В ряде изданий появились выпады против няни Пушкина. Мол, только идя на поводу у «известной матерщинницы, сводницы и алкоголички», поэт написал богохульную «Сказку о попе и работнике его Балде». Безобразен и портрет Арины Родионовны, опубликованный одной из газет. Большеголовая баба с крупными чертами лица, в нелепом чепце, похожая на цыганку и старуху-чернавку.
Пушкинисты, видимо, сочли этот хулиганский выпад не достойным внимания. Во всяком случае, я не увидел слов возражения. И потому решил написать эти строки. С небольшим экскурсом в историю.
Буряты - выходцы из Монголии. Самый крупный народ из коренных обитателей Сибири: в России – почти 500 тысяч, а с учётом соплеменников в Китае, Монголии и других странах – около миллиона. «Люди длинной воли» (выражение Л.Н. Гумилёва) бежали к Байкалу так же, как когда-то украинцы в Запорожье, а русские - на Дон, где становились казаками. Среди беглецов оказались и мои предки с Халхин-гола. Предки по отцу - шаманы, а по материнской линии - десять поколений крещёных бурят. Причём с той и другой сторон к ним вливалась русская кровь. Так, мой прадед Барай женился на русской. По матери русские были и среди Тасхановых, Андреевых. За столетия буряты и монголы стали отличаться языком, верой, но не потеряли чувства родства.
Западные (иркутские) буряты стали православными, а забайкальские буряты – буддистами. Но тяга к единению появилась в наши дни, когда панмонголизм не вызывает былых подозрений у власть предержащих. И по-иному звучат строки Владимира Соловьева, использованные Александром Блоком эпиграфом к его «Скифам»: «Панмонголизм! Хоть имя дико, / Но мне ласкает слух оно».
Но какими дикими были репрессии 1920-40 годов в борьбе с панмонголизмом в Монголии, Калмыкии, Бурятии, Иркутской, Читинской областях. Тысячи общественных деятелей, учёных, писателей были арестованы и погибли. И потому панмонголизм вовсе не ласкает мой слух. Он обагрён кровью лучших людей нации. И я хочу заменить это «имя» понятием монголосфера. Впервые его ввёл Георгий Владимирович Вернадский. Сын академика Владимира Вернадского, в честь которого в Москве названы проспект и станция метро.
Монголосфера не только пространство – степи, горы, реки, но и глубины времени. Я включаю в него древние сказания, тайлаганы, сурхарбаны. Сравнивая мифологию народов, поражаешься сходству образов – одни и те же лешие, водяные, русалки, духи предков и даже амазонки населяют сказки и легенды русских и монголов. Вспомните тридцать три богатыря в эпосе «Гэсэр» и «тридцать три богатыря, в чешуе златой горя» в «Сказке о царе Салтане». А Салтан – обобщённый образ султанов, среднеазиатских потомков Чингисхана.
Удивительный вклад в монголосферу внёс Пушкин! В наброске его поэмы «Бова» царь Зензевей «Готовит пир – и ровно сорок дней своих гостей он пышно угощает». Точно так - сорок дней, угощали гостей на курултаях монгольские ханы. А имя Зензевея - из той же обоймы, что и Есугей, Угэдэй, Дзочибей. Вряд ли Арина Родионовна называла эти имена, рассказывая сказки Саше, но мальчик запомнил их общий дух и магические для монголов цифры – 3, 7, 33. Позже у него появились тройка, семёрка, туз в «Пиковой даме», тридцать три богатыря в «Сказке о царе Салтане» и сорокодневные пиры в честь гостей.
Знание истории Пушкин получил в лицее от лучших на то время преподавателей. А в 14 лет он, как пишет В. Чудинов в книге «Тайнопись в рисунках А.С. Пушкина», принял посвящение от русского волхва и получил от него тетрадь с рунами и неискажённой историей Руси. После посвящения Саша, не стал волхвом, но приобрёл знания кудесника, ведуна.
Чтение рун, которые скифы принесли из глубин Восточной Азии и довели до Италии, Европы, помогло Пушкину ярко описать «времен минувших небылицы» и «преданья старины глубокой», и воскликнуть «Там русский дух… там Русью пахнет!» Но в его творчестве я ощущаю не только запах Руси, но и аромат степей Азии. И потому я попытался в романе «Гонец Чингисхана» показать глубинное сходство наших народов.
Многие считают слова караул, кремль, курень, бугай, саламат русскими. Но караул происходит от монгольского слова харуул – смотреть. Я с детства помню это слово. Моя бабушка говорила мне: харуул и харышь – смотри!
Кремль от слова хэрэм – крепость, крепостная стена.
Курень – ограда, огороженное место. Кочуя по степи, монголы ставили на ночь кибитки в круг, оглоблями наружу, внутри разводили костёр. А при необходимости стреляли атакующих, прячась за кибитками. Позже запорожцы и другие казаки стали называть так небольшие отряды своих войск.
Бугай – олень, изюбрь. В переносном смысле, могучее животное и даже человек-богатырь. Украинцы, белорусы тоже используют слово бугай.
Саламат – каша из кипячёной в сметане муки. Прочитав у Гоголя в «Тарасе Бульбе», что казаки «доотвала наелись саламаты», я был рад, что запорожцы ели то, что мне знакомо с детства. Саламат я ел на ёхорах в селе Молька, на правом берегу Ангары Иркутской области.
Ёхор - танец вокруг костра, очень похожий на русский и украинский хоровод (карогод), болгарское хоро, греческий хорос. Не знаю, где впервые родился этот танец, от кого к кому пришёл он, но он роднит все народы.
В Болгарии я видел танец нестинарцев, в буквальном смысле огненный - танцоры кружили на горящих угольях. Поражало, как сквозь столетия и огромные расстояния, которые прошли болгары, сербы, хорваты, черногорцы, другие славяне, и сквозь коловерть войн, эпидемий донесли до нас хороводы и песни, которые бередят души не только славян, но и других народов. Неслучайно слово хор есть в десятках языков на всех материках.
Стрелой из глубины веков,
Любой решая мирно спор,
Сроднив десятки языков,
К нам долетело слово «хор»!
Так что надо сказать огромное спасибо Арине Родионовне за то, что она вдохнула в маленького Сашу такие бесценные образы и любовь к народному творчеству. Да, Пушкин написал: «Выпьем, добрая подружка бедной юности моей. Выпьем с горя, где же кружка? Сердцу будет веселей». Но это нисколько не роняет в моих глазах образ Арины Родионовны, великой няни поэта.
«Зимний вечер» («Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя») опубликован в 1830 году. А написан мог быть раньше. В Михайловском, когда до него дошла весть о восстании декабристов. А, может, о казни пятерых главарей или высылке в Сибирь его друзей Ивана Пущина и Бестужева-Марлинского. И потому: «Выпьем с горя».
Сколько нежности в этих и предыдущих строках о няне: «Наша ветхая лачужка / и печальна и темна./ Что же ты, моя старушка,/ Приумолкла у окна?»
Странно, что не нашлось ни одного пушкиниста или просто хорошего мужика, потомка гусар, который влепил бы пощёчину автору гнусных строк об Арине Родионовне. И потому это пришлось сделать мне.