Солнце стояло уже высоко, когда на асфальтовой дорожке, тянущейся от жёлтых деревянных домиков администрации почти до самого моря, появились два молодых человека. Оба они находились на том отрезке жизненного пути, когда ломающийся голос и пробивающиеся над верхней губой редкие усики ясно указывали на то, что беззаботная мальчишеская пора подходит к концу, а впереди ждёт непознанное, немного пугающее, но от этого ещё более притягательное очарование юности. Одинаковая одежда – линялые джинсовые шорты, легкие сандалии и светлые хлопчатобумажные рубашки – делала их настолько похожими, что единственным отличием, сразу бросающимся в глаза, был армейский бинокль, болтающийся у одного из них на груди. Юношей звали Глеб и Андрей, но поскольку фамилия последнего была Княч, а первого Дикий, то, само собой разумеется, что по именам они друг друга почти не называли.
Это было их последнее лето перед выпускным классом, и они решили провести его у моря в уютной песчаной бухточке на берегу Уссурийского залива, где расположился пионерский лагерь «Мечта» и где они выполняли обязанности подсобных рабочих, за что и получали вполне сносную оплату в восемьдесят рублей, тридцать из которых у них удерживалось за питание. Но теперь была пересменка, и работы почти не было, и накрывшая лагерь тишина, пропитанная солнечными лучами, расслабляла и убаюкивала.
Пройдя вдоль берега по узкой песчаной дорожке, юноши упёрлись в футбольное поле, в центре которого красовалась огромная грязная лужа и ещё две лужи поменьше расползлись вдоль недавно выкрашенных в белый цвет железных ворот. У воды сидела стайка тёмно-зелёных махаонов, крылья у бабочек были сложены, а сами они застыли в каком-то гипнотическом трансе. Аккуратно обойдя лужи, молодые люди вышли к подножию сопки и стали подниматься вверх по едва заметной тропинке петлявшей в зарослях маньчжурского ореха. На вершине сопки рос морской шиповник и когда они продирались сквозь него, колючие ветви больно царапали кожу. Дойдя до небольшого каменного уступа, выступающего над чёрной отвесной скалой, срывающейся вниз к самому морю, юноши остановились.
Усевшись поудобней и свесив вниз ноги, Андрей достал сигареты и протянул их Глебу. Но тот, не обратив на товарища внимания, принялся рыться в карманах, пока не вытащил помятую пачку «Родопи» и спичечный коробок. Юноши закурили, и каждый предпочёл свои.
– Слушай, Дик. Долго ты будешь дуться? – спросил Андрей.
– С чего ты взял, что я дуюсь?
– А разве не дуешься? Что ж ты тогда молчишь всё время?
– А что нужно сказать?
– Ну, не знаю. Что-нибудь, – сказал Андрей. – Смотри, море какое чистое. Такой дождь лил, а вода как стекло.
Андрей наклонился и посмотрел на воду в бинокль.
– Вон и ежиков видно, и звёзды.
– Дай мне.
Глеб взял бинокль и крепко прижал его к глазам, так что резинки окуляров плотно врезались в кожу. Тёмные волны с грохотом разбивались о подножие скалы, выбрасывая вверх белые фонтаны брызг, но прямо под уступом было тихо, и здесь волны лениво шлёпали о камни, и вода действительно была прозрачной, и можно было разглядеть светлое песчаное дно, усыпанное чёрными шарами морских ежей, и некоторые ежи, шевеля длинными иглами, медленно ползли по песку. Помимо ежей, на дне было множество морских звёзд, присосавшихся к камням. Одни были крупные, сиреневого цвета, с длинными бархатистыми лучами, а другие мелкие, с синим шершавым телом, покрытым россыпью красно-оранжевых пятнышек. Тут в воде появилась стайка серебристых рыбок. Застыв на мгновенье над кустом светло-зелёных водорослей, рыбки вдруг исчезли, как будто их вовсе и не было.
– А там баклан, – сказал Андрей, указывая в направлении одиноко торчавшего из воды чёрного блестящего камня. Крупная птица сидела на нём, вытянув длинную шею и широко расправив мокрые крылья.
– Перья сушит, – сказал Глеб.
– Точно. Сушит.
«А море и вправду чистое, – подумал Глеб, – несмотря на то, что дождь всю ночь как из ведра лил». Но всё равно он был не таким сильным, как в прошлом месяце. Вот тогда был настоящий тайфун. И он размыл дорогу, ведущую к лагерю, а ещё смыл столбы электропередач, и три дня они сидели без света. Плиты в столовой не работали, и, чтобы приготовить еду и накормить детей, приходилось всё время топить печь в старом рыбацком домике, который днём обычно служил сушилкой, а ночью был местом сбора работающей в лагере молодёжи.
И вчера вечером все как обычно собрались в рыбацком домике. А Глеб с Андреем пришли позже, потому что ездили в город. Оттуда они привезли большую алюминиевую канистру свежего пива, чем вызвали бурный восторг у собравшихся. И пока Глеб театрально раскланивался и дурачился, Андрей заметил в их компании новую девчонку и быстро прошептал другу на ухо: «Чур, она моя». А потом они пили пиво, и всем было весело. И Андрей ушёл за гитарой, а Глеб вдруг оказался рядом с этой новой девчонкой и они разговорились. Её звали Марина, и она была двоюродной сестрой пухленькой Ксюши, вожатой третьего отряда. Марина приехала всего на один день и завтра должна была вернуться в город. А потом Глеб вышел покурить, и она пошла с ним.
Дождь только начинался, и, присев на деревянные ступеньки крыльца, они накрыли головы курткой Глеба. Они курили одну сигарету на двоих, а когда сигарета погасла, Глеб поцеловал Марину в губы, и та не отстранилась, а страстно ответила. И они целовались до тех пор, пока дождь не перерос в ливень, и в небе не блеснула молния, а вернувшись в домик, сели рядом, и Глеб держал её за руку.
А потом пришёл Андрей с гитарой и стал петь песни Розенбаума, и все собрались вокруг него, и Марина тоже пересела, и Андрей пел вместе с Мариной, и оказалось, что у неё очень приятный голос. А Глеб посидел ещё немного и вышел на улицу. Там уже вовсю поливало, и, натянув на голову куртку, он быстро побежал к белевшему в темноте корпусу, в котором они жили с Андреем. Вытершись насухо полотенцем, Глеб выключил свет и, не раздеваясь, бросился на кровать.
Андрей пришёл через час, и с ним пришла Марина. Они долго стучали в закрытую дверь и звали его. Сначала звал только Андрей, а потом и Марина. А Глеб лежал на кровати и смотрел в темноту. Дверь он им так и не открыл. Какое-то время он ещё слышал их приглушённые голоса на веранде, а потом всё стихло. Глеб долго не мог заснуть и думал, что если бы он открыл дверь, то Марина, возможно, осталась бы с ним. И вспоминая, как они целовались, он как будто опять чувствовал её мягкие влажные губы, и тогда Глеб подумал, что сделал что-то непоправимое, и от этой мысли у него неприятно заныло в груди. Он ещё долго пялился в темноту, а в голове звучали слова песни, которую пел Андрей: «Лучше флаг в небо взмыть и, кингстоны открыв, затопить свой усталый корабль».
Но всё это было ночью, а сейчас днём они молча сидели на каменном уступе, выступающем над чёрной обрывающейся к морю скалой и между ними была Марина.
– Дик, а ты почему вчера дверь не открыл? – первым нарушил молчание Андрей.
– Спал потому что.
– Ничего ты не спал.
– Нет, спал.
– Знаешь, а она ведь к тебе шла. И остаться хотела. А ты, дурак такой, не открыл, – сказал Андрей.
– Ну, зато ты её утешил. Ты ведь первый её занял.
– Так ты что, из-за этого не открыл? – удивлённо спросил Андрей.
– Из-за этого. Ну и вообще. Короче, спал я, – раздражённо сказал Глеб. Была ещё одна причина, по которой он не открыл ночью дверь, но в этой причине Глеб не хотел признаваться даже самому себе. У него ещё ни разу не было женщины, во всяком случае, так близко, как могло случиться этой ночью, и он занервничал и, наверное, даже испугался того, что может произойти.
– Княч, а ты бы смог открыть кингстоны? – спросил вдруг Глеб.
– Чего? Какие такие кингстоны?
– Ну, кингстоны. Чтобы корабль затопить.
– Ты, похоже, совсем перегрелся. Нет у меня ни корабля, ни этих твоих кингстонов. И вообще я топиться не собираюсь.
– Я тоже не собираюсь.
– Знаешь, Дик, ты мой лучший друг, хоть и псих, конечно. Кто угодно другой ушёл бы с этой Мариной. Кто угодно, а ты нет, – сказал Андрей. – Но ты сильно не задавайся. У меня с ней тоже ничего не было. Я её только до комнаты проводил и всё. Я ведь не свинья какая-то.
Про то, как он полез к Марине под юбку, а она, развернувшись, врезала ему оглушительную пощёчину, Андрей рассказывать не стал. Всё-таки Глеб его лучший друг.
– А где ж ты тогда ночевал?
– Где-где? В рыбацком домике. Где же ещё. Кстати, пока я спал, кто-то стащил у меня из кармана пятёрку.
– На кого думаешь? – спросил Глеб. – На Вик Вика?
– А на кого ещё? Эта хромая сволочь всегда по ночам шарится.
Виктор Викторович, завхоз лагеря заметно прихрамывал, что являлось следствием разной длины его ног. Правда, при этом он всех уверял, что служил главным корабельным старшиной на флоте, а в качестве доказательства демонстрировал наколотый на плече якорь. Другой отличительной чертой Вик Вика была неуёмная страсть к выпивке. А поскольку утоление этой страсти требовало постоянных материальных пожертвований, значительно превышающих скромный бюджет завхоза, окружающие не без основания подозревали его в совершении тех неблаговидных поступков, которые всегда имеют место в большом коллективе. Пьяно улыбаясь, Вик Вик начисто отрицал все обвинения, неизменно утверждая, что его истинно морская душа выше любых домыслов всяких там злопыхателей.
– Смотри, наш автобус едет, – сказал Андрей, указывая рукой на мелькавшую среди деревьев белую крышу лагерного ПАЗика. – Пошли скорей посмотрим, кто приехал. Может Валька вернулся, он сигарет обещал привезти и дрожжей, можно будет брагу поставить.
Они уже почти дошли до столовой, когда автобус, скрипя рессорами, медленно развернулся и, шипя тормозами замер на месте. Из открывшейся двери вывалился грузный мужчина в парусиновых брюках, в сандалиях на босу ногу, цветастой сатиновой рубахе и фетровой шляпе, сдвинутой на затылок. Сильно прихрамывая, мужчина зашагал в их направлении. Вик Вик, а это был именно он, шёл с широко расставленными в стороны руками, на каждой из которых покоился громадный тёмно-зелёный арбуз.
– Ты посмотри, да он же пьян в стельку! – воскликнул Андрей. – Наверняка стащил мою пятёрку. Ну, я его сейчас проучу.
– Интересно, как?
– Увидишь. Я у него закурить попрошу, а руки у него арбузами заняты, вот он один и даст мне подержать. А я тогда смоюсь. Будет знать, как по чужим карманам шарить.
– Эй, Вик Вик. Угости сигареткой, – крикнул Андрей, подходя к завхозу.
– Княч! – с чувством сказал раскачивающийся из стороны в сторону Вик Вик. Сказал, как бичом щёлкнул.
– Сигарету, говорю, дай, морда пьяная.
– А нету у меня сигарет.
С озадаченным выражением лица Андрей обернулся к Глебу – его идеальный во всех отношениях план был на грани провала.
– Ну, тогда время скажи. Часы ведь у тебя есть. Вон на руке, я вижу, – не сдавался Андрей.
– Часы? Часы есть. Как же без них? – сказал Вик Вик и, тупо улыбнувшись, резко вздёрнул левую руку почти к самому подбородку, а громадный тёмно-зелёный арбуз, лишившись опоры гулко шлёпнулся на асфальт и с хрустом раскололся. – Половина пятого.
Вик Вик невозмутимо обнял оставшийся арбуз руками и, прижав его к груди как ребёнка, прихрамывая, поплёлся дальше в направлении жёлтых домиков администрации.
– Во даёт, – сказал Глеб, изумлённо уставившись на расколотый арбуз, к сочной красной мякоти которого тут же стали слетаться осы. – Такой не то что арбуз. Такой и кингстоны откроет.