– Нет, – сказала Полина и сердито наморщила носик.
– Да, – ответил Глеб и улыбнулся.
– Я – против.
– Я знаю.
– Ты эгоист. Ты чёртов эгоист.
– Наверно. Но я поеду. Всё равно поеду. Я с ума тут сойду.
– А если это случится опять? Что ты будешь делать?
– Не случится. Я буду осторожен. Очень осторожен. И потом, я возьму лекарства.
– Хочешь, я помогу тебе собраться?
– Конечно. Ты молодец. Ты самая лучшая!
– Да ну тебя.
– И ещё…возьми с собой Барона.
– Но….
– Ты не хочешь?
– Конечно, хочу. Знаешь же, что хочу. Но раньше ты была против, когда я пытался взять его с собой.
– А теперь – за. Возьми. Так мне будет спокойней.
Из города они выехали рано утром, когда ещё было темно. Глебу нравилось ехать по пустынным улицам. В мерцании оранжевых фонарей улицы были не так уродливы как при солнечном свете. В них даже была какая-то завораживающая притягательность. Это потом, когда наступит рассвет, исчезнет ночная иллюзия, город вновь станет самим собой – грязным, облезлым, фальшивым в каждом движении, в каждом звуке.
Когда-то он любил город, ему казалось, что тот полон тайн, соблазнов и манящих возможностей. Когда-то давно. Не теперь. Теперь было по-другому. Тайны в действительности оказались дешёвыми фокусами, соблазнами он пресытился, а возможностями воспользовался. Теперь город был местом, где он жил, спал и добывал пищу. И это у него неплохо получалось. Город был хорошим учителем. Он учил многому. Молчать, когда надо, и говорить то, что можно; быть принципиальным, если это ничем не грозит; немножко врать, чуть-чуть лукавить и непременно вдохновенно и восторженно лицемерить. Под оглушительные овации город любую скотину превращал в важную сиятельную персону. Город был почти всесилен. И когда-то он любил город. Когда-то давно. Не теперь.
Теперь он знал ему цену и стремился туда, куда город ещё не успел дотянуться. Но когда-нибудь обязательно дотянется. Глеб в этом не сомневался. И с тоскливой обречённостью думал об этом каждый раз, возвращаясь обратно. А возвращаться обратно приходилось всегда. Так выросшее в неволе животное стремится к свободе и, вырвавшись, жадно глотает её опьяняющий аромат. Но на воле оно беспомощно, а потому уныло плетётся обратно в свою давно привычную клетку, хмуро жуёт сытный ужин и мечтает о новом побеге из зоосада.
За окнами машины мелькали рекламные щиты – гордость и украшение городских улиц. Голова головы, висящая на одном из них, приторно улыбалась, довольная собой. Глеб отвернулся, сплюнул и посильнее нажал на педаль акселератора, но начавшийся вскоре аварийный участок дороги вынудил его сбросить скорость. Лежавший на заднем сидении крупный лохматый пёс тревожно завозился и сполз на пол.
– Что, Барон, укачало? Потерпи немного. Я поеду тише, а ты потерпи, – сказал Глеб и, обернувшись, ласково потрепал собаку. В ответ пёс поднял голову и ткнулся в его ладонь носом. Нос был сухим и тёплым.
– Потерпи, друг. Потерпи.
Он поехал тише, но машину всё равно подбрасывало на ухабах, каждый раз причиняя новые страдания притихшему на полу животному.
Барон появился в их семье давно. После того как они переехали из тесной квартиры с осточертевшими соседями в просторный собственный дом. На следующий после переезда день вместе с Полиной они отправились на местный рынок, где купили двух крупных щенков. Сейчас он уже не мог вспомнить, почему они купили именно двух. Кажется, жена хотела суку, а он кобеля. Но может и наоборот. Как бы там ни было, собак стало две.
Кобель, продававшийся под видом кавказской овчарки, на поверку оказался помесью. Прежний хозяин, стараясь скрыть этот факт, только зря обрезал собаке уши. По мере взросления в ней всё чётче проявлялись другие черты. Кобель выглядел весьма симпатичным, имел умный взгляд и выгодно отличался от суки послушанием. Полина предложила назвать его Бароном. Глебу кличка понравилась, и он согласился. Сука, породы «московская сторожевая», гонору была чрезмерного и требовала к своей персоне повышенного внимания. В этом ей зачастую отказывалось, и со временем собака стала более покладистой. Звать капризную «москвичку» стали Белла.
На дороге наконец-то появились признаки асфальта, и можно было прибавить скорости. По мере удаления от города настроение Глеба улучшалось. В столь ранний час трасса была пустынна, и он мчался по ней, наслаждаясь одиночеством.
Светало. Солнце, ещё скрытое за сопками, окрасило редкие облака в мягкий розовый цвет. Зарождающийся осенний день обещал быть ясным и тёплым. Недолюбливая летний зной, к осени Глеб питал особые чувства, а скоротечность этой поры только усиливала их. Он относился к осенним дням подобно тому, как относится бредущий в песках путник к имеющейся у него фляге с водой. Зная, что сосуд скоро опустеет, тот пьёт воду бережно, маленькими глотками, смакуя каждую драгоценную каплю.
По пути Глеб несколько раз останавливался в деревнях, там торговали всем вперемешку, салом и мёдом, овощами и дикоросами. Он купил немного картошки, лука и десяток свежих яиц. Яйца были ещё тёплые. Не удержавшись, он выбрал из них самое крупное, проковырял кончиком ножа скорлупу и с удовольствием высосал содержимое. Жаль, что пришлось делать это без соли, он никак не мог вспомнить, где она лежит. Жаль. С солью было бы вкуснее.
Тихая старушка, похожая на учительницу, стояла поодаль от прочих торговцев. Глеб купил у неё опят. Опята приятно пахли лесной сыростью. Старушка клялась, что ложных среди них нет. В случае обмана он обещал являться ей в кошмарах, и старушка обиделась. В качестве извинений Глеб заплатил ей за крупную оранжевую тыкву. Тыква была ему ни к чему, но стоила она сущий пустяк, и ему захотелось порадовать старушку.
Про Барона он тоже не забыл, купив для него у толстой тётки с красным лицом, торговавшей мясом, телячий хвост. Хвост Глеб решил дать Барону позже, когда они приедут на место, это наверняка доставит ему удовольствие.
А пока Барону было тяжело. Пёс, конечно, не раз ездил в машине, но так далеко впервые. И теперь, видя, какие муки причиняет ему дорога, Глеб начинал сожалеть, что взял его с собой. Желая хоть немного помочь собаке, он открыл окно и снизил скорость.
Они ехали вдоль пашни. Барон, почти наполовину высунувшись из окна, внимательно следил за юркими сороками, прыгающими по засохшим комьям земли. Вдруг сороки собрались в большую стаю и стремительно с криками унеслись прочь. Пашня закончилась, и за ней потянулись поросшие ярко зелёной отавой покосы с редкими, ещё неубранными валками. Покосы были небольшими и вскоре сменились густой дубравой. Листья на деревьях уже пожелтели и теперь в ярких лучах осеннего солнца отливали золотом.
Решив дать уставшей от поездки собаке небольшую передышку, а заодно и перекусить, Глеб съехал с дороги и остановил машину. Барон высунул голову в открытую дверцу, принюхался и нерешительно спрыгнул на землю. Постояв некоторое время, пёс направился к старому дубу с шершавой потрескавшейся корой и задрал лапу. Обойдя таким образом ещё с десяток деревьев и проделав возле каждого подобный ритуал, Барон окончательно пришёл в себя. Теперь радостно прыгая, он засовывал нос в опавшую листву и с рычанием подбрасывал её вверх. Настроение собаки передалось и Глебу. Схватив охапку приятно пахнущих лесной сыростью листьев, он бросил ими в Барона. Пёс пригнулся, резко отклонился в сторону и, оттолкнувшись от земли мощными лапами, прыгнул хозяину на грудь, пытаясь лизнуть в лицо. Глеб едва успел отскочить, и собака, потеряв равновесие, скатилась с пригорка, испугав юркнувшего в кусты бурундука. Глеб отряхнул с себя листья и в шутку погрозил Барону. Тот, понимая, что хозяин злится не по-настоящему, всё равно чувствовал, что заигрался. Виновато виляя хвостом, пёс жался к ногам, стараясь лизнуть только что грозивший ему кулак.
– Мне теперь нельзя играть в такие игры. Никак нельзя. Теперь я должен быть осторожен. Я ведь обещал. Межпозвонковая грыжа – это тебе не шутка. Это скверно. Очень скверно. А если грыж целых три, то дело совсем дрянь.
Барон сидел, не шелохнувшись, и внимательно слушал. Неизвестно, что он там понял, но прыгать Глебу на грудь больше не пытался.
– Нравится тебе здесь? – спросил он собаку, ласково потрепав её по холке. – Вижу, что нравится. Это и есть воля, брат. Ни цепей, ни конуры, ни заборов. Вернешься домой, расскажешь об этом своей подружке. Может тогда она станет с тобой поласковее.
Пёс лёг у его ног и прикрыл лапой морду.
– Ну, не смущайся. Я совсем не насмехаюсь над тобой. По-моему, нет ничего зазорного в том, что ты её так любишь. Жаль только, что она стерва. Очень большая стерва.
Барон, будучи по своей природе существом суровым и жестким, а с теми, кого он держал за врагов, даже беспощадно жестоким, имел одну не проходящую с годами слабость, и этой слабостью была Белла. Как знать, можно ли назвать его чувства к ней любовью, но чтобы не слышать истошного визга всезнаек об очеловечивании собаки, лучше объяснить это просто привязанностью. Самое обидное, что чувства Барона к этой капризной суке были абсолютно безответны. Белла относилась к своему воздыхателю с заносчивой презрительностью, не только отвергая все его незатейливые ухаживания, но и постоянно норовя удрать к любому соседскому кобелю. Глеб недолюбливал Беллу за это, по-мужски переживал за Барона, но в их сложные отношения не вмешивался, понимая, что здесь его власть над ними бессильна.
Глеб достал из машины алюминиевую миску и наполнил её водой из бутыли. Кормить собаку он не стал. В дороге ей лучше не есть. Сам же поел хлеба с холодной курятиной и высосал ещё одно яйцо. Теперь уже с солью. Так было вкуснее, гораздо вкуснее. И запил всё горячим чаем из термоса.
– Ну, ладно. Пора двигаться дальше, – сказал он, видя, что пёс уже достаточно отдохнул и можно продолжить поездку.
Солнце поднялось высоко. День был в разгаре. Глеб не спеша вёл машину по почти пустынной дороге и любовался видами, раскинувшимися по обе её стороны.
«Осень – лучший художник из тех, кого я знаю, – подумал он. – Нет, конечно, были и есть великие мастера. Вот, например, место, где мы только что останавливались, очень схоже с «Дубовой рощей» Левитана. А эта уходящая через лес дорога точь-в-точь как на одной из картин Моне. Про Шишкина и говорить, пожалуй, не стоит – отражения его работ вообще повсюду. А есть ещё великий Куинджи, постигнувший тайны света, и Айвазовский, и Саврасов. Но всё же до осени им всем далеко, непреодолимо далеко. Чего только стоит этот ковыль, при малейшем дуновении разбегающийся серебряными волнами по золотисто-багровому морю осенней травы? Или стройные осины, бросающие со своих крон пригоршни листьев? Ветерок подхватывает их, и листья превращаются в стайки золотых птиц. А медно-ржавые склоны сопок с гигантскими бородавками каменных осыпей? А глубокое вылинявшее за лето небо с взбитыми перинами облаков? А ветер – то ласковый, как котёнок, то неудержимо свирепый, как поднятый до срока медведь? А солнце, а реки, а птицы, звери, рыбы. Разве может человек создать подобное. Никогда. Так какого чёрта он всё уничтожает, какого чёрта?».
Временами Глебу казалось, что ответ он знает, временами – что нет. «Как бы там ни было, – размышлял он, – одиночество хорошо тем, что можно задавать себе любые вопросы и не бояться давать на них любые ответы. Или не давать вовсе».
Его задумчивость рассеял предупреждающий сигнал навигатора. Пора было сворачивать с основной дороги. Теперь они ехали по узкой лесовозной грунтовке, окраина которой густо поросла ольхой, молодой ольхой, ещё без шишечек. Вскоре показалась речка. Небольшая горная речка. Метров двадцать пять в ширину, не больше. И дорога потянулась вдоль неё. Спустя полчаса машина подъехала к открытому шлагбауму, за которым виднелись неказистые постройки.
Проехав под шлагбаум, Глеб остановился у сторожки и посигналил. Никого. Только некрупная рыжая сука рвалась с цепи и остервенело лаяла. Он покосился на Барона. Тот внимательно смотрел в приоткрытое окно на бурлящую речку, а на бесящуюся от злости собаку не обращал, казалось, никакого внимания. «Молодец. Так ты и должен себя вести», – с гордостью подумал Глеб.
Он почти собрался уезжать, как вдруг из кустов возле реки внезапно вынырнул человек – немолодой уже мужчина, в выгоревшей светло-жёлтой энцефалитке и чёрных забродных сапогах. Мужчина был обладателем крупной яйцеобразной головы, покрытой коротко стриженными седыми волосами. Центр головы украшал большой мясистый нос того самого цвета, что свидетельствует о близком знакомстве человека с Бахусом. Всё вместе: яйцеобразная, покрытая белым пухом голова и лиловый нос, напоминающий сливу, – делали мужчину сильно походящим на кактус.
«Как же он называется? – подумал Глеб. – Чёрт, никак не могу вспомнить. Что-то связанное с мускулами».
Мужчина – здешний сторож, а значит полноправный хозяин этих мест – не спеша подошёл к машине. Барон напрягся и предупреждающе зарычал. Глеб открыл дверцу.
– Здравствуй, Фомич.
– Здравствуй, – сказал тот и пожал протянутую ему руку.
– Твой? – спросил Фомич, кивнув в сторону Барона.
– Мой.
Отметив, что люди обменялись рукопожатиями, Барон опять переключил своё внимание на реку с таким видом, как будто это было самое важное занятие на свете. «Молодец. Так ты и должен себя вести», – опять подумал Глеб.
– Хорош, – похвалил пса Фомич. – А Люська целый день брешет. Дура.
Некрупная рыжая сука по-прежнему рвалась с цепи, но теперь лаяла сипло.
– Порыбачить приехал? – спросил Фомич.
– Порыбачить. Пустишь?
– Пущу, – ответил мужчина и хитро прищурился. – А лицензия у тебя есть?
– Мы, городские, без лицензии даже до ветру не ходим, – усмехнувшись, ответил Глеб и, порывшись в пластиковом ящике, стоявшем на переднем сидении машины, достал фляжку, пару пластиковых стаканчиков и оставшееся после обеда мясо. Разлив содержимое фляжки по стаканам, мужчины чокнулись и выпили.
– Ну как лицензия? – спросил Глеб.
– В порядке, – сморщившись, ответил Фомич и обтёр губы рукавом. – Коньяк?
– Виски.
– Ну да… – рассеянно пробормотал сторож.
Похоже, раньше про виски ему слышать не доводилось.
– Как с рыбалкой? – спросил Глеб.
– Дожди на прошлой неделе сильные были, – ответил Фомич и почесал свою кактусообразную голову. – Теперь лучше. Почти хорошо. Вода уже спала и река светлеет.
– А по мне – так прозрачность не очень.
– Здесь да. Но ты ведь поднимешься выше. Там чище. Даже здесь уже можно поймать на ужин. Я с утра шесть штук на червя взял. А там, где ты будешь, обязательно поймаешь.
– Фомич, а у меня для тебя подарок, – сказал Глеб и полез в машину. Там он нашёл свой рюкзак со снастями и, вынув из него небольшой свёрток, протянул его сторожу. Потом заметил лежавшую на сиденье тыкву, ту самую, что купил у старушки, и тоже отдал ему.
– Вот смотри. Леска и крючки, как ты заказывал.
Фомич развернул свёрток, достал коробочку с леской и с интересом покрутил её в руках.
– Японская? – спросил он, заметив иероглифы на упаковке.
– Самая что ни на есть.
– И крючки?
– И крючки японские.
– Дорогие, наверное?
– Не дороже денег.
– А тыква зачем?
– Кашу сваришь. Из неё каша самый деликатес.
– Ну, спасибо, – с чувством сказал Фомич. Было видно, что ему приятно получить крючки и леску, про тыкву уверенности у Глеба не было. Чтоб усилить произведённое впечатление он вылил в стакан сторожа остатки виски, капнув немного и себе. Они опять выпили и доели мясо.
– Фомич, глянь мои «мушки», – сказал Глеб, доставая флайбокс. – На какие сейчас ловится?
– Вот эту попробуй. И эту морковную, – ответил Фомич, указывая на лежавшие в пластиковой коробочке приманки. – На малиновую должно ловиться. Обязательно должно.
– Слушай, а знаешь что, – жестикулируя руками, продолжил Фомич. Кажется, виски его основательно проняло. – Ты сейчас вверх поедешь. Оттуда скоро машина пойти должна. Не разминёшься. «КАМАЗ» - лесовоз. Водитель там – Пашка, свояк мой. Ты у него спроси. Обязательно спроси. Он в этой химии разбирается. А я на червя ловлю. Я ваши хитрые штучки не знаю.
Собрав посуду, Глеб стал прощаться.
– Ух какой молодец, – сказал Фомич и потянулся к Барону. – Поглажу?
Глеб напрягся. Фомич уже изрядно захмелел, а Барон этого не любил. Но всё прошло мирно – пёс позволил к себе прикоснуться, чуть выждал и убрал голову. «Молодец. Так ты и должен себя вести», – в который уже раз подумал Глеб.
– Ты там повнимательнее. Говорят, кошка где-то поблизости бродит. Надо быть осторожным, – крикнул ему вслед Фомич.
Но шум мотора заглушил нетвёрдый голос, и Глеб не обратил внимания на его предостережение.
Отъезжая, Глеб вспомнил название кактуса – того самого; кактуса, покрытого маленькими белыми иголками и цветущего большим красным цветком, «Айлостера Мускула». Красивое и весьма подходящее названии для головы Фомича.
Сначала дорога всё время шла под сопкой вдоль реки. Потом река сбежала куда-то вправо, а дорога так и петляла под сопками. Вскоре навстречу показался лесовоз.
Паша оказался человеком неразговорчивым и угрюмым. Беседовать с ним было сложно. Но кое-что Глеб всё-таки разузнал: хариус есть, и нередко попадаются хорошие «синяки», крупный ленок последние дни не встречался, возможно, уже скатился, а мелкого много, и малиновая «муха» должна быть ловчей.
– Ты где встать собираешься? – напоследок спросил его Паша.
– Возле моста – где брод.
– Хорошо. Там лучше всего. Послезавтра воскресенье – мы не работаем. Будешь здесь совсем один. Если только кто из местных приедет. Но это вряд ли.
Они попрощались и разъехались в разные стороны.
Место для лагеря Глеб выбрал там, где и собирался – чуть ниже моста. Узнав, что крупный ленок, скорее всего, скатился, на трофейных рыб он не очень рассчитывал. «Но это, пожалуй, и не главное, – подумал он. – Главное, что впереди четыре дня. Четыре дня, которые я хочу прожить так, как мне нравится. Ради этого я и сбежал из города. Из-за этого я спорил с женой. С моей милой, заботливой, всегда знающей, что мне следует делать, женой. Возможно, она права. Нет, она, безусловно, права. Курс реабилитации ещё не закончен, и неразумно было ехать так далеко одному. Женщины всегда знают, как правильно должны поступать мужчины. Беда в том, что мужчины зачастую имеют на этот счёт собственное мнение».
Барон, поев сухого корма и вдоволь напившись из реки, отправился исследовать окрестности. А Глеб в свою очередь занялся обустройством лагеря.
Сперва он достал из машины вещи и разложил их на камнях, получилась внушительных размеров куча. Глеб вытащил из неё чехол с походной кухней. Кухня ему очень нравилась, и он не раз порадовался её приобретению. К раскладывающемуся алюминиевому каркасу с помощью ленты Велькро крепились стенки и крыша из полиэстеровой ткани. Одну из ножек каркаса заело, и он больно ободрал кожу, пытаясь её выдвинуть. Глеб принёс из машины топорик и свёрток со стальными колышками. Поочерёдно обухом топора он загонял колышки глубоко в землю и крепил на них штормовые оттяжки. «Теперь мне не страшен даже очень сильный ветер, – подумал он. – И хотя прогноз на ближайшие дни благоприятен, страховка никогда не бывает излишней».
Внутрь кухни Глеб занёс коробку с продуктами и большую пластиковую бутыль. По дороге он наполнил её чистой водой из горного ключа. Бросив в углу подстилку для собаки, он разложил складной стол и стул; на стол поставил газовую печку и подсоединил к ней сменный баллончик. Потом скатал стенки кухни, оставив только москитную сетку, и закрепил их на каркасе с помощью резинок.
Покончив с этим, Глеб залез в машину, сложил задние сиденья, постелил поверх них ватный матрац, накрыл его покрывалом и достал из сумки подушку и одеяло. Постель получилась отличная, не меньше двух метров в длину и широкая даже для двоих. Он редко использовал палатку, предпочитая спать в машине, которая всегда служила ему комфортным, защищающим от любой непогоды убежищем.
– Вот теперь наш дом готов, – сказал он подошедшему Барону. – Только твой и мой. И больше ничей. И сюда никто не придёт. Нам здесь никто не нужен. Мы будем слушать, как река шумит на перекате, будем удить рыбу и готовить её на костре, будем пить виски и разговаривать, а ночью будем смотреть на звёзды. Хотя, конечно, нет. Это я буду удить рыбу, готовить её на костре, пить виски и разговаривать с тобой. Я это умею. А ты будешь слушать. Это умеешь ты. Зато на звёзды мы сможем смотреть вместе. И в целом мире нет ничего лучше, чем вместе смотреть на звёзды.
Глеб достал из сумки-холодильника телячий хвост и отдал его Барону. Последовавшее за этим громкое урчание свидетельствовало о том, что в ближайшее время пёс будет крайне занят.
Обустраивая лагерь, Глеб старался даже не смотреть в сторону реки. Больше всего на свете ему хотелось оказаться там – на перекате, опустить в воду лёгкую снасть, течение подхватит её и понесёт вниз как раз к тем торчащим из воды корчам, а там…. «А там, может, и нет никого, – поддразнивая, сказал он себе. – Может, кроме глухого зацепа, тебя там ничего и не ждёт. А если и так, – подал голос, сидевший в нём оптимист. – Если и так, то такой пустяк не испортит мне настроения. Никак не испортит. Похвальный настрой, – продолжал он подтрунивать над собой. – Но уже вечереет. А ужина у тебя нет. Хотя, конечно, всегда можно отобрать у Барона телячий хвост и пойти проверить удачу возле тех манящих корчей». Оптимист согласился, что Барону хвост доставит больше удовольствия, а потому теперь, когда кухня и постель были готовы, нужно подумать об ужине.
Глеб достал купленные у старушки опята, тщательно промыл их от налипших листьев, срезал ножом грязные кончики ножек, сложил грибы в кастрюльку с водой и поставил на огонь. Когда вода закипела, он добавил в неё соли и пару горошин ямайского перца. Под умиротворяющее бульканье кастрюльки Глеб почистил с десяток картофелин, нарезал их соломкой и, переложив в глубокую чашку, залил водой. Грибы тем временем сварились. И слив с них жидкость, Глеб убрал готовые опята в пластиковый контейнер.
«Вот теперь для приготовления ужина, жаренного до золотистой корочки картофеля с луком и опятами, мне потребуется не больше получаса», – с удовольствием подумал он.
Глеб взглянул на небо. До наступления сумерек оставался ещё час или чуть больше. Основные дела уже сделаны, а соблазнительный вид бегущей у его ног горной реки вызывал непреодолимое желание порыбачить, настолько сильное и требующее немедленного удовлетворения, что он решился на короткую вылазку.
Собирался он недолго. Достал из чехла лёгкое болонское удилище и раздвинул его на всю длину. Получилось почти четыре метра. К удилищу он присоединил безынерционную катушку, шпуля которой была плотно заполнена леской, и добавил простую снасть: небольшой желтый поплавок с короткой красной антеннкой, ниже которого крепилось двухграммовое грузило с пристёгнутым к нему через застёжку поводком. В качестве приманки Глеб выбрал небольшую «мушку» телесного цвета с коричневой головкой, такая всегда пользовалась успехом у хариуса и ленка.
Потом он занялся собой: поверх термобелья и поларового костюма надел лёгкие «дышащие» вейдерсы, обул забродные ботинки с войлочной подошвой и прикрыл их верх защитными манжетами. Оставив кан под рыбу на берегу, Глеб взял удочку и медленно вошёл в реку.
Прохладная вода крепко обняла его за ноги. Ощущение было приятным, и Глеб немного постоял, наслаждаясь им. Потом не спеша двинулся вниз. Остановившись на перекате, он ковырнул дно ботинком – течение подхватило мутную струю, мелкие камешки и грязь смешались в ней с организмами, составлявшими рыбий корм. Теперь нужно было чуть-чуть подождать. Если поблизости стоит хариус, то муть, несущаяся вниз по течению, привлечёт его, и рыба наверняка поднимется вверх. «Обязательно поднимется, – подумал Глеб. – Ну не сможет она устоять. Это только дело времени».
В ожидании поклёвки он обернулся на собаку, пёс был занят всё тем же – терзал телячий хвост. Первый хариус клюнул, когда Глеб смотрел, как Барон, зажав хвост лапами, тянул зубами за белёсый хрящик. Рыба сорвалась, едва показавшись из воды. Он опять пошевелил дно ботинком и отпустил снасть по течению. Вскоре почувствовалось лёгкое подёргивание лески. На этот раз Глеб подсёк вовремя и средних размеров хариус отчаянно забился в руке. Он поспешил его выпустить, а сам стал спускаться вниз по течению.
Пройдя перекат и зацепившись пару раз кончиком удилища за склонившиеся над водой ветви деревьев – удочка была длиннее, чем нужно для такой реки, но другой у него не было – Глеб опять опустил снасть в воду. Поплавок быстро пронёсся по течению и, совершив разворот, поплыл по гладкой воде затишка прямо к давно манившим его корчам, потом вздрогнув, резко нырнул, и удилище в руке дёрнулось, Глеб подсёк и стал сматывать леску. Это был хариус, превосходный хариус, для этих мест, конечно. Фомич рассказывал ему, что хариус меняет окрас в зависимости от температуры воды. «Не знаю, может, и так, – подумал Глеб. – Но этот точно красавчик». Казалось, что он жил в радуге, столько разноцветных чешуек покрывали его тело. Глеб положил рыбу на ладонь, пёстрый веерообразный спинной плавник и синий, фиолетовый и зелёный цвета в окрасе делали хариуса похожим на парусник Маака. С некоторым сожалением – жалко было расставаться с такой красотой – Глеб опустил руку, и рыба плавно соскользнула в воду.
Солнце неумолимо приближалось к земле. Оставалось совсем немного, до того как пылающий диск разобьётся об округлые вершины сопок, забрызгав редкие облака малиновым закатом. Пришло время возвращаться в лагерь.
На берегу Глеб переоделся и повесил сушиться мокрые вейдерсы под потолком кухни, чтобы ночная роса не намочила их ещё сильнее. Потом потрепал развалившегося на подстилке Барона и налил себе немного виски, бросив в стакан пару кубиков льда. Лёд он хранил в походной сумке-холодильнике, где тот долго не таял.
После прогулки по реке у него разыгрался аппетит, и Глеб с удовольствием принялся кухарничать. Свежий воздух, голод и капелька виски делают процесс приготовления пищи приятней, чем даже её потребление. Сперва обжарив грибы, он добавил к ним мелко нарезанный лук, и его дразнящий аромат на время заполнил всё пространство кухни. Потом настал черёд картофеля. Пока желтоватые полоски, шипя в раскалённом масле, покрывались золотистой корочкой, Глеб сходил к машине за мешком дров. Многие сочли бы странным, если не глупым, везти в лес дрова. Но он так поступал всегда, когда в машине бывало достаточно места. Привезённого с собой запаса хватало, как правило, всего на один костёр, но зато в первый вечер ему не приходилось бродить по лесу и тратить время на поиски сушняка, а неповторимый аромат по-настоящему сухих берёзовых поленьев приятно волновал его душу, напоминая о доме.
Помешав жарившуюся на сковороде картошку, Глеб быстро разжёг костёр. Имея столь превосходные дрова, с этим бы справился даже ребёнок. Вскрыв вакуумную упаковку, он выложил на решётку для гриля дюжину свиных колбасок и обжарил их над огнём, стараясь держать решётку подальше от пламени. Жир в колбасках таял, и шипящие капли падали на поленья, а там, куда они попадали, вскипали огненные язычки. В воздухе запахло горелым и, зажав в руке решётку с колбасками, он кинулся к кухне, и как оказалось вовремя. Картошка была готова. Добавив грибов с луком, он тщательно всё перемешал и, выложив поверх свиные колбаски, выключил газ.
Глеб вынес из кухни стол и поставил его возле воды поближе к огню. Солнце уже скрылось за сопками, а длинные языки пламени, отгонявшие сумерки, поднимали ему настроение. Поделившись с Бароном свиными колбасками, которые тот не спеша съел, казалось больше из вежливости, чем от голода, Глеб принялся за еду. Выпитое спиртное усилило и без того разыгравшийся аппетит и он с жадностью набросился на соблазнительно пахнущий ужин.
Когда сковорода опустела, он отнёс её в кухню, оставив мытьё посуды на утро. Налил ещё виски, достал из кармана куртки сигару и вернулся к костру. С обрезанием кончика сигары пришлось повозиться. Получилось не очень хорошо, но всё же получилось, и оставшаяся часть gorro по-прежнему держала покровный лист. Достав из огня горящую головёшку, он разжёг сигару, медленно вращая её в пальцах. Рот наполнился ароматным дымом, и ощущение это было приятным.
Глеб подбросил в угасающий костёр оставшиеся поленья, и загудевшее пламя с новой силой взметнулось вверх. Подобравшийся к нему ближе Барон лёг у левой ноги. Глебу было приятно ощущать через штанину тепло его тела. Время от времени он затягивался сигарой и делал небольшой глоток. Виски приятно согревало внутренности и обволакивало сознание. На душе было уютно. Он смотрел на огонь и ни о чём не думал. Не думать ни о чём в городе ему никогда не удавалось.
Было уже далеко за полночь, когда костер, в последний раз выбросив язычок пламени, рассыпался на пылающие угли, а на плечи опустилась прохлада, и стало зябко. Глеб запрокинул голову, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте.
– Барон, посмотри, – прошептал он и приподнял голову собаки рукой.
Бескрайняя бездна нависла над ними. Бескрайняя бездна, усыпанная миллиардами мерцающих огоньков. Глядя на них, забываешь обо всех бедах и тревогах, и всё, что казалось важным в жизни, в этот миг становится бессмысленным и ничтожным. Остаётся только восхищение и чувство сопричастности этому безграничному неведомому миру. Глеб не знал, может ли собака различать на небе звёзды, но голову Барон не опускал, хотя смотрел он, скорее всего, на хозяина, но от этого чувство сопричастности не становилось меньше.
– Жаль, что я не знаю их названий, – сказал Глеб с сожалением. – Тогда я бы указывал тебе на них, называя по именам. С другой стороны, звёзды ведь тоже не знают имён, придуманных им людьми, и звёздам абсолютно наплевать на это. А раз так, то и нам с тобой наплевать.
– Знаешь, когда мы оба умрём, я бы хотел оказаться на какой-нибудь далёкой планете. Чтобы у нас был светлый просторный дом с садом, обязательно с садом. А вокруг него зелёные холмы. А между холмов бежала бы прозрачная, как горный хрусталь, река. И рыбы в ней было бы больше, чем звёзд на небе. Я бы удил её, а ты носился бы по зелёным холмам и ловил толстых зайцев. А дома нас бы ждали те, кого мы любим. И вечерами мы возвращались бы к ним усталые и гордые каждый со своей добычей, ты – с зайцами, а я – с рыбой. Было бы здорово так умереть.
Глеб продолжал говорить, а Барон продолжал смотреть: то ли на него, то ли на звёзды. Глеб говорил долго, а Барон продолжал слушать. И Глеб рассказывал ему то, чего не рассказывал никому. И у него никогда не было лучшего собеседника. И он чувствовал, что до этого они с Бароном никогда не были так близки.
Наконец он выговорился и взглянул на часы – четверть третьего. «Если я не хочу проспать утренний клёв, нужно ложиться спать», – сказал себе Глеб. Он оставил Барона в кухне на подстилке, а сам забрался в машину. В машине было прохладно и, накрывшись одеялом, он натянул на голову капюшон куртки. Засыпая, Глеб вспомнил, что забыл занести в кухню стол и стул. Они так и остались стоять на берегу и за ночь намокнут от росы. «А ещё на столе осталась потухшая сигара, – уже проваливаясь в сон, подумал он. – Можно было бы завтра снова её раскурить, но от влаги она, наверное, испортится. Жаль. Я отдал за неё почти тридцать долларов. Жаль», – ещё раз подумал он и заснул.
Его разбудил собачий лай. Просыпаться не хотелось. Наоборот, Глеба тянуло обратно в вязкое приятное забытьё, но лай не прекращался, и он проснулся. Барон лаял где-то возле кухни. Чертыхаясь, Глеб вылез из машины. Холод тут же проник под одежду, и, зябко поёжившись, Глеб поплёлся к собаке. Споткнулся в темноте о штормовую оттяжку и чуть не выронил фонарик. Барон перестал лаять, и Глеб пошарил лучом, пытаясь спросонья определить, где тот находится. Пёс был возле оставленного на берегу стола. Глеб посветил – перед собакой лежало что-то тёмное, кажется какой-то зверь. Он подошёл ближе. Это был небольшой мангут – енотовидная собака. Он пихнул его ногой. Мёртвый. Мягкое бесформенное тело. Похоже, Барон перебил ему позвоночник. «Обычно он так и поступает, – подумал Глеб, – а мне потом приходится украдкой хоронить на пустыре забрёдших в наш двор собак и кошек. И чертовски неприятно, когда они оказываются соседскими».
Хотя Барон нарушил его сон и испортил настроение, Глеб не стал его ругать. Наоборот, он похвалил пса и ласково потрепал по холке, всё-таки тот честно выполнил свою работу. Глеб принёс из кухни чёрный пластиковый пакет для мусора и засунул в него мёртвое тело. Похоже, енота привлекла сигара, забытая на столе. Зверёк так и умер с добычей в лапах. Глеб отнёс пакет подальше от лагеря и бросил в траву. «Утром нужно его похоронить, – подумал он. – А теперь нужно спать». Вернувшись в машину, он забрал с собой Барона. Не то, чтобы его пугало нашествие енотов. Просто не хотелось с утра собирать мангута по кусочкам. Барон положил голову ему на ноги и вздохнул. Влажная от росы собачья шерсть неприятно пахла, но скоро Глеб привык к специфическому запаху, и они оба заснули.