Он вытащил из кармана ладонь и случайно утянул с ней монетку. Звякнуло об пол. Он сначала как бы рванулся поднять, а потом на миг замер, но всё же наклонился до конца и подобрал кругляш. Положил обратно в куртку.
Дверь подъезда тоже звякнула, как монета. Только не совсем так, а по-другому, домофоном. Мы вышли на улицу. В лицо грохнул мороз, заморозил волоски в носу. Темень. Снег хрустит, вминается.
- Вот тебе и весна. Ладно, я пошёл, пацаны, – звякнул колёсиком зажигалки, поправил ремень сумки и двинул в непроглядную.
Серый уже стоит на крыльце. Кажется, больше никого нет на улице. Только хрустят удаляющиеся шаги дядьки.
Утро субботы. Март. Каникулы.
Мы движемся молча по скользкому тротуару вдоль домов. Мы не выспались.
Из-под заснеженной девятки выскальзывает чёрное пятно, застывает на секунду. Оно поворачивает на нас два блестящих глаза. Бросается наперерез через тротуар к отверстию в фундаменте дома. Серый успевает швырнуть в него маленькой белой ледышкой. Мажет в стену. Пятно сливается с отверстием. С ветки срывается птица, бьёт крыльями воздух, каркает. Снег сыплет на шапки.
Серый бредёт дальше, пересекает линию, по которой двигалась чёрная кошка. Останавливается. Зовёт:
- Ты чё забыл? Не тормози.
- Не торможу. Ты пилу взял?
- Вот, – вытягивает тонкий лобзик наполовину. Идём.
Он живёт на пятом, а я на шестом этаже. Серый. Его дядька странный. Его бабушка похожа на мою. Но моя умерла десять лет назад, когда мне было три.
- Как ты? – спрашиваю.
- А чё?
- Ну вообще.
- Башка чё-то болит.
Вчера его бабушка и дядька ругались, а Серый влез и получил бутылкой по голове. Он не знает, что я знаю. Просто маме соседка рассказала, которая живёт ровно над Серым.
Проходим Дом с Библиотекой. На крыльце последнего подъезда стоит седой мужик, курит. Мы видим его издали. Спрашиваю Серого:
- Ты что себе купишь?
- А денег сколько?
- Не знаю пока.
- И я пока.
Мужик делает два шага к тротуару. Приближаясь к нему, мы замолкаем. Дышим спокойно, выпускаем морозный пар. Мужик дымит, смотрит. Он что-то хочет сказать, но суёт в рот сигарету, молчит.
Мы прошли, а он окликает в спину:
- Серый! Что не здороваешься?
- Здрасти! – стоим, повернулись в пол-оборота.
- Дядя где?
- Работает, – Серый убирает руки в карманы куртки.
- Суббота же, – мужик подходит поближе, шевелит бровями на ходу.
- Ну вот, устроился.
- Бутылки что ли собирает? – рот мужика расплывается, на зубах видны гнилые точки.
Серый опускает голову, прячет подбородок в воротник. Я вижу, как он водит рукой в кармане с лобзиком. Говорит:
- Нам идти надо, дядь Лёш.
Мужик докуривает, бросает в сугроб:
- Ага! Бабуле привет!
Молча идём. Нам через поле, а там гаражи.
Над полем луна, и видно далеко. А под ногами холодные искры. Снег сыпал всю ночь, и тропинки пока нет, только собачьи следы. Тяжело идти.
Снег сыпал всю зиму, а из сугробов всё равно торчат стебли осоки или какой-то подобной травы. Вдали они, как бы, трясутся, доносится лай. Серый пытается ускорить шаг, но трудно. Идём проваливаясь. Лодыжки жжёт холодом забившийся снег, а почти рядом шуршат бездомные собаки в траве. Быстрей бы гаражи.
Один барбос выбредает из травы и пускается вслед за нами. Рычит утробно временами. Я не выдерживаю и брызгаю ему в морду снегом. Лает, и в траве тоже лают.
Серый бросает через плечо:
- Слышь, иди, как шёл. Не беси псину.
Страшно просто идти. Озираюсь то и дело. Барбос плетётся чуть не в двух шагах.
Впереди слышно шоссе. Его надо перейти и сразу гаражи. Там проезжает две-три машины в минуту. И где-то машины через четыре мы это шоссе перебегаем. Лай собак постепенно исчезает в ветру. Зябко.
В гаражах тихо. Непонятно кто сюда вообще ездит, ведь ближайшие дома – за полем. Так неудобно и глупо.
Всё же, снег тут кто-то чистит. Вытрясаем ботинки. Остаются влажными носки. Моргает жёлтый свет сломанного фонаря. Сторожка, как будто, пустая. Идём молча, высматриваем. Ветер не шумит. Теплее и тише, чем в поле.
Спрашиваю:
- А кем у тебя дядька работает?
- А чё ты, не слышал?
- Мне непонятно.
Идём и смотрим в щели между гаражами, где же. Серый говорит:
- Здесь был уже кто-то. Проспали.
- Как это?
Так это. Торчит один спилок – блестит. Ровно сняли.
Вдруг шум в гараже рядом. С крыши валится снег и появляется засаленное лицо в рваной шапке. Бомж влез через дыру в крыше и спал там. А теперь проснулся, видать. Карабкается, силится выбраться. Осоловелый взгляд застывает на нас. Зачуханный старый бомж. Пожевав бороду, замирает, и слышно:
- Отцы, помогите.
- Денег нет, кури, – Серый скрипит пару секунд снегом на месте, – всё, погнали.
- Ах, ты, сучёнок! Стой!
Бомж сваливается в сугроб и резво налетает на Серого. Сует грязной ладонью ему в лицо. Они валятся. Я пытаюсь оттянуть бомжа за плечи, штопаное пальто трещит.
Серый орёт: «Тварь!»
И, втиснув как-то ногу, толкает бомжа подошвой в грудь:
- Валим, блин!
- В смысле?!
Он поднимается и бежит в сторону шоссе, я следом. Бомж за нами, но быстро отстаёт: «Недоноски!»
И, конечно, шоссе мы перебегаем перед гудящим грузовиком, из которого летят очередные: «Недоноски!» Или что-то в том же духе. Шины вопят благим матом по асфальту.
А в поле на нас лают три собаки, и пасти их, кажется, выпускают на нас тех же недоносков. Точнее, они не выпускали бы нас никогда, раздирая в клочья джинсы и рукава курток. И надо остановиться, чтобы отогнать этих озлобленных барбосов! Чтобы сохранить наши шмотки!
Серый тормозит и начинает орать на псов, брызгает снегом в морды:
- Брысь! Шакалы! П-шли!
Я нащупываю рваный рукав. Как всё неудачно сегодня.
* * *
Мы возвращаемся домой, идём по тротуару. Небо сереет. Джинсы застыли, как бетон. У подъезда видно чёрную кошку. Смотрю на Серого:
- У тебя рожа грязная.
- Спасибо, конечно, – трёт щёку, это бомж испачкал, – но рожа – у тебя. Ладно?
И вырывается вперёд, типа торопится. Обиделся. А я ему:
- Ну ладно. А дядька-то у тебя кем работает?
Серый резко останавливается, я наступаю ему на пятку и тут же получаю в пятак кулаком. Он смотрит грозно так, брови сдвинул, как Брежнев или вроде того. И разворачивается, сваливает.
Я прямо ошарашен. Ору:
- Серый! Гад ты!
Он заходит в подъезд.
Крови нет вроде. Ударил как-то криво. Особо не попал, обидно только сделал.
И чуть не наталкиваюсь на дядьку его:
- А чё он гад-то? – улыбается, ремень сумки поправляет. Глаза у него такие со странной весёлостью.
- Да буянит.
- А, ну я его пожурю, – и пускается в сторону подъезда тоже.
Странно он ходит… порывисто, что ли. И руку так неестественно выгибает, которая ремень держит. Жесть прям.
Звякнул дверью. Чем он там пожурит, блин?
Поднимаюсь пешком. Прислушиваюсь на пятом этаже. У Серого гомон стоит. Ругаются опять. Натворил я дел, блин.
* * *
Дома я вспоминаю, что мама просила купить хлеба. Натягиваю мокрые джинсы и выхожу на мороз. До магазина всего ничего – ерунда. Джинсы застывают в минуту, но это даже прикольно так идти.
Оплачиваю свой нарезной и пёхаю обратно. Кто-то стал бы отламывать батон по кусочкам в дороге, но меня всегда бесила такая манера. Даже не знаю что здесь такого, но мне так делать не нравится. Поэтому просто иду и глазею по сторонам. Ноги еле сгибаются, когда же потеплеет… Нет, это тоже не правильно так говорить и думать. Надо ловить кайф от настоящего. А ещё лучше использовать каждое мгновение с выгодой, только разве это возможно? Надо помириться с Серым. Вдыхаю мороз.
Домофон звякает. На площадке у лифта кто-то есть. Они шумели и замолкли. Я прохожу первый лестничный пролёт и вижу родаков Серого. Бабушка и дядька:
- Здрасти!
- Здравствуй, – бабушка грустно смотрит, придерживает халат рукой. У неё волосы слегка растрёпаны, взяты в хвост. Она так похожа на мою бабушку! А дядька в трениках и босиком, он даже не обернулся на меня. Стоит ссутуленный, а в руке – сковорода. Дурдом.
Я, по ходу, не вовремя. Домофон опять звякает, кто-то зашёл, и я говорю:
- Пешочком поднимусь.
Молчат.
Забегаю быстрее лифта, и закрываюсь дома.
* * *
После обеда заходит Серый:
- Пойдём ещё в гаражи? Там же второй столбик есть.
- Не… у меня джинсы сушатся. Может завтра? Заходи, давай.
Он в тапочках поднялся. Так заходит. Говорит:
- Я случайно просто. Повернулся, а тут твой нос уже. Вот.
- Нормально.
- Ага.
Включаем Сегу. Серый проигрывает. Говорит:
- А тот столбик дядька спилил болгаркой. Прикинь? Двенадцать кило нержавейки.
- Ого, как так?
- Ага.
- А как дела у вас? Он чё говорил тебе?
- Да забей, нормально.
И дальше играем. Он проигрывает опять, и я радуюсь. Круто сегодня игра прёт.
* * *
Весенние каникулы – самые быстрые. Это же всего лишь разминка перед летними. Самое интересное, что может произойти в них – это начаться весна. Настоящая, а не календарная. Так и в этом году. Может быть, это лучшие весенние каникулы в моей жизни. Хотя, я думаю, что необязательно среди каникул решать, какие лучшие, но это иногда интересно и клёво так рассудить.
Через неделю Серый уезжает домой. Он вообще из Москвы, и только на каникулы приезжает к бабушке. Каждые каникулы в течение нескольких лет. В Долгопрудный к нам.
Стоим у подъезда, вечер воскресенья. Говорю:
- До второго столбика так руки и не дошли.
- Ага. Может, дойдут ещё.
- Ты когда думаешь приехать?
- Летом, наверно.
- Ладно, пока.
Мы с ним не жмём никогда руки. И не обнимаемся, конечно, на прощанье. Серый уходит, его провожает дядька до электрички.
* * *
С Серым мы больше не виделись. Не знаю почему.
Точнее как, виделись однажды. Но это уже не он был. Да что говорить – я не я уже был. Так вот иногда получается, что самые близкие люди становятся просто чужими. Можно сказать, что не из-за чего. Как будто всё произошедшее было не с тобой и тем человеком, а в каком-то фильме, и ты смотрел этот фильм просто со стороны и запомнил кое-что. Странно это.
А ещё вот обидно, что куртка, которую собаки порвали – совсем новая была. Я, считай, неделю её всего относил. Сам зашил и ходил ещё со штопанным рукавом года два.