Чудотворец

 (Опубликовано в книге "Северные баллады")
(ИЗ ПОВЕСТИ "СКАЛА")
Основано на реальных событиях, имена и названия изменены.

Оказавшись в самолете Мурманск-Петербург, я вздохнул с облегчением: очередной этап отдыха с массой проблем и переживаний остался позади. Море давало свободу и независимость, вселяло уверенность в завтрашнем дне — не смотря на определенные риски. 
Работа соответствовала моему характеру и ставила ясные цели. Даже споры с самоуверенными суперинтендантами, желавшими сделать быстрый и дешевый ремонт главного двигателя, были борьбой за четкость графика движения и за безопасность экипажа. 
По возвращении из рейса я был полным хозяином себе и жил в удовольствие, беспокоясь лишь о здоровье, как инструменте благополучия. Постоянное пребывание в металлической коробке, работа сверхурочно, шторма и качка по полмесяца, постоянные переводы часов, когда уже ничего не хотелось, кроме как спать, безусловно, не шли никому на пользу. От воды из опреснителей сыпались зубы.

В этот раз, сделав прививки против малярии и  жёлтой лихорадки, я  отправился в Африку затем, чтобы выйти в море под чужим флагом. Я был патриотом и долго оставался верен родному Мурманскому Морскому Пароходству, но Российского флота уже почти не существовало. Суда, оставшиеся со
времён Советского Союза, дорабатывали свой срок, а строительство давно прекратилось. Пять судов серии "Грумант", которые Пароходство позиционировало
как новые, таковыми не являлись. Их корпуса взяли от старых судов ледового класса, врезали туда седьмые трюмы, заменили надстройки, главные двигатели, дизельгенераторы и вспомогательные механизмы, а на головном судне даже двигатель оставили старый. 
Но меня это уже не касалось. Просидев почти год на суше, я был вынужден по примеру соратников написать заявление об увольнении. Деньги кончались, поэтому выбирать не приходилось: я согласился на должность третьего механика, что не соответствовало моей квалификации. 
Побыв неделю свободным человеком, я связал свою судьбу с флагом Кипра.
Три пересадки — в Питере, Париже и Конакри  — должны были привести меня в нужный гвинейский порт.
Меня ждал манящий теплом, жестокий и вечно неспокойный пиратский континент. Не стоит думать, что флибустьеры — романтическая принадлежность средневековья. Они существовали всегда, так как большая часть ценных грузов, начиная с нефти и заканчивая зерном, до сих пор перевозится по морю. Сегодняшние пираты вооружены ржавыми автоматами Калашникова, оставшимися в Африке с советских времен, и оснащены современными средствами связи и навигации, в том числе определителями данных кораблей. Пираты держат связь между собой и без труда выслеживают любое судно.
С недавних пор все суда были обязаны иметь на борту автоматический идентификатор, подающий сигналы о том, как называется корабль, куда идет, с какой скоростью, под каким флагом и в каких координатах находится. Пираты расшифровывали эти сигналы, узнавали подробности об интересующих их объектах и вычисляли, какое судно выгоднее брать. Проходя опасные районы, моряки старались отключать АИ.
Одним из опасных мест по-прежнему оставался Гвинейский залив, омывающий берега более десяти стран. На морскую транспортировку в этом регионе приходилось около двадцати процентов общемирового грузопотока и шестая часть танкерных перевозок нефти в мире. Последний год случаи пиратских нападений участились, но представители Военно-морских сил НАТО все еще заявляли, что обеспечивать безопасность судов в прибрежных водах должны власти западноафриканских государств,  но те явно не справлялись со своими задачами.
Между пиратами из разных концов Африки пока наблюдалась разница. В Сомали, где около тридцати лет не существовало дееспособного правительства, была возможность держать захваченные корабли и множество заложников, что делало пиратство в Восточной Африке более доходным. 
Западно-африканские - гвинейские - корсары, то есть нигерийцы и бенинцы, имели свой почерк. До последнего времени они не нападали на суда ради захвата заложников, интересуясь лишь деньгами и ценностями. Нигерийские «джентльмены удачи» прибегали к насилию и открывали огонь при малейшей попытке сопротивления. Бенинские корсары целенаправленно нападали на танкеры. Обычно они откачивали часть нефти с целью продажи на черном рынке, после чего отпускали корабли.  
Я предполагал, что их равнодушие к захвату заложников — лишь временное явление: пираты –  типичные преступники, они должны были войти во вкус полнокровной деятельности и ни в чем не уступать коллегам из Сомали. Я оказался прав: последние происшествия говорили именно об этом. Возле берегов Экваториальной Гвинеи, в ста тридцати милях к юго-западу от порта Малабо, около полуночи по местному времени пираты ограбили контейнеровоз, шедший под флагом Либерии. Все, кто находился на судне, оказались в заложниках, и уже неделю о них ничего не было известно.
Днем позже греческий танкер с российским экипажем, приписанный к порту острова Мэн, был захвачен недалеко от столицы государства Того — города Ломе, не смотря на попытки береговой охраны этому воспрепятствовать. Произошла перестрелка, и пиратам удалось угнать судно. Двадцать четыре моряка, работавшие по долгосрочным контрактам с греческой стороной, уже неделю жили надеждой, что высококачественное дизельное топливо, находившееся в трюме танкера и стоившее дороже самого судна, сойдет за выкуп и позволит им вернуться домой. 
 
Я пытался представить, как вел бы себя, оказавшись в пиратском плену. Был уверен, что не смог бы следовать инструкциям и ждать освобождения. Ярость  заставила бы меня душить чужаков до последнего и быть расстрелянным. 
Меня оскорблял запрет на личное оружие. При входе в каждый порт заполнялись таможенные декларации, и на борту не должно было находиться ничего подобного. 
Охрана имела возможность затопить свое оружие перед высадкой и после получить новое, морякам же негде было его раздобыть. Поэтому в мыслях я был близок к нарушению закона, предполагая способы покупки его в Гвинее и место хранения на корабле.
Заторможенность чиновников ставила моряков  в неподобающие условия и толкала на двусмысленные поступки. Каждый понимал, что судно должно защищаться, что на нем всегда есть место оружию, но оформить права на него в рамках международной конвенции не позволяли страховые компании — основные лоббисты статус кво о невооруженных судах. Их гонка за прибылью выглядела не лучше пиратства.

Таким образом, я кардинально поменял свою жизнь. Было жаль умиравшее Мурманское Морское Пароходство, но оно больше не давало возможности зарабатывать, и пришлось покинуть его. 
Я был связан с ним с самого детства. Посещая по нескольку раз в неделю его музей, я помнил образы всех полярных капитанов и модели судов пароходства, знал наизусть выставку «От «Ермака» до атомных ледоколов». Подолгу рассматривал морские приборы, модели атомных реакторов и диораму «Освоение северного морского пути» со стоящим под разгрузкой судном и фигурками моряков на припайном льду. Слушал об участии моряков пароходства в полярных конвоях.
В восемь лет в зале, посвященном танкерам, меня принимали в пионеры. 
В пароходстве работали отец и старший брат. После учебы в Питере туда поступил и я.

В Пулково-2, где я ждал регистрацию на рейс в Шарль-де-Голль, торопливо зашла Олеся, — по обыкновению красивая, сладко пахнувшая духами и рассеянная. Я говорил ей смотреть направо от входа, когда войдет, но она, секунду помешкав, пошла через пропускной пункт налево. Эскалатор контроля увез ее красную сумочку в другой конец зала. Не в силах ждать, когда она меня заметит, я бросился догонять любимую и с разбегу заключил в ее объятия, весело журя за привычную невнимательность. Я вдыхал фруктовый запах ее волос, с наслаждением прижимаясь всем телом к любимой плоти. Я настолько соскучился по Олесе, что почти не замечал ее теплого пальто и своей одежды... Но она, — родная и прелестная, — тотчас вырвалась и фыркнула: «Даже сейчас ты бухтишь!» Я поймал ее за руку и молча притянул обратно.
Сказывалась тревога ожидания: не смотря на восемь лет любви, каждая подобная встреча приносила немыслимые волнения. Краска румянца, учащенное дыхание и полные томной задумчивости глаза, — все кричало о нежном волнении, царившем в ее груди. 
Первым моим побуждением было найти удобный диванчик, но аэропорт состоял из стеклянных стен и перегородок, всюду сновали люди, поэтому мы отправились пить капуччино.
Ее светлый кружевной костюм был скромен, но несносно притягателен. Я сжимал ее теплую ладонь и не хотел слышать ее ироничных, насмешливых слов. Я не понимал, чем заслужил их, в то время как все делал лишь для ее счастья. 
Мы не поладили по принципиальному вопросу: как жить дальше и как строить общую жизнь. Не совладав с самолюбием, я поставил ей ультиматум: либо она слушается меня, подчиняется мне полностью, не спорит и поддерживает меня во всем, либо никогда больше меня не увидит.
«Опять ты об этом! — воскликнула она разочарованно. — Я  — не мусульманка! Я и так всегда смотрела тебе в рот, ловила каждое слово, восхищалась «Ах, мой Алеша!» Тебе мало, ты хочешь сделать из меня вещь».
«Значит, ты не летишь со мной? — тихо, срывающимся голосом уточнил я. — Вы жили бы на безопасном теплом берегу, в уютной квартире».
«Нет».
Она сказала это так просто и обыденно, словно отказалась от тарелки супа. Словно не понимала, что перечеркивает всё наше будущее.
Ее неустойчивая душа тянулась к силе мужчины, хотела чувствовать в спутнике стальной стержень, но не умела жить со мной в согласии. Дополнительно к нашей Олесе нужна была ее собственная, обособленная  жизнь, ее родной Питер, ее непонятные мне друзья самых невообразимых профессий, ее работа гида-экскурсовода, приводившая меня в бешенство. Олеся оставляла Данилу родственникам и моталась по свету на автобусе в компании двух молодых водителей, рассказывая сказки восхищенным туристам, а по возвращении ее квартира была полна цветов и заграничных яств. 
Она ходила в театры и на творческие вечера, что-то жарко обсуждала с друзьями, сидя в кафе... и не хотела жить в Африке.
«Хорошо, — ледяным тоном бросил я, — тогда это тебе на память», — и протянул ей бархатную бардовую коробочку. 
Она, в свою очередь, протянула мне небольшой белый пакет, содержимое которого снаружи напоминало книгу. «Ты скажешь, что тебе это не нужно, но пусть будет,  — прошептала она. — Я слишком боюсь за тебя, любимый!»
Я чувствовал: помедлив еще минуту, я не смогу расстаться с ней. Горло тисками сжимала жалость. Я порывисто чмокнул ее порозовевшую щеку: «Прощай». Она изумленно взглянула на меня и, прежде чем успела что-либо сказать, я ушел в поле регистрации — туда, куда она не могла зайти.
Я наблюдал, как осторожно она открывала подарок, как округлялись и наполнялись слезами ее глаза. Я знал ее страсть к символическим вещам и с горьким наслаждением сыграл на ее чувствах. В коробке находился золотой кулон с бриллиантами: в виде изысканной, витиеватой буквы «А».
Она молча стояла возле белой колонны, испуганно и растерянно глядя то на кулон, то на меня, и ее большие зеленые глаза издали разрывали мне душу. Я знал:  она долго будет плакать над моим подарком.
Я отвернулся и как можно скорее ушел, чтобы не смалодушничать и не остаться в ее гордом свободомыслящем городе.

Тогда мне казалось, что это — единственно возможный ход событий. Я надеялся, что она понимает: слова и даже поступки ничего не значат. Важны лишь любящий взгляд, тайная слеза в покрасневших, саднящих глазах и давящая потребность забыть весь мир. Внутри разрасталась смертельно-черная пустота, съедавшая обессиленную плоть. Невероятным казалось то, что два часа назад я был здоров и строил планы на будущее.
Я не отвечал на звонки Олеси, но, как лекарство, прижимал к груди вибрирующий телефон, представляя биение ее сердца и чувствуя, как с каждым прошедшим гудком она все более отчаивается.
Чтобы отвлечься от навалившейся боли, я начал вспоминать нашу поездку в деревню и огромное, — на четверть неба, — заходящее за озеро солнце. Ярко-желтые блики отражались в неподвижной плотной воде, а светлые волосы Олеси пахли после бани березовым дымом. Береговые черемухи бросали на ее разрумянившееся лицо легкие вечерние тени. Мы вновь и вновь тонули друг в друге, а в перерывах с азартом обсуждали, каким будет наш общий дом...

Дом давно существовал, но мы не смогли в нем ужиться. Им стала трехкомнатная петербургская квартира в Озерках, — просторная, модная, с двумя санузлами, один из которых я построил собственноручно.
Пока не закончился ремонт, нас с Олесей прочно объединяли разработки интерьера, выбор стройматериалов, обоев и кафеля, затем — поиск подходящих диванчиков и прочей мебели. Когда все закончилось и осталось лишь наслаждаться жизнью, на нас снежными комьями покатились неувязки. Олеся переключилась на другие виды созидания, не относившиеся к дому, и вернуть ее внимание мне не удавалось. «Да, да, любимый», — рассеянно говорила она, глядя сквозь меня, не слыша моих слов, и машинально лепила пирожки с мясом. Старалась скорее закончить текущие хлопоты по хозяйству, чтобы мы с Даней оставили ее в покое, и она могла бы вернуться к своим — не касающимся нас — делам.  

«А не начать ли новое строительство, — внезапно подумал я. — Мы не способны спокойно жить, зато отлично вместе создаем — дома... детей... сады...»
Эта успокоительная мысль понемногу начала возвращать меня к жизни, и следом я вспомнил, как год назад торопился на Таити.
Решение о свидании с Олесей в Полинезии я принял в Северном море, когда судно еще шло в Европу с грузом апатита.
Ветра практически не было, весеннее утро радовало глаз. Как обычно, я один стоял третью ночную вахту — с четырех до восьми утра. На мосту находились
старший помощник капитана и ученик штурмана. 
В механическом отсеке я занимался делами по своему заведованию,
изредка заходил в ЦПУ покурить, глотнуть кофе и не замечал никаких толчков. В начале девятого сдал вахту четвертому механику Евгению и отправился в кают-компанию, где меня поджидал старпом. На завтраке мы обычно беседовали за жизнь, благо остальные члены экипажа подкреплялись раньше и отвлекать нас было некому. 
Небольшого роста, разговорчивый здоровяк Константин обладал широкой душой, любил растекаться в длинных рассказах о своих необычных походах и всегда находил внимательных слушателей. Кроме того, он заметно тянулся к чудесному, верил в бога, в приметы, и я, глядя на его рыжие усы, с умилением вспоминал, как занятно болтала с ним  Олеся — в дни, когда нам всем доводилось встречаться.
Тем утром старший помощник был нервозен и сразу спросил:
"Алексей, а можно ли, двигаясь полным ходом вперёд, дать полный назад?" Я устроил ему маленький ликбез, не придав, однако, значения вопросу.
  Ближе к вечеру я наткнулся на штурманского ученика и поинтересовался, как проходят практические занятия. Тот рассказал, что на утренней вахте мы задели рыболовное судно.
Придя в порт назначения и спустившись на причал, на левой "скуле" корабля я отчётливо увидел обширную вмятину, имевшую опасно неровные края. 
Устранение неполадок сильно задержало нас на пути в Полинезию. Однако в подобных случаях я считаю, что нам повезло. Когда-то в Тонкинском заливе я видел, как подобный нашему балкер, нагруженный тремя тысячами тонн угля, затонул после столкновения с другим грузовым судном. До побережья оставалось двадцать пять миль, и мы приняли на борт чужих моряков.
Я решительно не понимал, каким образом подобные казусы могут происходить в век космических технологий - при использовании AIS, активного усилителя радарной цели и радарных датчиков! Но факты оставались фактами.

Самолет выровнялся после взлета, монотонно загудели моторы. Наткнувшись на белый пакет, я резким рывком разорвал его и замер от неожиданности: в руках оказалась икона хранителя моряков — Николая Чудотворца Мирликийского. 
Зачем Олеся подарила ее, зная, что я — атеист? Любившая поэтические образы, она предупреждала, что в пакете — нечто вроде волшебных защитных трав, которые в средневековье женщины собирали для своих мореходов. Она знала, что я не надену крест, но не выброшу икону. Быть может, даже положу ее под подушку как память о ней. 
Олеся действительно боялась за мою жизнь и научилась молиться именно тогда, когда я забывал об опасностях...
Облака замерли внизу белой ангельской пеной.
«Нет, - упрямо билась во мне по-детски жгучая обида. - Те, кто любят, все делают, чтобы быть вместе. А она не любит меня...»

Прибытие в Африку увенчалось редким природным явлением: сильный ветер подхватил и выбросил на берег трехметровый слой морской пены, устлавшей все улицы небольшого городка. Это было следствие недавнего шторма, внезапно произошедшего после двухнедельной жары и повлекшего за собой наводнения. В прогретой воде размножились водоросли и микроорганизмы, которые и стали причиной вспенивания воды.
Я с улыбкой подумал о том, что сказала бы сейчас Олеся: «Новый знак. Наша энергетика, как всегда, сотрясает природу». 

Гвинея была первой французской колонией, получившей независимость. Ее хитроумный народный лидер Секу Туре, ставший первым президентом страны, постоянно получал помощь от СССР и не давал ничего взамен – практически никаких преференций. Это не принесло Гвинее счастья: с тех пор, как не стало Союза, потеряло себя и африканское государство.
Начинался сухой сезон. С западной стороны города поднимались на внушительную высоту бирюзово-пурпурные горные отроги. Их контуры резко выделялись на светлом, прозрачном небе. У подножия гор просвечивали сквозь яркую зелень традиционные мавританские крыши.
Под сенью могучего сандального дерева ютился скромный плетеный кабак. Рядом с ним торчал шест, на котором развевался флаг с изображением невнятных полос и звезд.  Крупные яркие бабочки пытались сесть мне на лицо и на плечи. Под ногами, -  поверх яркой красно-оранжевой почвы, - сплетались в  живой ковер жесткие стелющиеся травы.
У дверей толклись люди. На их лицах не было обычных для приморских жителей невозмутимости и сонной безмятежности: в движениях и мимике проступали деловитость и беспокойство. Я начал выискивать глазами того, кто мог бы продать мне с оружие.
Рядом на скамье расположился пятидесятилетний человек с широким лицом, двойным подбородком и трубкой в зубах, читавший старую газету.
Суетливый, лохматый малый с оживленной мимикой озабоченно метался по всему трактиру, беспрерывно предлагая посетителям мешочки золотого песка. В Гвинее кто угодно мог легко оформить разрешение на добычу золота и получить надел земли, на котором разведаны запасы благородного металла.
В начале двухтысячных крупнейшие вклады в швейцарские банки были сделаны именно гражданами Гвинеи, однако большинство жителей страны оставались неграмотными и бедными.
Под видом золотого песка, скорее всего, продавалась обычная латунная стружка. Я не надеялся, что смогу распознать обман: африканцы были талантливыми мошенниками. 
Тощий, больного вида субъект, карманы которого были набиты желтыми объявлениями, громко разглагольствовал о гражданских правах, о свободе нации и войсках мирового сообщества. Несколько человек грубо возражали ему, упоминая  концерн «Русский алюминий» и его недавний программный документ под названием «Анализ и план действий по ситуации на глинозёмном заводе «Фригия», Гвинея», где был описан сценарий физического уничтожения лидеров беспорядков и, фактически, захвата власти в стране.
Нищая Гвинея, имевшая богатые запасы полезных ископаемых, вновь оказалась на грани переворота, тайно готовившегося главным работодателем края. Президент страны требовал от главы «Русала» денежных компенсаций за неэкологичное производство и коррупционные схемы приватизации заводов - миллиард долларов в бюджет страны, не учитывая, что революция в Гвинее стоила бы в сотню раз меньше. Таким образом в стране создавались революционные настроения и акции против президента, а оплачивал их русский миллиардер. Неожиданно я почувствовал солидарность с ним, словно земляк всего лишь отыгрался за проделки Секу Туре.
Шум сборища казался вавилонским смешением языков. Мое появление в трактире, моя новая, чистая европейская одежда немедленно привлекли внимание завсегдатаев. Они обступили меня и стали пристально разглядывать с головы до ног. Я пожалел, что не оделся в камуфляж, который сыграл бы роль формы и придал бы мне вид военного советника, отводя лишние неприятности.
Не успел я с ними заговорить, как низкорослый, юркий гвинеец дернул меня за рукав, поднялся на носки и зашептал на ломаном английском,  — вернее, на его местном варианте, — пиджин-инглиш: "Моряк? Я знаю, что надо". Мы обменялись рукопожатием, поняли друг друга по взглядам и тотчас пробились к выходу. 

С другой стороны городка, — возле порта, — вздымались отвесные скалы. Сверху легкими пучками брызг низвергался поток, падавший в глубокий темно-синий водоем, укутанный шапками красных цветов. Сквозь прозрачную воду проглядывали кустики кораллов, напоминавших диковинные кактусы.
Рядом с лотка продавались очищенные апельсины. Ожидавшие меня, уставшие от жары моряки прокусывали оставшуюся на них белую кожуру и выдавливали сочную мякоть в рот.
Песок на ровном, как доска, побережье Гвинейского залива был серым и крупным. Светло-синие волны с шумом накатывали на берег и с тихим стоном отходили назад. Сквозь резные листья пальм синели кусочки неба, по редким ветвям прыгала стая небольших разноцветных попугаев. Справа от порта сохранились здания девятнадцатого века и среди них — объединённая церковь. 

Мне тут же сообщили, что по курсу нашего следования — в ста восьмидесяти километрах от Порт-Харкорта — час назад было совершено нападение на британский сухогруз. В заложники попали три члена экипажа: гражданин Румынии и двое россиян.
Практически вся территория Гвинеи была месторождением бокситов, алмазов, золота, урана и нефти. Заводы не останавливались, и работа у моряков имелась в избытке. Не смотря на напряженную обстановку, мы вышли в море на следующий день. 

Балкер не представлял для пиратов особого интереса: у нас был непригодный для разграбления насыпной груз, — в отличие от контейнеровозов, где находились  обыкновенные дорогие товары, которые можно было растащить и продать, переправив на черный рынок и получив десятки миллионов долларов. 

В течение первого месяца практически на наших глазах пираты, — спортивные темнокожие парни примерно от двадцати до тридцати пяти лет — захватили два  контейнеровоза – немецкий и американский. Немецкий брали очень грубо: впрямую расстреляли из гранатометов, после чего на нем выгорело две палубы в жилых надстройках.
ВМС еще не были готовы к освобождению захваченных контейнеровозов: эти суда были отличны от захватываемых ими ранее. Немцы так же не собирались  штурмовать свой контейнеровоз: это было рискованно для экипажа. Пираты не знали, что им делать: начинать разворовывать груз или договориться, как обычно, о выкупе, который, однако, в этом случае намечался совсем другой: не два-три миллиона долларов, как обычно, а гораздо крупнее — из-за более привлекательных товаров.

Выстаивая по обыкновению ночные вахты, я неустанно размышлял о своей маленькой семье, о том, что я сделал не так.
Олеся всю жизнь шла на поводу у своих чувств, не задумываясь о последствиях. Она любила жизнь и легко воспринимала ее. Жажда жизни проявлялась у нее во всём... Она слишком увлекалась миром и не видела: я  —другой человек и по другому устроен. 
Я хотел знать ее подходящей мне, закрывал глаза на все, что меня не устраивало и не давал ей понимания.
Раньше я следил за ее телефоном, за ее передвижением и контактами. Она врала мне бессовестно: говорила, что находится в одних городах, а сама была в других. Ее подруги оказывались друзьями... Она обманывала просто потому, что, зная мои вспыльчивость, властность и склонность к диктату, не хотела ссориться... А я подспудно понимал, что Олеся — человек творческий, странный и — по большому счету — невинный, поэтому делал вид, будто ничего не знаю.
Поначалу я сам делал много дурного, но уже много лет я был абсолютно честен с ней и жил ради нее. Я не доверял полностью, но любил ее всегда.
«Неужели мне не видать семьи... Не смотря на сына и на все прожитое, — думал я порой. — Неужели ее любовь ко мне была просто любовью к жизни?»
Она не отвечала на звонки.
Так прошло три месяца, и теперь мы двигались к Сомали. Много дней до того мне хотелось найти веревку и мыло, но мысли о пятилетнем Даниле помогали держаться в форме.
Этот жизнерадостный крепыш — наша с Олесей общая копия — вызывал во мне сложную гамму отцовских чувств. Глазенки моей удлиненной формы — морского цвета, как у мамы — еще только начали осмысленно изучать мир. Пальчики, похожие на мои, но с круглыми ноготками Олеси, дотрагивались до окружающих предметов, и мое сердце сжималось, словно я наблюдал волшебство. Я переводил взгляд с Данилы на свою любимую и подолгу рассматривал ее, пытаясь угадать секрет созидания. 
Она с беспечным видом убирала комнату, одетая лишь в короткий розовый сарафан, и не замечала моего замешательства. Длинные белые ноги манили наготой, длинные светлые волосы были завязаны в хвост, бивший ее при движении по спине.
В фас сын напоминал меня, в профиль — ее. Он ходил моей быстрой, твердой, слегка раскачивающейся походкой, а смеялся заливисто, звонко, — как она...
Данила был для меня больше, чем ребенком. Он навсегда соединил меня с Олесей своей новой, отдельной жизнью. И я был благодарен ему за это...
Вспоминая, как мы вместе рожали его в водах Атлантики, я до сих пор испытываю чувство апокалипсиса, схождения чуда на Землю и острое, больное счастье.
«Даня — чудо, выходит, я — чудотворец!» — так звучала моя любимая шутка.

На душе скребли кошки, но необходимость постоянно быть начеку заставляла меня забывать об упрямстве Олеси и о глупой разлуке.

К повальному пиратству сомалийцев привели развал государства, полная анархия и уничтоженная экономика. Регион владел самым длинным в Африке  побережьем в две тысячи триста миль, вдоль которого шли оживленные морские пути. У жителей не было другой работы, кроме как грабить торговые суда и нефтеналивные танкеры. 
Пиратством в основном промышляли молодые люди из Пунтленда -  самопровозглашенного государства на северо-востоке Сомали. Они составляли пять основных банд численностью около тысячи боевиков и, имея различный опыт, дополняли друг друга. В банды входили бывшие рыбаки, хорошо знавшие морские условия и включившиеся в пиратство, бывшие военные, принимавшие участие во внутренних войнах Сомали в составе местных кланов и имеющие боевой опыт и, наконец, эксперты, умевшие работать с техникой и GPS-оборудованием. 

В последние годы в море появились патрули ВМС из различных стран. В Аденский залив пришли военные корабли, намереваясь покончить с пиратством, но корсары сделали обходной маневр – ушли из залива в Индийский океан. Сложилась патовая ситуация: никаких военных сил в мире не хватило бы для того, чтобы перекрыть их движение. С другой стороны, военные не могли уйти из залива, чтобы не допустить возвращения рассвирепевшей орды.  
Мировое сообщество впервые столкнулось с партизанской войной на море, когда огромные боевые корабли оказались беспомощны перед шлюпками. Военные могли начать стрелять по площадям, — то есть, обнаружив скопление маленьких суденышек, накрывать их огнем и полностью уничтожать. Однако среди них были корабли рыбаков и мирных жителей Йемена и Сомали, кормившихся одним рыболовством. Гражданские потери оказались бы несоизмеримыми.
Мировое сообщество проиграло начальный этап войны с пиратством и отступило от первоначального плана. В Аденском заливе военные патрули мирно соседствовали с вернувшимися корсарами, лишь изредка сталкиваясь меж собой по поводу захвата судов или освобождения заложников. 
  Незадолго до нашего появления у берегов Сомали флибустьеры захватили украинский сухогруз “Полина” и саудовский супертанкер “Сириус стар”. За освобождение кораблей и моряков судовладельцы заплатили крупные выкупы. Сразу после того был захвачен французский нефтяной танкер, шедший под флагом Люксембурга. Судьба танкера и семнадцати человек экипажа осталась неизвестной. Можно было подумать, что мы, словно мыши, покорно двигались волку в пасть. Однако наш груз — олово — по-прежнему не интересовал пиратов, и я был почти уверен в благополучном прохождении маршрута. Автоматический идентификатор мы нарочно не выключали: он говорил флибустьерам о бессмысленности нападения на нас и не выдавал присутствие русских под флагом Кипра.
Каждый, кто шел через Аденский залив и прочие неблагонадежные места планеты, ощущал своеобразное напряжение — смешанный со страхом азарт.  Мы были уверены, что пройденные тренинги помогут при нападении головорезов. В то же время кровь холодела от сознания, что совсем близко, - в двух часах пути, -  флибустьеры захватывают чужое судно, а мы не можем вмешаться.  
Для движения по Аденскому заливу судоходные компании нанимали в частных охранных агентствах вооружённую охрану. Темнокожие бойцы, подходя на быстроходных катерах, подсаживались в районе Омана или Йемена, считавшихся относительно безопасными зонами. Однако перед нашим прибытием стало неспокойно и там: в двадцати милях от острова Мазира — недалеко от побережья Омана — сомалийцы с двух скоростных лодок напали на иранский  танкер.
Главной задачей наших охранников было задержать пиратов, чтобы капитан успел связаться с военными судами, патрулировавшими район. Это мог быть кто угодно, кроме, -  как ни странно, -  родных ВМС, игнорировавших находящихся под другими флагами соотечественников.
Охрана должна была находиться у нас на борту до Красного моря и перед высадкой утопить оружие, после чего отправиться на самолете домой.
По периметру корабля натянули спираль Бруно — колючую проволоку. В боевую готовность привели пожарные лафеты, задраили все входы. По судну объявили уровень охраны номер три — уровень, при котором поддерживаются специфические защитные и охранные меры.
Параллельно министерство судоходства Индии получило письмо с предложением обмена арестованных пиратов на двадцать шесть индийских моряков,  находившихся в заключении в Сомали.
Сто двадцать пиратов обвинялись в похищении и убийстве людей, контрабанде оружия и преступлениях против индийской нации. Все они были захвачены ВМС Индии в марте одиннадцатого года, при перехвате их судна в Аравийском море и при освобождении рыболовного траулера «l Murtaza».
Индия отклонила предложение обмена, приняв решение об освобождении своих моряков штурмом.

Корабль с заложниками оказался недалеко от нас: космические технологии в очередной раз не помогли нам оценить реальную обстановку.
  Когда в темную полночь началась стрельба, мне показалось, что нас преследуют два судна. Иллюминаторы на мостике оказались расстрелянными . Нападение казалось игрой: люди вдалеке бесцельно стреляли и орали, хотя знали, что никто никого не понимает. 
Наконец в свете фонарей я угадал на одном из кораблей здорового командира штурмовой бригады и догадался, в чем дело. Между тем наш балкер медленно давал задний ход.

  Женя, четвертый механик, мой собрат по операции в Полинезии, исподтишка достал профессиональную камеру. Веснушчатые руки подрагивали, но глаза горели задором. Я толкнул его: «Не снимай!»
Я помнил, как такой же легкомысленный любитель острых ощущений сделал видео о расправе с пиратами и выложил его в Интернет, чем сильно осложнил жизнь немецких моряков — тех, кого освобождали, и датских - чьи морпехи штурмовали корабль.
«Не думай, что там одни нищие крестьяне без Интернета и связи с миром, - сказал я. - Большинство судов берется по заказу. Наобум — почти никогда».
Корсары давно наладили контакты с мировой преступностью. Еще в начале двухтысячных они грабили, в основном, местных рыбаков и мелкие суда, не покушаясь на большие корабли. Но вскоре с подачи международных криминальных группировок африканское пиратство стало развиваться. Морская преступность сделалась организованной и технически оснащенной, поэтому не стоило надеяться, что выложенное в Сеть скандальное видео бандиты не заметят.
Расстрелом пиратов и видеосъемкой особенно любили заниматься ребята из родных ВМС. Этим они бездумно подставляли российских моряков, - в том числе тех, кто работал под другими флагами. 
До прихода ВМС в африканскую зону нам мало что угрожало при захвате судов, но теперь, - в случае плена, - нас ждала верная смерть либо, как минимум, побои до полусмерти. 
«Русские не отпустили моих людей, - заявил один из пиратских лидеров в Сети, - вместо этого они расстреляли их в упор, а затем погрузили безжизненные тела обратно в лодку… Мы осуждаем действия русских, они руководствовались расизмом и ненавистью к чернокожим и Африке! Это лицо новой России. В будущем, если мы захватим русских, их постигнет та же участь!» 
«Чего церемонятся с ними! Стрелять уродов и все! - сквозь грохот кричал светловолосый штурман, - Олег, - сам напоминавший пирата. Бандитское выражение лица с издевательско-бесстрашным оскалом, неровный белый шрам под правой скулой не вязались с его тонкими, правильными чертами. Штурмана естественнее было бы видеть танцующим парные латиноамериканские танцы, чем вынимающим из-под обшивки борта нелегально спрятанный автомат.
Однажды в кают-компании он рассказывал, как во время службы на подлодке, приписанной к городу Полярный, с голодухи ограбил продуктовый магазин. Трудно  поверить, но в момент развала экономики командованию практически нечем было кормить срочников, и их часто отпускали на берег в увольнения. По умолчанию подразумевалось, что они где-нибудь смогут поесть. Главным было не запятнать честь мундира, поэтому восемнадцать человек носили по очереди несколько комплектов гражданской одежды. Штурман был выше остальных и шире в плечах, поэтому все брюки оказались ему коротки, а руки торчали из куртки едва не по локоть, что заставляло прятать их «рукав в рукав».
Пронзавший исхудавшее тело северный ветер, царапавшая лицо ледяная метель, полузаброшенные дома, зиявшие чернотой разбитых окон, нескончаемый серый сумрак, бесцельность службы и непредсказуемость ближайшего будущего заставляли думать только о выживании.
«Я никого не обижал, - самодовольно ухмыляясь, говорил Олег. -  Просто сказал продавщице: «Смотрите: это - револьвер. Извините. Вы - прекрасная  женщина, но у меня безысходные обстоятельства». Она отнеслась к моему требованию без удивления, спокойно отдала выручку и пакет продуктов. Спросила с сочувствием: «Голодный, да?» Я кивнул, еще раз извинился и вышел. Кнопок охраны тогда в ларьках не было».
Всех, сидевших в кают-компании, накрыла общая мысль: мы сравнили Россию девяностых с сегодняшними останками сомалийского государства. Не кормить вооруженных юнцов и не позволять им честно зарабатывать — верный способ воспитания преступников. Именно так появились пираты Аденского залива. Если соединить оружие, голод и молодую горячую голову, то получится либо борец за независимость, либо — разбойник.
Что до Олега, то я не сомневался: магазин в Полярном был не единственным ограбленным им объектом: привычки юности трудно искоренить. Однако, не смотря на пьянство и беспринципность на берегу, штурман всегда был надежным соратником в море, а на груди с тайной гордостью носил отличительный знак арктического подводного флота «За дальний поход».

Я внимательно отслеживал вспышки огня в ночи, как вдруг, ощутив щекотку, повернул голову к своему обнаженному плечу и увидел на нем маленького паучка, — живой привет с суши, — и подумал об Олесе, верившей в мистическую силу этих насекомых. Раньше, когда у меня долго не было связи в море, и перед ней внезапно спускался с потолка паук на ниточке паутинки, или слезал откуда-то по стене, — это была верная примета, что в течение суток от меня придет письмо или смс. Чем больше и проворнее был паучок, тем более скорое и яркое общение он предвещал нам. Она никогда их не убивала, относилась к ним с нежностью, как к добрым вестникам и, встречая их при уборке, заботливо отгоняла в сторону.
Поставив вопрос ребром, я, казалось, погубил наши отношения. С момента моего прибытия в Африку Олеся ни разу не ответила мне, и я ощущал себя бессмысленным, пустым бочонком из-под топлива. Глупый потерявшийся паук, невпопад вылезший из укрытия, неожиданно добавил мне силы духа, окатив радостью и восстановив утраченную энергетическую связь с семьей.
Иногда я невольно начинал верить в Олесины игры. Сформулировав вопрос к Вселенной и глядя в потолок, она наугад открывала книжку «Призраки Петербурга»  и останавливала указательный палец на подвернувшейся строчке. Была это ее интуиция, потомственная ворожба или череда совпадений — не знаю, но всё сходилось. 
Однажды я сам просил ее погадать: «Как мне быть с Мурманским Морским Пароходством?» Ответ был: «Поместить его в метафизическое, многопризрачное зазеркалье».
«То есть, оставить в прошлом», - вздохнула она, не подозревая еще, чем грозит нашей семье такая перемена.
Особенно умиляли меня гадания о нас. На вопрос, что ждет нашу любовь впереди, неизменно получалось нечто вроде «последний причал» и «единственный князь».

Я следил за перестрелкой индийских морпехов с пиратами. Корсарский траулер — бывшее рыбацкое судно —  и военный фрегат  ускоренно маневрировали в темной дымке, словно играли в пятнашки. Внезапно они столкнулись. Удар был такой силы, что фрегат отбросило далеко назад, а грохот оглушил меня, подобно мощному взрыву. Суда оказались сцепленными друг с другом: нос траулера застрял в корпусе фрегата. 
Индийский пароход вспыхнул. Охваченные пламенем люди прыгали в воду и направлялись в нашу сторону. Пираты стреляли по их головам. В темной воде влажно блестели спины почуявших кровь акул. 
Фрегат начал быстро тонуть с возраставшим креном, увлекая за собой траулер с заложниками. В порты главной палубы ударила вода.
Рассвирепевшие пираты собрались в двух крытых металлом шлюпках и стремительно переключились на нас. Смутно доносились их голоса:«Всем  - смерть! Больше не будет случаев, когда заложники спасутся, а мы попадем в тюрьму!»
«Не расстрелять гадов, — сплюнул Олег, — время упущено».
На балкере была оборудована цитадель — помещение в глубине судна с крепкими дверями и переборками, с возможностью загерметизироваться и неуязвимое для огнестрельного оружия и гранатометов. Оно обеспечивалось независимыми от общесудовых системами связи — спутниковыми и УКВ-диапазоном, — так как, попав на борт, пираты в первую очередь, - в считанные секунды, — ломают антенны и уничтожают все средства связи и навигации.
Так же в цитадели имелся четырехдневный запас еды, воды, медикаментов и автономный кондиционер.
Цена укрепления, соответствовавшего рекомендациям НАТО, доходила до двухсот тысяч долларов. Многие судоходные компании шли на эти расходы, поскольку они были несоизмеримо меньше, чем выкупы корабля и команды, но зачастую цитадели оборудовались лишь частично.
 
Капитаном нашего корабля был грек, носивший имя Актеон Зимбули, —  маленький, смуглый, большеглазый, сдержанный в общении, уважительный и предприимчивый человек. Он гнушался показухой, скромно  выполнял свою работу и принимал близко к сердцу все, что происходило с членами экипажа. 
Сейчас он пытался связаться с войсками, подав сигнал тревоги, а я — наладить управление судном из цитадели, или хотя бы остановить двигатели. На мониторы с выведенными на палубу и мостик камерами судовладельцы поскупились, поэтому мы не видели, что происходит на корабле. 
Военные не отвечали. На практике реальные шансы получить помощь давали флаг, под которым следовало захваченное судно, национальная принадлежность команды и гидрометеорологическая обстановка. Капитаны военных кораблей всегда несколько раз думали, прежде чем лететь на вооруженных пиратов, избегая лишней ответственности.
Актеон молча казнил себя за происходившее, и я, пытаясь ободрить, положил руку на его плечо.  
Рядом находился мой приятель Константин Герасимов, - широкоплечий, мускулистый старпом с русыми курчавыми волосами и грубоватым, но приятным, добродушным и одновременно дерзким лицом, - который по причине фамилии, телосложения и огромной физической силы носил прозвище Геракл - или Герыч. Он отдавал распоряжения тоном, не допускавшим недовольства и возражений, но основной чертой его характера была неудержимо рвущаяся наружу веселость. Часто его окружали три молодых матроса, которых он воспитал, и которые смотрели на него как на свой образец. Во главе их он обычно вышагивал по окрестностям портов, участвуя в каждом шумном сборище. Сейчас они так же сидели все вместе, скрючившись из-за тесноты и отпуская вполголоса мрачные шутки. Константин по очереди осматривал лежавшие перед ними девятимиллиметровые малогабаритные автоматы, что вызывало всеобщее оживление. Я молча улыбался, глядя на них, и жалел, что мы не приобрели оружие централизованно.
Обхватив руками колени, я сидел на полу, прислушиваясь к доносившимся снаружи крикам и выстрелам, к грохоту переворачивавшихся бочек, и
 внезапно почувствовал, что в бок впивается нечто твердое. Просунув руку во внутренний карман разгрузочного жилета, я вытащил оттуда подаренную Олесей деревянную иконку — сантиметров одиннадцать на пятнадцать — и вздрогнул от неожиданности, как в самолете. Реальность отодвинулась на второй план. Кусок дерева хранил тепло ее рук. Отражал свет ее глаз. 
Сквозь мрак цитадели на меня проницательно и сочувственно смотрели добрые лучистые глаза святого. Не зная названия нахлынувшим чувствам, я прижал икону к сердцу и прошептал: «Прости, моя Валькирия... храни меня...»
 
Охрана была убита, помощь не приходила.
«Чего мы сидим здесь, как крысы, и ждем долбаных ВМС-ников? — штурман пнул закрытую дверь, зло сжимая в руках крупнокалиберный бесшумный автомат. —  Справимся сами! Держи, Леха, — он кинул мне бронежилет, — покажем папуасам, кто в море хозяин!»
Впадение в  бешенство было Олегу свойственно. Не слыша голосов начальства, он ворвался на палубу — словно не из цитадели выскочил, а вбежал в просторную комнату.
Приготовившись к любому повороту событий, я судорожно сжал купленный в Гвинее «калаш» и бросился за ним. При всех наших силе и безрассудстве мы не были ни морпехами, ни спецназом...
«Капитан!  – услышал я за спиной крик Константина,  — мы идем?»
«Назад! — был ответ.  — Не паниковать!» 
Пираты прятались по обе стороны палубы, их было человек двадцать и я слышал, как защелкали затворы. Нам предстояло шагнуть в темную неизвестность, чтобы добраться до обидчиков. 
Зажигательные заряды производили клубы черного дыма: пираты знали свое дело.
Матросы не выдержали и тоже выскочили наружу. Раздался частый треск автоматов.
Вскоре мы с Олегом оказались на самом верху жилых надстроек. «Врешь сцуки, - криво усмехаясь, процедил он, - не возьмете». Я не знал заранее и в сумерках не сразу разглядел, что за точку организовал безбашенный штурман, но шквал огня ударил в атаковавших нас пиратов, и фрагменты тел с клочками одежды полетели в разные стороны. 
«Как плохо я до сих пор знал этого подводника», - весело мелькнуло в голове, но тут же двумя палубами ниже я заметил Евгения, который несся, что было духу, убегая  от преследователей в нос корабля и стараясь остаться не замеченным прятавшимися корсарами. Те, однако, заметили, и несколько очередей ударили по нему наобум. К счастью, пули прошли слишком высоко. Два гигантских прыжка – и я оказался неподалеку. В лицо пахнуло жаром разогретого металла.
В воздухе замелькали дубины. Маленький, не отличавшийся силой Евгений собирался ударить кого-то прикладом, но не удержался на краю надстройки.  В темноте я смутно видел, как он поднял автомат, но лишь описал им дугу и сорвался вниз. Всего мгновение он балансировал на краю и исчез. Я закричал и через долю секунды уже катился вниз по железным лестницам, цепляясь за подворачивавшиеся скобы. 
Я сразу наткнулся на механика — он дышал. Прикоснувшись к его лбу, я ощутил под рукой теплую жидкость, и Женя чуть слышно застонал.
Фонарь отбрасывал тусклый свет, каждая тень сулила опасность, и тут я заметил отсутствие у себя оружия. 
Раздался одинокий выстрел; что-то тупо толкнуло меня в живот. 
У корсаров  закончились патроны. Ко мне бежали двое, издали сверля упорными, как у изваяний, взглядами и вращая белками глаз. Свирепые лица были искажены криками.
Я бросился к цитадели, но один из них успел двинуть меня прикладом в спину. Я поскользнулся, и они начали озверело бить меня по пояснице, плечам и рукам, которыми я защищал шею и голову, упершись лбом в глянцево-зеленую поверхность палубы.
Один бил прикладом, другой — вертикально стволом, и пронзительная боль  заглушила все мысли, кроме одной: только бы встать, и я ему первому разорву горло.
Кругом слышалась стрельба. Слева так же раздалась очередь, и удары прекратились. Олег встряхнул меня и побежал собирать пиратские автоматы. До подхода ВМС — если они, конечно, собирались прийти — нужно было утопить не вмещавшееся в тайники оружие и выбросить флибустьерские трупы...
Из-под тельника выпала расщепленная в середине, но все-таки целая доска. Глаза Чудотворца сияли по-прежнему ясно. Я с удивлением перевел взгляд с иконы на измазанные кровью пальцы и осознал: живой. Ноги поднимались, и я мог идти.
«Это — Африка!» —  произнес, подмигивая мне, Константин, и развел руками.
Наш балкер вновь набирал ход.


2013


Фото из Интернета