадор Дали Кузи. Кузи - куз-не-чек. Так, кажется, по-русски? Ха, ха, ха!
       Гала. По-русски так. А еще кузнечик - это зоз… Кориньо, а что еще ты помнишь из своего детства?
       Дали. Еще? Еще мне часто казалось, что я девочка, и я могу приподнять вот это гладкое покрывало воды и заглянуть туда, в другой мир. Только заглянуть, не более.
       Гала. И что ты там увидел, мой девчачий мальчик?
       Дали. Сейчас… Там была спящая собака. Она отдыхала в тени. И там происходило таинство рождения Венеры. И еще… Нет, не смогу сформулировать. Осталось только впечатление. Надо рисовать… Но все, что там было я сохранил в своем мозгу. Где-то в районе мозжечка. Ха, ха, ха! Там у меня консервный завод. Но в банки закатывается не мясо, а впечатления детства. И сейчас потихоньку я начинаю открывать эти банки и переносить на холсты содержимое… Гала, ты знаешь, кто ты есть на самом деле?
       Гала. Знаю. Я - пчела. Вж-ж-ж-жж… Ужалю!
       Дали. Нет. Ты мой персональный консервный нож. Ха, ха, ха! Ты открываешь меня, только меня! Открываешь банки с воспоминаниями.
       Гала. Ты шалун, мой кориньо! Расскажи-ка лучше еще о себе…
       Дали. Хорошо. Слушай, Галадрина… Я развивался атомно-корпускулярно. То было пусто вокруг и неинтересно, то вдруг жизнь переполнялась разноцветьем атомов жизни. Толчок - одна цветная корпускула, потом долгий поток пустоты, какое-то неясное атомное свечение, опять толчок - несколько разноцветных, ослепительных, сверкающих корпускул, а потом снова пустота… А потом я научился технике рисунка. А потом и технике живописи. И когда корпускулы перетекали мне в руку, то было легко копировать старых мастеров. А когда меня переполняло атомное свечение, то лица Рафаэля и Веласкеса искажались цветными тенями и дробились, и делились… Я всегда учился очень прилежно и споро, так, что быстро опережал своих учителей. И мне… Мне же во время занятий, каждый учитель представлялся плодом. Плодом гранатового дерева. Но не свежим, а после того, как из него выжали сок. Остались только белесые зернышки, муравьями вылезающие из трещинок шкурки…
       Гала. Гранат, гранат... Кориньо, я вспоминаю один из своих снов. Из граната вылупляется рыба, из рыбы рождается тигр, и кто-то невидимый из тумана грозил мне штыком на винтовке... И штык блестел так ослепительно, и блики слепили правый глаз, и я почувствовала, что слепну, и... проснулась. Рядом на столике лежал гранат, а вокруг него кружилась пчела. Тихо так жужжала, нежно...
       Дали. Совершенно далинианский сон. Отдай мне его. Я должен запечатлеть этот образ. Я вижу, вижу! Красочно, ярко и гордо! Вот ты лежишь, вот звери, гранат, пчела… Только такой гений как я может это запечатлеть! Ведь я гений! Я - Дали! Я должен владеть всеми твоими снами!
       Гала. Бен. Бери. Бери все. Яке тон уждэ быдестод, яке соос тоны азьпалтозы… Да, безусловно, да… Ты же мой кориньо. А гений? Чей ты гений?
       Дали. Я раньше был ничей. Метался как бездомный пес. Теперь есть Гала… Весь Дали принадлежит Гала. Дали Гала. Я подмастерье, а булочник - это ты. Ха, ха, ха! Пекарня Дали Гала… Я так и буду подписывать работы… Работы Дали Гала - это хлеб, появившийся после совместной работы… И мы с тобой два хлебца, вкусившие утех любви. Но кто тогда выпек нас?
       Гала. Кылдысин.
       Дали. Что?
       Гала. Творец. Кылдысин. Он выпек нас с тобой. Одним хлебом. А потом Кылдысин разрезал хлеб, и мы потерялись… Бен, а теперь нашли друг друга…
       Дали. Откуда это? Русские легенды?
       Гала. Мне дед часто рассказывал в детстве. Песятай. Он был туно-пеле.
       Дали. Как ты сказала? Туно-пеле?
       Гала. Я никому и никогда этого не говорила. Это тайна, кориньо. Тайна моей жизни. Ведь туно - это колдун.
       Дали. Гала, так ты внучка колдуна? А мой дед Гал… Паранойя… Проклятый холодный ветер трамантино довел его до самоубийства… Да, да! Конечно! Только внучка колдуна могла понравиться внуку параноика-самоубийцы! Ты должна рассказать мне все, Галючка!
       Гала. Я многое успела записать за дедом. Бен. У меня есть целая тетрадь… Он часто говорил, что люди как хлеб бывают свежие с хрустящей корочкой, а бывают и заветренные, завядшие, черствые…
       Дали. Согласен. Более того, люди бывают даже плесневелые. На таких при долгом разговоре можно заметить зеленоватые пятна плесени с неровными краями, слегка бархатистые, чуть тронь - пылят… Ха, ха, ха! И многие работы художников также. Плесень… Посмотрел на картину, а во рту привкус, как от плесневелого хлеба! Испорчено все! Негодный продукт.
       Гала. Но не твои, кориньо. Тон вазь валад, кин луоно тыныд… Пусть работы других плесневеют от времени, а твои должны быть вечно свежим хлебом. И нас питать… Бен.
       Дали. Но как? Как сделать так, чтоб сохранилась свежесть вечно?
       Гала. Как? Бен, знаю как. Ты, мой даленок, должен побыстрей создать свою систему. Сейчас в твоих работах лишь метания от одного к другому. Веласкес, Рафаэль… А где твое?
       Дали. Какую систему? Сюрреальную? Я не хочу отдаться полностью Андре… Мой гений больше, чем его концептуализм.
       Гала. Бен, кориньо, больше. И сюрреалисты это знают, они… Они боятся этого… Хлеб плесневелый еще до выпечки. О, я-то знаю! Я видела их всех в Париже. Мука гнилая…. Они горячими речами ниспровергали все законы, мол, мешают развиваться рамки свободному искусству. Но, вот увидишь, сюрреалисты очень скоро сами будут запрещать, клеймить врагов и недругов искать среди друзей. Из сюрреализма выпустят щупальца новые законы искусства, еще жестче прежних. И присосутся эти щупальца к твоему гению и задушат твое творчество. А ты… Ты погибнешь, кориньо, твои работы будут разменной монетой их концепций.
       Дали. Я тоже вижу их всех сейчас… Тристан, Андре, твой Поль, Рене, твой Макс, Ганс, Ив и Мэн сидят вокруг страшного механизма. Это машина называется автоматическое сюрреальное стусло. И дико хохоча, оголив зубы, они по очереди дергают рычаг, а машина, урча, начинает резать рамы для моих картин. А рамы меньше, чем мои работы, прошлые и будущие… А они, эти все, начинают грызть зубами мои картины, чтобы оскопить их и впихнуть в границы создаваемые сюрреальным стуслом… Нет, нет, не хочу! Спаси, Гала! (Плачет).
       Гала. Автоматическая паранойя сюрреализма! Кориньо, тише, тише… Успокойся. Ты должен придерживаться своего языка, чтобы их ужасная машина сломалась от непонимания… Бен. А Поль уже давно не мой. Ты знаешь это.
       Дали. Я знаю. Я твой! А еще я знаю испанский. Говорю, как и ты, по-французски. Но, когда не хватает слов, всегда перехожу на каталонский…
       Гала. Я говорю не об общении людей, нет… Нет, я говорю об универсальности твоих картин, кориньо. В каждой из них должно быть нечто, что притягивает зрителя. Бен.
       Дали. Что это?
       Гали. Выжыкыл… Всего-то надо писать каждую картину так, чтобы в голове у того, кто на нее смотрит, сначала вспоминалось знакомое, а потом вдруг складывалось новое… Вот, как сейчас ты мне рассказывал про то, что было под покрывалом воды, все было мне знакомо, и я вспомнила выжыкыл пясятая туно…
       Дали. Выжыкыл… Песятай… Я повторяю, да. Что делается со мной, Гала? Я не понимаю многих слов, но почему-то чувствую, что ты хочешь до меня донести нечто важное, для меня решающее, и я успокаиваюсь…
       Гала. Ты просто слушай, кориньо. И знание придет, мой даленок. А потом удача. Удача туно-пеле. Я знаю, бен.
       Дали (закрыв глаза). Да, так хорошо. Нет, не так. Надо всегда, как ты, говорить «бен» вместо «да», и тогда все будет очень хорошо. Продолжай, Галючка. Бен.
       Гала. Кориньо, просто слушай. Сначала было два мира: верхний и нижний. А между ними вода. Потом прилетела Юсь-птица и села на воду. Она долго плавала и очень устала. И было негде ей отдохнуть. Тогда она опустила голову на длинной шее в воду и достала кусочек суши.
       Дали. Точно. Мой гений подтверждает это. Когда я в детстве приподнимал покрывало воды, то кроме спящей собаки там была суша, на нее нельзя было опереться, но ее вполне можно было достать. Достать взглядом, зачерпнуть горстью, а потом перенести на холст широкими мазками…
       Гала. Бен, бен, кориньо… Из того кусочка суши, который достала Юсь-птица, возник наш мир. Средний мир, в котором мы живем. И с тех пор Юсь-птица иногда прилетает к нам, чтобы отдохнуть…
       Дали. Какая она Юсь-птица?
       Гала. Кориньо, это лебедь.
       Дали. Гала, я сейчас закрыл глаза и вижу, как по заливу среди скал плавают три белых лебедя. И рядом ты на лодке. Так будет.
       Гала. Бен, кориньо. А на головах у лебедей будут шапочки. В шапочках будут гореть свечки. И вечером по заливу будут плавать огоньки. Свечки будут гореть, пока птицы не опустят головы в воду.
       Дали. Гала, Галючка, Галя! Я хочу знать твой родной язык. Я хочу видеть и писать образы твоих легенд, а они хранятся в том языке, где родились… Бен, бен, бен!
       Гала. Кориньо, мой язык, он… Атай музъем… Он лесной и родниковый. А в настоящем лесу много разных деревьев, и вода в родниках поет свою песню каждый день по-новому. Поэтому в моем языке пятнадцать падежей, чтобы передать постоянную изменчивость нашего среднего мира. И в моем языке восемь времен, чтобы передать связь с другими мирами. Это многоликий язык природы…
       Дали. Я все равно хочу… Обещай, что ты будешь мне читать и рассказывать на своем языке. Я буду слушать и писать… И когда-нибудь мы на белой яхте приедем в Санкт-Петербург. И восемьдесят красивых девушек в сарафанах встретят нас на пристани. А потом, распевая русские песни, поведут в русский лес, а там я поклонюсь тебе, моя русская звезда, моя Галючка, и произнесу совсем без акцента на родном тебе русском языке большую приветственную речь, и это будет сюрприз для тебя…
       Гала. Ха, ха, ха! Сюрприза-то не будет. Увы, кориньо, мой родной язык не русский…
       Дали (открывает глаза, поднимает голову). Да? Так ты не русская? Откуда ты тогда? Не из России?
       Гала (смотрит вдаль). Я из России, да. Но… Мой родной язык удмуртский. Он близок к финскому, венгерскому, но древней…
       Дали. А где же родина твоя?
       Гала. Я родилась в лесной стране вблизи уральских гор. Она всегда со мной, кориньо.
       Дали. И Каталония моя подбрюшье спрятала под северные горы. Но леса, правда, мало здесь…
       Гала. Вот оно (достает кусочек дерева), напоминание о родине моей. Атай музъем…
       Дали. Что это?
       Гала. Липа. Все, что осталось от нашей родовой священной рощи.
       Дали. Ли-и-па?
       Гала. Да, липа. Дерево моих предков…
       Занавес.
       Картина третья
       Явление первое.
       Порт Льигат, рыбацкая хижина.
       Дали и Гала разбирают вещи.
       Дали. Гала, смотри, что я нашел. Мой молочный зуб. Давай повесим здесь его на длинной нитке. И каждое утро будем раскручивать его. Вот так, вот так. Это будет мне напоминать о детстве моего мозга. Хорошо?
       Гала. Кориньо, дай посмотреть. Какой белый!
       Дали. Белый и чистый. А, правда, что зубы - это выросты мозга?
       Гала. Нет, кориньо. От зубов до мозга далеко. Смотри-ка он почти прозрачный!
       Дали. Потому, что девственный. Чистый в своей первозданной неизвестности молочный зуб гения Дали…
       Гала. Ой, кориньо, уронила!
       Дали (ищет зуб). Где, где, где? Его надо найти. Это же будущий музейный экспонат! Без него Музей Гала и Дали будет беден.
       Гала. Музей, кориньо? Когда такое будет…
       Дали. Будет, будет, я видел во сне…
       Гала. Тогда ищи, кориньо, ищи. Наверное, завалился в щель между половыми досками. Прости, даленок, я нечаянно его уронила.
       Входит Лидия. В руке у нее газета.
       Лидия. Ха! Сальвадорчик, ты стал совсем как Нандо, как мой маленький исчезнувший муж. Тоже бритенький такой, снаружи гладенький, а внутри все хрустит от напряжения... Ха! Хоть без матроски, зато, как частенько и он, ты на корточках меня встречаешь…
       Дали (поднимает голову). Лидия кадакесская, привет! Привет, твердо стоящая на ногах хранительница местных сплетен! Ты пришла в торжественный момент - я ищу свой зуб. Уникальный молочный зуб. Зуб мудрости наоборот…
       Гала. Здравствуйте!
       Лидия. Ха! Привет! Постой, постой… Ведь ты, та самая, из-за которой наш Сальвадорчик поссорился со всей родней?
       Гала. Я - Гала, я теперь всегда вместе с Дали!
       Дали. Да! Это ведь они не захотели общаться с нами! Не мы, а они. Мать, сестра…
       Лидия. Ха! А они во всем обвиняют вас! Мол, женщина Сальвадорчика значительно старше. Мол, она им управляет, ма… ма… манипулирует! Так, кажется?
       Дали. Нет, нет! Гала - мое лекарство! Не манипулятор, нет! Гала - спасение Дали!
       Лидия. Ха! А может, то и правильно. Что вы поссорились с родственниками… Ведь сколько можно? Сколько, я спрашиваю?
       Дали. Не надо, Лидия! Не надо продолжать! Я знаю, что ты сейчас скажешь. Твоя правдивость - мое наказание!
       Лидия. Ха! Сальвадорчик, ты же знаешь, что я тебя люблю! Но пусть и она знает правду! Ты ведь ей не говорил?
       Дали. Нет.
       Гала. Что?
       Лидия. Сколько можно смотреть на вываливающуюся из штанов штуку дона Сальвадора Кузи? А ведь это происходило частенько, когда отец нашего Сальвадорчика возвращался в подпитии домой…
       Гала. А что большая у него эта… эта штука?
       Дали (закрывает лицо руками). Не надо, не надо, не надо…
       Лидия. Ха! Поменьше, чем была у моего Нандо. Точно. Но и такой напугать ребенка можно. Вон, видишь, Сальвадорчик переживает. Да, да! Все детство по пятницам он наблюдал штуковину, и с тех пор упоминание о ней…
       Гала (обнимает Дали). Ну, успокойся, мой кориньо! Все, все прошло! Здесь нет большого гадкого кузнечика. Здесь только безобидная куколка, а злой кузнечик-отец опять скрылся под оболочкой яйца, мой кориньо. И я с тобой здесь, я, твой большой теплый мишка, обнимаю тебя, ты укрыт со всех сторон. Бен, бен, бен, мой даленок…Фу, Лидия! Зачем же ты сейчас сказала? Напомнила зачем?
       Лидия. Ха! Зачем сказала? Вот (размахивает газетой). Опять со мной общался мой Эжени. Вот здесь и здесь (показывает Гала текст). Ха! Он регулярно общается со мной через свои статьи после того, как озарил своим талантом дом мой и написал роман свой про меня.
       Гала (читает). Веу де Каталунья. Эжени д'Орс.
       Дали (успокоившись). Да, да. Эжени д'Орс жил здесь. Писал роман «Твердо стоящая на ногах». А потом уехал в Барселону, работает в главной каталонской газете. А Лидия думает, что роман тот про нее. Что в романе зашифрованы события ее жизни. И прошлые, и будущие. И вот, после выхода романа, твердо стоящая сейчас перед нами Лидия читает все газетные тексты Эжени д'Орса.
       Лидия. Ха! Нет, не читает! Общается! Лидия общается! Лидия общается с Эжени все время. Лидия покупает газету. Лидия рассматривает слова. Находит слова, подписанные им. Потом Лидия долго думает. Садится и чертит знаки. Лидия посылает знаки в Барселону. А Эжени отвечает Лидии словами в следующей газете. Лидия покупает газету. Лидия рассматривает слова за его подписью… Ха! Лидия понимает тайный смысл слов! Да, Лидия понимает…
       Дали. Паранойя, паранойя, паранойя… Здесь все вокруг заражено паранойей! И дед мой Гал, и Лидия…
       Лидия. Ха! Смотрите вот здесь: «…вызывающая манера молодого художника Дали ни в коей мере не связана с его духовным воспитанием в отцовском доме. Дон Сальвадор Дали Кузи, нотариус Кадакеса, всегда отличался праведностью…»
       Дали. Но я-то здесь при чем? И Гала? Здесь написано много про него, а про нас ничего.
       Лидия. Ха! Лидия понимает тайный смысл слов, даже когда их мало. Лидия сразу поняла, что Эжени велит напомнить Сальвадорчику о доме. Но не об отцовском доме, в котором… Ха! «Праведность»? А пьянство? А гостинец из штанов? Скверен тот дом, где по пятницам пугают мальчика… Нет, вам нужен свой дом, где не будет прошлого, а будет рождаться только нынешнее. Вот Лидия и пришла сюда к вам. Ха! Рассказать о новом послании Эжени. И вот я здесь. И вот я говорю: у вас должен быть свой дом в Кадакесе. Дом Дали и Гала.
       Дали. Бред! Паранойя! Лидия - переводчик тайных газетных текстов! Бред! Кассандра из Порт Льигата! Бред! Оракул против святой бутылки! Чушь! Бред!
       Гала (задумчиво). Постой, кориньо. Может, не бред, не паранойя… Эжени, Евгений, Женя… А Лидия сокращенно по-русски будет Лида. Если поменять местами слоги, то получится Дали… Бен, в этом что-то есть. Неужели ты не хотел бы жить здесь в своем доме?
       Лидия. Ха! Точно! А ты, женщина, тоже понимаешь тайные знаки…
       Дали. Да, но… Идущая впереди и твердо стоящая на ногах… Гала и Лида. Вот музы две Дали. Одна из снов, другая из реальной жизни. Кузнечик, притаившийся на груди медведя. Я на границе между сном и явью… Ведь зуб остался здесь не зря.
       Гала. Бен, бен, зуб не потерялся. Он обозначил место. Место, где будет новый дом Дали. Тебе, нет, нам нужна мастерская. Отдельная мастерская, в которой ничего бы не напоминало о прошлой жизни.
       Лидия. Ха! Живите здесь. Хижина моего Нандо давно пустует. Да и сарай рядом подходящий. Сальвадорчик может в нем рисовать. А Лидия будет приходить к вам и помогать хозяйство вести.
       Гала. Продай сарай нам. Твоя цена?
       Лидия. Ха! Да ничего. Живите так, как раньше жили. Бесплатно. Лидия очень добрая сегодня.
       Гала. Нет, мы обязательно заплатим. Ну, скажем, шестьсот… нет, пятьсот песет. Пятьсот песет, а?
       Дали (взмахивает руками). Гала, Галючка, Галя! Откуда? Где? И музейный зуб потерян, и денег нет сейчас совсем.
       Гала. Кориньо, я сделаю новый молочный зуб из рисового зернышка.
       Дали. И мы подвесим его к потолку на нитке, как хотели?
       Гала. Бен, кориньо, конечно.
       Дали. Тогда ладно. Но новый зуб надо будет обязательно сфотографировать…
       Занавес.
      
       Явление второе.
       Порт Льигат,
       Мастерская Дали.
       Дали работает у мольберта, Гала сидит, на коленях у нее дневник.
      
       Гала. Одиг, кык, куинь, четыре, пять шесть…
       Дали. Один, два, три, ньыль, выть, и, кажется, куать? Так?
       Гала. Бен, правильно.
       Дали. Оле, Дали, оле! Бен - это «да» на твоем языке. Дали уже много знает. Дали почти научился считать также, как Галючка! На галючкином языке! Дали нужен приз. Сказку! Прочитай мне сказку.
       Гала. Какую, мой даленок?
       Дали. Любую, лишь бы от тебя… Сегодня лучше про медведя… Нет, про гондыра. Ведь так медведь на твоем языке?
       Гали. Бен, кориньо. (Открывает тетрадь, листает). Пожалуй, вот эту… В старину у одного деревенского старика был сын. У этого сына были деньги, он деньги в кадке копил. «Отец, - говорит, - я на ярмарку поехал». Отец спрашивает: «А у тебя деньги-то есть?». Сын ответил: «Есть у меня кадка денег». Отец говорит: «Ну, коли так, поезжай, сынок, купи лошадь и сани. Скоро зима». Сын вышел во двор и поставил навозный короб в свои сани, а в навозный короб положил кадку-пудовку с деньгами. Потом запряг лошадь и уехал.
       Дали. А что такое «кадка-пудовка»?
       Гала. Кориньо, это небольшая бочка, в которую можно положить целый пуд чего-нибудь. А пуд - это примерно шестнадцать килограмм.
       Дали. То есть, у сына было шестнадцать килограмм денег? Наверное, металлических. Это много, очень много для деревенского жителя…
       Гала. Кориньо, так это же сказка. Слушай дальше.
       Дали. Хорошо… Нет, совсем не хорошо (бросает шпатель). Затылок давит, давит, давит… Не та краска, не тот колер, и вообще ни о чем картина. Пустая. Ничего не получается. Рука болит, шпатель дрожит, краска не ложится…
       Гала. Успокойся, мой кориньо! Мой розовый мишка! Ты должен работать, тогда у нас будет много денег как в этой сказке. Пудовка денег или больше… Мы сможем достроить этот дом, сможем расплатиться с кредиторами. Станем свободными, в конце концов!
       Дали. Бен, бен, свободными… И наши деньги, деньги свободных людей, тоже будут заперты в навозном коробе. А деньги дают свободу. И деньги с навозом неразделимы. Следовательно, истинная свобода в навозе. Да, да, достаточно посмотреть на свинью, наслаждающуюся грязью, валяющуюся в собственных нечистотах, вот кто истинно свободен! Да, да, да… Постой, постой… Как ты сказала «розовый мишка»? Бен, бен! Точно розовый! Это тот самый цвет. Где, где, где? (Начинает работать). Читай дальше, Гала, Галючка, Галя…
       Гала (читает). По дороге на ярмарку попался тому деревенскому парню навстречу медведь. Медведь спрашивает у человека: «Куда едешь, приятель?» Человек отвечает: «На ярмарку еду». А медведь: «Посади, стало быть, и меня!»  Человек отвечает: «И посадил бы, да у меня есть кадка денег в навозном коробе, тяжелая - лошадь не сдюжит, если тебя посажу». Медведь: «А я в гору пешком взберусь, а с горы поеду. Лошади-то легче будет». Человек отвечает: «Тогда садись». Вот едут они вдвоём…
       Дали. Ага, вот и гондыр появился. Оле, медведь, оле! Какой ты хитрый, медведь! Как ты сообразил! Не всякий человек так сообразит. Бен.
       Гала. Гондыр вообще на человека очень похож. Мне дедушка рассказывал, что если с убитого медведя снять шкуру, то он становится не отличим от мужичка. Такие же ноги со ступнями, руки как будто с пальцами, голова большая, почти человеческая…
       Дали. Одиг - без шкуры, кык - весь в кровавых потеках, и наконец-то, ап! Действие третье, апофеоз представления! Куинь - явление человекомедведя, гондырочеловека, гондочела, челогонда, чело… (работает все быстрее и быстрее, вдруг останавливается и закрывает лицо руками).
       Гала. Что, мой даленок, опять?
       Дали. Бен, бен, бен… Нет… Да, да, да… Мне кажется, что все распалось на две части. Вот эта лампа, холст, кисти, шпатели, краски. Все-все вещественное имеет теперь две части. Две разнополые половинки… (вглядывается в шпатель). Этот шпатель мужчина, видишь, у него есть гульфик, а там, в стакане, спряталась тетя кисть с бюстгальтером из китового уса, вон, наверху лампа, как мужской котелок, а напротив светится, вся в кружевах, как в морщинах, старая дева-ночник… Расходятся все вещи, раскалывается весь мир надвое, на бородатое и голое, на горы и впадины, холмы и пещеры, на мужское и женское… И это только начало. Потому что дальше я вижу, как и краски разделяются на мужские и женские. А потом делятся еще и еще. И внутри каждого оттенка появляются мужские и женские гормоны цвета. Каждому оттенку свой пол! Оттенков становится все больше и больше. А полов только два… И вот в гормональном море разноцветья проявляются первичные и вторичные признаки. И начинается война цветов. Вторичный половой признак голубого цвета борется с первичным признаком розового оттенка. А-ха, ха, ха! Гарсиа борется с Сафо! Изображения переходят в стихотворные слова. Но я! Я не могу уловить ход их борьбы, очень быстро происходят взаимные выпады и обмены ударами, я не успеваю. И поэтому не получается у меня эта вот картина…
       Гала. Тише, кориньо, тише… Сейчас все пройдет, кориньо. Попробуй просто их объединить, эти половинки, даленок. Пусть они вместе сольются и составят единое целое, но это целое пусть будет только для тебя, кориньо, и только твое, мой даленок! Ты его создатель. Ведь Дали всегда создатель нового! Да? Дали должен объединить этот разбушевавшийся и раскалывающийся мир! Объединить своим искусством все расколотое надвое…
       Дали (успокаивается). Оле, Гала, оле! Ты… ты предлагаешь искусством объединить полы? Создать единополого? Бен?
       Гала. Быть может, мой даленок… Но знаю точно, что это будет самое счастливое существо, кориньо. Оно будет лишено неполноценных противоречий, свойственных и мужчине, и женщине. Мужское и женское начала в нем дополнят друг друга, борьбы плоти не будет. Не будет этой удушающей зависти полов… Вспомни, как в диалогах у Платона есть праистория, рассказ о тех временах, когда на земле жили однополые существа. Каждое существо был и мужчиной и женщиной одновременно…
       Дали. Да, помню. У каждого было по четыре руки и ноги. Это были андрогины. Так писал Платон. А потом андрогины разделились. На мужчин и женщин. По две ноги и две руки. И разошлись по свету. И с тех пор половинки ищут друг друга. Большей частью безуспешно. Но если вдруг повезет, и две половинки найдут друг друга, то… Я вот нашел тебя, моя Гала! Ты ведь моя? Гала ведь Дали? Да?
       Гала. Бен, кориньо, безусловно, бен… Но Платон, рассказывая об андрогинах, подразумевал древние времена, времена мировой гармонии. Тогда, в том гармоничном мире, было место андрогину. А ведь ты, кориньо, тоже ищешь гармонию в своих картинах. Нет, не так! В твоих картинах копаются другие, не ты. Ты создаешь шедевры! Ты создатель, не они. А они, рассматривая полотна непонимающе, домысливают всякую ересь. Пусть! А ты… Точнее будет… что ты картинами ищешь древнюю гармонию! Да, да, так точнее… Только в нынешнем мире нет места андрогину. Нет первозданной гармонии. Она рассеялась в пространстве, растратилась впустую за тысячелетия существования человекополовинок. Картинами своими ты ищешь то, чего уже нет в нашем мире…
       Дали. Наверное, ты права… Все, все бесполезно! Я не хочу жить здесь, моя Гала! Я хочу вернуться в те времена, когда существовали андрогины! Здесь бессмысленно мое творчество! А там основа, твердая опора, постамент моему гению. Там единое искусство! Да, только там!
       Гала. Подожди, кориньо, не торопись. Мне кажется, я знаю выход. Андрогину нет места в этом мире, но… есть ведь гермафродит. Создание не столь древнее, как андрогин, но… Подумай, мой даленок, быть может, в гермафродите есть та гармония, которую ты ищешь?
       Дали. Не знаю я. Я пуст опять. Картина в тупике…
       Гала. Интересно, кориньо, вот что я вспомнила. Я в детстве всегда ловила себя на том, что частенько думала о себе в противоположенном поле. Бен, бен! И даже часто отвечала маме «я понял», вместо «я поняла». Что это?
       Дали. Андрогинный зов… Или эхо гермафродитизма? В детстве все так запутано, я тоже частенько искал в себе признаки девочки…
       Гала. Даленок, а ведь мы можем сами создать…
       Дали. Нарисовать? Кого? Когда? Сейчас? Андрогина?
       Гала. Нет, конечно. Гермафродита. Но не нарисовать…
       Дали. Можно изваять. Ты же знаешь, что, чем неопределеннее тема, тем больше мое вдохновение, и быстрее получается шедевр. Особенно если рядом моя Галючка, и она читает мне вслух на своем языке. Да, я готов начать работу над новой скульптурой. Скульптурой гермафродита.
       Гала. Нет, кориньо, ты не понял. Мы можем создать настоящего гермафродита. Создать. Живого.
       Дали. Как?
       Гала. Вот в этом дневнике есть описание древнего обряда. В нем только раз участвовал мой дед с двумя учениками. Если верить записям, то они превратили юношу в рыжеволосую девушку.
       Дали. Оле, Гала, оле! Хочу, хочу, хочу! Это более, чем простое капризное хотение! Что холсты, что скульптуры, что инсталляции? Это тьфу! Пустое! Ничто, по сравнению с шедевром жизни! Пигмалион сделал статую, Галатею, и боги оживили ее, но Пигмалион не стал равным богам. Он лишь воспользовался их благосклонностью, живой Галатеей. А Дали пойдет дальше! Гениальный Дали станет равным богам, он изменит их первоначальный замысел! С помощью Гала Дали создаст живое из живого! Переделает одно живое в другое! Гермафродит! Да здравствует единополое творение гения Гала-Дали!
       Гала. Ты правда веришь мне?
       Дали. Бен, бен, бен! Судьба свела нас странно, судьба велит мне верить тебе!
       Гала. Но, кориньо, я не уверена, что все получится так, как написано в дневнике моего деда.
       Дали. Оле, Гала, оле! Мы все равно должны попробовать! Ты сейчас открыла смысл моей работы! Смысл моего творчества! До этого даже Гарсиа не мог додуматься! Ты выше Гарсиа! Ты теперь обязана мне помочь! Гермафродит! Мы будем вместе создавать гермафродита! Оле, Гала, оле! Скорее начинаем! Так как?
       Гала. Ну, хорошо, кориньо, хорошо. Раз ты так хочешь этого (листает дневник, читает про себя). Здесь написано, что надо построить кереметь.
       Дали. Что это?
       Гала. Кереметь - это то место, где мы сможем попробовать… Домик для богов. И там нужно будет сделать…
       Дали. Кереметь… дом, куда прилетают боги… боги-птицы… Бен, бен, бен! Мы построим дом для богов! Вот, вот. Галючка! Я уже делаю эскизы.
       Дали начинает работать.
       Занавес.
      
       Картина четвертая
       Клиника доктора Тригента.
       За столом сидят доктор Тригент и Гала.
      
       Гала. Бен, доктор, он совсем не агрессивный. Он вообще неспособен причинить кому-либо боль. Вы бы видели, как он каждое утро уговаривает своих канареек запеть. И как он плакал, когда у любимого кенаря завелись кожные клещики… Ах, как Дали аккуратно собирает виноградных улиток! Так нежно, ласково. Аккуратно, чтобы не повредить раковинку, что-то шепчет им по-каталонски… Нет, нет, такой человек не может быть агрессивным.
       Тригент. Да? А как долго длятся приступы?
       Гала. От нескольких часов до нескольких недель... Если приступ долгий, то все вокруг бывает завалено незаконченными работами. Он бросает одну работу, начинает другую, потом возвращается к первой, снова бросает, снова начинает, и так много-много раз. Заказы остаются невыполненными. Кредиторы грозят востребовать неустойки… Вот недавно он бросил все в студии, выбежал в сад и начал собирать мусор, крича: «Все прах, все прах! Бог сотворил первого человека из праха! Из мусора! А Христос богочеловек! И сын Бога! Значит, он больше, чем все остальные люди, состоит из мусора! Я тоже создатель! И у меня тоже должен быть сын из мусора!» А потом три дня строил гигантскую фигуру на земле. Из остатков лодок, каких-то деревяшек, проволоки, камней, банок, бумажек. Из всего, что находил на берегу… Да вот это, я сфотографировала. Посмотрите. Он назвал фигуру «Поверженный Христос».
       Тригент. Любопытно. Весьма любопытно. Вот и терновый венец, и худые ребра, и лицо. Реалистично очень.
       Гала. Конечно, конечно, он очень талантлив. Поверьте мне. Но ведь эту фигуру никому не продашь! Так и распласталась у нас в саду. Бесполезное творение. А в мастерской в это время пылился заказ на несколько десятков тысяч песет…
       Тригент. А? Любопытно… Творческие провалы, периоды депрессий, всплески экзальтации и работоспособности… А скажите, вы ведь были у Зигмунда? Чем закончилась консультация?
       Гала. Бен, мы посетили его в Лондоне. Он даже подарил доктору Фрейду одну из своих картин.
       Тригент. И что?
       Гала. И ничего…Также, как вы сейчас, доктор Фрейд долго разглядывал ту картину, а потом сказал: «Любопытно, очень любопытно». Правда, во время встречи мне показалось, что…
       Тригент. Так что же?
       Гала. Что доктору Фрейду самому был нужен врач. Он выглядел очень-очень плохо.
       Тригент. Ах, да! Он ведь обнаружил у себя рак. На щеке. Примерно в то время, когда вы были у него. Возможно, что Зигмунд был больше поглощен своей болезнью, чем странными поступками и психикой экстравагантного пациента-художника. Неуправляемого… Анализ не был проведен по технической причине - смертельной болезни управляющего душевными переживаниями. Да, Зигмунд был велик! Но… Что ж, и доктора тоже смертны! Не всегда врач может исцелиться сам.
       Гала. Они долго беседовали. Дали и Фрейд. Художник и доктор. Я ждала за дверями, пила английский чай с жасмином. И надеялась.
       Тригент. Кх-х, кх-х… На что? Не на то ли, что великий психоаналитик даст Вам алгоритм управления художественным гением? Кнопку включения-выключения? Напрасно. Такого в психиатрии не бывает.
       Гала. Да нет же, нет, доктор Тригент! Дали всегда очень хочет работать, но в эти периоды он не продуктивен. Его работа - безумие, и в безумстве вся его работа. Но слишком часто происходит какой-то сбой, и работа становится несовместимой с безумством… Я хочу в первую очередь помочь самому Дали. Пусть безумны работы, пусть. Но безумие не должно душить в нем художника. Должен быть статус-кво. Равновесие. Точка баланса.
       Тригент. И что же? Что великий Зигмунд? Помог в поисках точки баланса?
       Гала. Когда Дали вернулся от него, то сказал, что остался очень доволен состоявшейся беседой. Был спокоен и нежен. Мне показалось, что что-то стало налаживаться в мире Дали. А доктор Фрейд при прощании просил меня обязательно зайти к нему через месяц. Он хотел подумать над этим случаем. У меня появилась надежда. Но… Но вскоре мы уехали в Америку. Надолго…
       Тригент. А через несколько месяцев Зигмунда не стало. Мир праху его!
       Гала. Бен. Фрейд не помог Дали. А каков вердикт Тригента? Ваш рецепт, доктор?
       Тригент. Кх-х, кх-х… Рецепт… А нужно ли ему лекарство? Лекарство прописывают от болезни. Но болен ли Дали? А? Вы совершенно правильно сказали, что безумство - это его работа. А лечить от работы я не умею.
       Гала. Бен, бен, доктор… Я понимаю. Ведь если бы не было этой болезни, то не было бы и самого Дали. Не было бы картин, скульптур, инсталляций.
       Тригент. Тогда, дорогая моя, собственно говоря, чего же Вы от меня хотели, когда решили придти сюда? Вы же сами прекрасно справлялись, справляетесь и будете справляться с его, так называемой, болезнью. Или работой? Более того, эта «болезнь» в кавычках полезна для Вас, именно как работа художника.
       Гала. Бен, но… Вы правы лишь тогда, когда говорите в прошедшем времени. Но не в настоящем, и тем более будущем… Справлялась, доктор, справлялась. Раньше было легче. То ли я была моложе и сильнее, то ли болезнь Дали прогрессирует, но только теперь мне все труднее и труднее находить нужные слова, чтобы приводить его чувства в порядок. Период его восстановления, то есть приход в состояние работоспособности, с каждым разом становится все длиннее и длиннее. Не знаю…
       Тригент. Ну, во-первых, я специалист по групповому психоанализу. А вам скорее нужен доктор, занимающийся индивидуально с пациентом. Ваш, ах, простите, нет, не ваш случай, а Дали, конечно же, Дали! Случай Дали уникален. Хотя и очень интересен своей уникальностью. А во-вторых, мне кажется…
       Гала. Доктор, я готова заплатить любую сумму.
       Тригент. Да? Но в данный период времени я прекратил заниматься частной практикой.
       Гала. Почему?
       Тригент. Мне нужно время для завершения одной работы. Я решил заняться теоретическими проблемами. Закончив практиковать, я освободил себе время, чтобы решить один интереснейший теоретический аспект психиатрии. И это вторая причина, чтобы отказать вам.
       Гала. Доктор, я очень хорошо заплачу.
       Тригент. Да? Но я уже включился в решение вопроса о психологическом портрете личности, испытывающей тягу к перемене биологического пола. Подобрана научная периодика, собраны клинические примеры, почти готов анализ, осталось только сесть и перенести мысли на бумагу, но, увы, не хватает времени.
       Гала. Бен… А можно ли мне подробней узнать чем вы будете заниматься?
       Тригент. Извольте, если интересно. Кх-х, кх-х, итак… В каждом из нас есть признаки другого пола. В ком-то больше, в ком-то меньше. Кто-то больше ощущает эти признаки, кто-то меньше… Современная хирургия уже достигла того уровня, когда вполне может переделать внешние признаки пола на противоположенные. Кх-х, кх-х, вы понимаете, о чем я… Итак, серия хирургических операций, гормональная терапия, завершающее вмешательство скальпеля - и вот уже неполноценная женщина превращается в почти полноценного мужчину. Поверьте, сейчас проблем с переменой пола нет. Но только физического пола. А остается та область, где скальпель бессилен. И эта область огромна и непознана. Сплошные вопросы, на которые пока отсутствуют ответы. Кх-х, кх-х… Меняется ли личность? Кто мыслит в новом мужчине? Женщина? Или нет? Что первично для сферы чувств и мыслей? Физическое тело или нечто иное? Психологическая казуистика. Конфликт тела и психики. Бунт личности женщины в теле мужчины. И, возможно, наоборот…
       Гала. Бен, доктор. Я понимаю. Но хочется крикнуть: «Остановитесь, доктор!» Вы ищете не то! Конфликт может быть тогда, когда происходит насилие. Изменение физического тела всегда насилие. Вот отсюда и проблема. Надо просто найти гармонию воссоединения полов. Единение без насилия.
       Тригент. Андрогин? Вы имели в виду андрогина? Но, позвольте… Кх-х, кх-х. Вы крайне самоуверенны. Крайне. Почему?
       Гала. Позвольте, я попробую объяснить. Дело в том, что большинство приступов у Дали связаны с тем, что он безуспешно пытается найти свой новый пол. Именно найти, вернее, создать в поиске, а не поменять. Может быть, доктор, в Вашей практике таких случаев очень много, может быть, это не ново для Вас… Но Дали… Он другой. Я чувствую это.
       Тригент. Чем же это другой? В психиатрии есть законы, и пока все, что вы говорили, укладывается в эти законы. Но другой Дали? Не понимаю.
       Гала. Сейчас, сейчас, попробую объяснить… В один из наших с ним разговоров, когда я почувствовала, что приступ близок, я постаралась переменить тему разговора, стала рассказывать о сочетании полов. О гармоничном сочетании в одном организме двух полов. Дали очень заинтересовала эта тема. А я… Я тогда поняла, что он ищет, ищет другой пол…
       Тригент. Как же это? Интересно… Ни мужской, ни женский гендер его не устраивают?
       Гала. Бен! Доктор, он считает настолько гениальным себя, что рамки двуполости тяготят его. Он считает, что его исключительность позволит ему создать совершенно необычный третий пол.
       Тригент. Кх-х, кх-х, любопытно, очень любопытно.
       Гала. Доктор, он последние два месяца работает только над одной скульптурой. Он забыл об остальных заказах. И скульптура называется «Гермафродит».
       Тригент. Да, но гермафродит совсем не андрогин. Гермафродит лишь внешнее сочетание полов, а андрогин…
       Гала. Да знает он, знает! Просто по его теории, гермафродит есть первая стадия на пути к андрогину… А я, я предложила ему способ, как создать живого, настоящего андрогина.
       Тригент. Кх-х, кх-х, и как же?
       Гала. Дали надо дать возможность самому создать своего андрогина с помощью древней магии…
       Тригент. Но Вы шутите! Кес ке се? Я, в конце концов, занимаюсь наукой, а не шарлатанством!
       Гала. Бен, доктор. А в театр Вы ходите?
       Тригент. Конечно. Но причем здесь театр? Нонсенс!
       Гала. Так отнеситесь к тому, что я предлагаю, как к театральному представлению! В театре часто мужчина играет женщину, и наоборот. Так почему же не сделать представление о переделке мужчины в женщину? Спектакль-мистификация специально для Дали. Спектакль для одного зрителя. Но, по крайней мере, это должен быть спектакль очень похожий на реальность, практически не отличимый от реальности… А Дали очень верит мне. Очень. Он называет меня своей музой.
       Тригент. Любопытно. Вы предлагаете лечение с помощью реализации грез? Любопытно… Групповая реализация грез. Моя специализация - работа с группой больных. Я врач, излечивающий в коллективе. Вы же, в сущности, предлагаете групповое воздействие врачей на индивидуальность…
       Гала. Бен, доктор, теперь Вы правильно поняли меня! Бен, доктор. Направление лечения: группа здоровых воздействует на одного больного художника! Способ лечения: группа здоровых создает спекталь-инсталляцию, воздействующий на психику пациента! Я знаю, чего не хватает Дали. Я знаю, как дать ему то, что подарит ему спокойствие. Это лечение не извне, а изнутри, на основе того, во что Дали верит, того, что неразрывно связано с его творческим миром. На основе реализации его творческих поисков в живом объекте…
       Тригент. Овеществление чувств? Любопытно… Должен отдать Вам должное, уважаемая Гала, Вы умеете убеждать. Кх-х, кх-х, однако чем я могу быть полезен в этой странной инсталляции?
       Гала. Некоторые называют меня ведьмой убеждения…
       Тригент. Но, все-таки, какова моя роль в этом спектакле? Я дипломированный врач, а не конферансье из цирка.
       Гала. О, Ваша роль значительна! Дело в том, что одна часть Дали истово верит в мистику, а другая благоговеет перед силой науки.
       Тригент. Кх-х, кх-х… Я так понимаю, за мистическую составляющую будете отвечать Вы, а за науку - я?
       Гала. Бен, доктор! Бен! Вместе мы сможем склеить расколотый мир Дали. Наука и мистика - вот составляющие клея для психики Дали. И только вместе мы сможем склеить его мир. А еще Вы будете главным декоратором инсталляции перепечения мужчины в женщину. Но декорации должны быть неотличимы от реальности. Иначе не стоит и начинать. А у вас есть степень доктора хирургии, и Дали знает об этом… Скажите, доктор, сейчас в Вашей клинике есть пациенты, желающие поменять пол с мужского на женский?
       Тригент. Да, я ждал этого вопроса с начала нашей беседы. Мне казалось, что Вы хотите устроить Дали к нам в клинику. И, если бы Вы задали его сразу, то получили бы отрицательный ответ. Но теперь, после всего того, что Вы мне рассказали… Мы почти со всеми распрощались в связи с прекращением работ по этой тематике. Остался лишь Алан. Ему некуда уходить…
       Гала. А можно ли мне познакомиться с ним?
       Тригент. Кх-х, кх-х… Здесь? Сейчас? Впрочем… В общем-то, ничего предосудительного в этом я не вижу. Я сам с ним давно не беседовал. Мне будет интересно понаблюдать за его сегодняшним статусом. Декоратор, говорите? Доктор декоратор?
       Тригент звонит по телефону.
       Тригент. Это говорит деко… Ах, нет, нет (улыбается и грозит пальцем Гала). Луиза, говорит доторре Тригент. Да, да, это шеф. Пожалуйста, приведите ко мне пациента из шестой палаты. Да, да, я в своем кабинете. Пусть войдет один. Без санитара. (Обращается к Гала). Алан родом с Филиппин. Никаких документов нет. Утверждает, что мать у него филиппинка, а отец русский.
       Гала. Русский? Россия страна очень большая. А из какого места в России?
       Тригент. Боюсь, что он этого не знает.
       Гала. А как он попал к вам в клинику?
       Тригент. Я привез его сюда из Амстердама. Был на конгрессе по альтернативной психиатрии. Алан же танцевал в местных барах. Пользовался успехом. Где-то у меня даже афиша сохранилась… (Роется в столе).
       Гала. Не надо, доктор. Не хочу портить первого впечатления от встречи.
       Тригент. Хорошо. Однажды вечером Алан пришел ко мне в гостиницу. Принес все свои сбережения, вывалил купюры на пол у порога и попросил помочь поменять пол. Умолял, плакал и грозил самоубийством. А я как раз набирал группу пациентов с суицидальными наклонностями. Ну, я и согласился. Здесь, в клинике, его обследовали, здоров.
       Входит Алан.
       Тригент. Здравствуй Алан!
       Гала. Макем чебер!
       Тригент. Что Вы сказали!
       Гала. Простите, доктор! Я сказала «какой красивый». К тому же рыженький.
       Тригент. А-аа, понятно. Он называет себя глубоким блондином, но не рыжим. Алан, почему ты молчишь?
       Алан. Доктор, Вы меня обманули. Я плачу ночами.
       Тригент. Но в чем же, Алан?
       Алан. Я дама, молодая дама. Я Алинда, доктор, не Алан. Дурацкий паспорт! Он все врет! Доктор, я дама! Но я уже начала увядать. Доктор, утром я увидела, что у меня появились растяжки на бедрах. Вот здесь и здесь. Кошмар! Эти растяжки делают мое чужое тело еще более чужим. А еще морщинки. Даже на верхней губе есть! Вот, видите? Доктор, Вы же обещали мне исправить ошибку! И что же? Я жду и жду, и по ночам подушка мокра от слез… (Закрывает лицо руками).
       Гала. Алан, Вашим терзаниям пришел конец. Давайте, я объясню Вам суть дела, по которому я здесь.
       Тригент. Но, если Алан согласится, то пусть подпишет все необходимые юридические бумаги. Я не хочу иметь неприятности с полицией.
       Гала. Бен, доктор. Он все равно не будет ничего помнить. Жизнь начнется сначала. А подписи на бумагах будут из предыдущей жизни.
       Алан. Если вы про меня, милая дама, то я не он. Алинда я. Я так же, как и вы, дама. Впрочем, в ваших глазах… В глазах есть… Они не такие, как у доктора. У вас сверкают кристаллики, а у доктора в зрачках какие-то цветные нитки. Макраме. И синеватые искорки… А искорки, словно блестки светлые, рассыпаются невидимыми фейерверками. И я один вижу эти небесные радужные цветы. Как? Как вы сказали? Сначала? Жизнь сначала - это интересно.
       Гала. Бен, Алинда. Как вы похожи! Вы найдете с Дали общий язык. Доверьтесь мне и послушайте.
       Занавес.
      
      
       Картина пятая
      
       Порт Льигат.
       Внутренний двор дома Гала и Дали.
        На сцене голубятня. По сцене прохаживается Артуро.
      
       Артуро. Вот выстроили неизвестно что. И ведь кучу денег вложили! Рогатины в разные стороны торчат. А зачем? Зачем голубятня с рогатинами? Хозяйка говорит, мол, отпугивать демонов. Какие здесь у нас демоны? Вон, рядом горшки пустые в стены вмазали. Горлышками наружу. Так теперь, когда осенью трамантино начнется, такой гул будет в этих горшках. Вот это будут демоны, так демоны! Не пойму, то ли рогатинами отпугивают, то ли горшками приманивают? Демонов-то этих… А хозяйка говорит, что все это для хозяина. Оно, конечно, хозяин птиц очень любит. Но по мне уж лучше с канарейками возиться, как раньше. Они хоть поют славно. И гадят меньше. А голуби еще и булькают. Есть хотят, булькают, поклюют зерна, опять булькают. Тьфу! Вот и остановились бы на канарейках, а то голубей каких-то завезли хохлатых. Ну, точно демоны! Перья, как рожки торчат. А один, страсти Господни! Никогда такого не видел! Одна своя голова с клювом, а на шее еще нарост с перьями болтается. Ну, точно двухголовый! Того и гляди глаз красный откроется и зубы покажет! Демоны, демоны… И ведь не пересаживают в голубятню. Всех в клетках держат. А я корми их по утрам, чисти. Воняют, тьфу на них! Все хозяйка, затейница.
       Входит Лидия.
       Лидия. Ха! Артуро! Все бродишь здесь и брюзжишь?
       Артуро. А ты чего пришла? Дел, что ли, по дому мало?
       Лидия. Лидия переделала все. Чисто, убрано. И даже в комнате Гала, круглой, где иконка ее любимая. Каз-занской называется. Лидия, глядя на нее, даже покрестилась. Вот только в прихожей чучело медведя Лидия не смогла почистить. Белый такой, оскалился…
       Артуро. Вот, а деньги-то за уборку всего дома получаешь. А как за медведем ухаживать, так за мной приходишь. А ну как откажусь? Что делать будешь? Шифрами своими газетными зверя заговаривать? Ха-ха-ха!
       Лидия. Ха! Артуро, а Лидия знает, почему ты такой недобрый. Артуро-то в голубятню не пускают. А Лидия там была. Вот Артуро и обидно. Туда, кроме молодого Дали, только женщинам можно заходить. Так Гала сказала.
       Артуро. А раз была там, то скажи, зачем эта голубятня такая несуразная? Внизу широкая, а вверх узкая?
       Лидия. Ха! Так это, чтобы воздух снизу вверх сильнее шел. Чтобы лучше горело. Там внутри барр-бек-кью стоит. Так молодой Дали сказал. Вроде жаровни. Да. Чтобы огонь горел лучше. А по стенам сиденья для людей. Лидия видела.
       Артуро. Что ты болтаешь? Где ж это видано, чтобы в голубятне жаровню делали?
       Лидия. Да, да, жаровня там большая. Впору человеку на ней разместиться, если, конечно, ноги поджать. Видела, Лидия видела.
       Артуро. Неужели? Что же они там жарить будут? Голубей, что ли, палить?
       Лидия. Ха! Артуро шутит, Лидия понимает… Артуро, если белого медведя в прихожей почистишь, то Лидия тебе секрет откроет про эту голубятню. А?
       Артуро. Опять в газете вычитала? Знаем, откуда все твои секреты.
       Лидия. Нет, Лидия вчера разговор хозяина с хозяйкой слышала. Ха! Лидия умеет точно понимать тайный смысл слов.
       Артуро. Говори, шпионка.
       Лидия. Ха! А медведь? Лидия его очень боится.
       Артуро. Почищу после обеда.
       Лидия. Ха! Это для Артуро вот это голубятня, а Дали с Гала ее кер-емм-еть называют. Это храм их. Молельное место такое.
       Артуро. Храм? Молитвы? Какой же это веры? Хозяйка вроде в младенца Джесуса верит, и богоматерь уважает, а хозяин, тот деву Монсеррат нашу с детства почитает. И все одно - оба христиане.
       Лидия. Ха! Гала-то твоя двоеверка оказалась. Одной ногой в нашу веру ступила, а другой в своей, старой, русской, особенной, осталась. И богоматерь чтит, и своих богов не забывает. Лидия думает, может, они все русские такие? Гала говорит, что ее боги древней, чем Господь наш, Джесус. Как бы ее боги дедами и бабками Джесусу приходятся. Ха! Инквизиции на нее нет…
       Артуро. Ты говори, но не заговаривайся! Тебе наши хозяева работу предоставили, зарплату платят. А ты болтай поменьше. Со мной-то можешь, я против хозяев никогда слова не молвлю, а с другим ни-ни болтать об этом.
       Лидия. Ха! Лидия не только понимает тайны, но и умеет их хранить. Лидия не подведет… Но керр-емм-еть эта точно для служения древним русским богам построена. Колокол там внутри еще висит сбоку. Лидия видела. Не голубятня совсем. Лидия знает.
       Артуро. А жаровня-то, зачем внутри?
       Лидия. (Шепотом). Перепекать они будут там.
       Артуро. Что? Не слышу.
       Лидия. Перепекать они человека будут. Ну, не они сами, а боги их. Сначала богов этих древних призовут, а потом с их помощью из одного человека другого будут делать. Лидия слышала.
       Артуро. Как это?
       Лидия. Ха! А ты видал, как молодой Дали из глины зверушек лепит? Берет глину, земля землей, мочит ее, мнет, мнет, а потом, глядь, уже жираф или носорог. И молодой Дали их еще в печи запекает. А Гала потом зверушек раскрашивает. Лидия знает, что с человеком они хотят также сделать.
       Артуро. Как также? Вылепить, что ли? Человек-то не глина. Он из мяса и костей.
       Лидия. Ха! У Гала есть тетрадка, так там написано, как глину для человека получить.
       Артуро. Как же?
       Лидия. (Шепотом). Из человека.
       Артуро. Что?
       Лидия. Ха! Гала читала вслух, а Лидия слышала, что в нового человека жизнь вдохнуть могут только боги. Простым людям, дозволено лишь переделать человека. Только если боги помогут. В тетрадке написано, что надо сначала человека обратно в глину возвратить, а потом из этой же глины нового вылепить.
       Артуро. Ну, Лидия, ты совсем с ума подвинулась! Вон у хозяина изваяние стоит в мастерской. Но неживое, холодное. Этот, как его? Немецкое имя такое… Вспомнил! Герман Фродит называется. Тоже из глины. А настоящий человек-то не изваяние, любой дышит, сердце бьется, теплый, ходит.
       Лидия. Ха! Вот древние боги Гала и должны помочь. Чтоб ожил. Для этого и молельную им построили. Керр-емм-еть. Вон она. Не голубятня. Лидия поняла, что сначала они хотят, чтобы боги эту особенную глину помогли сделать, потом молодой Дали вылепит из нее другого человека, а потом уж Гала опять богов своих попросит помочь ей заново перепечь его. Для этого там барбекью и сделали. Ха! Как пирог! Будет теплый и дышать!
       Артуро. Да? Но из кого же они глину человеческую получат? Неужели из самой хозяйки? Или хозяина?
       Лидия. Ха! Нет, молодой Дали ей очень нужен, Сальвадорчика нельзя трогать, русская сначала хочет потренироваться на другом. Она хочет познакомить молодого Дали со всеми своими богами, перепечь одного из своих мачо, а потом уже самой перепечься. Лидия-то поняла, Лидию не обманешь, Гала все это затеяла, чтобы омолодиться. Красоту вернуть.
       Артуро. Да, хозяйка сильно переживает, что молодость уходит. Ты права.
       Лидия. Ха! И Лидия тоже хотела бы стать моложе. Тогда Эжени бы к ней вернулся. Милый Эжени! Почему ты в Барселоне так долго, а твоя Лидия здесь одна?
       Артуро. Ну, вот! Опять песню про своего Эжени запела. Сходи-ка лучше в Кадакес, купи свежую газету.
       Лидия. Ха! И то верно. Лидия давно не читала вещих слов Эжени. Артуро ведь обещал Лидии? Про медведя?
       Артуро. Да, да, сделаю. Иди.
       Лидия уходит.
       Артуро. Надоела эта Лидия. Наплела неизвестно что. Все бла-бла-бла… Совсем рехнулась со своим Эжени. Болтала, болтала здесь. Все бла-бла-бла… Хотя, кто его знает? Может, и есть что-то в ее болтовне? Ведь вправду голубятня какая-то странная…
       Входит Гала.
       Гала. Артуро! У нас гости. Приехали доктор Тригент и Алан. Не мог бы ты подмести дорожку к голубятне?
       Артуро. Конечно, хозяйка. Прямо сейчас?
       Гала. Бен, Артуро. И побыстрее, нам очень скоро голубятня понадобится.
       Гала уходит.
       Артуро берет метлу и начинает подметать.
       Артуро. «Бен, бен, бен» - только от нее и слышишь. «Бен, Артуро» - туда, «бен, Артуро» - сюда, а Артуро бегает, бегает, бегает, хоть и устал, ноги еле от земли отрывает… А мусора-то действительно много. Вон веточки, листики. Ветром нанесло. А это что? (Наклоняется). Бабочки… Мертвые бабочки. А крылышки у всех обгорелые. И чем ближе к голубятне, тем их больше. Откуда? (Метет). А доктора-то этого я знаю. Он приезжал уже сюда, когда у хозяина рука начала трястись сильно. Болел хозяин сильно, работать не мог, и хозяйка тогда доктора Тригента пригласила помочь. Шляпа у него еще коричневая с атласной лентой и трость с белым набалдашником. Он тогда хозяину посоветовал тоже трость особую с рогатиной сверху сделать. Чтобы на рогатине рука отдыхала. Сказал, что рука трясется от чрезмерной работы. От нервного перенапряжения. Хороший доктор… Что ж, помогла трость-то. Из красного дерева сделали, а рогатину золотую. Теперь хозяин с ней не расстается. И в мастерской, и на прогулках всегда с ней… А что за Алан? Новый друг, что ли, хозяйкин? Ох, сколько их здесь перебывало! Друзей этих, молодых! А хозяин спокойно к ним всем относится. Здоровается, за столом все вместе сидят, беседы ведут. Когда в бассейне купаются, хозяин за ними с подушек наблюдает. Только недолго они все здесь задерживаются…
       Останавливается перед входом в голубятню.
       Рассматривает ее.
       Артуро. Заперто. А то бы сейчас вошел и враз проверил, врет Лидия или нет? Смотри-ка, над входом череп. Вроде коровий, но без рогов. Или какого другого диковинного зверя? Хозяин на это дело мастер. Сделает так, что с разных сторон разное видишь. Ну-ка, а вот так? Все равно череп в треугольнике. А сверху женщина сделана. Или девушка? Молодая. Наверное, девушка. Или юноша? Не поймешь… А я-то до этого не замечал. Красиво. Волосы тоже из камня, а будто развеваются под ветром. Ангел, наверное, серафим. Летит… А зачем, спрашивается, на голубятне такое изваяние? Может, права Лидия-то? Может, молельня это, а не голубятня? Тогда, конечно, такой ангел здесь нужен. Он с богами помогает общаться. А череп внизу, значит, демон побежден. Что там про древних богов Лидии Гала говорила? Нет, нет. Все же знают, что Лидия не в себе. Болтает все без смысла. Бла-бла-бла… Совсем со своим Эжени с ума сошла. Вон, недавно вырезала из журнала фото, пошла к хозяину, и попросила нарисовать портрет. Хозяин-то тогда не в духе был, обедал, взял с тарелки вареного осьминога, к листку приложил, прижал, и, раз-раз, черканул что-то там, потом отдал Лидии, держи, мол, свой портрет. Она довольная рисунок домой принесла, над кроватью повесила, а сыновьям своим сказала, что портрет очень похож на Эжени. Сыновья-то потом всем рассказали, что на листке том лицо не поймешь кого. Мужчина или женщина? Кляксы и потеки от масла везде. Вот вместо волос там понятно что - отпечатки щупалец с присосками…
       Входят четыре фигуры в маскарадных костюмах.
       Проходят мимо Артуро,
       одна из фигур отпирает дверь, и фигуры входят в голубятню.
       Дверь закрывается.
       Артуро. Опять карнавал затеяли. Не могут ни дня без какого-нибудь праздника. Переоденутся и вышагивают. А я-то хозяина и хозяйку по походке в любом костюме узнаю. Первая была хозяйка, вторым шел хозяин. Последний, повыше, это доктор, он хромает без тросточки. А между ними этот новенький, который Алан. Так, наверное.
       Из голубятни идет дым и раздаются звуки колокола.
       Артуро. А ведь внутри и вправду есть очаг. Дым из всех щелей валит. Лидия-то права! Неужели…
       Голос Дали. Оле, Галадрина, оле! Начинай же скорее! Оле, Гала, оле! Включай же наконец свое молекулярное сито!
       Голос Тригента. Господа, я готов!
       Голос Гала. Остэ Инмаре, Кылдысине, Куазе! Остэ Инмаре, Кылдысине, Куазе! Остэ Инмаре, Кылдысине, Куазе! Инмар кылдэм кэ… Кылдись Син… Корка бугыли-папа пырез ке: та бугыли-папа кулэм муртлэн лулыз…
       Голос Алана. А-а-аа! Боль, какая боль!
       Голос Тригента. Господа, но это же не… Что это?
       Артуро. Пресвятая дева Монсеррат! Что же это они там затеяли? (Отмахивается руками). Кыш, кыш! И откуда эти бабочки опять налетели?
       Занавес.
      
      
       Картина шестая
       Порт Льигат.
       Мастерская Дали.
        На сцене два мольберта.
       У одного сидит Алинда.
      
       Алинда (поет). Только следуй за мной
       В этот пластик времен.
       Я готова давно
       Бить ключом твоих грез.
       Не иди на закат,
       Не стремись на рассвет.
       Рощу знаю лишь я,
       Где безликий наш Бог
       Спрятал стрелы любви.
       Где же тело мое? Там и оно.
       Средь осенних ветвей,
       В бликах спящего льда,
       Все в крови и меду…
       Только следуй за мной
       В этот пластик времен.
       Там, где стрелы любви,
       В роще тело мое,
       Средь осенних ветвей,
       В бликах спящего льда,
       Все в крови и меду…
       Входят Гала и Дали. Слушают.
       Гала. Какой низкий голос! Мужское начало из нее выплескивается тембром.
       Дали. Но тело! Посмотри, Галючка! Тело совершенно своей женской красотой. Кто бы знал, что это мужчина!
       Гала. Уже нет. Не мужчина. А тело? Бен, тело удалось. Но сможем ли мы повторить?
       Дали. Оле, Гала, оле! Да, у нас не получилось повторить с тобой, что удалось с ним! Но это ничего не значит! Ведь одно превращение уже состоялось. Вот есть она! И она прекрасна! Посмотри на нее, Галадрина! Кипарис в тумане! Это же квинтэссенция красоты! Но ведь еще и слова хороши! И мотив! Послушай!
       Гала. Хм-м! Слова? Кориньо, я думаю, эти тексты неплохи для напевов, но, если их записать, то получится не очень. Ритм рваный, с рифмой плохо. Все держится на чувстве. Переизбытке чувства.
       Дали. Но, Галючка! Фу!
       Гала. Она же не только ничего не помнит, но и не понимает, что поет! И, наверное, никогда не будет понимать.
       Дали. А я всю жизнь пишу гениальные картины только потому, что не понимаю того, что пишу. Значит, она такая же, как я! И, следовательно, в ней плещется мое искусство. Она - это живое доказательство гениальности Дали!
       Алинда (поет).
       Я твой замкнутый путь,
       Путь на север, где в сон
       Желтой точкой манит
       Сфинкса тело и зрак, и там
       Горизонт поломал ориент.
       И пустыней во мне
       Запад жжет и калит
       Изнутри без жары.
       Но я знаю, где прячут
       Сердце льда и огня.
       Ты иди след за мной,
       Пламя снега растает в пути,
       И останется мед,
       И смешается кровь…
       Я твой замкнутый путь,
       Горизонт поломал ориент.
       Там, где стрелы любви,
       В роще тело мое.
       Средь осенних ветвей,
       В бликах спящего льда,
       Все в крови и меду…
       Алинда замечает Гала и Дали.
       Алинда. Атай! Мамо! Я вас не заметила.
       Дали. Аля, о чем ты сейчас пела? Мед, кровь…
       Алинда. Я не знаю. Слова сами подставляются на мелодию. А мелодия, тоже сама появляется, я ее чувствую вот здесь (показывает на грудь). Она будит меня, приходит сама по утрам, и растекается по телу, и песня сама начинается. И мне становится очень хорошо, когда я начинаю петь или танцевать… Атай, а ты сегодня будешь меня учить рисовать? Я хочу.
       Дали. Конечно, Аля. Мы будем рисовать кровь и мед. Твой мед и мою кровь. Я вижу твою музыку.
       Гала. Кориньо, подожди. Вы будете рисовать, конечно, но попозже. Доктор Тригент перед отъездом просил задать Алинде несколько вопросов. И сообщить ему ответы. Это важно.
       Алинда. Мамо, но я хочу рисовать! И я не люблю этого доктора! Он злой.
       Дали. Аля, ты должна слушаться мамо. Мамо для нас все: хлеб, вода, вино, картины и песни.
       Алинда. И мед?
       Дали. Конечно. И мед тоже… Без мамо не было бы ни тебя, ни меня. Такого, каков я есть. Такой, какая ты есть… Пожалуйста, делай так, как просит наша Галючка. Я подожду.
       Алинда. Тогда хорошо, атай.
       Дали отходит к мольбертам.
       Гала. Я буду записывать твои ответы на этот магнитофон. Ты готова?
       Алинда. Да.
       Гала. Алинда, отгадай загадку. Было трое: первый ни разу не рождался и единожды умер, второй единожды родился и ни разу не умер, третий единожды родился и дважды умер.
       Алинда. Первый созвучен земле, второй - Богу, третий - нищему...
       Гала. А кто твой Бог?
       Алинда. Инмар.
       Гала. Он один?
       Алинда. Один? Нет. Их трое. Есть еще Куаз и Кылдысин. Но они вместе с Инмаром, в нем внутри…
       Гала. Откуда ты это знаешь?
       Алинда. Так было, так будет…
       Гала. Ты знаешь человека по имени Алан?
       Алинда. Я знаю атая, мамо, Артуро и Лидию. Алана я не знаю. Но это красивое имя. И еще, когда ты говоришь «Алан», внутри меня начинает шевелиться боль. Там, под сердцем, становится больно.
       Гала. Бен, Алинда.
       Дали (быстро подходит к Гале и Алинде). Галючка, какой Алан? К чему эти вопросы? Схоластика гримасничает в каждом вопросе. Ложь, ужимки лживые науки! Тригент должен быть забыт, Алана нет давно! Нет так же, как нет и моего умершего брата! Нет Вагнера, Гарсиа, Поля нет давно. Алан же призрачный братишка нашей Али. Единый с ней, и пуповиной свитый, но секретный! Очень секретный! Гораздо секретней, чем наша общая ДНК! Тайной он был, тайно ушел из нашей общей памяти. Твоей, моей, ее! Ушел, скрылся за волосатым занавесом! И носорожий рог, и череп с бивнями слона - замки, запоры, все враз захлопнулись за ним. Ха, ха, ха!
       Алинда. Ура! Мне нравится! Атай, давай смеяться вместе! Ха, ха, ха!
       Гала. Опять. Как я устала! Я больше не могу с этим бороться! Нет сил.
       Дали (хватает магнитофон и швыряет на пол). Этот прибор… Это дрель Тригента для мозгов! Мозгодрель! Но отскрипелась уже! Вот, вот! Подавись блестящей шкуркой ленты! Катушка, где вместо ленты намотана нить молекулярная! Хрустит, ломаясь! Рвется лента! Нить ДНК! Проклятая докторская дрель! Она заунывно и тоскливо пела о нашей общей молекулярной памяти. И поделом тебе, носителю генетики воспоминаний! Ха, ха, ха! Я, я, я! Здесь есть только я один, и чуточка другого мира! Здесь нет воспоминаний! Нет Алана, брата! Поллукса нет, и Кастора в помине нет! Нет Гарсиа! Есть только гений, я - Дали, я - целый мир, и в нем есть остров красоты по имени Алинда! Все! Остальное вон из нашей жизни! Я перережу эту пуповину! А ты, ты демоническая вещь Тригента-мясника, не будешь больше никогда плевать в людей корпускулами лжи! Вон из моей вселенной! (Топчет остатки магнитофона).
       Алинда. Да, да! Я тоже хочу танцевать с атаем! Кровь, кровь, кровь! Мед, мед, мед! Как хорошо, как славно мы танцуем! (Пританцовывая, присоединяется к Дали).
       Гала. Пусто! У меня внутри все пусто… Кориньо!
       Дали. Нет. Не кориньо я тебе теперь! Я ей атай, отец. И все, и кипарис в тумане только важен для меня.
       Гала. Но, Сальвадор Дали! А я? Как я?
       Дали. Гала, Галючка, Галя! Уезжай! Оставь меня с Алиндой! Я целый замок, замок Пубол, дарю тебе! Целый замок близ Жироны! Вчера купил его я для тебя! И адвокат уже заверил все для нас. (Размахивает листами). Вот дарственная на тебя. Ты будешь им владеть одна. Себе оставил только титул. Дали теперь маркиз де Пубол.
       Гала. Ты маркиз? Как? Заранее ты знал! И был готов! Я поняла.
       Алинда. Атай, не попадаешь в ритм! Мамо, ты портишь нам рисунок танца!
       Дали (танцует). Я занят, занят, занят! Аля, Алючка, Аля!
       Гала. Бен, бен, тогда уеду я! (Обращается к Алинде). А ты, недопеченный полупол, что ревностью меня обжег, тебе дарю проклятие последней бабочки. Жди ее.
       Алинда (танцует). Мамо, что ж… Красивы бабочки и махаон, и подалирий. Я их люблю. В них жала нет, как в пчелах и шмелях.
       Гала. Да, жало есть в тебе! А некоторые не видят этого. Слепец-художник! Маркиз де Пубол! Кто ж твоя маркиза?
       Дали. Она, она, она!
       Гала. Я так и думала.
       Алинда показывает язык, продолжая танцевать.
       Дали. «Гала, Гала» созвучно так с «пока, пока». И попрощайся с белой голубятней. Там, в Пуболе, ее не будет. Только стены и закат. Слоны и Вагнер ждут тебя. Там много Вагнера в саду. Бассейн я тоже вагнеровскими масками украсил. Ха, ха, ха! Купаться будешь под взглядами бессмертного и разноцветного. Весь Вагнер мира будет твой!
       Гала. Что ж, «Полет валькирии» мне нравится. А ты, Алинда… Люби же бабочек ты, рыжий демон. Но помни: пламя в них. И берегись его! Одиг, кык, куинь. Остэ Инмаре… (Громко) Артуро! Лидия! Где кадиллак?
       Входит Лидия.
       Лидия. Госпожа! Артуро просил передать, что бак залит и фары чистые, протер, и это… мотор прогрел. Готово, в общем, все. А господин поедет?
       Гала. Нет. Еду я одна. Подушку не забудьте. И икону захватите.
       Лидия. Которую? Казанскую или Чудотворца?
       Гала. Берите обе. Бен.
       Дали. Оле, Гала, оле! Оле и ха, Гала! Оле и ха! (Продолжает танцевать с Алиндой).
       Занавес
      
      
       Картина седьмая
       Ночь. Замок Пубол. На сцене камин. Пред камином кресло.
       В кресле сидит Дали. На коленях у него тетрадь в кожаном переплете.

       Дали. Оле! Оле, Гала! Вот, что осталось от тебя. Ветхие, пожелтевшие страницы. Дневник, твой дневник. И опять, и опять я возвращаюсь к словам твоего языка... Оле, Гала! Ты ушла от меня. Ты оставила своего гения. Теперь я могу лишь читать твои слова. Слова, которые я столько раз слышал от тебя: «Остэ Инмаре, Кылдысине, Куазе…». Оле, Гала! Но почему у тебя получалось, а я не могу? Мне не хватает тебя в мастерской. Очень не хватает! Как я устал! О, как я устал! Без тебя стала сильней дрожать рука. И не у кого просить о помощи. Никто не знает секрета, кроме Гала. Нет врача для Дали, кроме Гала. Никто не понимает тайный смысл этих знаков. И я… Люди вообще мало что понимают. Необразованные люди глупы, понятие им недоступно. А образованные… Ну, что ж! Им недостает культуры чувств, чтобы понять. А ты была другой! Оле... Нет, ха! Ха, Гала! И браво, Дали! Теперь лишь я один в этом мире могу понять, почему пятьдесят чашек теплого молока, поставленные на качающийся стул, то же самое, что и пухлые ляжки Наполеона. Понимаю, но не могу писать. Я вижу иначе. Точно также видела и ты, моя Гала… Но ты, Гала, оставила меня… Я не плачу. Ты же видишь, я не плачу, нет! И я теперь всегда буду один понимать… Понятие осталось лишь во мне. Понятие и работа. Как тяжело без тебя работать, Гала! Оле и ха, Гала! Оле и ха! Но если я не могу работать, что я делаю один здесь, на этом кусочке пространства и времени? Скучаю, как одинокая глупая устрица? Они все как устрицы! Все, все вокруг! Поэтому я терпеть не могу устриц. Я другой. Однако сейчас, без тебя, моя Галючка, я постепенно становлюсь устрицей. Работа уходит от меня вместе с твоим понятием. Фу, противно! Как противно быть устрицей… Где моя скорлупа? Схлопнулись створки с твоим уходом. Как их открыть? Только ты могла это делать, Гала. Оле, Гала! Только ты смогла объединить свое понятие с моей работой. И понятие твое скрыто где-то здесь.(Листает страницы тетради). Остэ Инмаре, Кылдысине, Куазе… Инмар кылдэм кэ… Кылдись Син… Нет, нет, ничего не получается. (Пытается встать с кресла).
       Дали. Я всегда писал от ума. Я-то знаю. Но другие? Я - гений, и это давно не обсуждается. Но не всеми принято и понято… А ты сразу поняла. Оле, Гала! Тогда, в день нашей первой встречи. Тогда, в Льянере… Поняла, что гениальность моя проистекает от ума. Именно от ума. А ум мой рассеян. И люди не понимали образов рассеянного ума Дали. (Смеется). Ха, ха, ха! Вы все видите Богоматерь, как есть, а я вот вижу весы! И я рисую весы… А потом вдруг все начинают замечать эти весы, делают вид, что понимание пришло и говорят: «И вправду Богоматерь! А сначала казалось, что весы. Гениально!»… Гений? Да, гений! Но гений мой тогда, в день первой нашей встречи, рассеивался бесцельно во времени и пространстве. Я расставался со своим гением. Он торжествующе медленно уплывал от меня по средиземным волнам вдоль каменистых берегов мыса Креус. Туда, в утреннюю дымку. Туда, в насыщенную бесформенность небытия. И ничего взамен у меня не оставалось. И я не в силах был остановить его. И я был пуст, пустота тогда душила меня. И сейчас душит… (Плачет). Но, нет, я не буду плакать. Ведь я обещал тебе, Гала! Обещал не плакать, когда ты покинешь меня… И тогда, когда ты была рядом, и сейчас, когда тебя нет, я бы никогда не стал покупать ни одной своей картины. Слишком заумно. Кому это надо в жизни? Кому нужен заумный бред рассеянного ума, перенесенный на холст? Они, которые главные, говорят: «Вот корзина с хлебом. Рисуйте». И остальные, которые исполнительные, рисуют. А потом все вместе смотрят на картину, где каждая деталь отчетлива и ясна. Но это же не картина, а фотография! В фотографии всегда не хватает изменчивости формы. Фиксаж, фиксаж, фиксаж! Ха, ха, ха! Но форма застывает, каменеет, тупа, тупа! Тупа от глупой однозначности формы бытия. Но есть другие формы. И мой гений видел их. И гений Дали всегда был одновременно и главным и исполнительным. Да, да, да! И он умел находить новые формы реальности. Пусть в виде бреда. В каждой молекуле моих работ плескался бред! Молекулярный бред. И генетическая молекула бреда, молекула ДНК была общая у нас с Гала. А чего плохого в молекулярном бреде? Чего? Если все, что ты делаешь гениально, если все слилось в тугой молекулярной спирали дезоксигаладалинуклеиновой кислоты… Но тогда, в Льянере, еще не было молекулярной близости, я был в поиске комплиментарности, молекулярной комплиментарности моего бреда и внешнего мира, и гений мой не хотел надолго остаться со мной, он убегал, уплывал, улетал от меня, рассеивался, и моя гениальная ДНК без Гала стала мучительно и больно расплетаться. И я оставался молекулярно безоружен, один, пустой… И вдруг появилась ты, Гала, появилась и вернула моего уплывающего гения. Наполнила меня. Вернула, наполнила, сплела и приковала! Ха! Прометей был прикованный, и гений мой стал таким же. А ты, Гала, стала цепью для моего гения. Вместо цепей - молекула ДНК. Это прочнее… И глупые американцы начали покупать картины, ничего в них не понимая. Им только скажи что-нибудь непонятное, ну, например, «параноико-критический метод», как они сразу закричат: «Ах, как модно! Как необычно и свежо!». А ведь мода - это лишь то, что способно выйти из моды. Оле, Гала, оле! Ты сумела это понять раньше меня. Гораздо раньше меня. Как только меня увидела тогда в Льянере… А потом ты сделала молекулярное сито. И стала пропускать через него прикованного гения Дали. И дул северный ветер трамантино, а рассеянность ума проходила сквозь мелкие отверстия, концентрировалась, и в сите оставались золотые крупинки. Все больше и больше золота… И стали покупать мои работы, и мы заработали деньги. Много денег. Очень много денег… Но золото… Провал гения в пропасть, заполненную золотом. Оле, Гала, оле! Я и до тебя был на краю этой пропасти, но не мог сделать шаг вперед. Страх, мой родной первородный страх-грех, окружал всего меня до встречи с тобой! Он был липкий и холодный, этот страх! Он окружал меня, не уходил ни на минуту, словно я был желтком в белке страха, а вокруг твердая скорлупа яйца. И скорлупа не давала шевельнуться. И я болтался в белке страха. Тук, тук, тук. Бесполезный тупой стук о стенки тюрьмы… Но ты! Ты! Ты! Ты разбила верхушку этого яйца. (Смеется). Ха, ха, ха! Ты сделала омлет из того яйца. И весь мир заполнила эта липкая, вязкая, бело-желтая масса, противная, до тех пор, пока не обработана поваром, но к которой так хорошо липло золото. Оле, Гала! Оле, искусный повар и пекарь! Ты стала выпекать хлеб, и ты подтолкнула меня вперед и вверх… нет, вперед и вниз, в денежную пропасть, которая заполнилась благостным золотым омлетом. А потом держала за руку, когда я, вибрируя в омлете меж скалами и землей, черпал, черпал, черпал … Ха, да, это именно так!… Приковала гения, освободив его от страха. Так родилось искусство Гала-Дали. Наш генетически гениальный молекулярный театр. Современное искусство… А ведь все современное искусство - это полный провал, та самая пропасть. И наше искусство, наш театр тоже провал. Гениальный провал. Провал гения… Но ведь другого искусства у нас нет и быть не может, а то, что есть - дитя времени, дитя краха. Но я не понимаю, как тебе это удалось? Кто ты, Гала? Кто? Как удалось продать полный крах? Оле, искусный пекарь! Я хорошо помню, как поначалу ты протестовала против изображения нечистот на холсте. Но ведь картины этих, как их? «Представители нового искусства» - звучит громко и бессмысленно - это тоже сплошные нечистоты! Каловые корчи! Но они продавались… И ты перестала возражать, когда это поняла… Я не хотел быть вторым Веласкесом, я им не стал. У него не было экскрементов на картинах. Это то, что возвышает меня над Веласкесом. Я выше! Кал и Гала подняли Дали. Ха! Я стал Дали благодаря анальным корчам и тебе. Оле, Гала, оле! И секрет Дали здесь, в твоем дневнике… (Плача, листает страницы тетради). Корка бугыли-папа пырез ке: та бугыли-папа кулэм муртлэн лулыз… Как часто ты читала мне слова на своем языке, пока я работал в мастерской! Ты научила меня складывать странные буквы в слова! Но я могу только читать эти древние слова! Только читать… А ты… Ты могла больше, ты всегда была впереди меня. Ты всегда была идущая впереди… Где ты? Гала? Ушла вперед...
       Закрывает лицо руками. Тетрадь падает на пол. Некоторое время сидит неподвижно. Убирает руки от лица и озирается.
       Дали (удивленно). Бабочка? Да, бабочка. Кружится над камином, ниже, ниже… К огню… Постой, постой… Все… Вспыхнула оранжевой искрой и все… Но откуда здесь бабочка? Неужели? Как тогда, давно-давно в Порт-Льигате… Артуро! Артуро!
       Входит Артуро. Он слегка пьян.
       Артуро. Маркиз, вы звали? (В сторону) Опять старик не в себе.
       Дали. Скажи, Артуро, откуда в замке взялись бабочки? Зима, холодно. Все бабочки спят сейчас.
       Артуро. Бабочки? Не знаю, маркиз… Может, отогрелись и ожили? Я тоже часов в семь видел одну. Или двух? Не помню… Там, на кухне, когда растапливал плиту, чтобы приготовить ужин вам. Одна была большая такая. Цветистая. Красивая. Но была ли вторая? Может, она к вам залетела?
       Дали. Возможно, так… Артуро, ты опять накормил меня чем-то бесформенным. Что я ел за ужином? Липкий стеклянный глаз, или мозжечок птицы, или спермаподобный костный мозг? Нечто клейкое, вязкое, желеобразное ворочается во мне. Это мучительно, когда пища не может отдать телу форму. Бесполезность твоей бесформенной пищи медленно убивает гения Дали…
       Артуро (берет каминные щипцы и поднимает ими тетрадь). Фу, запах! Маркиз, что вы говорите? Я убиваю вас едой! Да вы сами здесь просиживаете ночи напролет с этими каракулями на непонятном языке. Не спите который день. Здоровья нет совсем. А что до ужина, так, то были… как их там? По-ихнему «мюсли». А по мне, так чистая овсянка. Всего лишь овсянка с изюмом. На молоке заварено отборное давленое зерно. Как доктор прописал. Точь-в-точь. Сказал, что по вечерам давать вам каши. И красного вина чуть-чуть. Вино для крови хорошо. Опять же вам чуть-чуть, а старому Артуро остается почти полная бутылочка… Ведь сами это, вчера сказали мне, что до ветру ходить сподручней стало. Совсем без клизм…
       Дали. Артуро! Ты все о клизмах… А тот доктор всего лишь лысый надутый англичанин, овсянкой лечит душу, тело, все. Нет докторов для Дали, кроме Гала... Ты перебил меня, Артуро, и мысль ушла… О чем я размышлял?
       Артуро. О чем, о чем… Опять все о еде. Голодны, что ли?
       Дали. Еда, еда… Овсянка. Мюсли. Изюм и молоко. Бесформенная каша… Ах, да! О форме и материи. Да, да! Я вспомнил! Всякая форма всегда есть результат насилия над материей. Пространство давит на нее со всех сторон - и материя должна упираться и напрягаться, хлестать через край до предела своих возможностей... А материя и пища суть одно и то же. Кто знает, сколько раз материя, одушевленная порывом абсолютного избытка, гибнет и уничтожается? И кто знает, сколько раз высокоорганизованная оформленная пища сопротивляется тирании пространства кишечника, отдавая мне свою первоначальную суть? Суть своей оригинальной формы… Я хорошо помню, как в Мадриде, в академии, где форма долго не давалась мне, нечистоты мои были полны крови, слизи, комков каких-то серых и песка. Зато, когда Гала пришла ко мне, подтаявший камамбер стал мягкими часами, материя нашла другую ипостась, а испражнения мои приобрели оформленность и даже красоту. Хотелось рисовать. Знать, форма поддалась, ушла из старой оболочки… Мед слаще крови. А нечистоты? Пример вечной перемены формы... Оле, Гала…
       Артуро (помогает Дали подняться с кресла). Мудрено что-то. На старого Артуро ругаетесь, что клизмы помянул. А сами опять о дерьме рассуждаете. В прошлый раз все про срамные кишечные газы излагали… (Осматривает Дали). Ну, вот опять облились сладким кофе. Рубашка вон вся прилипшая к груди. Давайте в ванную. Согрел воды, обмою вас.
       Дали (осматривает себя). Да, я облился. Как в детстве… И все волосики на груди слиплись. И теплота напитка, и сладость - все со мной осталось. Все здесь, на мне, на теле и одежде. И ощущение какого-то кибернетического механизма, который там, внутри, во мне живет, закрытый сахарной броней… Там суть, потом защитная кираса, которая часть электронной оболочки, антенны космоса, и внешний мир, преображенный, где мягкие часы могут свешиваться с ветки оливы…
       Артуро. Ничего я не понимаю, что вы говорите. Сначала сложности какие-то, философия, бла-бла-бла, а потом все опять дерьмом заканчивается. С хозяйкой было легче. Не, она эти гадости недолюбливала! Ей хотелось, чтобы красиво все было. Ох, трудно мне без нее! Она бы мне уж объяснила, что к чему. Умела слушать вас, и мне переводить…
       Дали (опираясь на трость, отталкивает Артуро). Не сметь! Не сметь, Артуро, горевать о той, которая лежит там внизу! Которая так ждет меня! Которая всегда шла впереди меня! Это только я о ней могу скорбеть! Только я! Дали! И я нормален совершенно! А ненормален этот мир, который, принимая мои работы, совсем не понимает моей живописи и при этом отвергает Веласкеса! Парадокс! Им всем неинтересно, который час на моих растекшихся циферблатах. А Гала знала, что мягкие часы показывают точное истинное время. Истинное время вот в этих буквах и языке. И я просто хочу узнать точное время. Не по Гринвичу, а по Гала! Оле, Гала… (Успокаивается, берет тетрадь). А ты не знаешь языка ее совсем. И, соответственно, не можешь знать истинного времени. И, соответственно, достойно с ней общаться. Вот. Прочти-ка вот это.
       Артуро. И даже пробовать не буду.
       Дали. А-аа, не можешь! «Остэ Инмаре, Кылдысине, Куазе …» А я могу читать и это, и другое… (Плачет). Читать, всего лишь читать, читать, и только… Что значат слова? Как попугай повторяю без толку все эти звуки, которые лишь сотрясают воздух каменного дома… Зачем, Гала, ты научила меня своему языку?
       Артуро. Да ладно вам! Былого не вернешь… Все бла-бла-бла… Пусть в грамоте я не силен, но и характер знал хозяйкин, и общался с ней подолгу. Много мы с хозяйкой поездили. Вон кадиллак в гараже пылится. Колеса все стерты, а я каждое утро подкачиваю. Фары протираю. Вдруг понадобится… Любила она путешествовать. Я за рулем, она рядом на подушечке. По-испански и по-каталонски я все понимал, что она говорила. Особенно, когда насчет мачо. Ох, любила она этих мачо. Как увидит симпатичного, сразу говорила: «Езжай за ним, Артуро! Только за деньги, только» (смеется)… А вот я чего не понимаю, зачем вы в Пуболе остались? Тихо так хозяйку похоронили, вон лежит внизу, в подвале. Местечко вам там же подготовили. Плита, цемент, все красиво, все готово. Чего здесь ждать-то? Так же, как ее, без шума, привезем и вас сюда, тихонько похороним, когда настанет срок. Опять же кадиллак лишний раз проветрили б в поездке. Дорога новая. Из Порт-Льигата сюда, в Пубол. Здесь климат, брр-ррр, неуютный больно. Камень вокруг холодный на голову давит… А там, в Порт-Льигате, море, простор, дышится легко. И вы пожили бы здесь месяц, другой, пока дела уладили, и обратно в Порт-Льигат. Там веселее как-то. И солнца больше в той мастерской, чем здесь на террасе. Здесь же мрачно вам. Никуда не ходите, даже в сад. Работать перестали, рука сильнее дрожит, сидите все и бла-бла-бла неизвестно о чем… И я вам скажу еще, что здесь народ нерадостный вокруг. Необщительные все, поговорить не с кем. Вон, в деревне сидят в засаде журналисты. Всем надоели, только вино пьют в таверне и ругаются между собой. Все ждут, когда вы выйдите, чтоб интервью там, или просто так, заснять в нехорошей позе…
       Дали. О чем ты говоришь? Маркиз де Пубол должен быть похоронен здесь, в замке Пубол. А все они приехали на похороны гения. Стервятники боятся пропустить свежатину. Не дал я им полакомиться сплетнями о Гала, мы секретно похоронили ее здесь, вот они теперь и боятся пропустить уход одного гения… Меня… И я, и они вместе ждем кончины единственного гения современности. Полной кончины. Меня… Та ниточка ДНК, что похоронена внизу, ждет и зовет меня. Закрылось молекулярное сито… Оле, Гала, оле!
       Артуро. Да будет вам! Опять бла-бла-бла. Пойдемте лучше в ванную. Обмою вас от сахара и кофе.
       Дали. Пойдем… Артуро, а ведь она опять ко мне приходила сегодня. Как в детстве… Я видел девочку, укутанную в белые меха. На санях по белому снегу ее куда-то уносила тройка лошадей. А сзади пять свирепых волков с горящими глазами гнались за ней. Она глядела на меня, не отводя взора, и столько гордости было в ее лице, и столько страсти и любви, что захолодело все у меня там, в глубине за грудиной…
       Артуро. Ну, еще нам сердечного приступа не хватало… А то была хозяйка? Точно? Молодая? Да?
       Дали. Я ничуть в этом не сомневался - то была она. Моя Гала, Галючка, Галя. Оле, оле… Да, кстати, нашел я чемодан там, за ее кроватью. Полон ассигнаций. Песеты, доллары и франки. Есть даже там советские рубли. Зачем? Ты забери его, Артуро. Денег много.
       Артуро. Премного благодарен, мой маркиз.
       Дали. Благодари хозяйку. Ее молекулярное сито. Оле, Гала, оле!
       Занавес.
      
       Картина восьмая
      
       Терраса близ замка Пубол.
       Звуки пожарных сирен.
       Пожарные вносят на носилках обгоревшего Дали.
       Рядом идет Артуро.
       Пожарные оставляют носилки с Дали и уходят.
      
       Дали (стонет). О-о-ох!
       Артуро. Маркиз! Но как же так? Я все проверил перед уходом. В камине тлели угольки. Ночник горел. Спокойно было все. И вдруг пожар! Вон, до сих пор горит. Вы говорить-то можете?
       Дали. О-о-ох! Бабочки. Галадрина. Тетрадь…
       Артуро. Тетрадь? Читать ее не надо было. Ведь каждый раз мне становилось страшно, когда вы открывали ту тетрадь. И язык непонятный, и запах от нее, запах, как от тухлой кожи. Дух недобрый шел от нее. По вечерам я убирал тетрадь щипцами от камина. Руками, нет, руками я не трогал! Раз, вдохнул, зажал, и в шкаф! И запер шкаф. И выдохнул! Хотя и шкаф теперь сгорел…
       Дали. Сгорел... А тетрадь цела осталась. На груди лежала. Вот. Мне надо. Очень… Заветные слова. О-о-ох! Выжыкыл. Забрала с собой. Из Льигата увезла.
       Артуро. Эта тетрадь лучше бы сгорела! А этого вы… вы… выжылка с хозяйкой не было тогда. Все это ваше бла-бла-бла. Когда ехали сюда, она взяла русские иконы. Я же вез, помню. Две иконы и саквояж. И все.
       Дали. О-о-ох! Артуро!
       Артуро. Да, маркиз?
       Дали. Почему? Скажи… О-о-ох! Почему?
       Артуро. Что?
       Дали. Мне больно. Почему? Не умер я? Не сгорел? Сейчас.
       Артуро. Не дал я вам сгореть. Спросонья дым почувствовал. И сразу к вам, наверх. Кресло тлеет, вы на боку в камине. Надышались гари. Я вас тащить. И искры, искры… Потом пожарные приехали. Вон, тушат до сих пор.
       Дали. Не искры. Это… Их было много. О-о-ох!
       Артуро. Чего там было, теперь не разобрать. Может и проводка, может и огонь от камина…
       Входит медсестра и делает укол Дали.
       Медсестра. Сейчас будет легче. Это обезболивающее и антибиотик. У вас большая площадь тела обгорела. Надо немного подождать. Лекарство подействует, и вас увезут в больницу. А то при перевозке будет очень больно.
       Медсестра уходит.
       Дали. Артуро, я просто читал на ее языке.
       Артуро. Вот и дочитались. Пожар начитали. И чего читали тетрадь эту? Лучше бы рисовали. Совсем работу забросили. Одни разговоры и чтение. Вы раньше другим были. Все работали и работали. Дневали и ночевали в мастерской.
       Дали. Сейчас не мог. Не мог работать. Ничего не получалось. О-о-ох!
       Артуро. Ну, отдыхали бы тогда. В летах ведь, совсем не мальчик. Сидели бы в саду, дышали воздухом, встречали бы рассвет…
       Дали. Кажется, мне становится легче… А ты, Артуро, опять ты говоришь мне совсем не то. Сейчас у меня осталась только дрожь в руках. И пустота внутри… Гала дала мне выжыкыл. Но забрала потом. С собой, туда. Я слишком поздно это понял. О-о-ох!
       Артуро. Хозяйка ушла, ее не вернуть. Никак. А у вас осталась эта, Алинда.
       Дали. Да! Аля! Где она?
       Вбегает Алинда. Бросается к лежащему Дали.
       Артуро. Легка на помине. Тьфу, демон…
       Дали. Аля, Алючка, Аля!
       Алинда. Атай! Что с тобой? Как ты?
       Артуро. Как, как… Обгорел сильно. Не видишь? Откуда ты только взялась. (В сторону). Сколько лет не появлялась. Сколько денег и картин из хозяина вытянула, а потом исчезла. (Отходит).
       Алинда. Мне сообщили о пожаре. Я была недалеко, в Жироне.
       Дали. Ты вернулась! А я… Я теперь знаю… Почему я не видел тебя так долго? Я должен тебе рассказать.
       Алинда. Атай! Но я не могла сюда приехать, пока мамо была здесь. Ты же знаешь. А потом никого не подпускали к замку. Артуро меня не любит. И журналисты вокруг в засаде.
       Артуро. Конечно, чуть что, Артуро у нее виноват! Артуро и пожар, наверно, раздул в Пуболе. А сама всегда появляется, когда беда рядом. Тьфу, демон…
       Алинда. Атай! Как это все случилось?
       Дали. Аля! О-оох! Я читал дневник.
       Алинда. Какой дневник?
       Дали. Дневник, который Гала достался от деда… Который она продолжала вести до последних дней.
       Артуро. Проклятая кожаная тетрадь! Вонючая!
       Алинда. А я о нем ничего не знала! Атай, ты стал совсем другой…
       Дали. Аля, но ты не знаешь языка Гала! А меня она научила. И я читал дневник. Вдруг появилась бабочка. Сначала одна, потом еще. Много бабочек. Они закружились в хороводе над камином. Крылышки обгорали, и бабочки превращались в яркие искорки. У меня закружилась голова. И я упал…
       Алинда. Постой, атай! Я знаю, я это чувствовала… После бабочек появляется боль.
       Дали. Да, Алючка! Мне стало больно. Очень больно.
       Алинда. А потом боль уходит.
       Дали. Да. Но откуда ты знаешь?
       Алинда. Так было со мной тогда, в голубятне. Я вспомнила.
       Дали. Ах, доктор, доктор Тригент! Получается, ты ошибался. Память все-таки к ней вернулась.
       Алинда. Не только доктор. И мамо тоже ошибалась… Рассказывай дальше, атай.
       Дали. В лесу. Я очнулся в лесу. Вокруг были сосны. Много сосен. Они росли на сухой песчаной почве. Я увидел две тропинки. Я точно знал, по какой тропинке мне идти. Я шел и смотрел на сосны и редкие растения, которые росли вокруг. Почва вокруг была очень сухая…
       Алинда. Если там остановиться на ночь, то к утру вся еда высохнет и станет непригодной. А сосны большие, в несколько обхватов, с темно-коричневой корой…
       Дали. Аля, но ведь еда там не нужна?
       Алинда. Да. Точно…
       Дали. Я шел и шел. Тропинка начала подниматься вверх. И вот за очередным поворотом я увидел гору, которая была покрыта низкорослыми кустиками. Сосен уже не было, а те кустики были очень жесткими. Я задевал одеждой за листья и колючки и чувствовал, как почти проволочные растения стегают мне ноги. Но боли и крови не было.
       Артуро. Опять это их бла-бла-бла началось. Ничего не понимаю.
       Алинда. Все круче и круче гора, но подниматься на эту гору не тяжело.
       Дали. Одышка, которая мучила меня до этого, прошла. Мне было вполне удобно шагать. Я поднимался с легкостью. Справа и слева стали появляться желтые ямы.
       Алинда. Да, да. Гора песчаная. Тропинка петляет между осыпающихся ям.
       Артуро. Скорей бы приехали за хозяином. Пусть уж лучше лежит в больнице, чем болтает с этой…
       Дали. Я почувствовал, что сейчас будет вершина горы. И вправду: за очередным поворотом, я оказался на вершине горы. И сразу вокруг возникли стены. Я был в помещении. Много комнат, и в каждой стены сходились вверху. Потолка не было. Каждая комната выглядела как пирамида изнутри.
       Алинда. Или как голубятня в Порт-Льигате.
       Дали. Да. Наверное… Я стал переходить из комнаты в комнату. В комнатах была мебель. Стояли шкафы, столы, стулья, диваны, все похожие на пирамиды. Кроме мебели не было ничего. Даже окон не было. Потом я увидел лестницу. Я поднялся по ней на следующий этаж.
       Алинда. Там тоже меблированные пирамидальные комнаты. Там, этажом выше.
       Дали. Только в красно-коричневых, а не в желтых тонах.
       Алинда. Даже входы в комнаты там прикрывают плотные бордовые занавеси. Между комнат красные коридоры. Стены в коридорах также сходятся к потолку. Когда ходишь по тем коридорам, то чувствуешь, что поднимаешься все выше и выше. Но все равно знаешь, что находишься в голубятне...
       Артуро. Я помню ту голубятню в Льигате. Такая белая сама, а вокруг всегда мусора полно. И рогатины во все стороны торчат. Внутри жаровня.
       Дали. Или внутри пирамиды… Теперь я знаю, что у каждого человека есть своя пирамида, в которой он находится пока длится его жизнь в этом мире.
       Алинда. А я начала себя помнить с движения вверх в голубятне. Моя жизнь началась в голубятне.
       Дали. Когда человек покидает этот мир, то начинается восхождение к вершине пирамиды. И я поднимался все выше и выше. Комнаты вокруг становились все меньше и меньше. Наконец, я достиг уровня, где была только одна комната. В комнате стоял мольберт. Он был укрыт меховым покрывалом. Я откинул мех и шагнул вперед...
       Алинда. И оказался в беззвездном пространстве… Как и я.
       Дали. Это был Космос. Я огляделся и увидел, что вокруг меня желтые предметы, похожие на бочонки. Четырехгранные бочонки в беззвездном космическом пространстве.
       Алинда. Если приглядеться, то можно заметить, что бочонки расположены определенным образом.
       Дали. Я был внутри гигантской кристаллической решетки, образованной этими бочонками. Внутри… Да. Я был внутри молекулярной структуры. Молекулы жизни.
       Алинда. Внутри молекулы твоей жизни, атай. У каждого своя.
       Дали. Да, ты понимаешь меня.
       Артуро. Все бла-бла-бла. А замок весь обгорел. Какой убыток! Хорошо, что кадиллак я успел выгнать из гаража. На нем и повезу хозяина в больницу. Пойду за санитарами.
       Артуро уходит.
       Дали. Вверх поднимались вертикальные составляющие из бочонков. Вдаль уходили горизонтальные цепи из тех же бочонков. Я ходил по ним, они колебались под ногами. В точках пересечения я хватался за бочонки руками и подтягивался выше. Мне было легко это делать. Я стремился к вершине своей пирамиды. Я уходил… Вокруг было глубокое, густое, беззвездное космическое пространство. Это длилось долго, бесконечно долго.
       Алинда. Так долго, что последний бочонок, на который ты должен встать, появляется совершенно неожиданно. И страх, что нога соскользнет. И это будет в последний раз.
       Дали. Да, так. Но я ступил на последний бочонок. И оказался в больших просторных чертогах какого-то дворца, где было множество залов. Залы были с прямыми стенами. Однако пол был наклонен в мою сторону, я стоял на низшем уровне пола. Я начал подниматься по полу вверх. Опять вверх. Поднимаясь, я заглядывал в залы, которые открывались справа и слева от меня. В каждом стояли какие-то огромные, глубокие, квадратные корыта на ножках, похожие на большие раковины или мойки для посуды. Между чертогами не было ни дверей, ни занавесей, только проемы. Вдруг в одном из проемов мелькнула тень. Это была… Хм… Фигура в плащ-накидке, скрывавшей лицо.
       Алинда. Некто в сером. Я несколько раз пыталась изобразить на холсте эту фигуру. Но, ни разу не получилось.
       Дали. Даже я не смогу изобразить ее здесь, но я разговаривал с ней там. Я спросил: «Что же дальше?». И она ответила. Я воспринимал ответные слова разумом. «Если ты сильно хочешь отсюда уйти, то еще можешь. В соседнем зале есть сикорский. Иди туда». И взмахнула рукавом своей накидки. И исчезла. А я пошел туда, куда она показала. Там стоял вертолет Сикорского.
       Алинда. Но… Для меня был приготовлен цеппелин. Серебристый дирижабль.
       Дали. Нет, вертолет. Около него стояли три фигуры без лиц. Одна из них была в летном шлеме, очках и наушниках. Две другие одели на меня такой же шлем. Я оказался внутри вертолета. Подул сильный холодный ветер. Заработал мотор, начали вращаться лопасти, я чувствовал, как вибрация толчками теребит мое тело. Я опять стал чувствовать свое тело. Вернулась одышка. Мне стало тяжело дышать.
       Алинда. Там немеют губы, ноздри и язык. Ты хочешь глотнуть воздух, но не можешь разомкнуть рот. Тебе становится страшно.
       Дали. В это время вертолет поднялся и полетел к одной из огромных моек, стоявших рядом. И завис над сливным отверстием. Сквозь стекло я видел грязные потеки на внутренних стенках громадной мойки и огромное жерло сливного отверстия. Мотор работал все натужней и натужней. Вертолет словно стремился оторваться от мойки, но не хватало мощности. Я ощущал вибрацию уже всем телом и понимал, что мне срочно надо глотнуть больше воздуха. Про запас. Через несколько мгновений мне будет очень не хватать воздуха. Но я не мог. И не успел. Что-то громко щелкнуло. И вертолет вместе со мной стал втягиваться в темное сливное отверстие. Я задержал дыхание. Как размягченный пластилин уходил вертолет в сливное отверстие. Вертолет медленно втек в отверстие слива. Я держал дыхание, но это было очень трудно. Все мои мысли были о том, чтобы мне хватило воздуха, и о том, чтобы мне было, чем дышать. Я знал, что ни в коем случае нельзя делать вдох, я не дышал, но силы мои были ограничены, вот-вот я не выдержу, вокруг темное, потом голубое, потом пузырьки вокруг, и… силы кончились, и я сделал вдох, хотя и знал, что этого нельзя делать. Я дышал. Через боль, которая возникла у меня в груди, я начал дышать. И я дышал, и я открыл глаза, и я увидел лицо Артуро. Он тащил меня за ноги из камина.
       Алинда. А я… Первое лицо, которое я увидела, было твое, атай. Ты тащил меня из жаровни в голубятне. Рядом были мамо и доктор Тригент.
       Дали. Ты никогда мне не говорила это, Аля.
       Входят санитары и Артуро.
       Артуро. Все готово, маркиз. Вас отвезут в больницу. В кадиллак установили специальную кровать с белыми шариками. Вам будет совсем не больно. Даже матраса касаться не будете. Только легкие шарики вокруг тела.
       Алинда. Я с тобой, атай!
       Артуро. Нельзя. Никому нельзя. Доктора запретили. Да и места в кадиллаке теперь совсем мало.
       Алинда плачет.
       Дали. Аля, не надо!
       Санитар 1. Мадам, когда ему станет легче, вас пустят к нему. У нас очень хорошая больница.
       Алинда. Но мне не будет уже так хорошо! Только сейчас мы поняли друг друга! И все, тебя увозят!
       Артуро. А где же ты была раньше? Он тебя так ждал!… (Санитарам). Вот его документы и страховка.
       Санитар 2. Спасибо. Ну что, поехали?
       Дали. Подождите. Аля, я дарю это тебе.
       Дали передает Алинде сверток.
       Алинда разворачивает сверток.
       Алинда. Что это?
       Дали. Это ее тетрадь. Только…
       Алинда. А это?
       Дали. Это ли-и-ипа. Дерево ее предков. Только никогда не пытайся читать ее дневник. Дневник Гала…
       Алинда (прижимает сверток к груди). Мынам тетраде. Аслад книгаед будет асьмелэсь школамес!
       Дали (кричит). Что? Так ты знаешь язык Гала? Откуда? Нет, нет, нет! Зачем я отдал его тебе?
       Санитары поднимают носилки.
       Занавес.

       Голос диктора. А теперь о происшествиях. В доме, где проживала известная певица Алинда, произошел пожар. Площадь возгорания составила более трехсот квадратных метров. По оценкам страховых компаний ущерб составляет несколько сотен миллионов долларов. В этом доме хранились более ста полотен сюрреалиста Сальвадора Дали, которые он подарил певице после смерти своей жены Гала. Сама Алинда не пострадала. Многие обозреватели отмечают сходство обстоятельств пожаров во французском доме Алинды и замке Пубол, принадлежащем Сальвадору Дали.
       Звучит песня в исполнении Аманды Лир.
       Конец