Закрутило, заворожило – голову в капкан, тисками сжало, хоть оторви да брось – не жалко.
Слушаю смутный шершавый день, пытаюсь смахнуть с лица его потоки. Нет!
Заливает, захватывает, втягивает, как в черную воронку, не отпускает.
Кто-то идет на меня войной.
Кто?
Нельзя, не надо.
Нельзя идти на поводу, нельзя смотреть в глаза тому, кто затевает эту бурю в пустыне, кто покушается на мой мир, мою тишину, мое пространство.
Почему нельзя? Потому, что тому, кто идет на меня, плохо станет.
Нельзя, не надо, Бог не велит.
Кто сказал, что Бог не велит?
Какая разница?
Но кто-то ведь сказал, предупредил однажды:
– Не гадайте, девки, счастье прогадаете!
Смеялись звонко, сияли белозубо, отмахивались ручками:
– А мы не верим!
И опять смеялись.
А она сказала:
– Никогда не гадайте, в будущее не смотрите. Увидите – гоните.
И опять смеялись мы, и опять отмахивались:
– Да ланы, мы не верим.
А она сказала:
– Поверите, когда гром грянет, да поздно будет.
И добавила:
– Себя не жалко, детей пожалейте. Лукавый баб-то боится, по их деткам бьет!
– Какие еще детки?! – пискнул кто-то задиристо.
А Она сидела тихо неподвижно и уже не видела нас, думала о своем. Как ее звали? Бабушка. Все говорили : "Бабушка". Кто-то, наверное, и имя знал.
Я – нет, не помню…
Она часами так могла сидеть.
А говорила редко.
Я вижу ее: вся в темном, темный платок на голове, темные одежды. Только лицо ясное, светлое. Синеглазое. Словно незабудки глаза, словно незабудки.
Сколько ей лет? Много. Очень много. Всегда много.
Это она сказала:
– Бог не велит.
И я запомнила.
Вот и сейчас отвела меня.
И от меня.
И я свободна.
Санкт-Петербург