Страх притупился. Даже чувство голода уже не так терзало изможденного юношу. Дерзкая вылазка в большой мир обернулась глупейшим походом. И, очевидно, уже неминуемой смертью.
Зарево сидел на земле, прислонившись спиной к стволу гигантской сосны. Где-то там, меж хвойных крон, светило солнце. А здесь царили сырость, сумрак и отчаяние.
Всю ночь юноша спасался бегством от каких-то неведомых обитателей Лихолесья. Сейчас он был измотан, но не мог уснуть.
Зарево услышал голос, надломленный, хриплый, еле слышный. Кажется, песня… И какая-то тяжесть в груди… Он слушал и слушал. Пока не понял, что поет он.
Как долго он повторял одни и те же слова, Зарево не знал. Казалось, эта песня – единственное, что осталось в его жизни. Сначала в ней была надежда, но постепенно юноша даже перестал понимать смысл произносимых им фраз.
Ему было совершенно безразлично, что его шепот могут услышать живущие в Лихолесье существа. Жестокие, беспощадные, алчущие крови.
И уж точно он совершенно не думал, что его тихий голос донесется до единственной в этом кошмарном месте, кто мог ему помочь.
***
С тех пор, как ушел Зарево, жизнь в имении стала невыносимой. Напряжение, возникшее в наших отношениях с Лилиан, изматывало и нас с ней, и детей. А частые моменты обострения, когда говорили мы на повышенных тонах и чуть ли не со злобой, не давали выхода чувствам, лишь укрепляя тот ад, что царил в наших душах.
Я много раз порывался отправиться на поиски старшего сына. Но всякий раз останавливал себя, ведь мне было неведомо, куда и зачем он ушел. И мне было страшно оставить семью даже на попечение близких друзей. Лишившись одного сына, наше семейство проходило серьезный экзамен на прочность. Но что станется со всеми нами, если уйду и я?
Зарево ушел месяц назад, исчез в ночи. О его отбытии в неизвестном направлении рассказала прислуга. Да еще осталась записка: «Дорогие родители, не волнуйтесь. Мой уход не связан ни с вами, ни с какими-либо обстоятельствами. Это нужно лишь мне. Ваш преданный сын Зарево».
Записку мы прочитали наутро. Посланные мною разъезды не обнаружили следов мальчика. Я было собрался в погоню, но заплаканное лицо Лилиан, испуганные взоры детей, охладили мой пыл.
Это был тяжелый месяц, наполненный напрасным ожиданием. Но сегодня наконец-то случился исход – в наш дом явился вестник.
***
Я стоял перед разложенной на столе картой. Это было совершенно бессмысленно. Будто мог определить по нанесенным на бумагу условным обозначениям место, в котором сейчас находится мой сын! Это было бессмысленно, но это было нужно.
Уединяясь в рабочем кабинете, я не только избегал встреч с Лилиан, но и как бы сам для себя создавал иллюзию поиска сына. Зачастую я так погружался в изучение линий и символов, что начинал верить – мои занятия вот-вот принесут плоды. И это давало душевный покой. Правда, длился он какой-то скоротечный момент, после которого вновь приходило осознание потери и бессмысленности происходящего.
Но сегодня череда мучительных дней прервалась…
Воздух в моем кабинете вдруг изменился. Пахнуло свежестью и уютным теплом. А потом в окно влетела крохотная птичка, размером чуть больше пчелы, золотистая, с радужными крылышками.
Чудное создание закружилось над картой и, спустя несколько мгновений, опустилось на бумагу.
Я стоял недвижим, боясь спугнуть пташку. Но когда, наконец, не выдержав напряжения, переступил с ноги на ногу, птичка даже не шелохнулась.
Я долго разглядывал нежданную гостью, а потом взор мой упал на карту. То место, где так настойчиво сидела птичка, было густо усыпано маленькими черными полосками… Лихолесье.
Пестрая птаха вдруг поднялась в воздух и, покружив недолго у самого моего лица, вылетела в окно.
А я выбежал из кабинета. Мне нужно было срочно сообщить Лилиан, что я отправляюсь за нашим сыном.
***
Стражники на лихолесской заставе не чинили препятствий желающим пройти в неспокойный лес.
Бойницы в сторожевых башнях были направлены в сторону мрачной чащобы, и солдаты были призваны огнем, стрелами, а порою и мечами встречать ее порождения.
На тех же редких смельчаков, кто отважился ступить под темный полог вековых деревьев, смотрели с сожалением и без надежды. Так смотрят на обреченных. И так сегодня стражи лихолесского пограничного полка смотрели на меня.
***
Лес сразу дал понять, что путь мне предстоит непростой: в десятке шагов от меня из кустов можжевельника вышел белый волк. Зверь был огромным – в половину человеческого роста. И очень самоуверенным. Несмотря на близость заставы, он не чувствовал страха перед человеком. Здесь он хозяин, а я даже не гость, я его жертва.
Я достал из-за плеча арбалет и прицелился. Сбоку раздался треск и шорох, я скосил глаза и увидел, что еще один волк стоит в пяти шагах справа от меня. Больше одного выстрела сделать не успею…
Резкий разворот и я, почти не целясь, выпускаю болт в животное, которое появилось вторым. Зверь пытается отскочить, но слишком мало расстояние между нами – болт пробивает левый глаз и наполовину выходит из затылка.
Огромная белая туша второго волка уже устремилась ко мне в смертоносном прыжке. Я бросаю арбалет и, выхватывая меч, бьют им наотмашь. Удар не пробивает густую шерсть, но отводит от меня клыкастую пасть. Я падаю и чувствую смердящее дыхание, вижу желтые зубы, готовые сомкнуться у меня на шее. Левой рукой прикрываю горло, и тут же волк смыкает клыки на стальном наруче. Тупая боль заставляет меня вскрикнуть. Но это мой единственный шанс на удар. И я им пользуюсь. Меч, пробивая шерсть, плоть, пронзает горло животного. Волк дергается, отпуская мою руку, хрипит. На лицо и доспехи хлынула теплая кровь. Я отталкиваю пока еще живого врага, одновременно вытаскивая меч, давая возможность алому потоку жизни быстрее покидать его тело.
Отступаю и, приняв боевую стойку, готовлюсь продолжить битву. Волк, пошатываясь, хрипя, истекая кровью, идет в мою сторону. И на этот раз прыгает не зверь, а я. С диким криком обрушиваю кованый сапог на лохматую голову. Противник даже не пытается увернуться. Не издав ни звука, он падает на бок. И я, отскочив, наблюдаю, как его тело сотрясают предсмертные конвульсии.
***
Лес полон страха. Только отчаяние или же юношеская глупость могут завести сюда человека.
Молодые душой, жаждущие приключений, устремляются под мрачные своды в надежде отыскать несметные сокровища или разгадать несуществующие тайны Лихолесья.
Другие приходят сюда в поисках самих себя, не найдя места в мире, исполненные горечи или безразличия.
Но все они находят одно – смерть.
Я же не жаждал ни тайн, ни душевного покоя. Я искал сына.
Третий день моих странствий по чащобе застал меня в небольшом гроте, где я провел ночь. Измученный стычками с местными обитателями, ослабленный потерей крови и недостатком пищи, но не утративший веру, я покинул укрытие.
Было позднее утро. Солнца, как обычно, видно не было. Но я знал, что если вознестись над кронами деревьев, и обратить лицо на восток, на него упадут теплые, дарующие спокойствие лучи.
Правда, сейчас я вглядывался в сумрак, в очередной раз стараясь угадать направление дальнейшего пути. Но сегодня гадать не пришлось.
Маленькая золотистая птичка появилась из ниоткуда и, покружив передо мной, устремилась в восточном направлении. Я пошел, а затем и побежал за ней.
Я бежал, спотыкаясь о бурелом и корни деревьев. Дыхания не хватало, в глазах было мутно от усталости. Когда мои ноги стали будто ватными, а тело готово было рухнуть на землю помимо душевной воли, впереди показался свет.
Почти теряя сознание, я выбежал на опушку, покрытую густой травой. Посередине поляны тек ручей, а у ручья…
***
Зарево лежал лицом вниз на берегу ручья. Правую руку он опустил в прохладную воду. Поначалу, потоки воды, огибавшие ладонь, казались ему самым ярким чувством за последние дни. Но очень скоро рука занемела от холода, и он лишился этой последней в своей жизни радости.
Зарево был готов умереть. Это состояние он испытывал уже много раз во время своих странствий по Лихолесью. Но теперь воля к жизни окончательно в нем угасла. Он ждал исхода. И неважно, принесут ли смерть голод и переутомление или клыки дикого зверя…
- Зарево! Сын!
То ли это сон, то ли плод воображения. А может и правда отец зовет его. Но сил ответить юноша не нашел.
Мир перевернулся и вместо травы и поверхности ручья он стал видеть небо. Занемевшую руку сжало что-то теплое. А потом перед ним возникло изможденное, окровавленное лицо отца.
- Папа? – непослушными губами прошептал Зарево.
- Да, сынок. Я нашел тебя. Мы идем домой.
***
Она не была ни злой, ни доброй. Она не желала людям смерти и не хранила им жизни. Но златовласая Мэб была единственной в дремучем Лихолесье, способной на чудо. И у нее было сердце.
Однажды Мэб увидела несчастного юношу. Одинокий и потерянный он сидел у дерева, которое старше его на сотню лет. И она прошла бы мимо, как делала до этого бесчисленное множество раз. Но слуха ее коснулся измученный человеческий голос. Юноша пел:
Узри мой страх на карте мира,
Приди за мною в этот мрак.
Отец, спаси! Я здесь погибну!
Отец, прости. Я был дурак.