В рождество, вспоминая учителя…
Не спускайся, мальчик, на равнину
Здесь твою божественную суть
Сломит превратившийся в рутину
Утомительный нелёгкий путь.
Такого белого снега как в то утро я не видела даже на севере. Очарованная полная восхищения я стояла на самом краю почти обрывающейся подо мной кромки ледника и казалось, боялась даже дышать, задыхаясь от волнами накатывающих на меня чувств. Вокруг насколько хватало взора, простилалась бесконечная белая вселенная. Солнце загораживало собой всё. Никакие тёмные очки не спасали от сверкающего великолепия его сияющих бликов, неугомонными солнечными зайчиками скользящих по всему окружающему снежному пространству, и постоянно мельтешащих перед глазами. Не в силах больше сдерживать в себе чувство радости и свободы, уже почти физически ощущая полёт, я подняла руки к солнцу, вдохнула полной грудью свежий воздух и, забыв что ещё все спят, глупостью подчеркнула свою принадлежность к этому миру:
---А-А-А!!! ЗДРАВСТВУЙ, СОЛНЫШКО-О-О!!!
Моментально из соседней палатки высунулась помятая физиономия.
---Ты чё орёшь? Вот шальная девка. Иди жрать готовь, раз энергию девать некуда.
Инструктор был суров, но его глаза улыбались. Пока я, сходя с ума от полноты ощущений, шальными глазами испепеляла окружающее пространство, он, внезапно подлетев сзади, в одно мгновение засунул отчаянно упирающуюся меня в сугроб, чем заодно избавил от необходимости умываться.
Сегодня был последний день восхождения, наверное поэтому, даже мелочи казались особенно значительными и торжественными: после церемонии завтрака с последними точно рассчитанными мной продуктами, самому молодому из нас мальчишке-Павлику доверили обязательный спуск флага экспедиции, затем все присутствующие как-то особенно медленно и печально стали готовиться покинуть место последней основательно подготовленной ночёвки. Всё, теперь – вниз.
То плетясь сзади основного состава группы, тоненькой цепочкой растянутой по склону, то забегая вперёд и постоянно кого-нибудь тормоша, я пыталась найти себе для общения родственную душу, искренне недоумевая почему обычно весёлый жизнерадостный народ всего за последние несколько часов стал вдруг таким хмурым и дёрганым. Все кроме Павлика выглядели усталыми и измождёнными как никогда за всё время нашего пребывания в горах. Замучившись в конце-концов решать эту головоломку, я шутливо оттащила добровольную жертву, ответившую мне взаимностью, за рукав в сторону, после чего мы довольные и счастливые пошли позади всех, громко крича полуречетативом все известные нам песни Высоцкого более менее подходящие к скалистому пейзажу:
---Здесь вам не равнина, здесь климат иной…
---Охрипните, дурни.
---Идут лавины одна за одной!!!
И финальное, вместе, оглушительное прощание горам:
---А-А-А-ааа!!! ЗДРАВСТВУЙ, СОЛНЫШКО-О-О!!!
***
В альплагере нас ждала страшная весть: несколько дней назад на очередном своём восхождении погиб Алёшка. Грузовик шедший нам навстречу вёз огромный тёмного цвета булыжник, который должен стать очередным обелиском, установленным на подходах к основной тропе. Отстав от остальных под каким-то предлогом, я ещё долго смотрела вслед удаляющейся машине, так тяжело везущей вверх свою страшную ношу. Сердце щемило то ли от неожиданного известия, то ли от слишком быстрого спуска. Не поднимая глаз, осунувшись, ничего не различая вокруг из-за застилающей глаза солёной влаги, я осторожно шла догонять остальных, пока не упёрлась в грудь старику, поднимающемуся мне навстречу.
---Милая дама, скажите пожалуйста, как далеко отсюда до Алма-Аты?
Я почти задохнулась от неожиданности и одновременно радости:
---ВЫ!!!
---Если ты идёшь со мной, то предупреждаю, с собой у меня на два дня только бутылка сухого красного вина и больше ничего.
Он ещё спрашивал!!!
***
Конечной целью нашего недолгого путешествия оказались могилы альпинистов, куда каждый год стекала куча паломников, оставляющих после себя нелицеприятные следы пребывания в виде всевозможного мусора. Убрать их было нашей задачей. Две ночи мы ночевали в жутких условиях, накинув одеяло на тёплые можжевеловые заросли, укрывшись сверху полиэтиленом. Каждый раз перед тем как уснуть я с суеверным ужасом ловила любые шорохи, мучилась бессонницей засыпая только под утро, но попросить перенести ночёвку подальше от кладбища так и не решилась – старик по всей видимости чувствовал себя вполне комфортно и здесь.
Но вот работа была закончена. Мы в последний раз критическим взглядом осмотрели территорию, оставили в специально отведённом железном ящике две новые тетрадки, куда приходящий люд имел обыкновения записывать свои умности по поводу что «не похож на монумент, тот камень, что покой тебе подарил», и с великим облегчением для меня, уже под вечер начали спуск, а к ночи успели отойти довольно далеко от кладбища. Наконец то я высплюсь! Но не тут - то было, заснуть не удавалось. Бессмысленно повертевшись на неудобном лежбище, кое-как высвободив застрявшую между двух можжевеловых веток ногу, я покинула спальное место и пошла греться к костру.
В полном молчании мы долго цедили виноградное вино, с непривычки резко ударявшее в голову. Вообще, нужно сказать, что молчание было нашим обычным состоянием во время любого вида совместных похождений. Обычно суетливая и весёлая, рядом с этим человеком я становилась спокойной и неразговорчивой, беседы всегда состояли из нескольких фраз и часто заканчивались моим новым вопросом, ответ на который откладывался на следующий раз. Сегодняшний вечер не стал исключением.
---Учитель, я думаю о нем – об Алешке. Он стал жертвой иллюзии по имени «бегство от себя». В горы. До этого он сбежал на войну, потом он быстренько сбегал спасать атомную станцию, потом он уехал на север. Почему все мы – твои ученики не умеем жить в обычном мире, на равнине? Расскажи мне, почему? Погибнуть в горах на восхождении что это, подвиг, или величайшая глупость? Алёшка оставил двоих детей и жену, чтобы взять какую-то там экстремальную высоту и погиб. Это – нелепо и неправильно. Я спрашиваю тебя потому что я чувствую, что я такая же, и боюсь этого. Мы не умеем жить на равнине. Там темно серо безрадостно. Больно.
Я расплакалась:
---Я не умею там жить!!! Лучше умереть!!! Спаси меня, учитель. Научи, как… Объясни зачем мне и ему нужно каждый раз убегать от себя в горы…
Он почти с нежностью спокойно смотрел на меня. В его глазах плясали весёлые огоньки разгоревшегося пламени.
--- Ты спрашиваешь меня: зачем? Я не знаю. Могу сказать только про себя – не про всех. Я думаю, что многие люди убегают в горы от ответственности, некоторые привыкают к адреналину, выделяемому при запахе опасности как к наркотику, лишь единицы ищут в горах ответы на сложные вопросы. Я иду сюда чтобы получить ответы на вопросы. На любой, заданный вопрос ответ на который ты действительно хочешь слышать тебе всегда здесь дадут ответ. Нужно, конечно, помнить о том, что задавая вопрос, ты как бы запускаешь компьютерную программу остановить которую может лишь смерть, поэтому не нужно задавать вопросы, ответ на которые ты не готова знать.
Не обязательно для философствований подобного рода подниматься на вершины, но здесь воздух не такой закопчённый, как внизу. Пахнет ледником, чувствуешь? Меняется восприимчивость, человек как змея шкуру скидывает с себя ненужную душевную ветошь. Как после бала маскарада, гости убирают с себя блестящие украшения, так и в горах человек раздевает свою душу. Он становится голым слабым незащищенным и в то же время очень сильным духовно.
А смерть… Она неизбежна и не всегда представляет из себя зло. Ты, может быть, еще не думала над этим, но я тебе скажу, что выбор у человека есть. Только, быть может, не стоит понимать его буквально. Любой человек может отсрочить свою смерть в случае, если ему есть что предоставить на другую чашу весов, уравновесить ценности жизни и смерти. Со смертью нужно согласиться. Ее нужно заслужить. Пока ты сопротивляешься ей – она не заберёт тебя. Алексей согласился. Не плачь о нем. Он просто гость, который заскучал на маскараде и ушёл первым. Но бал рано или поздно закончится и для нас с тобой.
Он подмигнул весело мне как озорной нашаливший мальчишка:
---Не забудь приодеться к празднику когда будешь спускаться вниз. Я вижу, что ты собралась идти неприлично голой на карнавал. Помни про технику безопасности в мире людей. Не погрязни в его нечистотах, сохрани свет в себе. Сделай то, что не смог Алёшка… Помни: кристальная чистота и НИКАКОЙ лжи. Никому. Себе тоже. Это – необходимое условие обучения. Ты знаешь, что не врать себе – это сложнее, чем быть честным перед кем то еще. Прошу тебя, научись закрывать душу. Не врать, но закрывать душу. Иначе будет очень тяжело.
Я знала… Уже знала про это… Груз ответственности тяжёлой скалой прижал меня к земле. И в то же время было легко как никогда и нигде раньше. Засыпала я у костра под грохотавшую у меня в голове мысль. Что он имел ввиду, когда обрисовывал мне перспективы ходить в горы, чтобы задавать вопросы. И какую высоту не смог взять Алёшка? Какой вопрос задал, на который был не готов получить ответ?
На утро когда я проснулась, его уже не было, только запах сигарет, так неразумно в большом количестве каждый раз выкуриваемых им напоминал мне о реальности происходящего, отвергая сомнения в собственной умственной неполноценности. Всё. Пора домой. Делать здесь больше нечего.
***
Донельзя перегруженный автобус тяжело полз по узкой дороге, серпантином спускающейся с перевала вниз, в долину. Немыслимо маневрируя между стоящими в проходе сумками, я продвинулась в самый хвост машины ближе к багажному отделению и несколькими пальцами кое-как умудрилась схватиться за поручень. Сзади напирали чьи-то спины, дёргаясь и срываясь с перекладины на каждом ухабе чьи-то руки-локти с завидной периодичностью падали мне на плечи, что-то острое постоянно кололо в бок.
Всю дорогу я дотошно всматривалась в лица окружающих, прислушивалась к разговорам, пыталась угадать настроения. Подсознательно я искала в людях отражение той самой ослепительно белой чистоты горных вершин, которую моё сердце всё ещё так хорошо помнило и ценило. Но вокруг всё было обыденно… серо…
Постепенно чувство загаженности, мерзости, физического отвращения к любому проявлению цивилизации наполняло меня. Было просто невозможно находиться среди людей, дышать с ними одним воздухом, переносить их запахи, слушать их слова, читать их мысли, реагировать на их поступки… Я вышла из автобуса на первой же остановке и большую часть оставшейся дороги проделала пешком. Тогда мне казалось, что это конец, Но где то в глубине души я с ужасающей ясностью понимала, что это было только начало… Начало пути. Пути с которого уже не сойти никогда…
***
Первый вечер моего пребывания дома был чреват всевозможным поломничеством гостей: родных, близких, далёких, дорогих и абсолютно безразличных. Одни заходили просто так поболтать, другие интимно шептали на ушко последние скандалы неугомонной в сердечных делах городской окраины. Пустые неинтересные новости заполняли собой мою долго пустовавшую келью. Казалось уже ничто в ней не восстановит прежний порядок, так и будут вечно висеть в воздухе замороченные образы чужих сплетен.
Я безумно тосковала, я металась от стенке к стенке когда никого не было, я выбегала на улицу и как шальная молодая гончая во время гона оббегала район на несколько раз вокруг, попеременно останавливаясь для того, чтобы очередной раз выслушать от какого-нибудь знакомого очередную несуразицу. Я сходила с ума и всё не могла понять в чём собственно говоря дело.
Вечером меня навестила Алёшкина женщина. Ее неуемная жизненная энергия поразила меня до мозга костей. Она была неестественно возбуждена, отвратительна в своём напускном веселье. Пока мы беседовали, она все время поглядывала в окно – так же как и всегда. Как будто должен приехать с работы и забрать ее от меня муж.
---Зачем врать и себе и тебе. Мы давно уже не жили нормально. Все закончилось так, как закончиться и должно было. НИКАК то есть… Хорошо, что случилось это сейчас, когда мне сорок, а не семьдесят. Я ещё сумею устроить свою личную жизнь. Варианты есть. Алексей об этом знал, ты не думай. Он далеко не святой. И на тебя поглядывал, да и не только… Не ври себе – ты больше меня о нем плачешь.
Как отвратительно мне было ее слушать, как больно было сжимать подлокотники кресла. Мне хотелось убавить громкость и выключить этот мир, как раздражающую рекламную телепередачу.
Стеклянными глазами я смотрела на неё, и, одеревеневшими пальцами сжимая пряжку ещё не до конца разобранного рюкзака, мысленно просила: «Замолчи, не выросшая девочка. Пожалуйста, только замолчи. Давай разойдёмся по мужски. ». То, что я ее больше не увижу – это было очевидно. Я не умею прощать предательство.
Жить на равнине, казалось, невыносимо.
***
Когда подъехавшая машина с одним из Алёшкиных лучших друзей, увезла лепетавшую глупости женщину в направлении, далёком от дома, я затосковала. Повинуясь внезапному порыву, полностью отдаваясь на волю случая, уже почти в ночь я выбежала на опустевшую трассу с тем, чтобы любыми путями вернуться назад в горы, чтобы уйти, убежать, спрятаться от той пустоты, обыденности, недалёкости, которая мерещилась мне везде на равнине. Уйти от людей, которые украдкой живут, чувствуют, дышат.
И вот всю недолгую промозглую ночь я протряслась под наскоро устроенным из подручного материала лежбищем, обнимая пригревшийся у меня на груди обломок скалы, неизвестно как там оказавшийся. Только одна мысль гудела пионерским горном у меня в голове, один вопрос: был ли выбор у Алексея? И есть ли он у меня?
Утро принесло покой. Мокрый шипастый кустарник подо мной кололся острыми сучковатыми ветками, при малейшем неосторожном движении раскорябывая ещё больше ноги. Резким движением спрыгнув со своего неудобного ложа, раздевшись почти догола я со всех ног побежала умываться к журчавшему неподалёку узкому шумному ручью. По дороге пришлось огибать муравейник, в котором суетились, совершая свой утренний моцион муравьи. Я присела на корточки рядом с невысоким кривым стволом карагача и принялась усиленно рассматривать муравьиную кучу-малу. Жизнь в ней кипела.
Муравьи не похожи на людей. Суета муравьиной кучи не похожа на суету человеческого мира. В ней все замысловато и слажено на свой манер. Упорядочено. Одно удовольствие наблюдать за насекомыми с высоты своего человеческого высокомерного положения. Чувствовать свое превосходство над ними.
Я могу принести беду в их дом, могу раздавить случайно любого из них. Остальные этого не заметят, отнесут трупик в сторонку и займутся опять своими делами. Юрким насекомым нет дела до вопросов жизни и смерти. Вот бежит по моей руке рыжий забияка муравей, скалит на меня свои усики, растопыривает их в разные стороны, опускает вниз, прикасается к моей руке, жжётся. Возьму и лишу его жизни. О чем говорил мне учитель? Какое согласие мне нужно от муравья для того, чтобы его прихлопнуть на моей руке? От скуки. Просто так. Смерть, может, тоже наподобие меня, смотрит на наш мир свысока и забавляется с нами. Может убить сразу, может сначала усики оторвать.
Я не заметила как придавила муравья и он сделал мне так больно, что я сильно тряхнула рукой в отчаянии желая скорее избавиться от опасного насекомого. Не тут то было. Воинственный малыш, похоже, решил со мной драться по настоящему. Мало того, я чувствовала как снизу по моему почти раздетому для утреннего омовения телу, ползут ещё несколько рыжих кровопивцев.
Ну уж нет!!! Хватит философии – отпустите меня, усатые бестии. До ручья я не добежала, потому что упала, споткнувшись о кромку вспаханного противопожарного рва. Потирая вывихнутую в падении руку, я с удивлением обнаружила усатого квартиранта, ползущего по моему предплечью. Он бессовестно продолжал исследовать моё тело. Так, как во время падения я его, похоже, придавила сильнее чем в первый раз, укусил он меня прямо пропорционально силе физического воздействия, применённой по отношению к нему.
Не осознавая, что это бесполезно я закричала. И тут же увидела в окровавленной грязной дырке на коленке еще нескольких муравьёв, уютно пристроившихся к кровоточащему мясу на краю рваной раны. Меня охватила паника. Я поддалась вперёд с такой силой, что упала второй раз, задев муравейник больной ногой и разодрав при этом ворот полурасстёгнутой рубашки. Больно было невыносимо!!!
Я не знаю сколько особей муравьёв могут жить в одном муравейнике. Но все они набросились на свалившуюся к ним сверху человеческую тушу и начали разделывать ее с искусством опытного мясника.
Уже умываясь в ручье, я сняла с себя последнего рыжего вампира-кровопивцу. Того самого… Или нет… Перед смертью, говорят что все равны. Убить его я не смогла. В решающий момент насекомое замерло, предчувствуя опасность. Казалось, неподвижный маленький мученик был готов принять неизбежное безропотно. Мне вспомнился Алёшка. Размазывая по щекам грязь, я хлюпала носом, вспоминая наши постоянные шуточки в адрес друг друга. Ох и посмеялся бы он сейчас надо мной. Ох и посмеялся…
Рыжий задира был отнесён мной до его горного жилища и отпущен на безопасном расстоянии с почестями. Повернувшись спиной к муравейнику по направлению к дому, вдруг, я поняла: «А ведь это и есть ответ на вопрос!!!». Убить слабое рыжее усатое создание я не смогла, хотя несколько раз пыталась. Чей это выбор: муравьиный или мой. Или мы оба находимся во власти иллюзии по имени смерть. Выбор муравья кажется самым ничтожным вариантом из всех. Если сказать, например, такую фразу кому нибудь: «я не смогла убить муравья, потому что он не дал мне свое согласие на смерть», думаю, меня не понял бы никто. Кроме Алёшки...
Я вспомнила, как мы несколько раз вдвоём с ним обсуждали наставления учителя, касающихся природы человеческих болезней. И вполне соглашались с тем, что на болезнь человек даёт своё согласие. Фраза: «Хочешь быть здоровым – будь им», - присутствовала в обиходе так часто, сколько раз кто-либо из наших близких заболевал. Она перефразировалась много раз на все лады и часто далеко уводила от первоначального смысла.
Хочешь быть: больным, несчастным, счастливым, богатым, бедным, умным, женатым… будь им!!! Почему же, мысль о том, что согласие требуется и для того, чтобы умереть, вызывает у меня такое недоверие и протест... Слишком пугающе, слишком просто... слишком невероятно, глупо, пафосно… и верно. Да на подсознательном уровне я чувствовала, что мне придётся привыкать к этой мысли, думать про нее, но не спорить – потому что это бесполезно.
«Смерть, нужно заслужить», - проносились в голове фразы, подслушать или сочинить которые сама я не могла по тому поводу, что была с ними категорически не согласна. «Она станет твоей лучшей подругой и советником, если только ты примешь ее как равную. Не как зло. Как продолжение жизни. Ты можешь не согласиться со своей смертью и отсрочить ее приход. Но первое, что она спросит, заглянув тебе в глаза это то, зачем ты хочешь жить. Берегись если цели твои будут недостойными и тебе нечего будет ей ответить».
Почти безумные пугающие мысли. Но на вопрос уже получен ответ, не важно соглашаюсь я с ним или нет. И то, что у меня не хватает мужества стойко принять его говорят только о том, что я не готова. Слаба, не чиста духовно и нравственно, чтобы постигнуть таинство смерти, только краешком показавшейся мне на краю муравьиной кучи. Ну что же, истина как всегда безапелляционна и безжалостна. «Не задавай вопросы на которые не готова получить ответы», - предупреждал учитель.
***
Так же, как в несчастье без причины
Муки одиночества чисты
В низости ухабистой долины
Есть высокогорные черты.
Полный битком автобус с дачниками медленно вальяжно отъезжал с остановки. Казалось, он трескается по швам и скоро развалится. Я нависала в проходе над маленьким мальчиком, сидящем на коленках у пожилого инфантильного мужчины, вяло смотрящего вперёд себя, то есть как раз мне на порванный воротник рубашки.
---Тетя, давай споем, - мальчик дёрнул меня за руку в том месте, где была так и не перебинтованна рана. От боли я скорчила отнюдь не миловидную гримасу. Ребёнок испуганно сжался.
---Давай споем. Ты не бойся это я просто подралась в горах с муравьями, ты мне ранку на руке задел, вот и вышла у меня недовольная рожица. Я не ем маленьких мальчиков в автобусе. Что будем петь?
Мальчишка, не отвечая довольно затянул:
Сначала тихо и занудно:
---В траве сидел кузнечик.
Потом громче и радостнее:
---В траве сидел кузнечик.
Потом весело заорал во все горло:
---В траве сидел кузнечик
И в заключение очень выразительно с воодушевлением:
---Зее-лее-нень-кий он бы-ы-ы-л!
Тема кузнечика волновала меня как никогда остро. Потирая затекшую раненную руку три часа до города мы радостно с переменным успехом скандировали с ним:
---В траве сидел кузнечик»
Детская песенка с таким откровенным восторгом, спетая мне мальчиком в автобусе тоже была о смерти. Но пелась и воспринималась она весело! Уровень восприятия кузнечиком своего ухода из мира ромашек и стрекоз не давал нам повода сожалеть о трагедии, произошедшей в его жизни. Кузнечик – это не человек, который ставит себя в центр вселенной когда говорит о смерти. Гибель кузнечика – просто естественное продолжение жизни.
Смерть уравнивает нас с кузнечиком, но мы в отличии от насекомого высокомерны и заносчивы перед ней. Я почувствовала отвращение ко всему человеческому роду, ненависть к своим терзаниям по поводу приятия или неприятия собственной будущей кончины. Мелочно жить – значит мелочно умереть. Прав Алёшка что дал своё согласие на смерть. Ой как прав, что не стал просить отсрочки…
Наказание за крамольные мысли в адрес человечества и высокомерие пришло немедленно. Автобус сильно подпрыгнул на кочке и я ударилась очень сильно головой о свисающую откуда то сверху банку с солёными огурцами, которая тут же стукнулась о верхнюю алюминиевую перекладину, после чего немедленно разбилась. Под «ахи», «вздохи» бабушек, соболезнующих больше об огурцах, чем о моей голове, поехали дальше. Вонь стояла просто неимоверная. Общие страдания пассажиров усугублялись визгом ребёнка, старающегося перекричать общий гомон:
Не думал не гадал он
Никак не ожидал он
Никак не ожидал он
Тако-о-о-го вот конца!!!
«Нужно ждать. Быть каждую минуту готовым уйти, быть честным перед смертью – значит быть честным перед собой и богом. Для того, кто чист и светел, смерть прекрасна как невинная девушка», - услышала я внутренний голос, подпевающий мальчишке с издёвкой палача. Это обратная сторона откровения, с которой также согласиться было не просто.
Когда я, больше уже не в силах ни петь ни слушать ни про каких насекомых, выходила из переполненного автобуса раньше остановок на пять, чем это было нужно моей душой владело возвышенное ощущение кристальной чистоты и покоя. Лёгкой подпрыгивающей полупоходкой-полуполётом я несла всю себя вниз на равнину. Не сожалея и не плача больше о том, что было.
Жизнь – это миг. Бал-маскарад человеческого тщеславия на этой земле рано или поздно закончится, придёт время снимать пелену одежды чтобы голым и незащищённым предстать перед творцом. Так стоит ли лукавить себе, усыпляя бдительность напрасными ожиданиями, страхом, сомнениями, сожалениями, связанными со смертью.
Стоит принять ее как равную… уйти добровольно… когда придёт срок. Алёшка так и сделал – я ясно представила его довольное улыбающееся лицо, припорошённое не тающим на нем снегом и струйку крови изо рта. Он был прекрасен в моем видении и его смерть не выглядела как старуха с косой, она была молоденькой невинной девушкой. Он не умер, он ушёл, теперь я понимала разницу. Выбор есть, но он не совсем однозначный – так вот что учитель имел ввиду!!! Нельзя выбрать бессмертие, но можно достойно уйти, спокойно принимая неизбежное.
Мое мысленное «спасибо» полыхнуло ярким розовым свечением, выступающих на фоне темных скал остроугольных крутых вершин. Спасибо, горы!!! Урок усвоен – я дала своё согласие на смерть. И потянувшись повернувшись лицом на восток, в первый раз спокойно поздоровалась с ней:
---Ну здравствуй, солнышко!!!
Поезд Анапа-Томск.