Иван Анисимович Мурашкин открыл глаза, сладко потянулся, смачно зевнул и бросил взгляд на аккуратно застеленную кровать жены. «Неугомонная!» - злясь на супругу, проворчал он.
Разгорался рассвет, проникая в комнату скользящим шагом и украсив самый тёмный её уголок. Шлёпая тапками, Иван Анисимович вышел во двор. Среди грядок лука и сельдерея виднелся силуэт жены Зинаиды.
- С добрым утречком, Зинаида Васильевна! - выкрикнул он и, подойдя поближе, усмехаясь, добавил: - Ты хотя бы ночную рубаху сняла, небось, ещё не умылась.
Жена с трудом выпрямилась, положила запястье руки на ноющую поясницу и, несмотря на тянущую боль, широко улыбнулась. В мелких морщинках возле серых глаз резвились смешинки.
- Ой, и то правда! Пока шла от уборной сорняки покоя не давали: тут сорвёшь, там сорвёшь – вот и застряла.
- Дались тебе эти сорняки! И что тебе не спится? К чему горбину-то надрывать? Сама вчера причитала, что голова болит, сердце ноет.
- Ты, Ваня, вроде, жалеешь меня, да что толку-то. Нет бы, помочь.
Иван Анисимович почесал тощую грудь, подтянул сползающие штаны и с укором выдавил:
– Ты со своим огородом совсем рассудка лишилась! Лучше бы резинку в портках моих поменяла, того и гляди свалятся.
Зинаида, будто не слыша упрёков мужа, обратилась к нему:
- Пока роса не сошла, ты бы грядки полил навозной жижей. Земля совсем истощилась, надо подкормить. Да собрать яблоки надо, ведь падают, мнутся. Поможешь?
- Мне только и забот, что в земле возиться! Дались тебе эти яблоки! Всех делов не переделаешь, - ответил муж, позёвывая.
Он потянулся, потом провёл рукой по седой бородёнке и проворчал:
- Сама не живёшь, и мне от тебя нет покоя.
- Ты что с утра пораньше завёлся? - возмутилась Зинаида Васильевна. - Не выспался? Так иди, досыпай, я тебя не неволю, сама управлюсь.
Она вовсе не рассчитывала на чьё-то участие в заботе о ней, о хозяйстве, и порой, не дождавшись помощи, бралась за непосильные мужицкие дела: как ни трудно, а сделать надо.
Жена снова склонилась над грядкой, а муж, махнув рукой, ушёл в дом.
Поняв, что сегодня его не скоро покормят завтраком, он завалился на диван, распластав худющее тело, и, положа одну руку под голову, другой пультом включил телевизор. Тупо глядя на экран, Мурашкин не вникал в суть мелькающих кадров. Накопилась не ко времени усталость у этого когда-то крепкого мужика, хотя он трубил годочки, работая снабженцем. Быстро пролетело время, вот уже седьмой десяток на подходе. Будто вчера Иван Анисимович, высокий, широкий в плечах, вступил в жизнь свободолюбивым Икаром, готовым лететь к солнцу. Только потонул он вместе с крылами в житейском море, и осознание смысла жизни пошло на попятную: много нажито, да радости не прибавилось.
После полудня день дышал тяжело от щедрот палящего августовского солнца. Однако Зинаида Васильевна успела потрудиться не покладая рук: затеяла постирушку, перетаскав из колодца вёдер пятнадцать воды, мимоходом обработала от сорняков любимые астры, «подкормила» их, подмела дорожки возле дома, сварила к обеду борщ. Всё это время Иван Анисимович искоса наблюдал за беготнёй жены, гордясь своей мужской работой – починкой сломанного дверного замка: страстно отдаваясь важному делу, он презирал мелочные поручения, потому что его широкая душа не терпела рутины. Не хотел Мурашкин крестьянствовать и злился на свою жену за её рвение изо всех сил, бесконечные просьбы и поручения по хозяйской части. Гораздо привлекательнее для него было созерцание жизни, нежели её благоустройство, косьба травы да навозная возня.
Покончив с замком, Мурашкин устроился на веранде в кресле-качалке. Густая тень от тёмно-зелёных листьев плюща, увивавших окна, не пропускала солнечные лучи, поэтому здесь обитала приятная прохлада. Иван Анисимович закурил, выпустив колечко дыма, и с наивной детской радостью следил, как плавно исчезает белое облачко. Выкурив сигарету, он взял книгу, но, прочитав пару страниц детектива, стал мечтательно вглядываться куда-то в неизвестность, и взгляд его при этом казался таким уставшим, измученным, точно всё это время он шёл трудной пыльной дорогой, а не отдыхал в кресле-качалке. Эту задумчивость внезапно нарушил Егор Петрович, сосед, тучный, с мокрым от пота лбом, пришедший побеседовать по-дружески и скоротать времечко.
- Вот денёк сегодня! Духотища, - крякнул сосед, вытирая тряпицей лысину и шею. Он тяжело плюхнулся на стул возле стола и с беспокойством сокрушался: - Как бы пожары не схватились. Видал по телевизору? Уже в Подмосковье потянуло дымком.
- Потушат, - лениво протянул Иван Анисимович. – Не боись, Петрович, у нас земля сырая, не сгорит.
- Так-то оно так, - согласился сосед. – А я пивка принёс, составишь компанию?
Неторопливым движением он вытащил из пакета двухлитровую бутыль пива и поставил на стол.
- Васильевна! Обед-то будет? – выкрикнул Мурашкин и сердито добавил: - Завтракал кое-как и обеда не дождёшься! Вот, Петрович, как жить? Она целыми днями с огорода не вылезает. Для кого такую махину обрабатывать? К чему нам этот огород? Ещё и яблоки заставляет меня собирать. А чем их грызть? Зубов-то у самой пять штук осталось!
Сосед кашлянул в кулак, соглашаясь, однако заметил:
- На то оно и лето, чтоб на земле. Огород в хозяйстве не помеха. Я тебе, Ванька, прямо скажу: бабёнка твоя ладная, приветливая, всё при всём. Ты её не обижай. Я на своём веку много баб повидал, знаю, что к чему.
Мурашкин отчаянно махнул рукой, хотя почувствовал, как от этой похвалы в душе млеет радость. Возможно, он и сейчас любил свою супругу, да только так глубоко, что уже и не видел дна, где эта любовь покоится. Пряча улыбку в седой бороде, Иван Анисимович улыбнулся и пооткровенничал:
- Может, и ладная, только от её прыти сил нет: выйдешь ночью в сортир, а вернёшься - постель твоя заправлена.
- Какой же ты ворчун, Ваня! – вступила в разговор, подошедшая Зина. Её густые брови по-детски поднялись. Несмотря на возраст и усталость, она казалась живой и подвижной, ловко собрав на стол свежие овощи, зелень, тарелки с борщом и домашний квас.
Егор Петрович жадно проглотив ложку борща, заметил:
- Что ни говори, а ты, Зина, мастерица! От одних приглядок на твою стряпню слюнки текут. Мне моя старуха отродясь таких деликатесов не подавала!
- Да ладно, ешь. Похвалишь, когда насытишься, - улыбаясь, ответила хозяйка и, покончив с обедом, ушла в комнату. Она прилегла ненадолго, приложив руку к сердцу: что-то томилось и будто жгло внутри, но и забота угнетала, будто времени у Зинаиды совсем не осталось.
А Мурашкин, наевшись, потягивая пивко, разгорячено растолковывал соседу о своих напастях:
- Хороший у меня дом, Петрович. Я сам его строил, добротно укладывал брёвнышко к брёвнышку, вот этими руками!
Он вытянул перед носом соседа свои большие руки с тощими пальцами на ладонях, как два блюдца.
- Знаю! Даже петушка на крыше смастерил! – подхватил сосед.
- Молод ещё был, интерес к заботам не растратил, – откровенничал Иван Анисимович. Он закурил и, по привычке выпустив колечко дыма, продолжал: - Дети росли, время летело. А теперь меня всё бесит в этом доме, точно живу здесь по принуждению: слишком много хлопот от сельской жизни, и Зинка достала. Вернуться бы назад в город, да некуда – квартиру-то детям оставили.
Иван Анисимович относился к труду философски, считая, что свой вклад в благоустройство усадьбы он уже внёс, теперь настало время спокойной размеренной жизни. Сосед участливо покачивал большой лысой головой. Он и понимал односельчанина, и не понимал.
На веранду вышла Зинаида Васильевна и недовольно спросила:
- Всё сидите? Не пора ли закрывать кафе?
- Ну, что тебе неймётся? Сегодня воскресение, у всех законный выходной! – выкрикнул Мурашкин, однако послушно проводил соседа до калитки и, вернувшись в дом, уткнулся в свой детектив.
День шёл к закату, когда Зинаида, с утра обиженная на мужа и переделавшая кучу дел, тяжело вздохнула и присела на ступеньку крылечка.
- Намаялась, - устало сказала она.
- А кто тебя заставлял надрываться? – укорял Иван Анисимович, собирая с земли яблоки. – Всё жадность твоя не даёт тебе покоя. Тебе сколько не делай – всё мало!
Он, ворча, складывал яблоки на скамейку, но они по чуть наклонённой поверхности весело скатывались на землю. Иван Анисимович снова поднимал непокорные плоды, и яблочки, расшалившись, упрямо возвращались на прежнее место, заставляя труженика вздыхать и пыхтеть. Минут пять продолжалось это противоборство, когда, будто опомнившись, перехватив от Зинаиды инициативу бурной деятельности, Мурашкин выкрикнул:
- Ну, чего сидишь-то?! Помогай!
- Да отстань ты, окаянный, надоел! – взорвалась Зинаида. - Что толку собирать яблоки с земли? Всё равно долго не пролежат. Надо с веток снимать.
Тяжело дыша, она принесла стремянку, которая оказалась коротковата: ветви с самыми крупными плодами тянулись к небу, и не было никакой возможности добраться до них.
- Нет, так дело не пойдёт, - с досадой сказала Зинаида, задрав голову вверх и по привычке обдумывая выход из создавшегося положения.
- Надо «козла» под яблоню поставить, - деловито посоветовал Иван Анисимович.
- Да разве мы его донесём?
Никогда бы не было в хозяйстве Мурашкиных этого приспособления, если бы по весне не потекла крыша. Крыша течёт – дому смерть! Вот тогда-то и пришлось нанимать шабашников. Они ловко сколотили из старых досок высоченные козлы: основательное сооружение, не то, что алюминиевая стремянка. На таком приспособлении хочешь - стены крась, хочешь – крышу латай, не свалишься. Иван Анисимович выбрасывать козлы не стал, решив, пусть стоят себе возле сарая, еды-то не просят, может, на что и сгодятся. Вот теперь и пришлись к делу.
Зинаида Васильевна послушно пошла за мужем к сараю, но взглянув на громадину, обречённо воскликнула:
- Да разве я смогу поднять такую тяжесть!
- Ты слушай меня, твоё дело стороннее, - деловито заявил Иван Анисимович. - Я понесу «козла» спереди, а ты подхватишь сзади.
Он встал внутрь сооружения, как бы под крышу, а Зинаида пристроилась возле задних стоек. Поднатужившись, согнув ноги в коленях, точно поднимал штангу, Иван Анисимович сделал рывок и подхватил за перекладину переднюю часть. Зинаида пыталась сделать то же самое, но сил не хватило. Покраснев от напряжения, Иван Анисимович сердито запричитал:
- Ну, ничего с тобой нельзя сделать! Ты ноги-то сгибай, нагрузку-то распределяй!
Жена чуть не заплакала, силы рвала, пыжилась, но выполнить указание так и не сумела.
- Нет, у меня ничего не получится. Ты, видать, совсем забыл, что я не мужик, - вздохнула она. – Позвал бы Егора подсобить.
- Мне только и делов, что по соседям бегать! – негодовал муж.
- Что ты всё злишься? Давай попробуем поставить задние стойки на тележку, может, довезём?
Иван Анисимович одобрил это предложение. Зинаида прикатила двухколёсную тележку-платформу, и с большим трудом супруги водрузили на неё заднюю перекладину сооружения. Мурашкин встал под козлы, как и в первый раз, и, подняв их, перехватывая дух, засеменил мелкими шажками. Зинаида одной рукой придерживала козлы, другой - управляла тележкой. Вроде, дело сдвинулось с места, но на неровной дорожке сооружение подпрыгивало, а потом начало медленно заваливаться набок. Иван Анисимович не останавливал движения, упрямо продвигаясь по намеченному маршруту. Ослабевшими руками Зинаида пыталась удержать задние стойки на тележке, но не справилась, и со всего маху козлы свалились на неё. Она вскрикнула от боли и, потирая ушибленный бок, прослезилась. Иван Анисимович не на шутку рассердился и смачно выругался, добавив в сердцах:
- До чего же, вы бабы, дуры! На что тебе руки-то! Держать надо!
Снова водрузив козлы на тележку, Мурашкины повторили попытку и, наконец, добрались до яблони.
- И что мне теперь с этим «козлом» делать? Как я на него залезу? - гневно спросила Зинаида. У неё не было сомнения, что именно ей придётся покорять вершину. Муж постучал кулаком по своей голове и опять сквозь зубы выругался:
- Ну, дура! Поставь лестницу!
Пока Зинаида пристраивала стремянку к козлам, хозяин сидел на лавочке и, покуривая, приостыл – незлобный человек, отходчивый. Жена начала взбираться, приставляя одну ногу к другой, и тут Мурашкин не сдержался, играючи, как бывало в молодости, шлёпнул супругу по заду, приговаривая:
- Эх, ядрёна-Матрёна! До чего же ты сладкая бабёнка!
Зинаида, вздрогнув, огрызнулась:
- Совсем озорник! Напугал до смерти! Гляжу, на старости лет мозги-то растерял, по саду разбросаны, пойди-ка, собери!
Иван Анисимович довольно кивнул головой, потом вскользь ударил ладонь об ладонь, смахивая мелкие песчинки, задрав голову вверх, оглядел яблоню, стоящую, как на пьедестале Зинаиду, и, направляясь к дому, деловито скомандовал:
- Ну, вот, теперь рви свои яблоки!..
Весь день Зинаида провела в повседневных заботах, частенько прикладывая ладонь к сердцу. Странным показалось Ивану Анисимовичу, что жена завалилась спать прежде времени, от чая отказалась, любимую передачу по телевизору смотреть не стала. Ночью случился жар, да такой, что начала она бредить. Мурашкина жуть взяла: никогда ещё ему не приходилось воочию наблюдать бред. В кино-то сколько раз видел, а чтобы вот так, живьём! Совсем растерялся он, как-то сразу став беспомощным стариком. Однако пытался поить её чаем из ложки, холодную салфетку прикладывал ко лбу.
А несчастная, сидя на кровати, будто бы сына качала: значит, молодые годы вспомнила. Потом ни с того ни с сего села и будто бы начала картошку перебирать. Глаза открыты, как стеклянные, застывшие. Страшно! Складывает клубни и приговаривает: «Это - на семена, это – деткам, мелковатую сами съедим». Вдруг она притихла, как уснула. Иван Анисимович присел возле жены, обхватил сухими пальцами её тёплую обмякшую ладонь и печально склонил голову. Его сухие лопатки выпирали из-под рубашки, как два сучка. Муж смотрел на лицо жены, бледное, неподвижное, и его ещё сильнее обуял страх.
Уже светало, но заря не принесла облегчения. Приехала машина «скорой», а жена так больше и не очнулась… Она умерла в больнице, не приходя в сознание...
Вот уже и молодой морозец прошёлся по саду. В доме так пустынно, хоть волком вой. Стоят в корзинах яблоки, разносится по всем углам их аромат. Иван Анисимович взял пилу и вышел в сад. Покручивая плечами, обливаясь потом, перекуривая время от времени, вытягивая шею и почёсывая седую бородку, он, в конце концов, спилил плодовитую яблоню. Потом посмотрел на «козла», решив сломать, но задумался: «Может, на что сгодится?»