Спаси и сохрани
Памяти моих деда Архипа и бабушки Ани посвящаю.
" По военной дороге
Шел в борьбе и тревоге
Боевой, восемнадцатый год.
Были сборы недолги,
От Кубани до Волги
Мы коней подымали в поход..."
(песня времен гражданской войны)
... Год двадцатый был не менее боевым, чем восемнадцатый. За три послереволюционных года кто только не собирал коней на Украине, кто только не шел в поход! Людская кровь реками лилась под копытами вороных и пегих, каурых и «в яблоках», под колесами тачанок и бричек, под солдатскими ботинками, кирзачами и офицерскими сапогами. Кого только не видела Камышовка, небольшая станция Екатеринославской железной дороги! Белые, красные,зелёные, немцы, петлюровцы, григорьевцы, махновцы... Власть неоднократно менялась в течение одного дня: сегодня с утра белые, к вечеру красные.А к вечеру снова белые.Или наоборот.
На Украине разруха. Голод. Украина обезлюдела...
Уже третий день на станции и в близлежащем поселке железнодорожников никаких войск: красные в спешке отступили, оставив после себя кострища, разобранные на дрова заборы и срубленные почти до самой земли вишни да яблони.А на подъездных путях остались стоять несколько разбитых и сожженных теплушек.
Станция и поселок тоже обезлюдели: кого-то расстреляли, кто-то ушел воевать. Кто-то, бросив на произвол судьбы весь свой немудреный скарб, уехал в деревню подальше от железной дороги – кровеносной артерии для войск любого цвета и политической принадлежности. Не слышно ни людского гомона, ни мычания коров, ни петушиного крика – вся живность вырезана, выбита, экспроприирована... И на железной дороге затишье. Временное.
В поселке остались две семьи, которым ехать было некуда. И начальник станции – один, без семьи, тоже уехавшей в село подальше от мест горячих боев. Не уехал потому, что был верен своему д о л г у.
* * *
... Осенний день догорел. Станция, как и поселок, состоящий из нескольких больших каменных домов барачного типа, погрузилась в темноту. Тревожная тишина, как затишье перед бурей.
Анюта завесила окна плотным полотном и зажгла чадящий машинным маслом каганец. Подбросила в печь совочек угля – ночи стали холодными, а трава и железные крыши домов по утрам уже были белыми от инея. Днем плиту в доме не топили – боялись дымом привлечь незваных гостей. Готовили еду на скорую руку в летней кухне, а печь топили сухим хворостом: чтобы дыма было поменьше.
- И где его черти носят! Вот нехай появится – ремня не пожалею! – Архип Иванович в нижнем белье и босиком прошлепал к окну, отодвинул полотно. – Небось, снова с Андрейком винтовку или гранату нашли...Малые они ещё для таких игрушек...
- Да може скоро придет, я ж ему наказывала...- Анюта взяла на руки проснувшуюся годовалую Шурочку и стала баюкать.
- А Володька казав, шо они с Андрейком учора пулемет нашли...- заложила старшего брата - девятилетнего Володю - шестилетняя Надюшка, высунув свою мордашку из-за сатиновой занавески, которой был завешен вход в небольшую спальню.
- Ну, я ему дам пулемета! Пулеметчик... Пусть только явится...
Архип раскурил трубку, набитую самосадом. Приоткрыв чугунную дверцу плиты, присел на скамеечку. Задумался: кого принесет на станцию, чего ожидать? Может, надо было увезти семью к брату, в Павлоград? Но и там сейчас такая мясорубка, что не приведи Господи!
Тревожную тишину квартиры нарушил едва слышный стук в окно. Так стучал только Володька. Явился, сорванец! Поднявшись со скамейки, Архип двинулся к двери, по пути захватив со стола рушник: ремень нужно извлекать из брюк, а где их искать в потемках? Однако перетянуть по спине сыночка нужно, чтоб впредь слушался батьку и мать! Ишь ты, пулеметчик!
Не успел Архип впустить Володьку в комнату и исполнить задуманную экзекуцию, как тот тревожно прошептал:
- Пап, тебя начальник кличе... Мы с Андрюхой около дома сидели, а он шел до нас... сказал, чтоб ты срочно ишов до нього...
Рука с полотенцем повисла в воздухе. Ну, наверное, снова нужно ждать кого-то! Да, свято место пусто не бывает...
Быстро оделся, натянул кирзачи, сунул в карман кисет с самосадом и трубку. В потемках нашел форменную железнодорожную фуражку, фонарь. Кинул через плечо сумку с сигнальными флажками и подошел к Анюте:
-Ну, я пошел, Нюра! Если что случится-поезжай в Павлоград, до брата... Или в Татарку, до своей сестры...
Обтерев ладонью рыжеватые усы, Архип поцеловал жену и Шурочку. Наклонившись, поцеловал Надюшку и Володьку:
-Володька, смотри у меня: не балуй! И мамке помогай!
Подошел к иконе, висевшей в «красном» углу, поправил фитилек лампадки. Пламя стало чуть ярче и осветило лик Божий:
- Господи, помилуй! Спаси и сохрани!
Трижды перекрестился, поклонился лику Божьему и, открыв дверь, шагнул в темноту...
Анюта с проснувшейся Шурочкой на руках присела на самодельный топчан, обтянутый дерматином. Правой рукой нащупала серебряный крестик на груди, крепко сжала его в кулаке:
- Господи, спаси и сохрани!
Из закрытых глаз ручьями текли слезы, но она не замечала их. Словно почувствовав состояние матери, Шурочка притихла, да и старшие дети прильнули к ней. Увидят ли они ещё отца? Четыре дня назад красные поставили к стенке соседа Михаила, составителя: кто-то вытащил из-под колеса теплушки колодку-упор, и та, покатившись и набрав скорость, врезалась в их штабной вагон. Теперь Архип Иванович остался и за составителя, и за стрелочника.
* * *
-Господи, спаси и сохрани! – Анюта уложила детей в постель, а сама замерла, чутко вслушиваясь в тишину и не выпуская из руки крестика. Задремала, устав за день.
И грезились ей в этом тревожном забытьи мама и батько, их деревня Татарка. И горы Чапли, с которых они с сестрой Лидой зимой катились на санках до самого-самого Днепра... И пороги Днепровские, их раскаленные солнцем камни, куда они с сестрой заплывали. Грелись,и, лежа на спине, вглядывались в бездонную синеву неба, в которой парили копчики...
А потом, как живые, предстали в её памяти господа, в услужение которым батько Егор отдал свою девятилетнюю любимицу Анютку. Прощаясь, снял с себя серебряный крестик на суровой нитке, повесил его на шею дочери, перекрестил: «Господи, спаси и сохрани мою сиротинушку - Анютку!»
И спасал, и хранил... Господа хорошие попались – не обижали. Нянчила двоих господских деток. А когда те подросли, то стала Анютка просто незаменимой помощницей их повару, Игнатьичу. У него же и научилась готовить. Да варила такие борщи, что сам Игнатьич хвалил, а господа поручали ей готовить борщ на первое для угощения друзей-товарищей: семья была древнего «козацького роду», и строго придерживалась традиций...
* * *
Тишину нарушил паровозный свисток, потом ещё и ещё. Анюта очнулась и в тревоге подошла к окну: было видно, как к станции, фыркая паром, медленно приближался паровоз "ОВечка", с притененным решеткой фонарем. Состав был небольшим: с десяток теплушек и два – три крытых вагона
.
Вскоре под окнами дома раздался цокот копыт и громкая украинская речь, забряцали «шаблюки»: всадники спешивались, громко переговариваясь. Кто-то зажигал керосиновые фонари и лампы «летучая мышь».
Прижав нос к оконному стеклу, Володька пытался рассмотреть приехавших.
- Мамо, кажись махновци! Он и тачанкы ихни...
Не успев договорить до конца фразу, Володька получил крепкий подзатыльник.
-Та я ж тоби казала, щоб ты викно не открывав! Побачуть, що в нас каганець горыть- прыйдуть та повбывають нас!- Анюта плотнее закрыла полотном окно и присела на стул, вслушиваясь в происходящее за окном.
Прошло немного времени, и коридор дома наполнился топотом сапог и мужскими голосами, а в дверь что есть силы загремели кулаками:
-Видчиняй, а то зараз гранату жбурну!
Тяжело вздохнув, Анюта подошла к двери и отодвинула засов. В комнату ворвались несколько вооруженных мужчин, освещая пространство зажженными фонарями и всматриваясь в обитателей. Один из вошедших обошел всю комнату, заглянул под топчан. Прошел в спальню, стащил одеяло с притаившихся под ним Володьки и Надюшки, заглянул под кровать:
- Нэма никого, окрим дитлахив!
Другой, видимо старший, поднес фонарь к лицу Анюты:
- Ты хто?
- Анюта... Нюра... А цэ – мои диты!
- А чоловик твий дэ? З червонымы (красными-авт.) пишов?
- Не, вин стрелочник, пишов на роботу...
Старший прошел к раскаленной плите и вытянул над ней озябшие руки:
- Тэпло в тэбэ... Гришка, погукай батьку! Скажи, шо тут тэпло и чисто!
Прижав к груди Шурочку и зажав в руке крестик, Анюта отошла к окну, а дети прижались к её ногам. В коридоре снова послышались шаги и в распахнутую дверь вошли двое в кожаных куртках и высоких смушковых шапках, обвешанные оружием. Первый из вошедших тяжело опирался на палку одной рукой, и на руку товарища другой.
- Доброго вам вечера! - приветливо поздоровался вошедший. – Можно у вас погреться и переночевать?
- Проходьте, будь ласка... Сидайте сюда, ближче до печки... Грийтесь, а я зараз ще угля пидкыну...
Передав Шурочку Володьке, Анюта пошуровала кочергой и швырнула в топку пару полных совков угля. Вновь отошла к окну и оперлась спиной о подоконник.
Мужчина тяжело опустился на топчан и застонал. Сняв шапку, обтер ею мокрое от пота лицо и оперся обеими руками на палку. Склонил голову на руки и прикрыл глаза. Длинные темные волосы космами рассыпались по плечам. Подскочивший молодой ординарец принялся стягивать с мужчины высокие, желтого цвета сапоги.
- Ты кто? – обратился второй вошедший к Анюте, которая по голосу поняла, что перед нею женщина. Тоже обвешанная оружием, в шароварах с кожаной «мотней», в сапогах на высоких каблучках-«пидборах».
- Я – Нюра... Анюта... А цэ –мои диты...
- А муж где?
- На роботу пишов, вин стрелочник...
- А детей у тебя сколько? – женщина подошла к Анюте и взяла из её рук маленькую Шурочку. Та испуганно заплакала и женщина вернула девочку матери.
- Трое...
Женщина, улыбнувшись, вздохнула и стала снимать с себя оружие и куртку, под которой оказался мужской френч. Теперь Анюта рассмотрела её получше: примерно одного с нею возраста. Полногрудая, черноокая, брови в разлет, глаза смотрят пронзительно и испытывающе. Красавица... Настоящая барышня... Как старшая господская дочь, где Анюта была «в наймах».
- Галю, спроси у хозяйки молока...-мужчина ,застонав, откинулся к стенке.
- Нюра, а у тебя молоко есть? Молоко коровье есть? – переспросила женщина, погладив по головке Надюшку.
Анюта молчала, не зная, что ответить. Но тут вмешалась Надюшка, обласканная прикосновением рук чужой женщины:
- Е у нас корова... И молоко е... У летней кухни, у глечику, за печкой...
- Е молоко... Зараз прынесу... Було дви коровы, та одну красноармийци заризалы та з”йилы...
- Слухай, Нюра, а чем ты детей и мужа кормишь?
- Та сьогодни борщ варыла... Тилькы вин постный – нэма ни сала, ни м”яса... С квасолею... Як хочэтэ – принэсу... Повэчэряетэ...
- Гришка, помоги Нюре! –приказала Галина, и присела возле мужчины, подкладывая под спину подушку. Анюта, отдав Шурочку на руки Володьке, вышла в сопровождении Гришки в коридор.
-Нюра, постой! –женщина догнала Анюту. Понизила голос:- В чем ты детей купаешь и сами где моетесь? Нужно Нестора Ивановича помыть и дать ему отдохнуть. Да я и сама хочу помыться: я ж баба! А тут трое суток с коня не слазила! Яка ж цэ гидота! – Галина с ненавистью шарпнула руками по шароварам.
- Та е у нас балея (большое корыто из листового железа –авт.), в ньому мы и мыемось... Як хочэтэ –воды можна зигриты, у выварки...
- Гришка, принеси мои чемоданы! – распорядилась Галина. – И принеси балею с вываркой... И воды натаскай...
Уже в летней кухне до перепуганной Анюты дошло, что в их квартире остановился на постой не кто иной, как батько Махно со своей женой Галиной!
« А казалы, що вин страшный, як звирюка... Та вин, мабуть, дуже хворый!»- подумала Анюта, неся в дом крынку с молоком и кастрюлю с борщом. Вслед за ней Гришка затащил балею и выварку, а ещё два хлопца внесли по паре ведер воды. Поставили выварку на плиту и влили воду – пусть греется...
* * *
Тем временем Анюта перестелила перины на огромной самодельной кровати, стоящей в спальне, постелила чистые простыни, взбила почти невесомые подушки, набитые гусиным пухом, и прислушалась.
Со стороны железной дороги доносились паровозные свистки и лязг вагонных буферов. Как там Архип? Живой или уже к стенке поставили?
Господи, спаси и сохрани! Анюта прикоснулась рукой к крестику: «Спаси и сохрани!»
... Через полтора часа вымытые и причесанные гости сидели за столом, а Анюта «ополоником» наливала им в глубокие миски постный борщ с фасолью. Влила по паре ложек сметаны.
Галина расчесала свои темные, вьющиеся волосы, которые волнами спадали ей на плечи. Одетая в белую ночную сорочку, теперь она совсем не напоминала ту отчаянную боевую подругу и жену Батьки. За столом сидела красивая, в полном соку молодая женщина.
Нестор Иванович осторожно проглотил несколько ложек борща и вдруг уставился своими черными глазищами на Анюту:
- Нюра, это ты сама борщ варила?
- А хто ж ще... Диты ще мали...Сама и варыла...
- Так может тебя р а с с т р е л я т ь?
Душа у Анюты мигом ушла в пятки, а ноги стали ватными: а дети? Как же дети? И за что её расстреливать? Тем не менее собралась с силами и ответила смело:
- Воля ваша... Тилькы скажить мени: за що вы мене вбыты хочэтэ?
- Да чтоб ты больше никому, кроме меня, такого борща не варила!
И батько Махно весело рассмеялся.
Улыбнулась и Галина:
- Нюра, это у Батьки шутки такие, не ображайся!
* * *
...Хорошо, что днем протопили печку в летней кухне: там было довольно тепло. Дети спали на широком топчане, укрытые овчинными кожухами, а Анюта, застыв, сидела у окошка, поджидая мужа: нужно было предупредить его, чтоб не ходил в квартиру.
Архип появился во дворе на рассвете, и Анюта успела его перехватить. Увидев её и детей в летней кухне, он сразу догадался, что в квартире постояльцы. Молча присел у печки и закурил свою трубку.
- Архип, а ты знаеш, хто в наший хати? Сам Батько Махно з своею жинкою, Галей...
И коротко рассказала ему о всех событиях вчерашнего вечера. Архип поднялся и ,прижав к себе, поцеловал жену. Потом внимательно посмотрел на неё:
- Нюра, что с тобою? Посмотри на себя...
Анюта взяла осколок зеркала и вышла на улицу, где было уже совсем светло, и всмотрелась в отражение: на неё смотрела постаревшая женщина, из-под косынки которой выбивалась прядь седых волос...
* * *
... Махновцы простояли на станции трое суток, и все эти дни Анюта готовила еду для Батьки и Галины, да отпаивала парным молоком. Сам Нестор Иванович немножко поправился: отдохнул-отлежался, щеки его чуть порозовели. Галина же, выполняя различные его поручения, целыми днями где-то пропадала, и Анюта была вынуждена ухаживать за Батькой.
Драпанули махновцы так же внезапно, как и пришли: на четвертые сутки очень скоро погрузили в вагоны и коней, и хлопцев, и оружие, и весь свой скарб.
Нестор Иванович был на станции, когда в квартиру влетела Галина:
- Анюта, милая моя, щиро дякую тоби за хлиб – силь!- перешла на украинский язык Матушка.- Возьми на память! – Галина протянула Анюте маленький флакончик духов. – Не поминай лихом!
Чмокнув оторопевшую женщину в щеку, украдкой перекрестилась на лик Божий: - Спаси и сохрани! И тебя, и детей твоих!
И так же стремительно вылетела из квартиры...
-Ма! Ма! Воны палку свою забулы!
Володя подал Анюте не то трость , не то палку, на которую в первый вечер опирался Нестор Иванович: не толстая, набранная из колец, нарезанных из чьих –то рогов. Анюта кинулась было вдогонку за Галиной, но той уже и след простыл!
... Под вечер того же дня станцию заняли красные, власть переменилась. И снова в коридоре тяжелые шаги, бряцанье шашки. Снова громкий стук в дверь:
- Хозяйка, открывай!
В открытую Володей дверь вошли красноармейцы, по-видимому командиры: в кожаных куртках, перепоясанные ремнями, с кобурами на боку.
- Здравствуйте вам!-приветливо поздоровался тот, который был постарше: в картузе с красной звездочкой на околыше и рыжеватой бородкой на лице. Второй, помоложе,насупившись, недобрым взглядом уставился на Анюту.
- Здравствуйте... Проходьте, будь ласка...
Тот, что был постарше, уселся за стол:
- Говорят, батька Махно со своей женой у тебя стояли?
- У меня...- ответила Анюта.
-Говорят, что ты его борщами своими кормила?
- Кормила...
-Ах, ты, сука махновская! –молодой выхватил маузер из деревянной кобуры. – Да я тебя сейчас же в расход пущу!
- Петро, успокойся!- Старший отвел руку с маузером в сторону. –Ну, и зачем же ты ему борщи варила?
- Та як вы мени скажэтэ, то я и вам зварю...- Анюта зажала крестик в руке.
Старший рассмеялся:
- А остался у тебя ещё махновский борщ?
- Вчорашний... Сьогодни не варила...
-Ну, тогда давай нам с Петром махновского борща, отведаем...
... Когда красными командирами была съедена уже вторая добавка, старший встал из-за стола, и ,утираясь огромного размера носовым платком, сказал Анюте:
- Действительно, я в жизни вкуснее твоего борща не ел! Спасибо! Пошли, Петро, дел много...
Анюта разжала руку и поцеловала крестик:- Спаси и сохрани!
...И спасал, и хранил. И во время голода тридцать третьего, и в тридцать седьмом, и во время войны с фашистами, и в голод сорок седьмого...Спасал и хранил и детей и внуков. Спасал и хранил всех, кроме мужа Архипа Ивановича, умершего от инфаркта в тридцать девятом.
И её - Анну Егоровну- спасал и хранил до девяностотрехлетнего возраста!
Господи, спаси и сохрани нас всех!
Э п и л о г
... Маленький пустой хрустальный флакончик из-под духов, подаренных Матушкой Галиной, моя бабушка Аня хранила в своем потертом «ридикюле» до самой своей кончины. Как и серебряный крестик, подаренный моим прадедом Егором. До 1991 года в доме родителей хранилась палка-трость, которая, по рассказам бабушки Ани, якобы принадлежала Нестору Ивановичу – самому батьке Махно.
После смерти отца родительский дом какое-то время оставался бесхозным, и о судьбе этих раритетов мне уже ничего не известно.
Я же с детства перенял у бабушки умение варить вкусные борщи -хоть с капустой, хоть зеленый- со щавелем. И когда дети и внуки, изредка навещающие нас, садятся обедать, а на первое жена наливает им борщ, то, проглотив первую ложку, всегда спрашивают:
-Дед варил? В к у с н ы й!
И я всегда вспоминаю бабушку Аню, её рассказ о батьке Махно и его жене Галине...О том, как её дважды чуть не расстреляли... за умение варить вкусный украинский борщ.
Как жаль, что мы зачастую очень поздно начинаем интересоваться нашими родословными и событиями в жизни наших родных и близких! Как жаль!
Виталий Алексеев, 7 января 2014г.