Из воспоминаний
Содержание
Детство моей матери 2
Мой отец 4
Встреча в Москве 5
Саранск 7
Война 11
Ярославль 14
Послевоенные годы 15
В Москве 17
Новые времена 19
Вместо эпилога 21
Детство моей матери
Ей было всего шесть лет, когда она осталась сиротой. Отец ушел на Германскую войну в 1915 году и не вернулся, мать умерла от родов последнего одиннадцатого ребенка. После смерти матери всех детей определили кого куда. Маленькую Ефросинию - так звали мою мать - отдали в семью, где она должна была нянчить новорожденного . Сама еще совсем ребенок, она понимала свои обязанности, знала, что наипервейшая ее обязанность - успокоить дитя, как знала и то, что если плохо справишься со своей работой, то могут и подзатыльник дать, могут и есть не дать. Поэтому всеми силами шестилетнего ребенка она пыталась убаюкать малыша , увещевая его своими выдуманными детскими рассказами о чудесном крае, где живет много таких как этот малыш, которого она нянчит, которые не плачут и за это им дают леденцы. Слушая болтовню маленькой девочки, новорожденный замолкал будто и впрямь понимал, что от лукавства маленькой няньки зависит не только его смиренная жизнь но и жизнь этой маленькой девочки. Через два года восьмилетнюю Ефросинию отправили в сельскую приходскую школу. Школа представляла собой большую комнату в старом деревянном доме. Здесь в одном классе учились и малыши, и старшие ребята. На стене висела небольшая черная доска, над которой красовался большой портрет царя. Смышленая Фроська ( так ее величали деревенские ребятишки) запоминала все на лету и только молитвы, которые надо было зубрить наизусть, не очень укладывались у нее в голове. Но надо было одолевать и их, чтобы не получить подзатыльник или чего хуже стоять на коленях у позорного столба с рассыпанным около него горохом .
Шел октябрь 1917 года. События, которые происходили в стране, проникли и сюда, в маленькую деревушку Семижу Смоленской области. Население собирали на сходы, говорили о том, что вся власть теперь не у царя, а у народа, что теперь сам народ будет распоряжаться своей судьбой, что вся земля будет принадлежать народу. Народ слушал... Кто-то почёсывал затылок в недоумении — “Что же будет?” В то же время начали раздаваться крики "Долой царя!“ и даже возгласы “Ура!”. В школе тоже происходили большие перемены. Услышав что скинули царя, ватага ребятишeк бросилaсь к школе, ринулaсь в класс. Первым вбежал в класс Петька Сидоров. Здоровый, долговязый парень. Быстро подставил стол к доске, на него стул и вскарабкавшись на него одним махом скинул портрет царя, висевшего над доской. Рамка портрета разбилась и гурьба ребятишек кинулaсь к нему. “Поддержите стул" - кричал Петька, еле держась на качающемся стуле. Но ребята не слушали его. Они схватили разбитый портрет и потащили его на улицу, чтобы бросить его в свалку мусора. "Долой царя!" – кричали разъярённые ребятишки, при этом каждый старался разбежаться и прыгнуть на портрет. Петька всё кричал что б держали стул, но вернувшиеся с улицы ребята и не думали этого делать. Они смеялись и подтрунивали над своим товарищем. "Смотри" - раздался чей-то неугомонный голос. "Трон-то твой совсем расшатался, скоро и ты слетишь как слетел Николашка”. "Я не Николашка" - кричал Петька. "Я Пе..Пет..у..х... и взмахнув руками, он действительно, словно петух, спрыгнул с верхотуры, но не мог удержаться на ногах и упал. "Петух" - с усмешкой корили его ребята. "Может ты царь, который не смог удержаться на троне?" "Никакой я не царь" - не унимался Петька. "Я...я...я гражданин новой Республики". Ребята перестали смеяться и серьёзно посмотрели на Петьку, почувствовав в его словах какой-то многозначительный и серьёзный смысл.
Мой отец
Мой отец - Даниил Евлампиевич Колот - был родом оттуда же, что и мать. Он был значительно старше матери и к тому времени, что мать пошла в школу, отец уже закончил семилетку. Данько - так ласково называла его мать - был младшим в семье. Четверо старших братьев батрачили, а две сестры работали на дому и на нем, как на младшем, лежала обязанность содержать в чистоте скотину и лошадь. Работящий, он все успевал - и хлев почистить, и конюшню. Больше всего Данько любил своего коня Гривня. Еще жеребенком отец Данько приобрел его на рынке. Казалось бы, странное имя - Гривень. Видно за могучую гриву, которая была у коня , досталось ему это имя. Сам Даниил так и звал его – Гривенок. С Гривнем он делил все свое свободное время, выкладывал ему все свои думы. А дум было много. По окончанию школы надо было думать - как жить дальше. Надо было выходить в люди. Даниил хотел стать рабочим человеком, думал податься в столицу, в Москву, о которой много слышал еще от отца, который ушел на заработки, да так и не вернулся. Сказывали пришлые люди, будто встречали Евлампия Колота, будто на какого-то Колота напали разбойники… Долго горевала мать Данько – Варвара, но надо было жить, растить детей и внуков, которые стали появляться от старших сыновей.
Мать не пустила Данько в Москву – мал еще. И устроился Даниил рабочим-путейцем на железнодорожной станции. А через год все же решился податься в Москву. На этот раз мать не стала перечить сыну и только благословила словами “Бог с тобой, может хоть ты в люди выйдешь”, и собрав небогатые пожитки в чемоданчик, сколоченный из досок, Даниил отправился в столицу. По дороге на станцию он увидел бегущую Фроську. Маленькая, еще не сформировавшаяся Ефросиния, бежала босиком по нескошенному лугу. Даниил внезапно остановился, точно завороженный красотой этой девочки с длинной косой, плотно прижавшейся к ее груди. На ее покатом лбу витком развивались черные, как смоль, волосы. Большие, точно созревшие сливы, глаза, с поволокой смотрели из-под длинных черных ресниц. Немного вздернутый к верху носик придавал особую прелесть этой, точно несущейся лани, девочке. На бледно-розовом личике, словно лепестки распускавшейся розы , алели красиво очерченной формы губы, которые размыкались в очаровательную улыбку, сквозь которую выступал оскал белых, точно целый ряд жемчужин, зубов. Не один раз она представала такой перед ним и каждый раз он не мог налюбоваться ее красотой и все смотрел, смотрел, смотрел... Вот и сейчас он не мог налюбоваться ею. И вдруг что-то толкнуло его. Он подбежал к ней, схватил ее за руку и резко притянул к себе. “Я уезжаю”, сказал он, смотря ей прямо в глаза. “Я уезжаю в Москву. Буду тебе писать и ждать. Приедешь? Я буду ждать…”,повторил он и опустив ее руку, пошел прочь. Ничего не ответила испуганная Ефросиния. Она не могла понять, о чем это он. Смущенная его дерзким поступком, озадаченная, она некоторое время стояла как вкопанная, пытаясь осмыслить происшедшее...
Шли годы. Ефросиния закончила школу - семилетку, и ушла жить к своему деду. Самостоятельно научилась шить и обшивала, что называется, всю деревню. Из Москвы письма приходили очень редко. В них Даниил очень скупо рассказывал о городе, о своих делах. Тем временем Ефросинии шел уже восемнадцатый год. Красота ее стала привлекать деревенских парней. Уж и сваты начали похаживать. Но гордая Евфросиния все отшучивалась да посмеивалась над лихачеством и настырностью ухажёров.
Встреча в Москве
Даниил в это время работал в Москве на стройке и учился вечерами на рабфаке (техникуме). Жил в общежитии, на Дорогомиловской заставе. Утром работа, вечером учёба. Приходил уставший, но не унывал. Побалагурив с ребятами, закусив вяленой воблы и запив чаем из большого алюминиeвого чайника, брал книги и садился на край кpовати, за тумбочку. Так он просиживал за учебниками до глубокой ночи, пока глаза сами не начинали смыкаться. Тогда Даниил бросал учебники, наспех разбирался, бросался на кровать и углублялся в сон. Во сне он часто видел Ефросинию. Видел её необычную, будто она летела к нему на крыльях. А на следующее утро его одолевали сомнения - приедет ли? Хотя сомневаться было не в чем, так как в ответ на последнее письмо с просьбой приехать пришла телеграмма – “Еду”. Ефросиния не заставила себя долго ждать. Получив письмо от Даниила, где он умолял её приехать, посовещавшись с братьями, решила ехать. И вот она в Москве. Шум города сразу ошеломил её. Спустившись с поезда на перрон, она попала в водоворот толпы, которая понесла её в неведомо куда. Ефросиния с узлом и прилично набитым вещами чемоданом со всех сил пыталась выбраться из неё. Только через некоторе время ей удалось остановиться в сторонке. "Где же Даниил?" – озадачилась она. "А вдруг не придёт?" - начали закрадываться у нее сомнения, и она побрела к вокзалу, откуда только что её вынесла толпа. Но тут она услышала голос Даниила. "Фрося! Фрося!" - кричал Даниил, не совсем уверенный в том, что это была именно она. Нет, он не мог обмануться. Эти очертания лица, эти прекрасные глаза — конечно же это была она. "Фрося", восклицал Даниил, подбегая к ней. Услышав свое имя, она остановилась. Как будто им не верилось, что это был они, и никто другой. "Фрося, Фросечка" - всё повторял и повторял Даниил, наслаждаясь ее свежестью и яркостью точно светом солнца. Он слегка обнял её и, глядя в её лучистые глаза, проговорил: "Какая ты стала!.." "Какая?"- зарделась Ефросиния. "Что, не нравлюсь?" - "Нет, наоборот" - молвил Даниил. "Просто повзрослела, возмужала и ещё больше похорошела". Он схватил её пожитки и они пошли к дому, где жил Даниил.
Общежитие располагалось в старом деревянном доме. Одна большая комната, с печкой по середине, которая разделяла комнату как бы на четыре угла и четыре спальни, так как во всех четырёх углах стояли кровати. Справа, от входной двери располагалась кровать с тумбочкой и двумя занавесками, тянущимися от стены и от двери к печке, представляющие собой ширмы выделенной комнаты."Заходи, садись вот сюда". Даниил показал на кровать и при этом задёрнул шторы. "Отдохни, сейчас я растоплю печь и приготовлю чай”. Даниил вышел . Ефросиния осталась одна в этой маленькой зашторенной “комнатке”. Она сняла пальто - на улице стояла тёплая осенняя погода, полуботинки, и медленно стала осматривать угол, где предстояло ей жить. Тем временем Даниил принёс чайник, из тумбочки достал две чашки, белый хлеб, сливочное масло и кусковой сахар, который Даниил клал себе в ладонь и ловко разбивал концом ножной рукоятки. "Вот ты и дома"- радовался он, а Ефросиния не знала радоваться ей или ….Её вдруг охватила тоска, желание бежать, бежать... У неё невольно навернулись слёзы. "Что ты, что с тобой?"- не поняв её состояния,вымолвил Даниил. "Фрося, Фросенька" и подойдя к ней сильными руками приподнял её за руки и прижал к груди."Фросeчка.."-тихо проговорил Даниил. "Ведь ты теперь моя жена, я люблю тебя. Он наклонился к её лицу. Ещё крепче прижал к себе и вдруг, охваченный страстью любви, стал целовать её в губы, глаза, лоб, потом стал лихорадочно раздевать её. В эту минуту им руководило только одно желание - обладать ею. У неё перехватило дыхание. Чувство радости и страха — всё смешалось в её голове и, рухнув на железную, скрипучую кровать, их тела, как и сердца, слились в то самое единение от которого идёт только любовь, только счастье, только будущее, только продолжение рода.
Саранск
В Москве родилась дочь Валя. После окончания строительного техникума отец был направлен в город Саранск, столицу Мордовской АССР, куда и прибыл со своей семьей. Саранск мало чем был похож на город, скорее на большую деревню с перекошенными деревянными избами, с бездорожью и грязью. Надо было построить город, который бы действительно соответствовал званию не только большого города, но и статуса столицы. Шел 1932 год. Возрождались в это время многие города Советских Республик. Заработали по-новому фабрики, заводы. Лучшие люди из партии Большевиков (отец вступил в партию ВКПБ еще в Москве) возглавляли строительство гигантских строек во всеx Республиках . Это был действительно грандиозный план строительства единого Советского Союза. Молодая Советская Республика набирала силы.
Народ с большим энтузиазмом воспринимал строительство нового коммунистического будущего. Многие зарубежные страны с завистью, а порой и с ненавистью смотрели на успехи молодой Советской Республики. Выдержать напор окружающей Антанты было нелегко. Засылка шпионов, подрывников – все это мешало быстрому развитию молодой Республики Советов. И тем нe менее город Саранск рос, развивался. Появилось много новых объектов, школ, больниц. Был построен Педагогический Институт. Открылись новые фабрики и заводы. Строились новые кирпичные жилые дома. Отец, как лучший проектировщик города, был награжден двумя велосипедами, один из которых был женский - для жены. Была построена баня, магазины для продовольственных и промышленных товаров.
В 1936 году родилась я - Римма. К этому времени мать окончила педагогическое училище, но по специальности ей так и не пришлось работать - надо было сидеть с малыми детьми. Наступил 1938 год. Старшая дочь пошла в школу, младшая - то есть я – в детский сад. Мать устроилась на работу на катанинную фабрику, где изготовляли канаты и прочие снасти для пароходства. Казалось, все шло своим чередом, как вдруг в разных частях города участились случаи поджогов и даже взрывов разных учреждений, нападедния на государственных деятелей. Криминальные группировки работали слаженно, подрывая все, что с таким трудом создавалось и строилось. Эти группировки действовали стремительно и так же стремительно исчезали. Поджигали школы, магазины, баню. И все это списывалось на безалаберное и халатное отношение, на то, что кто-то бросил окурок от папиросы или сваливали на оголенные провода. В больницах умирали малые дети, особенно мальчики. Был якобы приказ главврача лечить новым методом – методом сквозняков, чего больные дети не выдерживали . Такая участь постигла и моего маленького шестимесячного братика, родившегося после меня. Банда вскоре пошла по всему фронту. Забирали и уводили в неизвестное направление лучших, преданных своему делу людей, под видом врагов народа.
Преданные партии Большевиков люди, не жалея своих сил, часто работая до поздней ночи, делали все для скорейшего восстановления города, для улучшения жизненного уровня людей. Но бандиты появлялись все чаще и чаще, в шинелях и шлемах с красными звездами на них, под видом тех, кто проводит чистку в рядах партии Большевиков от врагов народа, якобы проникших в советские учреждения с целью подрывной деятельности. Многих уводили, и, как доносились слухи, расстреливали как врагов народа. Некоторые, видя такую ситуацию, сами кончали жизнь самоубийством. Так покончил с собой выстрелом из пистолета очень честный, с чистой совестью директор Педагогического Института, когда за ним пришли. Дошла очередь и до строительного комбината, где работал отец. В кабинет директора вошли двое в шинелях и шлемах со звездами. Бесцеремонно, не здороваясь, грубо спросили: “Вы директор?” Встав из-за стола, тот ответил: “Да, я , Николай Иванович Сердюков, а это - указав на отца, стоящего рядом - наш главный строитель города. Обсуждаем новый строительный проект в городе. А в чем дело, товарищи?” - спросил директор. “Нас интересует один тип”- произнес один из молодчиков. “Некий Колот” - добавил другой. У отца будто застыло сердце... “Пройдемте в коридор” - вежливо попросил директор непрошенных гостей. Они вышли, но буквально через секунду дверь открылась вновь и директор, как будто забыл что-то сказать, произнес: “Даниил Евлампиевич, вы можете идти домой , уже поздно, продолжим в следующий раз”.
Придя домой, мать сразу по лицу мужа определила, что что-то неладное. Он был бледен, как полотно , не стал есть и только произнес: “Ну-ка мать, собери мне кое-какие пожитки, видимо сегодня ночью меня заберут. Очевидно я тоже попал в список неблагополучных, а то и того хуже – врагов народа. Забирают всех членов партии большевиков, интересно только одно, что сами они действуют под видом тех же партийных большевиков, которые призваны якобы освобождать ряды партии большевиков от врагов народа. Мать побледнела от ужаса, но придя в себя, схватила платок, будто ей надо было за чем-то спуститься вниз - мы жили на втором этаже четырехэтажного дома - стала лихорадочно звонить в дверь первого этажа, где проживала семья городского судьи – Горячего Леонида Николаевича, хорошо знавшего отца и нашу семью. Мать часто обращалась к его супруге, чтобы та иногда присмотрела за малышкой - то есть за мной - так как она не работала и с удовольствием принимала мамино предложение. Дверь открыл сам Леонид Николаевич. “Фрося?” удивился он, увидев обеспокоенную мать “Что случилось?” – “Даниила забирают” - с тревогой проговорила она. “Как забирают?.. Кто?.. За что?…” “Не знаю, Леонид Николаевич. Вы же хорошо знаете Даниила…”- сокрушенно сетовала мать. “Ведь он из простой крестьянской семьи, был рабочим, после окончания строительного техникума был направлен сюда. Вы же знаете - по его проектам выстроен почти весь город! Ведь об этом все знают! Ради Бога, защитите Даниила!”. Леонид Николаевич, взяв за локоть мать, провел ее в комнату и попросил, чтобы мать рассказала все по порядку. Мать передала все, что сказал ей отец. «Я думаю, что здесь произошла какая-то ошибка, какое-то недоразумение» - пытался успокоить мать Леонид Николаевич. «Во всяком случае я сделаю все, чтобы в этом разобраться». Мать и отец в эту ночь не спали, каждый думал о своем.
В два часа ночи раздался звонок. «Это за мной» - проговорил отец. Он быстро вскочил, оделся и крепко прижал жену к своей груди. «Теперь все на тебе, береги детей». Мать разрыдалась и, обняв мужа, истерично завопила –«Не пущу». Звонок в дверь повторился. «Иди, открой», попросил отец. Мать в халате, с опущенным лицом, медленно подошла к двери. Звонки в дверь – продолжались. Мать дрожащими руками открыла дверь, На пороге стояли три фигуры, одна из которых была женская, две другие – детские. «Фрося, это я, твоя сестра , Настя.» Мать включила в коридоре свет и увидела перед собой бледную, изможденную фигуру женщины в разодранном платье, по голове которой, и по рваной одежде, ползли какие-то насекомые. Рядом с ней стояли двое детей в рваных платьях и с узелками, по которым также ползли насекомые. Впустив их в комнату и присмотревшись, в изможденной женщине мать узнала свою сетру, и увидела, что насекомые были вши. Долго не раздумывая, мать позвала отца и попросила, чтобы он остриг всех наголо, а сама разожгла русскую печь и бросила все их пожитки вместе с одеждой в горящую печь. Затем разогрела воды и стала каждого по очередности мыть в корыте. Затем застелили матрац, который взяли со своей постели, и уложили всех спать. Время было позднее - здесь уж не до разговоров. Все трое быстро уснули. Не спали только мать с отцом. Что будет завтра – никто не знал. Анастасия – так звали сестру - встала рано. Она так же, как и мать в свое время, вышла замуж за строителя. Вступил в партию большевиков и уехал в Казань, где так же как и город Саранск, надо было строить заново. Из слов Анастасии мои родители узнали, что ее мужа забрали, за что - никому неизвестно, только хотели забрать и ее с детьми, но решили, видимо, оставить это на потом. И Анастасия решила с детьми бежать. Бежали долго, но свет не без добрых людей – рассказывала Анастасия. Бывало всякое, когда надо было пересекать железнодорожные пути сплошь загороженные составами. Перебираясь под одним из них – состав тронулся – еле удалось выскочить. От испуга стала заикаться старшая дочь, которую удалось буквально за руки быстро вытащить из под состава, так как сама с малышкой выскочила первой. Мать с отцом слушали ее рассказ и невольно думали о том, что же ожидает их теперь. С мрачными мыслями отправился отец на работу. На комбинате зашел в кабинет к директору, который как ни в чем ни бывало встретил отца улыбчиво. «Ну что, Даниил Евлампиевич, продолжим работу над вчерашним проектом?..» У отца отлегло от сердца. «Конечно, конечно» проговорил он, ничего не спросив о вчерашнем дне. Будет ли у вчерашнего инцидента продолжение – можно было только догадываться.
Война
В детском саду готовились к Первому Мая. Детишки под руководством воспитателей трудились над украшениями. Они аккуратно вырезали из бумаги заранее подготовленные рисунки, чтобы потом, свернув их определенным образом, получился тот или иной цветок. И вот наступил долгожданный праздник. Солнце светило, обжигая своими лучами верхушки деревьев. Всей семьей мы пошли в парк. Отец катал нас (детей) на каруселях, мы ели мороженое и казалось так хорошо будет всегда. Но настал и другой день - 22 июня, и тоже светлый и ясный. Казалось, ничего не предвещало того, что б можно было вздрогнуть от сильного испуга и окаменеть от безысходности. Тем более что это был мой день – День моего Рождения. Мне исполнялось 5 лет. К моему Дню Рождения отец подарил мне красивое красное в белый горошек платье, с карманом в виде яблока. Это плaтье он купил когда был в Москве - в командировке, но специально хранил это в тайне, чтобы сделать для меня приятный сюрприз в знаменательный день. “Ну вот ты и выросла”, говорил мне отец, “Ты совсем уже взрослая”. Сказав это, он схватил меня на руки и стал подбрасывать под потолок. А я смеялась и кричала - “Папа еще, еще, потютюшкай меня”. Но этот день был огорчен выступлением по радио: “Сегодня, в 4 часа …война…. “. Застывшие лица взрослых, испуг детей, которые еще не все понимали, но волнение взрослых передавалось им и они своим детским чутьем понимали что произошло что-то страшное и непоправимое. Отец на работе заявил, что должен идти на фронт, на что директор возразил, сказав, что ему будет бронь, так как нельзя свертывать строительство города. На это отец возразил, сказав, что сейчас идет война и что он, как большевик, должен быть там, где нужнее .
Узнав все о нем, в военкомате ему сказали, что он должен будет возглавлять строительный батальон, который направляется для строительства аэродрома в Латвии, под Ригой. И что он должен направиться туда немедленно. Мать долго не могла успокоиться. “А как же я с тремя детишками?” - сетовала она. “Да еще с грудным ребенком на руках”. В мае месяце родилась третья дочь – Тамара. “Ну ты должна меня понять” утешал отец мать. Ведь я коммунист и я не могу поступить иначе. Конечно же мать понимала все. Взяла выданную отцу гимнастерку, и в кaрман, куда отец положил партбилет, аккуратно с помощью маленького лоскутка незаметно вшила маленький листок бумажки со словами “Да сохранит тебя Бог”. Отец не знал об этом. Много было суровых дней: под градом бомб была разрушена железная дорога по которой шел поезд с лесом и на котором ехал батальон. Хорошо что это произошло перед поездом, поезд еще не достиг этого места и машинист вовремя сумел остановить состав. Пришлось быстро всем кто мог восстанавливать железную дорогу.
В другой раз, когда солдаты в лесу остановились на привале, кто-то из солдат закурил, а в это время пролетал эсэсовец и заметив огонь, сбросил бомбу. Очнувшись в какой то яме, Даниил почувствовал страшную боль, а приоткрыв глаза, увидел страшную картину – на почерневших ветках деревьев , висели где кишки, где руки, повсюду валялись окровавленные безголовые тела. От ужаса увиденного он застонал, но заметил, что он ничего не слышит. Затем попытался пошевельнуться, но сильная острая боль пронзила его и он потерял сознание. Очнулся Даниил уже в госпитале. Долго не мог понять - где он. Долго ничего не мог говорить , не мог слышать. Только спустя некоторое время узнал, что он был контужен. Что его санитары подобрали в поле и что при нем ничего не оказалось, кроме одежды - разорванной гимнастерки, голифэ и истоптанных сапог. В госпитале Даниил пробыл около двух лет, пока вновь научился ходить, говорить и слышать. А мать Ефросиния узнала по радио, что ее муж попал в список “без вести пропавших”. Но интуиция подсказывала ей, что Даниил жив, и она ждала его несмотря ни на что. Ефросиния, сдав малютку в ясли, работала на катанинной фабрике, где когда-то до войны изготовляли канаты, а во время войны перешли на изготовление гранат и бомб для фронта. Было трудно, но надо было держаться, растить детей. А тут, как нарочно, сильно заболела малышка Тамара и Ефросиния не могла пойти на работу. За жизнь девочки она боролась целую неделю, практически без отдыха, и только когда малышке стало легче, крепко уснула. Эта была первая ночь, когда она после многих бессонных ночей могла так крепко спать. Утром, проснувшись, побежала в магазин за хлебом. По дороге в магазин она встретила знакомую женщину, которая бросилась к ней навстречу со словами “Фрося, ты живая?!..” и начала ее обнимать и целовать. Ефросинья была в недоумении. “Что ты, что ты? Что с тобой?”, спрашивала мать в недоумении. “Ну как же?! Этой ночью был такой взрыв! Фабрика, на которой ты работала, взорвалась. Такой был взрыв, что все окна в домах поразбивались”! “Да ты что?! Как это?! Значит я так крепко спала, что ничего не слышала!...” “Твое счастье, Фрося. Долго жить будешь.” - проговорила женщина. Придя домой и взглянув на окно, мать увидела, что окно действительно было разбито. А вечерами собирались у матери соседи и под раздирающие душу звуки песни Сулико, плакали.
И все же Ефросиния верила - ее муж, ее Даниил, вернется. И пришло время – и он вернулся. Вернулся цел и невредим (для матери). Отец приехал вечером. Я со старшей сетрой проснулась от радостных возгласов матери “Я так долго ждала от тебя весточки!” “Не мог писать - я только из госпиталя. Меня отпустила воинская часть на неделю. Вот я и прибыл”. Мы с сестрой вскочили с кровати и радости, нам казалось, не было конца.
Неделя пролетела как одно мгновение и отец должен был уехать. “Я с тобой” - твердым голосом сказала мать. “А дети?” - вопросительно посмотрел он на жену. “Что дети? И дети с нами”. “Но это невозможно” – молвил отец. “Там идут постоянные бомбежки”. “Я все равно поеду с тобой. Что бы то ни было”. И стала собирать вещи. Собрав все необходимое, в основном для детей, мать связала узлы. Отец еще долго уговаривал мать остаться, но та была непреклонна. Квартира оставалась полупустой. Анастасия уехала в Москву еще до войны. Оставались там только две женщины – Клара и Софья Побединские – сестры двойняшки, отца которых забрали еще в 1938 году, а их выгнали из собственного дома. Отец их встретил случайно на улице. Изможденные , они попросили у отца немного денег на хлеб. Разговорившись с ними отец узнал об их участи, которая постигла многих. Наша квартира, которую получил отец, когда был построен первый трехэтажный дом, состоялa из трех комнат, две из которых были смежными, где мы и разместились, чтоб третью отдать - так решил отец - этим двум женщинам. К тому же они в свое время закончили курсы машинисток, но работу найти им не удалось, и отец и здесь помог им устроиться на работу. Только спустя некоторое время отец узнал, по какому поводу хотели его забрать - как человека приютившего евреек, да еще и детей врага народа. Конечно же отца предупреждали, когда он устраивал их на работу и хлопотал о комнате в своей квартире. Но отец был неумолим. “Причем здесь дети?” - возражал он. Теперь, когда мать решила ехать вместе с нами, детьми и отцом в Ярославль – вся квартира оставалась этим женщинам, которые за время проживания стали, как говорила мать, родными.
Ярославль
Ехали в поезде трое суток. Разместились в комнате в воинской части. Стол, кровать, большой кожаный диван и четыре стула – это все, что бросилось мне в глаза. Прибыли поздно ночью. Всю ночь мне снился Саранск и детский сад, куда меня определила мать. А утром долго не могла понять - где это мы? Целый день мать хлопотала по дому. Отец ушел на работу, а ночью мать стала будить меня «Вставай дочка, одевайся». Я не понимала, почему так рано подняла меня мать. Старшая сестра была уже одета, а потом мать стала в одеяла закутывать младшую сестренку, которой едва исполнилось полтора годика. Все вышли на улицу, освещённую прожекторами и большими, как мне казалось, шарами. Это были стратостаты. Внезапно раздалась сильная сирена и мать, держа малютку в одной руке, другой, схватив меня, бросилась бежать к бомбоубежищу. Там уже толпилось множество людей. В основном это были женщины и дети. Как оказалось, в самом бомбоубежище было много воды. Внутри бомбоубежища стояли скамейки, но никто не решался входить в холодную воду, уровень которой доходил до колен, и мать стала всех - и малых и старых - переносить на скамейки, где и сидели пока не объявили отбой. Это была зима 1942 года.
Было пережито всё - голод, холод. В школе учительница в ладошку каждого ученика насыпала чайную ложечку сахарного песка - это считалось витаминами. Всё-таки глюкоза - витамин С . Были и радости . 1944 год. Отца долго не было дома. Его часто отсылали на боевые задания и каждый раз мать с большим волнением ждала его. И вот накануне Нового Года, в ночь, когда все готовились ко сну, раздался стук в дверь. На пороге стоял отец с огромной ёлкой. Конечно здесь уж было не до сна. Вот уж было радости, особенно для нас — ребятишек. Были и горести. Самое неприятное, особенно для родителей, это болезни детей. Нехватка витаминов конечно же сказывалась на слабом организме детей. Сильно заболела младшая сестра. Врачи сказали, что только козье молоко может поправить здоровье малышки. И мать, назанимав денег, отправилась за тридевять земель искать козу. Добрые люди подсказали, где находится деревня где можно купить козу. Это было очень далеко. Туда не ходил никакой транспорт и добираться надо было пешком, да еще и лесом. Целые сутки добиралась мать до деревни. И ей удалось купить козу. Коза была огромная. Хозяева дали большие сани с постилкой и драным одеялом, что б коза не замёрзла. Был лёгкий морозец. Вечерело. Мать везла козу , шевеля её время от времени, чтобы та не замёрзла. Наступила ночь. Казалось, дороги не было конца. В лесу послышался вой волков. Казалось, волки были совсем недалеко. Вот уже засверкали их глаза. Впереди засветился огонёк маленькой избушки. Мать ринулась к избушке и сильно застучала в окно. На стук вышел старичок с бородкой. Как оказалось потом, это был лесник. Он быстро впустил мать со словами- "и куда ж тебя занесло в такую пору." Козу дед поместил в хлев, который находился тут же перед дверью в комнату. Комната была большой с огромной деревенской печью в углу, от которой шло приятное тепло, а скрипучие половицы, кровать, застеленная сшитыми лоскутами одеяло и кушетка, придавали особый уют этой комнате. Поинтересовавшись, откуда она и куда мать держит путь, дед напоил её чаем и уложил спать. А рано утром мать отправилась с козой дальше. Коза долго жила и её молоко вылeчило малышку. И вот наконец настал долгожданный День Победы. Люди ликовали. Казалось, самое страшное теперь позади. Ведь мы, русские, победили! Каждый понимал, какою ценою досталась нам эта победа. И каждый теперь мечтал о мирном, светлом и прекрасном будущем.
Послевоенные годы
Отца переводят служить в Подмосковье, в Военно-Педагогический Институт. Поначалу он вынужден был уехать один, так как для него была уготовлена крошечная комнатушка в общежитии. Мать, вместе с нами, детьми, подъехала некоторое время спустя, когда отцу удалось снять комнату в частном доме. Наступил 1947 год. В стране засуха, неурожай - надвигался голод. Многие предусмотрительные люди не выбрасывали очистки от картофеля. Не выбрасывала их и мать. Два мешка засушенной за лето шелухи спасли нас в последствии от неминуемой голодной смерти. Вкусные деруны, которые научилась делать из них мать, отдаленно напоминали нам мясные котлеты. Матери удалось устроиться на работу на телефонную станцию, и на первый свой заработок она решила устроить нам праздник и побаловать хлебом и подсолнечным маслом. В выходной день она съездила в город, на Центральный Рынок, и довольная покyпками начала накрывать на стол. Мы, дети, голодными глазами смотрели на хлеб в ожидании - когда же мать наконец разрежет его. Большим ножом мать стала резать хлеб и... о, ужас! - из буханки чёрного хлеба вывалилась большая, серая, с длинным хвостом, дохлая крыса. Мать в ужасе бросила всё в помойное ведро . Так и не удалось отведать хлеба. Какая мразь сделала это - можно только догадываться. Но мать решила нас успокоить. Она достала бутылку подсолнечного масла и налила понемногу каждому в тарелку. Затем раздала горячие, прямо из печки деруны - "Макайте, дети". Запах подсолнечного масла дурманил голову. Мы все с жадностью принялись есть. Первой схватилась за живот малышка Тома. Затем плохо стало отцу. Его буквально выворачивало наизнанку. Мать недоумевала - что это могло быть? Но вскоре и со мной, и со старшей сестрой произошло тоже самое. Мать, которая ела только деруны без масла - чтобы больше масла досталось нам, детям - не могла поверить, что масло отравленное. Она побежала к соседке сказать, чтобы та сбегала за скорой, а сама стала отпаивать всех нас водой. К счастью скорая не заставила себя ждать. Всем нам были сделаны уколы, промывания, после чего нам стало значительно легче. Мать долго не могла поверить в отравленное масло, и когда мы уже поправились, решила испробовать на себе. Немного поела этого масла, после чего её еле спасли. На рынке, очевидно, продавали суррогатное масло. Так - на здоровье , не сказать больше - жизни, наживались враги народа, ибо их иначе и не назовёшь.
Шло время. Военно-Педагогический Институт расформировали. Отец вынужден был демобилизоваться. Нам надо было срочно освободить казённое жильё, и тогда отец стал просить участок для строительства собственного дома. Это было в 50-е годы. Участок был выделен, банк дал маленькую ссуду. Но этих денег хватило только на строительный материал. Все строительство дома – от начала до конца – легло на плечи отца. Помогала ему строить только я, так как старшая сестра Валя училась в институте, летом была на институтской практике, а младшую Тамару, как слишком маленькую, опекали и не подпускали к строительству. Как-то раз мне пришлось складывать кирпичи. Таская кирпичи целый день, я в кровь стерла руки - родители не догадались дать мне варежки – и они потом горели несколько дней. Щебенку для фундамента отцу приходилось возить на ручной тачке из соседнего селения, а раствор для заливки фундамента подавала ему я. На строительство дома у нас ушел год. Построен он был в прямом смысле слова собственными руками.
На выделенном нам участке когда-то стоял лес. Сами деревья были срублены, и весь участок был в пнях. Выкорчёвывали эти пни и копали землю мы вместе с Валей и мамой. Сажала сад и огород я с мамой, я и полола. А собирать урожай плодов и ягод – поначалу очень обильный - приходилось нам всем. Большую часть его мать продавала на рынке, вырученные деньги служили хорошим подспорьем скудным финансам семьи.
В Москве
Но в Подмосковье работы для отца не осталось, и наша семья перебирается в Москву. Отец пошел работать в КЭУ (квартирно- эксплуатационное управление), и мы все - пять человек - стали жить в московской коммуналке, в комнате 18 квадратных метров. Там мы выросли, получили высшие образования. После окончания вузов пошли работать согласно своим специальноcтям. Настала и пора любви, но до образования семьи ещё не доходило из-за проблем с жильем. Не была жилья ни у молодых парней, ни у девушек. Соседи часто подтрунивали над отцом – “Что ж мол, всем квартиры раздаёт, а себе не может сделать. Сделал бы хоть девкам, им уж замуж пора". Всё это они высказывали матери, а мать, естественно - отцу. На что отец неизменно отвечал - "Я – коммунист, и не имею права брать себе. А что касается детей — пусть сами себе зарабатывают".Парадоксально - но факт - далеко не все коммунисты были такими. Видимо были просто члены партии, которые только считали себя коммунистами, а в партию вступили в корыстных целях. Как-то отцу один политработник сказал - "На вас, Даниил Евлампиевич, Советский Союз держится . Не будет вас, не будет и Советского Союза". Он как в воду смотрел. Не стало отца - развалился и Союз... После смерти отца мать сильно заболела. Когда я пришла в райком партии с просьбой поставить для больной матери телефон, секретарь райкома (Иван Иванович Морозов — исключительный человек, которого всегда буду помнить, ибо уже разуверилась в людях, после многих мытарств), запросив дело моего отца в архиве и ознакомившись с ним, удивился тому, что ни одной награды отцом не было получено, как, впрочем, и звания. Когда-то я и сама удивлялась тому, что отец всю жизнь проходил в капитанах и с тремя медалями. И на мои вопросы он неизменно отвечал: "Знаешь, дочка, да, мне присваивали и звания, и ордена давали, когда я был на фронте. Но мне было не до орденов, я не мог ехать за ними,оставив батальон." И, прочитав всю биографию моего отца, секретарь райкома сказал: "Вашему отцу при жизни надо было памятник ставить. А вы пришли за телефоном…" и распорядился, чтобy не только телефон для матери поставили, но и персональную пенсию ей дали. Тогда, откровенно говоря, я не верила чиновникам с партийными билетами. В основном они не вникали в суть дела и всячески старались от тебя избавиться. У нас на работе была одна молодая особа. Очень быстро влилась в коллектив — всё цветы да мёд с участка своих родителей директору - члену партии - таскала. Так её и в партию сразу приняли, и профсоюзным деятелем сделали - по квартирным вопросам . Ну конечно же, первым делом, что она сделала – себе квартиру отхватила. Да никакую-нибудь, а в центре самой матушки Москвы—трёхкомнатную, на двоих, с мужем. Это в то время, как большие семьи ютились в коммуналках и стояли на очереди много лет.
И попробуй, что скажи - ответ один: "Как она может чего-то добиваться для других, когда у неё у самой нет". Так что большой поклон Ивану Ивановичу Морозову, который так неформально подошёл к делу моего отца—настоящего коммуниста, отдавшего свою жизнь служению на благо народа. Много воды утекло с тех пор. Менялись генсеки, но ситуация в стране не улучшалась. Страну всё время сотрясало от кризисов. Даже в Москве - то нехватка самых элементарных промтоваров, то целые очереди приходилось выстаивать за крупами, за маслом, за овощами.
Помню, как разнёсся слух "в магазин лук привезли — завтра торговать им будут". Люди аж с вечера стали занимать очередь. Не отстала и я. Аж пятая стояла в очереди. Магазин открылся, но продавцы не спешили с продажей. Мне срочно приспичило отлучиться по нужде. Предупредив очередь, я отошла. А когда вернулась, лук уже стали продавать. "Только по два килограмма" - выкрикивала продавщица. Вернувшись в свою очередь, вдруг услышала возгласы - "А вы куда?" - "Здесь моя очередь, я вас предупреждала, когда отходила". В ответ послышались свирепые возгласы - "Ничего не знаем, не стояла она, гоните её прочь". Я стала умолять женщину, стоявшую за мной, чтобы она подтвердила. Но она молчала. "Не стояла она, не стояла" - шумела очередь. И вдруг ко мне подходит здоровенный детина, напоминающий толстого откормленного буйвола, берёт меня за грудки и с силой бросает на асфальт (торговля шла на улице, возле магазина), на проезжую часть дороги. Я сильно ударилась головой об асфальт. На какое-то мгновенье всё помутнело в глазах. Схватившись за окровавленный затылок, с трудом попыталась встать. Из очереди послышались возгласы - "Да стояла она, стояла! Да что же это такое!.. Совсем озверели - из-за двух килограммов лука готовы погубить человека. Девушка, идите, получите лук". Но мне уже было не до лука. Еле поднявшись, я поплелась домой.
Новые времена
Наступили 90-е годы — годы Перестройки. Народ ждал чуда. Все и всё должно было перестраиваться. От Перестройки действительно ждали многого — порядка во всём. Но вместо порядка всё встало с ног на голову. Другими словами — кверх тормашкой. Было разрешено приватизировать все - заводы, фабрики, магазины. Появились частные предприниматели. С чем эту приватизацию и предпринимательство едят я ещё плохо себе представляла. Пошла я в продуктовый – нужен был килограмм гречки и гороха. В дверях меня опередил какой-то гражданин, и попросил продавщицу позвать директора магазина. Тут же вышла крупная, с красным лицом, точно после большой пьянки, директор. Разговор их был недолгим, после чего я услышала приказ директора, обращённый к продавщице - "Маня, больше никому ничего не продавай!". И дальше слова мужчины - "Сейчас я подгоню машину и заберу всё, что у вас есть". Однако Маня (продавщица) сняла оставшуюся на витрине крупу и дала её мне. При выходе из магазина я увидела огромную грузовую машину, которая разворачивалась за угол дома-магазина, во двор. Было любопытно - что всё это значило. Оставшись наблюдать я увидела, как двое молодых здоровых ребят таскают из магазина огромные мешки. Машину загрузили доверха. На следующий день мне понадобился сахарный песок и я снова пошла в этот магазин. Но уже ни сахарного песка, ни крупы в магазине не оказалось. Спустя еще пару дней крупа и некоторые другие продукты стали продаваться из-под прилавка по значительно более высокой цене.
Союзные республики теперь могли выйти из состава Союза и обрести самостоятельность, что они и сделали. В это время я работала в турпоездах и часто посещала Прибалтийские Республики. Помню, приехала в Таллин, зашла в книжный магазин, попросила посмотреть приглянувшуюся мне книгу. Услышав русскую речь, продавщица с ненавистью посмотрела на меня и ушла, не сказав ни слова. Безрезультатно прождав ее некоторое время, мне пришлось уйти ни с чем. В столовой нам дали переваренные комками макароны и сосиску, которые нельзя было взять в рот. Пришлось уйти голодными. Местный экскурсовод в автобусе не столько рассказывала о достопримечательностях города, сколько жаловалась на последствия от вторжения русских в Прибалтику во время Второй Мировой. На мое удивление по этому поводу она сослалась на указание руководства. В Риге толпа возбужденных молодых людей бежала с огромным национальным флагом выкрикивая: “Латвия – для латышей!”.
Брожение началось и в самой России. Связи с предприятиями многих городов были окончательно нарушены. С учреждений, заводов и фабрик растаскивалось и разворовывалось всё, что только можно было унести. Люди больше не получали зарплату. Разрешено было продавать продукцию своих учреждений. Однажды, во время поездки за город, моими соседками по вагону оказалась группа девушек. Они держали на коленях большие сумки с торчавшими из них батонами белого хлеба и что-то с шумом обсуждали. Поинтересовавшись причиной такой оживленности, я услышала в ответ: “Понимате, нам сегодня так повезло!.. Нам удалось продать чулки и на эти деньги мы смогли купить продукты“. Девушки работали на чулочной фабрике и зарплату получали натурой – чулками, которые нелегко было сбыть. Тот день оказался для них везучим.
Страна - уже не Советов – оказалась в глубоком кризисе. Как всегда, надо было найти виновного. И виновный был найден. Кто же как ни евреи? Мой муж – еврей – был уволен под благовидным предлогом. Жить и работать становилось трудно, а порой и опасно. Для многих евреев в подобной ситуации единственным выходом был переезд за границу. Пришлось уехать и нам. Жаль было уезжать из своей страны - где ты родился, где прошла большая часть твоей жизни, где, как казалось до того, стёрлись национальные грани, где сложились смешанные семьи и родились дети. И вот теперь надо было уезжать в неведoмую даль, в пучину неизвестного. Но высокообразованные люди, которые оказались неоцененными в своей стране, были приняты и востребованы на чужбине. Со временем они стали своими среди чужих. Они сумели адаптироваться к Западной цивилизации, сумели обрести вторую Родину, хотя всей душой остались преданной той, откуда они родом; болеют за неё и радуются её успехам.
Вместо эпилога
В доперестроечные времена отношения между сестрами были теплые. У каждой была своя семья, и зачастую всеми семьями ходили друг к другу в гости, отмечали вместе праздники, взаимно помогали в чем и как могли. Летом регулярно встречались на даче – в том самом подмосковном загородном доме, который когда-то строили сообща. Мать жила с младшей сестрой Тамарой и ее семьей, моя семья жила недалеко от них, а старшая Валя со своей семьей жила в другом конце Москвы. Из-за более-менее свободного графика работы мне удавалось регулярно снабжать мать продуктами и ухаживать за ней, что ей самой было тяжело из-за болезни ног. Но перемены в стране, официальная переориентация с коммунистических идеалов на коммерческие, раскрыли людей с разных сторон. Сказались эти перемены и на отношениях в семье. Та самая дача, которая должна была бы стать живой памятью об отце, местом отдыха, совместного труда и единения всей семьи, служить на радость детям, внукам и правнукам, оказалась яблоком раздора. После отъезда нашей семьи в Германию мать оказалась объектом манипуляции со стороны младшей сестры и под сильным ее давлением вынуждена была подписать дарственную на свою часть дома на ее дочь. Но этого последней оказалось мало. Оказавшись формальной владелицей большей части дома, та стала стараться завладеть всем домом с прилегающим к ней участком. Это стало поводом для глубокого конфликта между сестрами. Для матери, до этого потерявшей горячо любимого мужа и все больше страдавшей от прогрессирующей болезни ног, видеть разлад между дочерьми было очень тяжело. Тем не менее она держалась как могла. Судьба хранила ее... 94 года. Прожив трудную, сложную, насыщенную событиями, с неожиданными поворотами жизнь, стойко и самоотверженно пройдя через многочисленные испытания в ключевые для развития страны эпохи, она вспоминала о прожитых годах как об одном незаметно пролетевшем мгновении. А ушла она так, как того и хотела – в одночасье, тихо и мирно – в саду своего родного дома, присев на скамейку, сколоченную умелыми руками мужа и вдохнув в последний раз аромат расцветающих яблонь и вишен, которые много лет назад с любовью и заботой посадила она сама.
Цените жизнь и радуйтесь Солнцу,
Берегите любовь и верьте в нее,
Ведь жизнь мимолетна, хоть и кажется долгой,
Пройдено время – и нет его.