Рассказ
– Ты, Петро, – Замечает земляк. – ростом метр с кепкой, а бицепсы как у Поддубного!
Пётр Горелый скупо улыбается: ему нравится ощущение внутренней силы.
Они с Ваней Латышевым познакомились на станции Рутченково. Рельсы в мареве блестели на солнце. Толпа на вокзале бурлила кипятком. Возле гармониста Ниночка! Цветастый платок на плечах. Она запела частушки Петра Горелого, сочинённые для посиделок в клубе. Словно родник освежил пустыню.
Краем уха Пётр слышал, как сестрёнка Шура растолковывает десятилетним подружкам:
– Война – как футбольный матч. С танками и самолётами. Соберутся две армии на здоровенном поле. И всё без жульничества. Помните: наши играли в футбол с городскими, и так ни разу не подрались….
Сержант Бурин что-то говорит. Это возвращает Петра в реальную обстановку. Открытое, как на ладони место. Пушки и танки отсутствуют, нет даже противотанковых ружей. На всю МОТОдивизию одна полуторка, крытая брезентом, торчит в тылу огородным пугалом. Да по флангу туда-сюда передвигаются два необычных автомобиля – чёрные чехлы устремлены в небо.
– Дефилируют! Гвардейские миномёты! – Сердито изрекает сержант, продолжая спор с невидимым оппонентом. – Немцев этим не напугать. Секретное оружие! А стрелять нечем. Минометчики имеют приказ в случае крайних обстоятельств подорвать установку. Вон возле заднего колеса на раме ящик возвышается.
А какого труда стоило попасть на фронт!
Пётр в тот день проснулся позже обычного. Воскресенье. На выходной он запланировал ремонт кровли. Гигантский художник над городом Сталино смешивал разноцветные клубы дыма. У клуба блеснула лысина – партийный секретарь Журавлёв. Сегодня лекция: «Пакт о ненападении». У Горелого на первой же встрече возникла симпатия к парторгу. И тот беседовал с Петром более откровенно. Журавлёв дошел до первого дома. Мать духаньки Ниночки стирала бельё. Журавлёв что-то сказал через забор. Евдокимовна всплеснула руками и заголосила как по покойнику. Горелого как ветром сдуло с крыши.
– Петро, ты куда? А кушать?
– Потом, потом. – Махнул он рукой матушке.
– Писал доклад о дружбе, – Жаловался Журавлев. – а придется проводить диспут о вероломстве.
У Горелого струной тренькнул, и зазвенел застоявшийся нерв. Пётр считал: война продлиться не более полугода. Боялся опоздать. Память хранила образ дяди Георгия – офицера пограничника. Тот приезжал на похороны деда, когда Пете исполнилось лет пять-шесть. Гимнастерка с иголочки, брюки-галифе, сапоги хромовые горят на солнышке, портупея со скрипом. Характером дядя – добрый, отзывчивый. У Горелого и в мечтах не возникало мысли о таком замечательном родственнике. Вся улица вышла его провожать. Петя заревел, бросился за подводой. Отец остановил лошадь, дядя взял племянника на руки:
– Не реви! Расти большой, да не будь лапшой. Тогда и возьму тебя на свою погранзаставу.
– Где же ты теперь мой дядя? – Размышлял Петр.
Винтовка-трехлинейка на бруствере.
– Мой отец Зимний с ней брал. – Шутит Бурин. Петр вспоминает «Школу Сержантов».
– На пехоту нападает конница. – Дает вводную инструктор. – Курсант Горелый ваши действия?
– Встать на колено. – Четко показывает Пётр. – Приклад упереть в землю, штык – в сторону конницы.
Любопытный суслик, привстав из травы, свистнул удивленно, вызвав всеобщее веселье.
Занятия под навесом. Не так жарко. Грубо сколоченные скамьи. Инструктор задает вопрос:
– Какая защита лучше?
Латышев зачитывает устав: «Предпочтительно; выбрать момент и напасть на неприятеля первым».
Пётр вылез на бруствер, свернул цигарку, полюбовался, как удачно замаскировал окоп. Из сидора достал подзорную трубу. Батя Горелого воевал с немцами в Первую Мировую. Попал в плен. Но вернулся невредимым. Лишь со шрамом на лбу. Умудрился привезти из Германии небольшую подзорную трубу. Батя работал сторожем. Колхоз выделил ему ружьё. Волки нападали на колхозное стадо. Отец приделал к ружью оптику, и охотился издалека на хищников. И сына научил.
Вдалеке перед холмиком запетлял заяц. Петр выстрелил. Бурунчик пыли слева внизу на два деления.
– Без команды не стрелять! – Не на шутку рассердился Бурин.
По цепочке бойцов от комбата докатилось:
– Всем отдыхать.
– А Ворошиловский стрелок на боевое дежурство! – Внес коррективы сержант. Они с Ваней улеглись на одну шинель. Другой накрылись. Слышен зубовный скрежет Бурина, причмокивание во сне бойца Вани.
Из-за «заячьего» холмика выдвинулась пятнистая легковушка. Крадучись, с остановками. Патрон по-боевому уже в патроннике. Торопясь выстрелил. Раздался вой снаряда, рванул слева от нашего грузовика. Ага: легковушка корректирует обстрел. Пётр выстрелил ещё. И ещё. Ползёт пятнистая, как заговорённая. Развернулась. Врешь, зараза, не уйдешь! Второй снаряд рванул справа от полуторки. Вилка. Спокойно, Петруха, на тебя вся Россия смотрит! Где-то вторая обойма. В ней бронебойные. Неожиданно успокоился. Точно совместил деления, целясь в мотор с поправкой «на зайца», задержал дыхание, и очень плавно, нажал на курок. Над капотом «пятнистой крысы» взметнулось пламя. Из дверцы вывалился фашист и закружил зигзагами как тот длинноухий. Линия нашей обороны обозначилась дымками выстрелов. Взрыв взметнул брезент грузовика – словно огромный ворон взмахнул чёрными крылами.
– Жаль! – Прокричал Пётр, подскочившему сержанту. – В машине, наверняка, имелись патроны.
– Имитация! – Зло, сверкнув глазами, произнес Бурин. – Пустая машина чехлом прикрыта!
Разрывов, коричневыми столбами, стали взбухать в беспорядке. Только пыль пошла от наших редутов. Безприцельный огонь, но на психику давит сильно. Толща земли содрогалась от разрывов. Струйки земли, как ручейки пота, скатывались за воротник. «Спрут страха» вырвался из укромного уголка души Горелого; распустил щупальца, сковывая тело, выпустил чернильное облако, затуманивая сознание. Хотелось бежать туда, где нет этого ужасающего грохота, несущего каждое мгновение смерть.
– Петро! Ты куда? – Бурин сдержал его за плечо. – Не дрейфь! Первый раз всем страшно.
Сержантский «Прибой» – душистым облаком вошёл в легкие, руки перестали дрожать, сознание прояснилось. Ваня же забился Бурину под мышку, как цыпленок под крыло клуши. Вынырнувшего из окопа, пехотинца избарабанило осколками, только клочья полетели от шинели. С какой изощренной жестокостью железные механизмы, калечили живую плоть! Немцы не жалели боеприпасов.
Ночь упала на позиции чёрным саваном. Тьма хоть глаза выколи.
– На один день врага задержали! – Подбадривал всех сержант.
Затеняя звезды, прострекотали бипланы. Над противником замелькали всполохи. Ура! Дают фрицам «прикурить»! Пётр «закемарил». Грянуло тысячеустое «Ура!» – это возвращались самолеты. Немцы в след бросали осветительные ракеты. Словно трактора на пашне в темноте урчали моторы..
– Танки! – Произнес невидимый Бурин. – Дайте-ка по одной гранатке, свяжу на всякий случай.
Рассвело. Легковушка исчезла. Воронка от грузовика дымилась остатками древесины. Прострекотали фанерные самолёты. К ним потянулись огненные нити. Пётр прицелился туда, откуда ползли пулемётные трассы. Штабелем бочки. Далеко! Надо бить навесом. Выстрелил. Полыхнуло. Попал?! А может «Аннушки» отбомбились? Самолётики же вспыхнули соломой. Хватило ума послать девчат днём – на верную смерть!!
Рванули мины. Варварское оружие. Нет от него укрытия и в окопе.
– Двадцать первая – непобедимая! За Родину! За Сталина!
– Мама! – Орал Ваня вместо «Ура!» – так было страшно первый раз в атаке!
Раздался вой. Пётр следом за Буриным скатился в воронку, сдернув за рукав Латышева. Мозг не осознал значение звука, а тело перенеслось в укрытии. Если появляется такой инстинкт, есть шансы выжить.
– Короткими перебежками вперед! – Скомандовал сержант, и выкарабкался из воронки, пытаясь вынуть винтовку из рук убитого, но тот держал её поистине мертвой хваткой. Рванули снаряды.
– По-пластунски вперед! – Последовал приказ.
Пётр полз, вжавшись в землю, голову склонил набок, скользя щекой по сухим комкам. Казалось: внутри мясорубки уцелели они одни. Мир сузился до сапог сержанта. Они то удалялись, то приближались.
– Гранаты к бою! – Скорей увидел, чем услышал Пётр.
Швырнул «карманную артиллерию» за холм, откуда недавно взлетали мины.
Под ногой хрустнула губная гармошка. Прав был отец – боится германец русского штыка.
– Закрепиться на новых позициях! – Они оказались в какой-то канаве. Быть может в сухом арыке?
Только воткнули лопатки – налетели самолеты. Душераздирающий визг бомб. Смрад взрывчатки. Крики раненых о помощи. Пётр – на боку, в темпе углублял канаву. И запросил у Богородицы помощи:
– Владычица Преблагославенная возьми меня под свой покров…. – Услышал: Ваня повторяет!
Пётр – комсомолец, но хорошо запомнил мамины молитвы. На фронте неверующие не выживают.
В небе очень быстро проносились облака. До заката – часа два, а там глядишь: боеприпасы подвезут. Но земля в тылу кипела, словно гречневая каша. «Заградительный огонь» – вспомнил Пётр уже ненужную теорию. Двенадцать квадратных танков с паучьими крестами, лязгая гусеницами, утюжили полуокопы. Сзади «Катюши». Одну подорвали: стоит остов с искорёженными направляющими. Вторую нет. К ней приближаются автоматчики. В нагрудном кармане патрон, оставлял для себя. Пётр, не высовываясь, поймал в перекрестие оптики заминированный ящик «Катюши». Враги так и не поняли, отчего разметало их коллег.
– Приказываю выжить! – Услышал Горелый голос сержанта, подумал – ослышался. Но тот повторил: – Выжить, и победить! От мертвых проку «не бувает». – Обмолвился Бурин. Сорвал с себя гимнастерку, оторвал лоскут от нательной рубахи, привязал к штыку трехлинейки. Впереди качался ковыль: автоматчики ползли к ним. Сержант выкарабкался навстречу, перечеркнув тенью Петра с Ваней. Те притихли на дне канавы с грязными разводами на лице. Сбив локтем Бурина, возник немец. Наверно: тоже их сержант. Как черт из табакерки, со смеющимися, в противоречии с обстановкой, глазами. Ветер трепал штанины, обнажая волосатые ноги. Он передернул затвор! Убьёт! Меня! Меня – полного сил и энергии. Нет! Не хочу!
– Ненде хох, швайне юнге! – Жизнерадостно пролаял фашист и дал очередь поверх голов.
– Руки вверх. Поросячьи юноши. – Перевод автоматически возник в голове Горелого. Мудрый гномик, стучал скрюченным пальцем по полушарию мозга: поднимай руки, сукин сын! Мысли метались как в бреду. Ваня, размазывая грязь по лицу, уже задирал «лапки». Страх – он гаже самой смерти. Немец запнулся – это Пётр винтовку закидал землёй. Фриц замахал своим. Те, гогоча, как гуси столпились вокруг трехлинейки, тыча пальцами в цейсовскую оптику.
Пленных вели по пыльной обочине в ту сторону, откуда Пётр ждал поддержки.
– Нас обошли с флангов. – Анализировал Бурин. – Мы держали оборону в глубоком тылу противника!
Сквер возле школы густо огорожен колючей проволокой, разделен на две половины. В части для штатских – пусто, кучками на траве лежали узлы. В другой половине тесно, вплотную друг другу стояли военнопленные, многие в нательном белье, с затравленными как у собак глазами. Раненые, больные, а может, и мертвые лежали вповалку тут же друг на дружке. Смрад исходил от них. Передние замешкались. Сзади раздалось улюлюканье, хрястнувший звук удара, обломок палки перелетел через головы, ударил в спину Ване. Бурин подхватил обломок и спрятал под одеждой. По инерции прибывшие пробежали до забора. Пётр уколол плечо о проволоку, отделяющую гражданскую часть. Туда втягивалась колонна штатских под охраной всего двух автоматчиков. У ворот лагеря низкорослый человек в белом колпаке застучал черпаком о зелёный бак. Баланду привезли – ветерок прошёл по толпе. Ваня подошёл первым. Разливальщик, смерив взглядом щуплую фигуру, налил в миску похлебку. Стоящий рядом полицай ткнул его под ребра, мол, проваливай мелюзга. Выстроилась очередь. Полицай впал в бешенство: на толстом красноармейце под дубинкой лопнула гимнастерка, но миску он не выронил, а пробежал вперед.
– Руссиш швайн! – Орал раздавальщик баланды. – Шнеллер, шнеллер! Ферлюхте!
«Русские свиньи быстрей, быстрей! Твари! » – Перевел, как умел Пётр. Вот так пригодились знания немецкого языка учителю начальных классов. У Горелого за голенищем – складная ложка собственной конструкции. Разложил её как перочинный ножик, попробовал бурду, и с отвращением выплюнул: немытая конская требушина. Конвой увлекся спектаклем. Женщина через проволоку подала Бурину картофелины.
Темнущая ночь на юге наступает быстро. Горелый почувствовал на плече руку сержанта, дыхание в ухо:
– Давайте, ребята, ползите к цивильным. Пристройтесь к той женщине, что подала картошку.
Сержант поднял обломком палки колючую проволоку.
– А ты дядя Саша? – Впервые Пётр назвал Бурина по имени.
– Военного видно за версту. – грустно хмыкнул тот. – А вы – щуплые, сойдёте за подростков. Ты, Петро, отменно воюешь: с выдумкой, с заботой о друге, не злясь, и не лазя на рожон. Приказываю вам: выжить и победить! В сдаче нет ничего похвального. Но если погибнут все, кто тогда победит? Назови сына моим именем. Это будет мне высшей наградой! Будущий сержант Горелый, выполняй приказ!