Автобус прибыл к остановке как раз вовремя. Или Сидоров сам вовремя подошёл. «Всё верно, двадцать два – восемнадцать. Нормально» — отметил про себя Сидоров, вскочив в заднюю дверь. Это хорошо, что он всё-таки успел. Перспектива торчать на заплёванной остановке ещё полчаса его совсем не радовала. Корчиться на промозглом ноябрьском ветру, рискуя схватить очередной насморк – кому это надо? А так – шесть остановок и он дома. Пару минут на раздевание, помыть руки, поковыряться в сковородке с пригорелой яичницей, выпить чаю, молча выслушать ежевечернее внушение от жены и спать. Сидоров вдруг поёжился. Он так привык к постоянному нытью своей супруги, что не представлял, как можно жить иначе. То есть, чтобы лечь спать, нужно выслушать нудную нотацию про то, «какие у других замечательные мужья, на какие дорогие курорты они возят своих жён, какие норковые шубы покупают и вообще, нормальные люди дома сидят, а не где-то там шляются вечерами…». Вечерами Сидоров не шлялся, а подрабатывал на своём же предприятии, грузил пустую тару в вагоны. Денег им с женой и дочкой, в общем-то, не хватало, хотя Сидоров отдавал всю получку, включая и подработку, жене, полагая, что она лучше распорядится семейными финансами. Заначка, малюсенькая, как у любого нормального мужчины, конечно же, была и у Сидорова. И когда домой не хотелось особенно остро, Сидоров выходил на одну остановку раньше и шёл в «Погребок», заведение не лучшее в их районе, но достаточно спокойное, и водку на разлив в нём продавали не самую дрянную. Обычно Сидоров заказывал сто грамм водки и бутерброд с горбушей. Буфетчица наливала в стакан грамм восемьдесят-девяносто, швыряла полузавядший бутерик с подсохшим кусочком горбуши, подозрительно напоминавшей селёдку, и демонстративно уходила в служебные недра «Погребка» за какой-то надобностью. Спорить за граммы и качество с буфетчицей было себе дороже. Сидоров покорно употреблял водку и закуску, закуривал и уходил.
«Поликлиника-следующая-Пионерская…» — прогундосил динамик в автобусе. Сидоров вздрогнул, подумав, что через одну ему выходить. «Может в «Погребок»? А то ведь совсем муторно… Эта ещё в своих бигудях и халате драном … Не, а чё? Хоть отпустит внутри малость, хоть не так тошно домой идти… Пусть уж она потом ноет, всё полегче…»
Сидоров вышел на Пионерской, уверенно направился в «Погребок». За стойкой, как всегда, никого. Сидоров постучал рублём по тарелке для денег. Спустя какое-то время появилось тело – пергидрольная блондинка с рыхлым лицом размером с банный таз и нарисованными ярко-красными бесформенными губами.
- Здрасьте, — заискивающе улыбнулся Сидоров.
- Чё вам? — привычно ответила буфетчица.
- Сто грамм и бутер с рыбкой.
- С рыбой нет. С сыром.
- Давайте…
Погребковый сыр Сидоров не любил, но считал, что не закусывать нельзя. Поэтому он постарался незаметно скинуть скрюченный обмылок, пахнущий сыром, на пол, присел за рядом стоящий столик, поставил стакан, рядом положил горбушку от бутерброда. Огляделся. В «Погребке» было три столика. Здесь редко засиживались надолго. Молодёжь брезговала, называя почему-то «Погребок» помойкой. Мужики постарше обычно залетали, чтобы «замахнуть стописят» и, сделав дело, быстро убегали. Поэтому Сидоров удивился, увидев за одним из столиков посетителя с початой бутылкой и двумя стаканами. Впрочем, у каждого свои привычки, каждый пьёт по своей мере и своему восприятию жизни. Одет посетитель был в искусственную дублёнку ржавого цвета и шапку из нутрии.
— Друг! Дружище! Можно тебя… Вас… - посетитель смотрел на Сидорова.
— Что Вы хотели?
— Друг, посиди со мной, пжалста… Очень прошу… Плохо мне…
Сидоров взял свой стакан и горбушку, пересел к посетителю.
— Что-то случилось?
— Случилось, — постоялец икнул, — случилось, друг. Ты знаешь, кто я такой? О, брат, ты не знаешь! А всё потому, что… — посетитель оглянулся, — всё потому, что я, только тсссссссссссс…, я главный по ракетам. Понимаешь?
— Понимаю, да. Я пойду, наверно, хорошо?
— Подожди, друг! Меня Рома зовут. Кудыкин. А тебя?
— А я – Сидоров.
— Вот видишь, познакомились! Всё, это надо отметить! — Рома налил в стакан Сидорова водку, потом плеснул себе. — За знакомство, друг!
— Я…
— Никаких «Я»!!! Ты меня уважаешь?!
— Уважаю…
— Вот! Дёрнем!
Пришлось «дёрнуть». Потом ещё. И ещё. В голове у Сидорова восстановилось давно забытое спокойствие и благодушие. И Рома уже не казался ему чуток ненормальным, а вполне даже симпатичным человеком. И жизнь вроде бы как налаживалась. А Рома рассказывал про далёкие планеты, звёзды и галактики, ещё рассказывал, что с новым двигателем наши ракеты будут летать в тыщи раз быстрее, чем сейчас, только это огромный секрет. И даже в правительстве мало кто про это знает. Военная тайна, понимать надо!
Потом Рома вдруг заплакал. Лицо его не то, чтобы сморщилось, а стало каким-то расплывчатым, бескаркасным. Рома подскуливал, шмыгал носом и лез к Сидорову целоваться, уверяя его в совершеннейшей дружбе и благоприятии. Неожиданно Рома успокоился и заявил Сидорову:
— Ты брат мне теперь. Только как мне дальше жить, брат? Я не дойду до дому. Помоги по-братски, а? Кругом враги, а я так устал, так устал…
— Конечно, конечно, это даже не обсуждается! Пойдём, дружище! — Сидоров и сам понимал, что надо помочь человеку. А тут выпал шанс сделать реальное доброе дело. И потом, это же друг. А дружба должна подкрепляться по-настоящему.
Друзья выползли на улицу. Закурили. Ветер успокоился, подморозило. Небо высыпало звёздами. Рому Кудыкина развезло так, что лишь благодаря отсутствию ветра он ещё кое-как стоял на ногах.
— Ну, куда?
— Щас… щас… Это так… это там… Ага… Вон туда. Пошли!
— Точно?
— Точно. Я тут все дороги знаю. Ты знаешь, кто я такой? Э, брат! Я полковник спецназа. Вот так. Меня тут все боятся. Но я их не трогаю. Мы гражданских не трогаем. Мы – элита. Стоп! — Рома икнул и остановился под фонарём на краю тротуара. Долго шарил, кряхтя, в расстёгнутой ширинке. Наконец, вытянув из ширинки уголок рубашки, Рома расслабился и закатил глаза, блаженно улыбаясь. В штанах у него зажурчало. Сделав своё дело, Рома потряс рубашечным уголком и подмигнул Сидорову:
— Такое дело, понимаешь, не люблю носить в себе отработанный материал. Ну что, пошли?
И они пошли вперёд. Милицейский УАЗик, проезжая мимо, чуть притормозил возле них, потом поехал дальше.
— Видал? Боятся. Потому – спецназ, нас никто не трогает. Себе дороже!
Рома падал, Сидоров поднимал его, они шли дальше. Зашли во двор одного из домов. Из-за угла выехал знакомый УАЗик. Рома встал по стойке смирно и отдал ему честь. Машина остановилась, открылась дверца:
— Кудыкин, ты опять?
— Спокойно, командир. Всё под контролем! Только… тссссссс… Мы на задании!
— Поняяятно, — в машине заржали, — ладно, топай. Коля, поехали.
— Видал?! Своих не трогают! — Рома довольно улыбнулся Сидорову.
— Это точно. Уважают тебя.
— А то!
У одного из подъездов стояла стайка подростков.
— О, девчоооонки! Ишь вы, какие! Ух я вас! Козя-базя! — Рома оскалился и захихикал.
Девчонки засмеялись.
— Кто это?
— Слесарь из нашего ЖЭКа, Ирки Кудыкиной папан.
— А…
— Опять нажрался, всех строить будет.
— Вот клоун…
Рома с Сидоровым подошли к Кудыкинскому подъезду.
— Только ты меня до двери доведи, друг!
— Доведу. Я же понимаю.
— Лифт не работает. Всю шайку ихнюю разнесу, совсем расслабились, дармоеды! Главному завтра по шапке настучу! Оборзели!
— Какой этаж-то?
— Шестой этаж, двести-семисят-третья, налево, — привычно-заученно ответил Рома и отключился.
Кряхтя и чертыхаясь, Сидоров волок своего друга наверх, до шестого этажа. Минут через тридцать груз был доставлен. Сидоров одной рукой держал подмышки Рому, другой дотянулся до кнопки звонка, рисуя на вспотевшем лице приветливую улыбку. «Кто там?» — спросил за дверью женский голос. Вдруг Кудыкинское тело неожиданно проснулось, пнуло несколько раз в дверь ногой и заорало: «Совсем охренела, сука?! Генерал ВэДэВэ там! Открывай, змея!!!» В следующее мгновенье дверь распахнулась, доля секунды и Сидоров получил мощнейший удар чугунной сковородой прямо по темени. Бамсссс!!! И дверь тут же закрылась. «Воблин, дошли!» — это была последняя мысль, перед тем, как Сидоров потерял сознание.
Общий шум прибоя в голове Сидорова перемежался отдельным рокотом волн. Сильно пахло кошками. И ещё чем-то. Сидоров открыл глаза. Кое-как встал, держась за стенку. В свете тусклой лампочки на бетонном полу лежало одетое в потёртую искусственную дублёнку тело, в луже чего-то сильно пахнущего. И храпело, пуская пузыри прямо в эту лужу. У Сидорова очень болела голова, ныло левое бедро от холодного бетонного пола. Сильно тошнило. Сидоров ничего не помнил и не понимал, но знал, что это чей-то подъезд и что надо как-то выбираться отсюда.
Выйдя из подъезда и повернув за угол дома, Сидоров с трудом сообразил, где находится. Вдалеке виднелась его автобусная остановка. Часы на руке показывали утро. А в голове звучал шум прибоя и слова из дурацкой песенки:
Делай добрые дела,
Делай добрые дела,
И тебе возда-а-стся!..