Божья искра Ен бикинь

           Но тут явился "Степа-угодник» (Стефан Пермский) и стал всех     крестить, а с угодником пришли царский слуги       требовать оброк. Тогда «чудя» бежала в леса и скрылась в вырытых там ямах со всем своим богатством».

Мифы финно-угров

          
            Мифы, даже возведенные в ранг государственной тайны, к счастью, не вечны…

Серго Берия «Мой отец – Лаврентий Берия»


РОМАН


ПРОЛОГ

Бойкий старичок

Свежий ветер Перестройки никак не сказывался на погоде. Зной в сквере героев сливался с пламенем вечного огня возле памятника павшим, и не привыкшие к такому обращению матушки-природы северяне, выходя на улицу, тут же искали тень.

Однако в сквере героев было одно местечко, защищенное от палящего солнца – не столько деревьями, сколько величественным сталинской постройки зданием Северского филиала Академии наук СССР. Но это местечко оккупировало местное общество «Мемориал». Борцы с наследием культа личности проводили очередную просветительскую акцию: в тени научного учреждения историки развернули стенды с картами и фотографиями, демонстрирующими наглядно – что творилось в разгар сталинщины в родном Северске и вокруг него. И северчяне с удивлением узнавали, что на месте стадиона был когда-то лагерь, а на Красной горе – любимом месте зимнего и летнего отдыха – расстреливали, а затем увозили на грузовиках в неизвестном направлении ни в чем не повинных граждан.

Двум еще не старым, но и не слишком молодым людям не было до «мемориальцев» никакого дела. Они вынужденно расположились на скамейке, подверженной воздействию прямых солнечных лучей, и говорили, говорили, говорили, стараясь не обращать внимания на зной и местных прорабов Перестройки.

– Кому нужна ваша гласность, если ты не можешь опубликовать статью всего лишь о древней истории? – спрашивал тот, что был чуть пониже ростом и крепкого телосложения. – Здесь нет политики, это всего лишь научная версия.

– Это для тебя научная версия, – возражал другой, ростом повыше, но тоже крепыш, при этом постоянно шмыгал носом, поскольку умудрялся в жару подхватывать насморк. – А после заметки о твоих изысканиях звоночек из обкома был. Хрмс-хрмс. Сказали, противоречит твоя гипотеза научным фактам,  марксистко-ленинскому пониманию истории, и, более того, все это, мол, твои фантазии и вражеская диверсия.

– Да это Арчибальдов звонок организовал! Мои работы идут поперек его докторской, ты не понимаешь что ли?

– Да у меня в редакции свой арчибальдов сидит, непробиваемо сидит, Юра, не-про-би-ваемо, хрмс-хрмс, – устало ответил больной насморком, доставая из кармана платок. Но, прежде чем высморкаться, он вытер пот со лба. – И потом, кому сейчас твоя чудь интересна? Читателю подавай другие неизвестные страницы истории, желательно недавней –  кого убили в Афгане, кто из великих людей сидел при Сталине в нашем регионе. Или о влиянии ядерных испытаний на Новой земле на жизнь оленеводов. Кстати, за одну такую статейку меня даже на ковер вызывали. Как посмел?! Это диверсия! Еще одна такая публикация и пойдешь работать экскурсоводом в музей на восемьдесят рэ в месяц. А за твою статью о чуди вышибут стопроцентно. И потом, хрмс-хрмс, ты извини, конечно, но я как-то и сам не уверен, что твоя версия может быть правдой. Слишком невероятно. Целый народ ушел под землю и живет там до сих пор. Никем не обнаруженный! Где? Как?…

И тут он умолк, обнаружив, что на скамейке их уже трое. С краю, ближе к Юрию, примостился странного вида старичок, одетый в щеголеватую, совсем неуместную в такую жару, тройку.  Его щеголеватость очень контрастировала с маленьким ростом и некрасивым лицом – нос с горбинкой, рот растянут, глаза слегка белесого цвета. Он сидел вроде бы безучастно, но чутье подсказывало, что он все слышит и даже понимает, о чем говорят собеседники.

Только Юрий старичка не замечал и продолжал:

– Леня, я же тебе все уже объяснил. О народе чудь, о том, что они ушли под землю и странным образом исчезли, свидетельствуют многочисленные предания. Ну не может такого быть, чтобы эти легенды и мифы не отражали хоть какой-то реальной действительности. К тому же я же тебе показывал артефакты. Как их объяснить?… Да, в это трудно поверить, однако, я уверен, чудь – это не выдумка. Был такой народ, который спрятался под землей, чтобы не принимать христианскую веру. И вполне вероятно, что этот народ до сих пор обитает под землей.

Тут и Юрий замолчал, заметив, что его друг глядит куда-то мимо него. Оглянувшись, он увидел старичка, который понял, что прервал спор, и вынужденно вмешался:

– Знаете, любезные… Прошу покорнейше простить, что вмешиваюсь. Но хочу сказать вам, что вы оба правы. Статейку про чудь писать ни в коем случае не следует. Ни в коем случае. Доказательств, знаете ли, маловато… Но этот народ, как вы верно заметили, жив, здравствует на земле и под землей.

– А вы кто, собственно, будете? – прервал старичка Леонид.

– Ой-ей-ей ей-ей. Забыл представиться. Еще раз прошу покорнейше извинить.  Дмитрий Александрович Календер. – Старичок приподнялся и слегка наклонил голову. – А вам представляться не следует. Я просто счастлив видеть перед собой блестящего ученого, будущую звезду этнографии Юрия Олеговича Лукина и талантливейшего журналиста Леонида Серафимовича Хлестова.

Молодые люди несколько оторопели от столь от нескрываемой лести, а Дмитрий Александрович, между тем, продолжал: 

– Не извольте беспокоиться, никакой мистики. О вас я знаю из вашей же (кивок в сторону Леонида) газеты. Вот она – заметка о научных и сенсационных изысканиях Юрия Олеговича.

С этими словами старичок достал из внутреннего кармана  пиджака изрядно помятый номер «Северского комсомольца» и развернул его на последней странице, продемонстрировав ту саму заметку. Но что-либо сказать по этому поводу не успел. Его внимание отвлекло происходящее возле стенда «Мемориала».  Два актера местного самодеятельного театра разыгрывали небольшую сценку. Один с наклеенными усами и с трубкой в правой руке весьма неумело изображал Сталина, другой в пенсне еще более неумело пытался играть Берию.  Немногочисленная публика весело смеялась, аплодируя чуть ли не каждой реплике. Но до скамейки, на которой сидели старичок и два пока еще молодых человека, их слова не доносились.

И тут Дмитрий Александрович слегка потер левой рукой пальцы своей правой руки, и друзья обнаружили на безымянном пальчике кольцо с ярко зеленым камнем, похожим на изумруд. Удивиться появлению кольца они не успели, поскольку из камня, как из громкоговорителя, понеслась довольно отчетливая речь – диалог «Сталина» и «Берии». Оба старательно изображая грузинский акцент, рассуждали о современных событиях,  партийных руководителях Северска, что-то о Брежневе, Горбачева и опальном Ельцине. «Сталин», коверкая русский язык, спрашивал «Берию»: «Лаврентий, каво бы ты расстрелял сейчас в первую очередь?» «Батоно, – отвечал «Берия», – я бы с большим удовольствием расстрелял этих мерзких актеров, которые нас с тобой играют». Диалог был наивен, юмор бесхитростен, однако у старичка реплики актеров вызвали восторг еще больший, чем у зрителей:

– Ай, молодцы! Совсем, знаете ли, не похоже, но до чего забавно…
 
Друзья изумленно уставились на камень. Первым прервал паузу Леонид:

– Да, техника – супер. Вы, часом, не из КГБ?

Старичок радостно смеялся, внимая пародии на диктаторов, но, услышав про КГБ, тут же умолк и довольно серьезно сказал с оттенком ностальгической грусти:

– Я работал, знаете ли, с разными разведками, в том числе, и с КГБ. Но я не оттуда… Однако вернемся к заметке. Ваша версия, Юрий Олегович, абсолютно верная. А дабы вы в ней окончательно убедились, я помогу вам собрать экспедицию на север, в район Заполярска – туда, где вы и обнаружили ваши артефакты. И вас, Леонид Серафимович, приглашаю. Кто-то должен написать всю правду.  Только обо мне, разумеется, никому ни слова. Иначе забудьте про экспедицию.

– А вам-то в ней какой интерес? –  спросил Юрий.

– Узнаете, молодые люди, все узнаете. Я ведь давно искал вас, Юрий Олегович. И нашел только благодаря этой заметке. А сейчас взгляните на это.

Старичок, словно фокусник, вытащил из внутреннего кармана старую пожелтевшую фотографию:

– Узнаете кого-нибудь?
Юрий присмотрелся и, ткнув пальцем в изображение возвышавшегося над всеми бородача, неуверенно произнес:

– По-моему, это Курчатов.
– Верно, фото было сделано после испытания плутониевой бомбы 29 августа 1949 году.

– А это Берия, – указал на человека в пенсне Леонид.

– При чем тут Берия и атомная бомба?

– Мало газеты читаешь, Юра. Лаврентий Павлович возглавлял работы по созданию ядерного оружия.

– Приятно иметь дело с умными и знающими людьми, – отвесил еще один комплимент старичок. – А вот этого человека узнаете?

Друзья не признали, только Леонид ухмыльнулся, кивнув в сторону Юрия:

– На тебя чем-то похож.

– И это верно. Олег Александрович Лукин, ваш отец. Прошу любить и жаловать.
От такого обилия сюрпризов Юрию стало не по себе. «Мой отец по профессии филолог, он не мог иметь хоть какое-то отношение к ядерной бомбе. И потом, за такие вещи награждают, а его посадили в 1953 году, и он умер в тюрьме», – забормотал ученый, будущая звезда этнографии.

– Нет, уважаемый Юрий Олегович, – старичок хитро и ласково улыбнулся. – Его посадили в 1937-м, сидел в Заполярлаге, работал на шахте. А в 42-м со своим другом Алексеем Федоровичем Зиедонисом бежал. Это был красивый, восхитительный побег – прямо из шахты по заброшенному штреку. Они, знаете ли, не хотели быть рабами.



Книга 1. ЧУДЕСНОЕ ГОСТЕПРЕИМСТВО


Из рабов в рабы


– Интересный финал нашего «восхитительного побега», – с мрачным недоумением сыронизировал Олег, открыв глаза и осмотревшись.

Алексей находился напротив, приклеенный к странного вида лежанке зеленоватого цвета, висящей без каких-либо креплений под углом примерно сорок пять градусов к полу. Сам Олег возлежал на точно такой же лежанке, все тело, даже руки и голову оторвать от нее не было никакой возможности.

Само помещение имело еще более странный вид. Размеры небольшие, но выглядело оно просторно, никаких углов, освещалось равномерно, при этом каких-либо светильников глаз не обнаруживал. Воздух был свеж, но тело холода не чувствовало. И вот в такой «ризнице» выставили Олега и Алексея совершенно голыми, как бы напоказ.

Только смотреть было не на что. Тело Олега имело жалкий вид: обвисший от голода животик, короткие ноги, круглое лицо с опущенными щеками. Алексей выглядел не лучше: длинный и худющий, ребра выпирали над впалым животом. А про их мужские достоинства лучше бы совсем умолчать. У Олега оно скукожилось до размеров наперстка, у Алексея обвисло крючком.

– Хорошо, что нас женщины не видят, – продолжал иронизировать Олег, осматривая своего товарища.

И именно в этот момент в помещение вошли две женщины. Впрочем, женщинами в каком-то возвышенном смысле их назвать было нельзя. Это были две карлицы, очень носатые с красноватой кожей, одетые по-клоунски – в некие юбки, но не спадающие сверху вниз, а идущие от талии вверх до шеи. Кривые ножки прикрывали красные лосины. Самыми удивительными были зрачки – белого цвета на фоне зеленых глазниц.  Обе поочередно подошли сначала к Алексею, затем к Олегу, каждого тщательно и равнодушно ощупали, залезли в рот, пересчитали зубы, подергали небольно за мужские достоинства, перебросились несколькими словами на неизвестном языке и ушли.

– Кажется, мы им не понравились, – выдавил из себя долговязый Алексей.

– Напротив, они сочли нас очень хорошенькими.

– Вечно шутишь.

– Какие уж тут шутки! – оживился Олег. – Они говорили на неизвестном мне финно-угорском языке. Но кое-что я все-таки разобрал. Они назвали нас «хорошенькими» и то ли «верхними», или «наверхними», а может «поверхностными»… Слушай, куда же мы попали?

– Вероятно в плен к немцам. На НКВД это мало похоже. Стоило ли бежать?…

…Днем ранее они не сомневались в том, что бежать стоило. Знакомый лагерный «придурок» – писарь из секретной части – сообщил по большому секрету, что пришел приказ из Москвы этапировать их подальше от Заполярска. Весь Заполярлаг знал, что такое «подальше от Заполярска». Это означало, что их места необходимо освободить для новеньких зэков, поэтому  их выведут в тундру (подальше от Заполярска), пустят каждому по пуле в висок и оставят на съедение местным грызунам.

План побега созрел довольно быстро. И Олег в шутку назвал его «восхитительным», поскольку он почти не имел шансов на успех, но давал возможность избежать унизительного расстрела, лишить вохровцев маленькой радости выпустить из тела две живые души, а начальству не дать возможности выполнить приказ (возможно, схлопочут по выговору за то, что упустили двух зэков).

Отсидка Олега Лукина и Алексея Заидониса была не слишком тяжелой. Их, как и знакомого писаря, зэки называли «придурками». Слово это – унизительное для свободных граждан, здесь означало лишь то, что они не работают на общих, как правило, непосильных работах. Олег трудился учетчиком в управлении шахты «Восточная», а Алексей проходил по части техники безопасности, то есть ежедневно спускался в забой и определял с помощью им же самим изготовленного дозиметра уровень метана в воздухе. При этом его приборчик показывал не только допустимый предел опасного газа, но и движение воздуха по многочисленным штрекам. И Алексей не мог не заметить, что в одну из давно выработанных и заброшенных лав воздух движется так, будто ведет она не в тупик, а куда-то очень далеко, скорее всего, к другому стволу, по которому спускались вольные.  Заходить туда запрещалось категорически, но Алексей никак не мог отделаться от мысли, что через эту заброшенную лаву можно каким-то образом выйти на другой ствол или затаиться на время, а потом… Потом, конечно, все равно поймают. Все планы побега рушились, как ни крути.

Но терять им уже было нечего. По предложению Алексея Олег напросился в забой заменить заболевшего шахтера. Целую смену крепил леса и возвращался в хвосте бригады, еле волоча ноги от неимоверной усталости.  Еще десять минут и клеть подняла бы его на поверхность, но незаметно подошел Алексей, взял за руку и резко затолкал в ту самую заброшенную лаву. Затем они минут двадцать бежали, выбиваясь из сил, и сгибаясь с каждым метром, поскольку высота лавы постоянно уменьшалась. Олег падал, Алексею приходилось иногда тащить его на себе, но через какое-то время начинающий шахтер находил в себе силы двигаться самостоятельно. Когда лава уперлась в тупик, в стену, покрытую белой шахтной плесенью,  Олег рухнул и потерял сознание.

Алексей не мог сразу смириться с поражением и принялся отчаянно сдирать шахтную плесень. И содрал почти всю, разбив руки до крови. И всего-то добился, что заметил, как в самом низу шахтная водичка затекает ручейком куда-то внутрь стены. Рукой нащупал щель, просунул ее подалее. Оказывается, там было что-то вроде норы, вероятно, крысиной. Хотел отдернуть, но почувствовал, что кто-то схватил его за пальцы, а затем и за кисть и так дернул, что Алексей ударился головой и потерял вслед за Олегом сознание.

…Очнулся Алексей раньше Олега и был очень удивлен тем, куда они угодили. Странным было хотя бы то, что руки и ноги не ощущали и следов усталости. Организм чувствовал себя свеженьким, как после санатория. Смущала немножко обнаженность и вынужденная неподвижность собственного  тела. И мозг тут же принялся искать ответ на вопрос: как тело держится на лежанке? Если оно приклеено сверхпрочным клеем, то кожа испытывала бы дискомфорт. Однако никакого дискомфорта. Разве что неподвижность.
 
Второй, еще более мучительный вопрос: где они? Если предположить, что беглецов подобрали – все равно шахтеры или вохра – и отправили в лагерный госпиталь, то лежали бы они на грязных занюханых койках.  Единственная, хотя и невероятная версия приходила в голову: в шахте работали немецкие диверсанты. Они подобрали их, когда те потеряли сознание и сумели как-то на самолете переправить в Германию с тем, чтобы выведать у них какую-то необходимую им информацию. До ареста Алексей был однажды в командировке в Дании, и гладенькая Европа показалась ему после российской грязи и серости, совершенно нереальным миром, вроде того, где они сейчас находятся.  Как-то иначе объяснить происшедшее с ними Алексей не мог и долго смотрел на лежащего напротив Олега, ожидая, когда же он очнется…
 
Только обсудить ситуацию, после того как очнулся Олег, они не успели. Откуда-то, со стороны, противоположной той, куда ушли карлицы, появился здоровенный мужчина в изящном серебристом комбинезоне и заговорил с ними басом и чисто по-русски:

– Здорово, братаны новорожденные!

После этого он провел правой рукой у каждого по обратной стороне лежанки, и тела бывших зэков сами собой освободились от «клея». Оба оказались твердо стоящими на полу. Алексей решил, что это предатель, работающий на врага.

– Если мы у немцев, то убейте нас сразу, мы говорить ничего не будем, – серьезно заявил Алексей.

– Забудьте вы про немцев, – добродушно усмехнулся здоровяк, – и про русских забудьте. И про евреев, и про японцев. Они остались наверху, а мы с вами под землей.

Не давая новичкам опомниться, он подвел их к овальной и неровной стене, слегка надавил на нее двумя руками, и тут же образовались два углубления. Затем со словами «сначала вас надо приодеть» грубо втолкнул обоих внутрь. Непонятным образом стена за ними закрылась, и Олег с Алексеем оказались каждый в своем замкнутом пространстве и полной темноте. Тут же они почувствовали резкое дуновение теплого воздуха, а вслед за ним брызги густой жидкости, которая, однако, кожи не достигала. Все это произошло за несколько секунд, после чего стена опять приоткрылась, и они вернулись в помещение уже одетыми в серебристые комбинезоны.

– Ну, вот вы и готовы.

В это время откуда-то из-за стены появился еще один карлик, только мужчина, одетый в такие же штаны, что и те дамы, посетившие их десять минут назад, переходящие у талии в опрокинутую наверх юбку. В руках он держал предмет, похожий на папку, которую тут же открыл и что-то спросил на своем языке.

– Как вас звать? – перевел вопрос русский незнакомец.

– Я не буду ничего говорить, пока вы не скажете, где мы и у кого, – твердо заявил Алексей.

– Братаны, мне некогда вам что-то объяснять, у меня через два часа смена, – раздраженно сказал здоровяк. – Считайте, что вы снова попали в рабство, но здесь вам будет не хуже, чем наверху. Верьте мне! Кстати, меня наверху звали Николай. А здесь я такой же раб, как и вы. Но в моей бригаде вам будет хорошо. Ну, так как же вас звать-то? Етить-молотить!

Алексей и Олег назвали свои имена и фамилии, и Николай повторил их загадочному карлику. Тот удовлетворенно кивнул и, держа «папку» в одной руке, другой он пальцами постучал по внутренней ее поверхности. После этого сложил папку и ушел.  А Николай повел новичков за собой.

Стена еще в одном месте распахнулась, и они попали в полутемный коридор, также не имеющий никаких углов и ровных поверхностей. Пол был мягким, идти было легко. Олег после потрясения медленно приходил в себя. В мозгу стучала только одна мысль: «Мы все сделали неправильно. Я должен был написать письмо товарищу Берии. Он меня помнит, он бы поверил, что мы невиновны…». И не заметил Олег, что говорит вслух. Николай не обратил внимания на бормотания новичка, а вот Алексей все услышал и полушепотом перебил:

– Не было бы никакого толку от твоего письма. Какое Лаврентию Павловичу до нас дело?
 


Берия против Берии


Лаврентий Павлович Берия, поправив пенсне, задумчиво постукивал пальцами правой руки по пухлой папке с крупной надписью «ДЕЛО Лукина Олега Александровича».  Рядом лежала не менее пухлая папка «ДЕЛО Зиедониса Алексея Федоровича».  Он только что получил сообщение из «Заполярлага», что заключенные с этими фамилиями исчезли, просто провалились сквозь землю. И произошло это именно в тот день, когда начальство «Заполярлага» получило секретный приказ, подписанный лично Берией, этапировать обоих в Москву.

У Лаврентия Павловича были на Лукина и Зиедониса свои виды. В городке Саров глава НКВД затевал спецлагерь.  Он намеревался собрать всех разбросанных по необъятным просторам ГУЛАГа физиков-ядерщиков и создать секретную экспертную лабораторию по проверке сведений, поступающих в германский отдел внешней разведки, о том, что немецкие ученые создают некое сверхмощное оружие на основе цепной ядерной реакции. Зиедониса рекомендовал лично академик Капица, который сам ни в какое сверхмощное оружие не верил, но, видимо, хотел облегчить участь своего ученика. Что ж, благородное дело!

Лукин, конечно, никакого отношения к ядерной физике не имеет. Но Лаврентий Павлович тоже хотел сделать благородное дело и облегчить его участь. Берия не мог забыть, как в далеком 1934 году юный студент Олег Лукин сопровождал в очередной поездке по Грузии своего великого учителя Николая Яковлевича Марра. Маститый академик знал чуть ли не все кавказские языки и диалекты, и этот факт до глубины души потряс тридцатипятилетнего первого  секретаря ЦК компартии Грузии. А юный Олег понравился ему своей искренностью и непосредственностью.
 
Лаврентий Павлович принимал языковедов по-кавказски широко и радушно, не жалел ни вина, ни шашлыков. Вместе с Николаем Яковлевичем Берия перебрался в Сухуми: ученый хотел отдохнуть у моря, а глава Грузии готовился к приезду Сталина. Олег с ними не поехал. Его манили горы Сванетии, по заданию учителя он должен был изучить некоторые особенности языка сванов. Студент ездил по селениям, представляясь московским журналистом, не выдавая, что знает сванский язык.

В одном из селений его приняли в доме председателя местного сельсовета, как и положено, с кавказским гостеприимством: напоили вином так, что он быстро вырубился. Олега уложили в соседней комнате, но уже через час вино выветрилось. Студент решил не возвращаться к застолью, из комнаты все было хорошо слышно, и никто не мог помешать делать записи. Речь слегка опьяненных местным вином горцев ему была особенно интересна. Но после первой же подслушанной фразы запись пришлось прервать. Сваны обсуждали план покушения на Сталина. Хорошо вооруженная группа должна была напасть на машину вождя, когда она будет двигаться в сторону озера Рица на дачу.

Через два дня Олег Александрович уже был в Сухуми и сообщил о слышанном лично первому секретарю. Лаврентий Павлович дал чекистам задание проверить информацию. Она подтвердилась. Террористы были обезврежены, причем за десять минут до того, как сталинский эскорт подъехал к роковому месту. Вождь увидел только трупы боевиков и услышал доклад первого секретаря, лично руководившего операцией по уничтожению банды. Сталин не забыл про этот случай и спустя пять лет перевел Лаврентия Павловича в Москву, назначил главой НКВД, ввел в политбюро ЦК ВКП (б).

Берия в свою очередь тоже не забыл про юного лингвиста, хотя и уговорил его молчать. В тот год академик Марр скончался, а Олег следующим летом был принят в Грузии с таким же почетом, как и его учитель. Ему даже предложили возглавить филологический факультет Тбилисского университета, но он, сославшись на молодость, отказался. Больше  Олег в Грузию не приезжал, Лаврентию Павловичу прислал теплое письмо, благодарил за гостеприимство и сообщал, что увлекся сравнительной морфологией более близких ему финно-угорских языков.

Перебравшись в Москву, Берия, помня о долге перед ученым, решил помочь ему, но оказалось, что Олег Александрович в столице уже не живет, уехал в Северск, преподает в местном пединституте. Новому главе НКВД объяснили, что сделал он это добровольно, там имеется хорошая база по изучению финно-угорских языков. Лаврентию Павловичу постеснялись доложить, что в Северск Лукина фактически сослали за то, что он выступил с критикой своего учителя Марра и его «нового учения о языке», смысл которого сводился к тому, что язык имеет классовую природу, что целиком соответствует прогрессивному марксистко-ленинскому мировоззрению. Кавказские языки Лукину приказали забыть и переключиться на финно-угорскую группу. Но этого показалось мало. В годы ежовщины будущие подчиненные Берии арестовали Олега Лукина, обвинив его в том, что он – немецкий шпион и, еще, будучи в Москве, участвовал в подготовке покушения на Сталина. Обо всем этом нарком узнал лишь недавно и совершенно случайно. Оказывается, с Зиедонисом они проходили по одному делу. Теперь их следовало во что бы то ни стало найти, хоть из под земли достать. Если они погибли, то виновных в их гибели выявить и наказать.

Размышления Берии прервал его сын Серго, который как всегда вошел в кабинет отца без доклада. На этот раз Лаврентий Павлович не стал по этому поводу злиться – Серго был вызван по важному делу.

– Здравствуй, сынок! Садись. – Сказал нарком так, будто Серго вернулся из пионерского лагеря и тут же обратил внимание на его недовольное выражение лица. – Тебе не понравилось, что я приказал вернуть ваш самолет? Сочувствую, не увидел красот северной Германии.

– Папа, мы же не на экскурсию летели, – твердо ответствовал Серго и вздохнул, – я столько мог бы сделать для Победы.

– Еще успеешь.

Серго другого услышать и не ожидал. В разведшколе ему обещали самые ответственные и серьезные задания. И действительно, после ее окончания сына наркома зачислили радистом в группу, которая должна была десантироваться в районе Пенемюнде, где находится, по данным советской разведки, ракетный центр Вернера фон Брауна. Самолет с группой уже шел на бреющем полете над Балтикой, когда поступил приказ вернуться. После приземления в подмосковном аэродроме Серго Берии передали, что он должен немедленно прибыть к наркому НКВД. И тут юный разведчик все понял. Отец не даст ему воевать с фашистами. Вся эта комедия с разведшколой, зачисление в группу для выполнения особо опасного задания разыграна лишь для того, чтобы показать вождю и учителю, что человек, которого называют его «недремлющим оком», готов пожертвовать единственным сыном для спасения Родины. А потом окажется, что сын нужен для работы в Москве для выполнения «более ответственных поручений». И более безопасных, разумеется.

– Ты мне нужен в Москве, – в подтверждение догадок юноши сказал отец. – Для тебя будут более ответственные поручения.

«А может быть мама, Нина Теймуразовна, в последний момент сказала отцу: «Что ты делаешь? Наш сын погибнет в Германии. Верни его немедленно»? – подумал Серго.

– Только имей в виду, сын, мама ни о чем не знает, и знать не должна. Для нее ты сейчас в Германии, – тут же опроверг догадки отец. – Поэтому я запрещаю тебе видеться с ней.

– Ну, и какие же это буду «более ответственные поручения»? – с ухмылкой поинтересовался юноша.

– А вот ирония тут неуместна! – Неожиданно вскипел Берия, вскочив из-за стола. – В Москве действует враги, причем не только фашисты.

– Понимаю, троцкисты, вредители…

– Нет никаких троцкистов, – резко прервал нарком, – они кончились вместе с Троцким. Речь не о них.

Берия сел на место, поправил пенсне, наклонился к сыну и тихо сказал: «Это дело я могу доверить только тебе. Больше никому. Тебе, понял?»

Сын кивнул, хотя и ничего не понял.

– Ты знаешь артиста Воропаева?

Серго снова кивнул, а про себя подумал: «Господи! Неужели и он враг народа?» Ему не хотелось верить, что Михаил Воропаев, красавец-мужчина, блестяще сыгравший роль бравого танкиста в популярном фильме «Тучи над границей», может оказаться вражеским шпионом или еще каким-нибудь подлецом.

– Он наш секретный сотрудник, – спокойно сообщил Лаврентий Павлович, и у Серго отлегло от сердца. – Недавно доложил о существовании тайной организации. Ею якобы из глубокого подземелья руководит некий Корт Айка. Тебе это не кажется странным?... Говорит, что они нам якобы не враги, а какие-то тайные друзья. Знаю я таких «друзей»… В общем, надо встретиться с Воропаевым на конспиративной квартире по улице Чкаловская. Сегодня вечером, в 22.00. Все сам разузнаешь, и мы решим, что делать дальше. Как  зовут их вожака запомнил?

Вопрос был излишним. Сына не зря три месяца обучали в разведшколе. Теперь он, и проснувшись среди ночи, мог сказать, что ему дано задание выяснить, что это за тайная организация, которой руководит какой-то Корт Айка.


Корт Айка принимает решение


Божественный Корт Айка, как и сам себя заранее настроил, проснулся среди ночи. Ночь, конечно, понятие условное. Божественный и его соправители сами определяют, когда благодарным поданным полагается спать, а когда бодрствовать. Но в последнее время правитель взял за правило собирать нужных ему уламов именно в те часы, которые сам назвал ночными. Время нынче тревожное, нужна бдительность, необходимо, чтобы ответственные лица приучились к готовности в любой момент. А то расслабились донельзя!

Корт Айка поднялся с ложа, вернее, с небольшого в полу углубления, целиком повторяющем изгибы его маленького приземистого тела, вскинул руки вверх, и тут же на него обрушился сверху ушат холодной воды. Это взбодрило и заставило на время забыть о подступающей старости. Затем правитель раскинул руки в стороны, и с боков задул теплый воздух, вода с дряхлеющей кожи мгновенно испарилась, а тело покрылось мягкой тканью. Корт Айка оказался одетым в толстый халат с отворотами внизу, весь расписанный трех -, четырех-, пяти- и шестиугольными звездами.

Теперь можно приступать к работе.

Корт Айка вошел в соседнее очень темное помещение, своими белесыми глазами разглядел углубление в полу и сел в наполовину опрокинутое кресло. Тут же зал засиял матовым светом.

Это был очень древний зал, а потому обладал исключительной акустикой, так что не требовалось никаких технических ухищрений, чтобы сидящему внизу правителю слышать все, что говорят присутствующие, и представлял он из себя полусферу, уходящую вверх метров на десять. Сзади стены были расписаны причудливыми узорами разнообразных животных – рыб, медведей.… Всего того, что здесь, под землей, никогда не встретишь.

Из своего запрокинутого кресла, не поднимая головы, Корт Айка прекрасно видел, что и на втором и третьем ярусах сидят в креслах, полуопрокинутых книзу, все те, кого он пригласил на ночной сбор. Весь второй ярус был заполнен носатыми карликами в одинаковых серо-голубых беретах и серо-голубых костюмах в виде бочек обвивающих их тела. Третий ярус представлял полное многообразие всевозможных одежд. Напротив, на небольшом возвышении, сидели в креслах, поставленных ровно, два соправителя – оба в халатах (синем и красном) с отворотами внизу только без росписей.

После небольшого ритуала полагающихся в таких случаях приветствий Корт Айка негромко приказал доложить ему, как продвигается дело по Божьей искре. Первым заговорил соратник в синем халате:

– Божественный! Спешу порадовать. Наши доблестные наблюдатели, защищающие нас от верхней угрозы, – последовал жест правой рукой в сторону второго яруса и все карлики в серо-голубых «бочках» как один дружно приподнялись, – проявили чудеса мудрости, мужества, храбрости, хитроумия, героизма…

– Довольно, – прервал Корт Айка, зная, что красноречивый соправитель способен до бесконечности расхваливать деятельность своих подопечных. –  Сколько раз, Гулень, я тебе говорил, чтобы ты докладывал покороче.

– Могу, конечно, и покороче, – ничуть не смутившись, продолжил Гулень. – Трюк с лейтенантом Флеровым полностью удался. Молодой ученый в городе советских оламов Воронеже имел беседу с Савусом и Мишусом, представившимися сотрудниками научного отдела местной библиотеки. Они продемонстрировали ему стопку журналов по физике, из которых явствует, что в Германии уже почти готовы создать Божью искру. Журналы, разумеется, изготовлены у нас. В тот же день он написал письмо советскому правителю  Сталину, где предложил немедленно начать работы по созданию в СССР нового оружия. В городе Таганроге в тело убитого германского олама мы  положили записную книжку с формулами и расчетами Божьей искры. Наблюдатель Никодимус сообщил, что записная книжка уже попала в так называемый Государственный комитет обороны…

– Я бы не стал так радоваться, – вмешался второй соратник в зеленом халате. – Пока они проверят сведения, пока начнут приготовления, немцы получат Божью искру и нанесут удар. Советская империя рухнет. 

– Подождите, я не все сказал… – заговорил Гулень. Но Корт Айка оборвал его:

– Продолжай, Спиру.

– Да, Божественный, – Спиру заговорил громко, так, чтобы весь третий ярус услышал все четко и ясно. – Есть еще донесения, о которых Гулень не знает. Хорошо нам знакомый американский олам Роберт Оппенгеймер возможно уже начал работы по Божьей искре!

После этих слов по всему залу прошел гул. Особенно бурно принялись обсуждать эту информацию именно на третьем ярусе.

– Упустили, упустили, упустили, – занервничал Корт Айка, и, прежде чем призвать к тишине, спросил: «Как это случилось?».

– Смотри, Божественный, это прислал Никодимус. – С этими словами Спиру повернулся вместе с креслом на 180 градусов и сделал знак рукой в сторону стены под вторым ярусом.

В тот же миг под вторым ярусом сам собой возник призрачный экран. Видеть его могли Корт Айка, Гулень и Спиру. Все другие участники совещания только гадали, что же видят правитель и его соратники.

А увиденное не могло доставить им никакой радости. Экран показывал  хорошо известных ученым мужам, а значит и трем соправителям,  физиков Роберта Оппенгеймера, Нильса Бора, Энрико Ферми в далекой заокеанской стране. Сомнений, для чего они собрались вместе, не оставалось. Дело обстоит так, что хуже некуда. Повисла пауза.

– Нужно немедленно определиться с человеком, который мог бы возглавить работы по Божьей искре в советской империи, связаться с ним и убедить его взяться за это дело, – произнес Корт Айка, взяв в себя в руки.

– Такая работа проводится, – встрял Гулень, – мы стараемся работать с разными оламами…

– А нужен один, – твердо заявил Корт Айка. – Кто?

По залу опять прошел шум. И тут же со второго яруса послышался голос:

– Позволь сказать, о, Божественный! Мы тут уже рассудили. Нужен человек военный и жесткий. Предлагаю Жукова.

– Жуков – тупой солдафон. Лучше Рокоссовского или Василевского, – возразил кто-то   другой из второго яруса.

– А что скажут ученые мужи? – поинтересовался Енкола.

На третьем ярусе гул тут же затих.

– О, Божественный! – обратился один из карликов с третьего яруса. – Ученые мужи посоветовались и, как всегда, к единому мнению не пришли.

– А что еще от вас ждать! – выкрикнул кто-то со второго яруса.

– Но в одном мы, несомненно, едины, – невозмутимо продолжил ученый муж. – С военными такое серьезное дело ни в коем случае связывать не надо.

Второй ярус загудел сильнее прежнего, но ученый муж продолжал:

– Военные не надежны. А надо, чтобы никто из правителей не догадывался, что мы помогаем им в работе по Божьей искре. На роль руководителя подходит советский соправитель Молотов. Достаточно самостоятелен, второй человек в советской империи.

– У вас устаревшие данные, коллега, – бесцеремонно вмешался другой ученый муж. – Влияние Молотова значительно ослабло в последнее время. Сейчас вес набирает Берия. На мой ученый взгляд – идеальная фигура. Вот кто одарен, как говорят оломы, искрой божьей! Умен, хитер, коварен. Советские наблюдатели, разбросанные по всему миру, в его руках. И этот факт будет работать на нас.

– Принимаю, – удовлетворенно заявил Корт Айка, и все тут же встали, возвели руки к верху, затем правую приложили к груди, и дружно поклонились. Весь это сложный жест означал одобрение и полное повиновение.  А Гулень немедленно оживился:

– А мы уже начали работу по Берии. Нужно только человек, который был бы с ним знаком. И по этой линии мы тоже работаем. Прямо над нами в «Заполярлаге» отбывает наказание его давний знакомый Олег Александрович Лукин.

– За что наказан?

– Посмел выступить против своего учителя.

– Совершенно справедливо наказан, – рассудил Корт Айка, – продолжайте.

– Операция поручена Ульвану. Ульван, доложи о результатах.

Карлик со второго яруса нехотя привстал и поднял глаза кверху. Это означало, что он провинился.

– О, Божественный! Мне агент Юлиус сегодня сообщил, что заключенный Лукин пропал. Даже лагерное начальство не знает, куда он делся. Говорят, как сквозь землю провалился.

– Как, как говорят? Как сквозь землю провалился?! – почему-то улыбнулся Корт Айка. – Так, стало быть, провалился от них к нам.

И тут правитель бешено захохотал, держась за живот и дергая в воздухе своими кривенькими ножками. Смех подхватили Гулень и Спиру, а затем заржали второй и третий ярусы. Карлики хохотали от души, повторяя друг другу: «Как сквозь землю провалился! К нам провалился». И хохотали они так до тех пор, пока Енкола не оборвал смех коротким приказом: «Найти немедленно, хоть вверху, хоть внизу!».


Полет сквозь землю


Олег и Алексей, даже находясь под землей, умудрились провалиться.

Они вместе с Николаем шли по коридору, гадая про себя, какие работы им предстоит выполнять в его бригаде, как подошли две карлицы – те самые, что нагло ощупывали их каких-то двадцать минут назад. Они взяли новоявленных рабов за руки, быстро завели внутрь стены и полетели вместе с ними вниз. Николай, увидев их внезапное исчезновение, ничему не удивился, а только выругался: «Етить-молотить! Таких ребят понизили, сволочи. С кем я работать буду?..»

А «ребята», пролетев несколько секунд в сопровождении отнюдь не прекрасных дам, мягко приземлились куда-то в темноту. Видны были только белесые глаза карлиц. Впрочем, испугаться они не успели. Одна из карлиц с силой толкнула Алексея вперед, и он очутился в маленькой камере в полном одиночестве. Задул теплый ветер, и Алексей почувствовал, что его серебристый комбинезон в буквальном смысле слова испаряется. Еще через пару секунд пол наклонился, Алексей упал и зажмурил глаза от внезапного яркого света, а себя ощутил летящим опять вниз, только на этот раз по гладкой водянистой горке. Он хотел было закричать, но в рот хлынула вода. Ноги ощутили дно. Алексей приподнялся, откашлялся и увидел, что стоит в небольшом бассейне по грудь в теплой воде.  Тут же он услышал крик: сверху по горке летело полноватое голое тело Олега. Приятель приводнился рядом, наделав массу брызг.

– С нами обращаются как со скотом, – недовольно пробурчал Олег, встав ногами на дно и стряхнув с лица воду.

– А ты ждал другого? Мы же не люди, а рабы, – уныло произнес Алексей. – А, может, нас хотят здесь сварить и съесть?

– Черт побери, я жить хочу!

– А зачем?

Спор о смысле жизни завершиться не успел. Откуда-то сверху послышался крик: «Ой, мамочки! Ребятки, ловите меня!» С горки, по которой только что свалились приятели, летела обнаженная девушка с развевающимися золотистыми волосами. Реакция Алексея оказалась более быстрой, чем у Олега, и девушка попала прямо в руки физику.

Удовлетворенно осмотрев держащего ее худющего мужчину, она обняла его шею правой рукой и, посмотрев на Олега, заметила в его глазах искорку зависти. Тогда левой рукой она подозвала его к себе и обвила также и его шею. Окинув взглядом полноватого филолога, она радостно сообщила:

– Ребятки, вы мне нравитесь!

Ребятки, конечно, не поверили, но им было приятно. Они давно не видели обнаженного женского тела.

– Мы с вами уживемся, мне с вами хорошо, – прощебетала девушка и, освободив свои руки, стала на дно. Ростом она оказалась чуть пониже Алексея и чуть повыше Олега. Золотистые волосы успели намокнуть и слегка прилипли к ее плечу. Сквозь воду было видно, что у девушки очень стройная фигура. – А сейчас будьте серьезнее.

Что означало «будьте серьезнее» приятели поняли не сразу, но заметили, что в помещении, где находился бассейн, вошел карлик в черном халате с маленьким воротом и огромным отворотом внизу. В руках он держал нечто вроде продолговатого жезла. Низким гортанным голосом он о чем-то спросил девушку, и она ему серьезно и даже немножечко торжественно на этом же языке ответила. Затем карлик направил жезл в сторону всей троицы и вода в бассейне загорелась. Олег дернулся было бежать, чтобы выскочить из горящей воды, но девушка схватила его за руку. Впрочем, оказалось, что и бежать-то незачем. Синеватое пламя не обжигало кожу. А после того, как карлик сделал жезлом в воздухе невидимый круг, огонь и вовсе потух. После этого карлик сказал еще несколько слов и удалился.

– Ну, теперь вы мои, – сияя от счастья, девушка обняла друзей.

– Твои рабы? – мрачно поинтересовался Олег.

– Ну почему сразу – рабы? – Возразила девушка.

– Тогда, мужья, что ли.

– Ну не мужья, конечно.

– Тогда кто же? – не унимался Олег.

– Считайте, что мы друзья, – примирительно предложила девушка, и, взяв обоих мужчин за руки, решительно повела их за собой в правую сторону бассейна, где дно было несколько наклонным, что позволяло без особых проблем выйти из воды.

Когда вся троица вылезла из бассейна, девушка задержала всех на пару секунд на одном месте. Задул теплый воздух, мгновенно испаривший с их тел остатки жидкости. «Пошли», – коротко приказала повелительница и повела всех прямо в шероховатую как обычно стену. Та мигом распахнулась, и голая компания оказалась в овальной кабине лифта, стенки которого были покрыты бугорками. Лифт немедленно поплыл, только не вверх и не вниз, а в правую сторону. Девушка отпустила руки мужчин и потрогала один из бугорков. Лифт  остановился, одна из его стенок уехала вниз, и вся троица оказалась в шикарной сиреневой комнате, не имеющей углов, с бархатными стенами и со странным ложем посредине.

Ложе состояло из трех частей. Центральная часть находилась пониже двух других. Никаких одеял и подушек ложе не содержало, зато вокруг было обставлено всевозможными цветами – розы, гладиолусы, гвоздики… Все они источали изумительный аромат, круживший голову.

– Хоть вы и не мужья, но я вас приглашаю на брачную ночь! – торжественно заявила девушка и, обняв мужчин, повела их к ложу.

– Извините, девушка, но мы даже незнакомы, – Алексей  вырвался из объятий и отошел немного в сторону. – Давайте все-таки выясним, кто вы. А вы, в свою очередь,  даже не знаете, кто мы. Как все это понимать?

– А зачем понимать? – Ответила вопросом на вопрос незнакомка, еще теснее прижимаясь к Олегу.

– Не беспокойся, Алеша, нас уже повенчали, – как можно спокойнее сказал Олег, чувствуя, как вожделение берет верх над его рассудком. – Этот мужичок в бассейне спросил ее: согласна ли она взять нас то ли в рабы, то ли в мужья. Тут я не разобрал.

– Нас без нас женили! У вас что – женская полигамия?

– Ребятки, вы все скоро поймете. Вам еще надо пройти обряд омоления, но за этим делом не станет, я похлопочу. Тогда я от каждого из вас рожу по три ребенка. Я так хочу иметь шестерых детей от двух мужчин! А меня, если хотите, зовут Мина. Наверху я была Марфой,  – с этими словами девушка, не отпуская Олега, подошла к Алексею и потрогала его мужское достоинство, а затем, обхватив мужчин за талию, скомандовала: «Ложись!» и повалила всю компанию на трехместное ложе. В результате она сама оказалась на центральной нижней части, а Олег и Алексей лежали слева и справа от нее.

– Видите, как все здесь удобно! – с нескрываемой радостью  щебетала Мина. – Как только я кого-нибудь из вас захочу, то дерну за руку, и он у меня. А первым я хочу… Как тебя, говоришь звать? Алеша? Иди ко мне, Алеша.

Мина-Марфа потащила Алексея, лежащего справа, за левую руку, и он, словно створка закрывающегося люка, опрокинулся на девушку. Олег вынужден был подождать. К счастью, Алексей занимался любовью недолго, и Олег вслед за товарищем очутился на горячем теле Мины. Затем удовлетворенная девушка встала, подошла к бархатной стене, засунула руки куда-то во внутрь, вытащила оттуда два сосуда, похожих на пиалы с закругленным дном и, произнеся: «Ребятки, вам надо подкрепиться», подала их слегка изнеможенным мужчинам.

В «пиалах» оказалась холодная жидкость, похожая на пиво, но имеющая привкус то ли персика, то ли апельсина. Алексей недоверчиво посмотрел жидкость, а затем выдул ее залпом. Олег выпил содержимое небольшими глотками. Оба взбодрились, но почувствовали неимоверный голод.

– Надо бы поесть, – пробурчал Олег.

– Я вас замечательно накормлю, но сначала приодену, – Мина забрала у них «пиалы», поставив на край ложи, подвела к стене, противоположной той, откуда взяла напитки, и нежно втолкнула их вовнутрь. Опять они оказались в одиночных кабинках, опять их обдул теплый воздух, и вскоре оба вышли одетыми с ног до головы.

Мины в комнате не было. Но Олег, увидев Алексея, не знал, смеяться ему или плакать. Его друг был одет в полосатую рубаху, похожую на матросскую тельняшку, но с отворотами внизу, такие же полосатые обтягивающие штаны, напоминающие кальсоны. На голове у него красовался полосатый берет с помпошкой.

– Черт, на кого ты похож? – вырвалось у Олега.

– А ты на себя посмотри.

На себя Олег посмотреть не мог – в комнате не было ни одного зеркала. Но если бы он себя увидел, то ужаснулся бы еще более. Несчастный филолог оказался одет в коротенькие шортики, ноги обтянуты в фиолетовые чулочки, на ногах туфли с пампушками, раздувшаяся рубаха немного скрывала полноту, но яркий малиновый цвет полностью дисгармонировал со всей остальной одеждой. Да еще сизая кепка с козырьком направо делала Олега самым безвкусно одетым клоуном.

Через полминуты появилась Мина. Она оказалась в костюме наездницы, в коричневых кожаных штанах, легких белых сапогах, легкой куртке и широкополой золотистой шляпе под цвет ее распущенных волос, то есть выглядела весьма эффектно. Оглядев крайне нелепо наряженных мужчин, она даже не улыбнулась, а коротко бросила: «Вы мне нравитесь» и приказала:

– А теперь к гостям – отпразднуем то, что у вас называется «помолвкой».

Взяв своих «клоунов» за руки она повела их к еще одной овальной стене, та сама собой распахнулась, и все трое попали в ярко освещенную гостиную, заполненную карликами.

Комната, как обычно, не имела углов, зато блистала самыми разнообразными красками и оттенками. Карлики восседали в слегка опрокинутых сиденьях и ели нечто похожее на пирожные. При виде троицы они не встали, а просто положили еду на миниатюрные выступы в стене,  дружно зааплодировали и закричали: «Медолас! Медолас!»

Вероятно, появись Олег и Алексей в таких нарядах перед обычными людьми, то сгорели бы со стыда. Но за последние часы они привыкли уже ко всему.

Мина отделилась от мужчин и, поочередно подходя к каждому карлику, поцеловала его в лоб. А ее мужья-рабы стояли на месте как истуканы, не зная, что нужно делать в таких случаях.

– Вообще-то они нас приветствуют, – перевел Олег возгласы карликов. – Может быть, нам тоже надо как-то их как-то поприветствовать?

– Ты бы нас представила гостям, – с упреком предложил Алексей, когда Мина вернулась к мужчинам, обцеловав всех карликов. – Неудобно как-то.

– Ничего неудобного, – сияла от счастья девушка. – Здесь не принято представляться, все знакомятся запросто, без церемоний. Кстати, они все говорят по-русски. Так что общайтесь свободно.

В том, что здесь можно свободно общаться по-русски, друзья убедились очень быстро. Олег, оглядывая гостиную, заметил, что его подзывает к себе полноватая расфуфыренная карлица, указывая жестом на местечко рядом с ней. Олег подошел и с сомнением посмотрел на маленький стульчик, на который ему предстояло сесть. Однако, опустившись в крохотное креслице, почувствовал себя вполне комфортно. Его сиденье как-то образом приняло форму олежиного зада.

– Как вам у нас понравилось? – гортанным контральто на чисто русском языке заговорила карлица, назвавшая себя Аэлитой.

– Я еще не понял, где нахожусь.

– Придет время – поймете.

Их только начавшуюся светскую беседу прервала подошедшая Мина. Напомнив Олегу как маленькому ребенку, что он голоден, она поставила на выступ несколько пирожных, любовно погладила его по голове и тут же удалилась.

– Ваша дама просто прелесть, – сделала комплимент карлица, как будто Олег сам завоевал сердце своей дамы. – А вы ешьте, ешьте, не стесняйтесь. Вы, оламы, вечно чего-то стесняетесь. А этого не надо. Хочется кушать – кушайте.

– Как вы сказали: оламы?

– Да. Оламы, по-нашему, это верхние люди, то есть ваши бывшие собратья, ну, те, что живут наверху, на самом верху. Да ешьте же вы, наконец! Эти штучки мы называем шанями, а напитки суром.

– Сур – это пиво у финно-угров.

– А у нас так называется любой напиток.

Олег осторожно взял одну из шаней в виде речной рыбы и надкусил. По вкусу оно напоминало яичницу. Другое пирожное, похожее на елочку, имело вкус свеклы.

– А вы попробуйте еще вот это, – Аэлита положила перед Олегом  фигуру карлика в толстом халате со звездами. – Так выглядит наш правитель. Мы его называем Божественный, хотя его зовут Корт Айка.

– И вы не стесняетесь питаться «правителями»? – поинтересовался Олег, рассматривая фигурку.

– Конечно, нет. «Пожирать» правителей – любимое занятие уламов, то есть нижних людей, то есть нас. Мы все равны. В вашем верхнем мире это называется, если я не ошибаюсь, коммунизмом, где от каждого по способностям, каждому по потребностям…

– Как же все равны, если мы – рабы.

– Ну, это временно. Пройдете обряд омоления и станете свободным гражданином нижнего мира. Но я неточно выразилась. Мы все равны в пределах одного яруса. На верхних ярусах действительно трудятся рабы. Но ведь они равны между собой. И они не знают, как живут нижние ярусы. А, значит, не ведают того, что у вас называется «завистью». Жителям верхних ярусов категорически запрещено спускаться вниз, а нижние могут подниматься, но не рассказывать о том, что делается внизу, как там живут. Поэтому у нас все счастливы.

– Ничего себе коммунизм! А мы сейчас на самом низу?

– Хо-хо-хо-хо, – чуть ли не басом засмеялась карлица и, указав пальцем в пол, ответила, – там еще несколько ярусов. Мы, пожалуй, где-то ниже середины. Это ученый ярус, наш сектор занимается изучением верхнего мира. Все здесь присутствующие большие специалисты по этой тематике.

В это время Алексей вел дискуссию с одним очень темпераментным карликом.

– Знаете в чем наше преимущество? У нас, нижних, много богов! – с жаром говорил карлик, назвавшийся Рафаэлем. – Вы, верхние, предпочитаете одного бога. И он у вас – само совершенство. Например, Христос… Вы считаете человека несовершенным, а мессию – идеалом. И призываете людей стремиться к этому идеалу. А мы признаем верхом совершенства мир, какой он есть. И не надо его улучшать!

– Я не верю в Христа. Вера в Бога противоречит научному мировоззрению.

– Браво!

– Мы – марксисты. Для нас нет ни единого Бога, ни множества богов.

– Я вмешаюсь, – подошел еще один карлик, назвавшийся Константом, и нагло уселся между собеседниками. – Ваш марксизм – тоже религия. Вы в Маркса и Ленина верите также свято, как другие оламы в Христа. И тоже хотите улучшить мир, создать нового человека. Самого совершенного.

– А мы признаем людей такими, какими они есть, – поддержал товарища первый карлик. – Со всеми, как вы это называете, пороками. Кстати, в нашем языке таких понятий как «порок», «преступление» просто не существует.

А разомлевший Олег со своей собеседницей ни о чем не спорил. Фигурка Корт Айки оказалась изумительно вкусной и, вероятно, содержала в себе алкоголь. Во всяком случае, Олег почувствовал в голове легкий туман.

– И у вас не воруют, не убивают? – сквозь туман у него пробивалось свойственное любому ученому любопытство.

–  У нас нечего воровать и не за что убивать, – развела руками интеллигентная карлица. И тут же перевела разговор на другую тему. –  Скажите, а вы были женаты? Я работаю по теме: семейно-брачные отношения у оламов.

– Да, был женат. Но мы развелись. Она живет в Москве на Ордынке, сейчас там зима и, наверное, идет снег. – Олег закрыл глаза и представил себе зимнюю Москву. – Вы знаете, что такое снег?

– Да, мне рассказывали.

– Но на Ордынке снег особый. О нем нельзя рассказать, это надо чувствовать.

Олег вновь закрыл глаза, и в затуманенном мозгу всплыли картины зимней Ордынки, и он даже почти почувствовал, как мягкий снег ложится на его ладони.



Особый снег Ордынки


Серго Берия вышел на проспект Большая Ордынка, огляделся, заметив, что за ним никто не наблюдает, облегченно вздохнул. Настроение улучшилось, и он даже обратил внимание, что снег на Ордынке не такой как во всей Москве. Правда, объяснить, чем снег Ордынки отличается от снега, например, Воздвиженки или Пресни, не мог. Может быть, все дело в том, что здесь он всегда чувствовал себя иначе, а сегодня на него накатили воспоминания о довоенной юности. Он, как и все его сверстники, повзрослел за один день 22 июня 1941 года. А теперь, когда он после трехмесячного перерыва вновь очутился в Москве, ему захотелось вернуться в тот период –  до роковой даты.

Правда, сделал он это в какой-то мере вынужденно. Выйдя из здания НКВД, Серго заметил хвост. Видимо, отец подстраховывает, решил про себя сын наркома и счел подобную подстраховку оскорбительной. «Черт побери! Мне уже 18 лет, – ругался про себя Серго. – Когда же отец поймет, что я мужчина и сам отвечаю за себя». И тогда выпускник разведшколы решил во что бы то ни стало уйти от отцовских соглядатаев.

Первым делом, необходимо было проверить, действительно ли за ним следят или показалось. Для этого он зашел в магазин, обратив внимание, что три человека, следовавшие до сих пор за ним, зашли туда же. Серго подошел к краю прилавка, и заметил, что кто-то из этих трех появился на другом конце.

Не показывая виду, что обнаружил наблюдение, Серго вышел из магазина и нырнул в метро. Через огромное зеркало на платформе он разглядел тех, кто следил за ним. Подошел поезд, Серго пристроился в самый конец очереди, зашел последним и выскочил за секунду до того, как двери захлопнулись, а затем перебежал на другую платформу и влетел в поезд, идущий в противоположную сторону. На всякий случай он еще многократно переходил со станции на станцию, на «Площади Ногина» перескочил на другую сторону, оказавшись, таким образом, на другой линии. В конце всех плутаний очутился на Ордынке.

А, может, и не случайно он здесь оказался. В этом районе жила Любаша Вольпина, его школьная любовь. Не совсем, конечно, школьная и даже, пожалуй, не совсем любовь. Они вместе учились только один год – в восьмом классе «А» средней школы № 172, куда он поступил после переезда из Тбилиси.

У одноклассниц  – зачем скромничать – Серго имел небывалый успех, хотя и класс, да и вся школа была не хилой.  Одна Светланка, дочь самого Сталина, чего стоила! Только со Светланкой отношения не сложились – высокомерна, да и, в общем,  некрасива. А вот скромница Любаша Берии сразу понравилась – красавица, умница, отличница, но, если честно, привлекали парня некоторые особенности ее фигуры. Она была маленького роста, изящного телосложения, но зад ее излишне выпирал из-под школьного платья. И вот именно от этой части ее небольшой фигурки горячий Серго не мог отвести глаз. Когда на уроке она писала что-то на доске, повернувшись спиной к классу, у сына наркома кружилась голова. Если бы кто-то из учителей в этот момент вздумал его о чем-то спросить, позор был бы страшный, ничего бы не ответил.

На школьном вечере по случаю окончания восьмого класса Серго решил действовать. Пригласил Любашу на вальс, и пока они кружились в танце, рука юного Берии, обхватившая девушку за талию, опускалась все ниже и ниже, и, наконец, достигла заветного места. А, достигнув, не удержалась и сжала любимую часть изумительной любашиной фигуры. Девушка остановилась и очень серьезно посмотрела на Серго. С укоризной или без – он так и не понял, потому что испытал жгучий стыд и выскочил из школьного актового зала. Затем, конечно, вернулся, но всю оставшуюся часть вечера боялся к ней подойти. А после каникул узнал, что ее родители получили новую квартиру на Ордынке, и она перевелась в другую школу.

Узнать ее новый адрес не составило труда, и Серго несколько раз приезжал на Ордынку, часто ходил вокруг ее дома, но не решился зайти. Все казалось, что она, увидев Серго, влепит пощечину за бестактный поступок на том школьном вечере. Но сегодня технику-лейтенанту, выпускнику разведшколы было уже ничего не страшно. Рано или поздно он попадет на фронт и, скорее всего, погибнет. Другого случая извиниться и объяснить ей свои чувства уже не представиться

Серго быстро дошагал до ее дома и остановился. Наполовину разрушенный после бомбежки дом был похож на переломанную букву «Л». Кирпичи и прочий мусор уже давно убрали, только восстановить здание не успели. К счастью, родители Любаши жили в непрестижном цокольном этаже – полностью уцелевшем после налета вражеской авиации

На площадке цокольного этажа царила тишина. Звонок в квартире Любаши бездействовал. Серго робко постучал, но ответа не последовало. Он стучал все громче и громче, но эффект оставался нулевым. Возможно, семья Любаши находилась в эвакуации. Серго решил разузнать у соседей и ткнулся в дверь напротив. Звонок  там вообще кто-то выдрал с мясом, но дверь открылась сама собой от первого же стука.

Серго перешагнул порог и очутился скорее не в квартире, а  небольшой комнате, соединенной с кухней. Видно было, что здесь славно поработали мародеры. Вещи были разбросаны по всей комнате, ценностей среди них не просматривалось. Серго подобрал с пола фотографию, втайне надеясь, что там изображена Любаша, но рассмотреть не успел.

– Попался бериевский сучонок, – услышал сзади себя Серго и тут же почувствовал, как кто-то заламывает ему руки.

Дальше Серго действовал так, как его учили в разведшколе. Он ничего не ответил, сделав вид, что смирился с незавидной участью, а когда незнакомец повел его к стене, незаметно пригнулся в коленях, оказавшись на голову ниже захватчика, и резко ударил ему головой в челюсть. Бандит с воем отлетел в сторону. Серго оглянулся, чтобы посмотреть на нападавшего, но увидел, что в дверях стоят еще двое неприятных небритых мужчин в фуфайках и с пистолетами в руках. Один из них, не выпуская оружие, закрыл ключом дверь.

Серго кинулся к окну, рассчитывая, что, стреляя, они промахнутся, но наделают много шума. Но мужчины в фуфайках, положив в карманы пистолеты, рванулись к нему, схватили за руки и оттащили от заветного окна. Только и на этот раз Серго успел продемонстрировать кое-что из того, чему научился в разведшколе. Правой ногой он ударил одного мужчину в пах, тот отпустил его правую руку, которой он тут же съездил в челюсть другого захватчика. Освободившись, Серго снова бросился к окну, но его схватил за ноги первый нападавший. Юноша ударился об батарею и на время потерял сознание.

Этого времени хватило, чтобы посадить парня на стул и крепко связать веревками. После чего в лицо ему плеснули холодной водой из кружки – чтобы очнулся.

–  Мы за тобой бегали по всей Москве, а ты сам, можно сказать, пришел к нам в гости, – спокойно и как бы без обид за поврежденную челюсть заговорил один из мужчин в фуфайке. – Но если ты скажешь нам, с каким заданием вы летели в Германию, то мы тебя отпустим, и ты еще увидишь и своего папочку, Лаврентия Павловича, и мамочку, Нину Теймуразовну.

«Не увижу я уже никого, – подумал Серго. – Если они выдали мне свою конспиративную квартиру, то уж точно отсюда не выпустят». Сомнений не осталось, за ним следили не секретные сотрудники НКВД, а шпионы, завербованные абвером. Ничего говорить предателям Родины Серго не собирался.

– Чего молчишь-то? – уже не так спокойно, а с ноткой угрозы настаивал шпион в фуфайке, схватив Серго за челюсть теперь уже с явным намерением ее вывернуть в отместку за свою.

– Оставь его, – приказал тот, что напал первым. – Дождемся Льюиса. Он сам с ним разберется.

– Э-э, нет, Льюис пусть с ним разбирается сам, а за мою челюсть он заплатит. Я ему…

Так и осталось тайной, как намеревался абверовский шпион отомстить за сломанную челюсть, потому что договорить он не успел, а только охнул и тут же свалился замертво. С двумя его товарищами произошла та же история.

Серго ничего понять не мог, а лишь услышал, как сзади подошел еще один человек, который уверенными движения развязал веревки и сообщил:

– Любезный Сергей Лаврентьевич, вы свободны.

Серго оглянулся и увидел невысокого мужчину в щегольском полушубке и без головного убора.  Был он не слишком красив, нос излишне выделялся большой горбинкой, глаза сияли излишней белизной. На среднем пальце правой руки – перстень с зеленым изумрудом.

– Вы из НКВД? – с надеждой спросил Серго.

– Проще бы было сказать, что да, из НКВД, но не имею, к моему великому сожалению, привычки врать. Я из совсем другого ведомства. Но я ваш друг, в этом не сомневайтесь.

– Скажите хотя бы, как вас зовут?

– Ах, проклятая привычка, забываю представляться. Календер Дмитрий Александрович, к вашим услугам.

«А вдруг он тот самый Льюис, и весь этот спектакль разыгран только для того, чтобы заманить меня в ловушку?», – предположил осторожный Серго и на всякий случай обошел безжизненные тела своих недавних мучителей и слегка поколотил их носками своих ботинок, убедившись, что они мертвы.

– Как это вы их?

– Ну, знаете ли, любезный, чтобы убивать, большого ума не надо. А вы здесь долго не задерживайтесь, через сорок минут у вас встреча со знаменитым актером Воропаевым. Он вам поведает кое-что о таинственной организации, которой управляет из-под земли некий Корт Айка. Хотя знает он о ней совсем немного.

«Если это Льюис, то он-то знает слишком много. Надо сегодня же доложить обо всем отцу», – решил Серго и хотел было выйти прочь из квартиры, только дверь оказалась запертой. Значит он все-таки в ловушке?

– Ключ в правом кармане у этого, – Календер указал на одного из лежащих мужчин, сам в это время осматривал комнату.

Так оно и оказалось. Серго, с опаской глядя на своего нового знакомого, вытащил из фуфайки мертвеца ключ, подошел к двери и без труда отпер ее. Но ушел не сразу, поскольку заметил в руках Дмитрия Александровича ту самую фотографию, которую сам Серго уже поднимал с пола, но рассмотреть не успел. Любаши на фото не было. Со снимка смотрели какими-то грустными глазами два человека – круглолицый интеллигентного вида молодой человек и миловидная девушка. Календер перевернул фото и прочитал надпись на обратной стороне:

– «Анна и Олег Лукины, год 1935». Симпатичная пара. Олег, если его еще не убили, наверное, на фронте, сейчас спит себе где-нибудь в землянке и тоскует по своей Аннушке. Вы еще здесь Серго Лаврентьевич?

Последнего вопроса Серго так и не услышал. Закрыв дверь, он выскочил прочь на заснеженную Ордынку и помчался в сторону трамвая, боясь не успеть выполнить задание отца. В полупустом вагоне, анализируя происшедшее, он задался сразу несколькими вопросами: как товарищ Календер проник в комнату, если дверь была заперта? Как узнал, в чьем кармане находится ключ?   Откуда ему известно об отцовском поручении? И какое ему, в конце концов, дело, где сейчас спит какой-то Олег Лукин?


Прерванный сон


Измученный сюрпризами минувшего дня, Олег Лукин храпел на левой части ложи, сложив руки вдоль туловища. В центре, чуть пониже от своих мужчин, раскинув руки и ноги,  со сладкой улыбкой на лице посапывала Мина. Справа от нее, отвернувшись от всей компании, с серьезным видом спал Алексей Зиедонис. Все трое были обнаженными, не прикрытые ни одеялом, ни даже худой простыней, а потому выглядели совершенно беззащитными.
 
Усталости у всей троицы накопилось минимум на десять часов сна, но их идиллию нарушили в самой середине ночи. Откуда-то из-за стены в комнате появились два карлика в синем и красном халате – Гулень и Спиру. Последний держал в руках небольшой темный шар. Оба быстрым шагом подошли к ложу, и Гулень что-то резко и громко сказал на своем языке.

Вся троица тут же поднялась, а Мина, обняв и прижав мужчин к себе, так же резко и громко ответила им на языке карликов, а затем повторила эти же слова на русском: «Не отдам!». Гулень снова заговорил, на этот раз мягче, но дольше. Слушая его, Мина раскисла, отпустила мужиков и, упав на ложе, тихо заплакала. Олег, не разобравший со сна ни одного слова,  склонился над ней и осторожно погладил.

– Он говорит, что вы должны послужить Родине, – всхлипывая, пересказала вкратце речь Гуленя Мина. – А мне ведь они обещали, что, раз я выполнила все их задания, то у меня будут двое мужчин по моему выбору. Зачем они вас у меня отнимают?

– Мина, обещание остается в силе, – неожиданно по-русски заговорил Спиру. – Ты можешь выбрать двух других мужчин. А эти должны послужить Родине.

– Я не хочу других! – закричала Мина.

– Простите, а какой Родине  мы должны послужить? – вступил в разговор Алексей. – Этой? – и указал жестом на окружающее пространство. – Или той? – и показал наверх.

– Вы должны послужить Родине, которая называется СССР,  вы еще не прошли обряд омоления и не можете считать нижний мир своей Родиной, – пояснил Спиру. – Вас, если мы не ошиблись, зовут Алексей Зиедонис?

Алексей обречено кивнул.

– Вы занимались физикой, учились у Петра Леонидовича Капицы,  – продолжал карлик. – Вас арестовали вместе с талантливым  физиком Львом Давыдовичем Ландау и требовали от вас, чтобы вы признали, что Ландау – немецкий шпион. Ваша Родина, увы, частенько ошибается, но, насколько нам известно, никаких показаний против Ландау вы не дали. В конечном итоге, его выпустили, а немецким шпионом объявили вас. И все-таки теперь, когда ваша Родина в опасности, ваш долг помочь ей, несмотря на обиды. Вы знакомы с теорией радиоактивности? Знаете, что можно осуществить искусственную ядерную реакцию?

– Я читал статьи Резерфорда. В лаборатории Курчатова мы пытались сделать нечто подобное.

–  Этот Резерфорд ни черта бы не сделал, если бы от нас не утекла информация, – пробурчал карлик в синем халате.

– Гулень, ты чудесно ругаешься по-русски, – Спиру с улыбкой повернулся в сторону товарища, давая тому понять, чтобы он помолчал. – А сейчас я вам продемонстрирую, как с помощью искусственной ядерной реакции можно выделить небывалое количество энергии.

С этими словами Спиру принялся колдовать над шариком, и из небольшой дырочки в нем сами собой возникли и повисли в воздухе изображения формул и моделей атомов. Олег и Алексей изумленно уставились на шарик. Олег никак не мог понять, каким это образом оттуда вылетают буквы и цифры. А Алексей таким вещам уже не удивлялся. Его больше изумляло то, что делал карлик с этими формулами. А Спиру играл ими, перебирал, раскладывал, выстраивал сложные системы. Олег, который мог хоть как-то понять неведомый ему язык карликов, тут, хотя разговор шел на родном языке, смог разобрать только одну часто повторяемую  карликом фразу: «Тут вам, надеюсь, все понятно». Минут через пятнадцать и Алексей стал терять нить беседы, но, боясь показаться дилетантом, оборвал лекцию невинным вопросом:

– Но ведь это все теория. Многое из того, что вы говорите надо подтвердить на практике.

– Именно этим сейчас и занимается  в германских лабораториях Вернер Гейзенберг, – Гулень все же влез в разговор. – В Германии есть философский камень, который вы называете уран, и так называемая тяжелая вода. И скоро, очень скоро они создадут небывалое по мощности оружие. И тогда вашей империи под названием СССР полный п..ец, – карлик еще раз показал товарищу, как он умеет ругаться по-русски.
 
– Если, конечно, такое же оружие не появится у вашего правителя Сталина, – на этот раз Спиру не обиделся на Гуленя, за то, что он его чуть не перебил. – Мы можем помочь, но при вашем посредничестве.

– Очень благородно с вашей стороны, – наконец заговорил Олег.

– Никакого благородства, – отрезал Спиру. – Вы, Олег Александрович, надеюсь, уже поняли, куда попали?

– Стыдно признаться, но не понял.

– Жаль, а я-то думал, что вы – специалист по финно-угроведению – знаете про народ с названием чудь…

– Тот, который ушел под землю. Слышал про такие предания.

– Мы-то называем себя иначе – уламы, то есть нижние. Наших предков прозвали чудью за то, что они не желали принимать христианство, – начал вторую за эту ночь лекцию Спиру. – Эта религия чужда нам, она больше подходит для южных народов – итальянцев, греков, славян. Наши предки все дальше уходили от христиан на север.  Но христиане двигались за нами. И когда предки поняли, что дальше идти некуда – одна тундра и холодный океан – они решили жить под землей. Сначала в замаскированных землянках, затем их все больше углубляли и расширяли. В конце концов, мы приспособились жить в земных глубинах. Научились здесь синтезировать пищу, а, главное, обнаружили богатейшие залежи философского камня, возможности которого воистину неисчерпаемы. С помощью него, например, можно получить то, что мы на своем языке называем Ен бикинь.

– Божья искра, – догадался Олег.

– Она самая. Только небольшое пояснение. Ен – это бог, но не наш. Он бог неба. После того, как мы ушли под землю, нам покровительствуют множество богов, но главный из них  – Омоль. Бог земли и подземного мира.

Спиру еще полчаса рассказывал с небывалым увлечением об истории своего народа, как тот боролся за выживание и под землей и на земле. Как брали и берут в рабство тех, кто хоть что-то узнает про них. Рабы в основном трудятся в верхних этажах на добыче и переработке ценного философского камня. Но за хороший труд или особые заслуги им позволяют пройти обряд омоления, то есть посвящения в их подземную религию  и унижают. Это слово имеет противоположный смысл, чем в русском языке. Унизить или понизить – значит опустить на один или несколько ярусов вниз. И униженные, но не оскорбленные они становятся полноценными гражданами огромной подземной империи под названием Уламкола. Им отводится место на одном из ярусов в соответствии с их способностями.

Но оламкола – верхний мир – не дает покоя, с горечью и даже гневом говорил Спиру, и уламы вынуждены применять ответные меры. Для этого приходиться держать наблюдательную сеть по всему миру, чтобы предупреждать любую возможную опасность.  Например, в управлении «Заполярлага» трудятся несколько сотрудников – полноправных граждан Уламколы. И только благодаря им, шахты строятся так, чтобы ни в коем случае не пересечься с  верхними ярусами подземной империи.

К сожалению, среди наблюдателей иногда попадаются предатели. Их рассказам о нижнем мире никто, к счастью, не верит. Но о возможностях  философского камня предатели поведали верхним людям. В качестве наблюдателей чаще всего приходиться использовать бывших рабов, прошедших обряд омоления. Но не все хотят возвращаться в нижний мир, и ценой предательства неплохо устраиваются наверху. Только услугу они оказали  верхнему человечеству медвежью. Жалкие оламы не придумали ничего лучше, как постараться обратить Божью искру для взаимного уничтожения. В ближайшее время Ен бикинь окажется в руках Гитлера. Сначала зловещая искра сожжет Москву и Ленинград, центральные промышленные города, но, рано или поздно доберется до Заполярска, где добывается так нужный воюющей стране уголь. А нижний мир очень хрупок, он будет сожжен вместе со всем «Заполярлагом».

– Ничего не поделаешь – джин выпущен из бутылки, – резюмировал Спиру. – Для равновесия необходимо, чтобы Божьей искрой  овладела и ваша империя. Тогда и Германия от его применения, может быть, остережется. 

Олегу Лукину и Алексею Зиедонису предстояло передать советским ученым наработки уламов по использованию урана, который они почему-то называли философским камнем, убедить руководство СССР ускоренными темпами начать работы. И все сделать это так, чтобы никто ничего не узнал о нижнем мире.

Естественно, что двух советских граждан, пусть и прошедших лагеря и однодневное сладкое рабство, уговаривать не пришлось. О деталях решили поговорить позже: Гуленю не терпелось доложить Божественному об удачно выполненном задании. И он исчез первым.

Спиру не торопился. Он не любил в это время суток представать перед Корт Айком. Ему было стыдно за то, что они по своему разумению сместили день и ночь, не поставив правителя в известность, чтобы на так называемые «ночные» сборища все приходили бодрыми и подготовленными. Поэтому сейчас, когда весь Уламкола погрузился в сон, только Божественный бодрствует у себя на самом нижнем ярусе. И еще Спиру мучался от того, что ведет себя неискренне. Он прекрасно понимал, что Гитлера, если он получит в руки Божью искру, не остановит, а, скорее, подхлестнет наличие этого чудовищного оружия в руках Сталина. Но Божественный почему-то любил советского правителя и мечтал сделать ему тайный подарок.

И только Мина не думала ни о какой Божьей искре. У нее в груди горели вполне обычные человеческие страсти, а потому, как только карлики покинули ее комнату, она принялась судорожно целовать оставляющих ее мужчин, причитая со слезами на глазах: «Великий Омоль! Ну, почему я опять должна спать одна?»


Книга 2. В ПОИСКАХ ЛЬЮИСА


Одна в постели


Мина возлежала одна на широкой двухместной кровати, застеленной абсолютно белоснежным бельем, отражающем фрагментами лучи весеннего солнца. Одеяло и подушки – мечта каждой хозяйки – Мину совершенно не радовали. Она успела отвыкнуть от этих, совершенно не нужных, на ее взгляд, вещей. Поэтому она, раскинув по привычке руки и ноги,  отбросила в сторону и одеяло и подушку.

И такой ее застал усатый красавец-полковник, осторожно, но без стука заглянувший в комнату.

– Простите, Марфа Ионовна, – увидев обнаженное тело девушки, полковник тут же отвернулся.

«Чего он стесняется? – лениво подумала Мина. – Ведь я же ему нравлюсь».  Однако лень, как и греховные, с точки зрения верхних людей, мысли были отброшены тут же. Мина встала, не спеша прошла мимо полковника в ванную комнату, тщательно умылась и быстро оделась. Почувствовав на себе крайне неудобную для человека из нижнего мира одежду – всего лишь легкое платьице в горошек – Мина сразу стала другим человеком – эффектной московской дамочкой.

– А где же Лаврентий Павлович? – с легким кокетством поинтересовалась Мина.

– На этот раз, Лаврентий Павлович просил передать свои извинения, его вызвали к САМОМУ. Но вас ждет завтрак и еще вот это, – полковник протянул шикарную коробку с набором духов «Красная Москва». Мина не любила духи, но улыбнулась в знак глубокой благодарности и положила их в сумочку.

Более трудное испытание ждало ее в столовой.  Большой стол был сервирован всего на одного человека, на расписных тарелках располагались всевозможные деликатесы – крабовый салат в нежно-розовом соусе, черная икра, тонко нарезанные ранние помидоры… Снова пришлось изображать восторг измученной голодом женщины, привыкшей есть на завтрак в лучшем случае зажаренную на воде яичницу из яичного порошка.  Но съела она всего по чуть-чуть, объяснив обслуживающей  ее сорокалетней женщине в цветастом халате, что надо беречь фигуру.

Возле крыльца особняка на Малой Никитской ее ждала машина и усатый полковник, вежливо открывший ей дверь:

– Марфа Ионовна, вас на работу?

– Что вы Рафаель Семенович, сегодня выходной. Я хочу погулять. Пусть меня отвезут… ну, предположим, в парк.

– В Измайловский, парк Горького, Сокольники?

– Только не в Сокольники.  Лучше в Измайловский.

Полковник закрыл дверцу и помахал рукой. Как только машина отъехала, Мина чуть капризно приказала водителю: «А лучше все-таки в Сокольники».

…Парк был безлюден. Мина прошлась по аллеям и выбрала не самую тихую, а именно ту, где группа мальчишек соревновалась: кто дальше плюнет. Мина уселась неподалеку от хулиганьчиков, положила локти на спинку скамейки и подставила лицо весеннему солнцу. Спустя минуту, к ней подсел элегантный низкорослый мужчина с горбатым носом и слегка белесыми глазами.

– Любезная Мина, я могу тебя поздравить, и уже поспешил доложить Ульвану, что первая часть задания выполнена более чем успешно.

– А ты, Никодимус, значит, уже все знаешь… – Как можно спокойнее произнесла Мина, не поворачивая головы. – Всю ночь, значит, торчал на Малой Никитской и подслушивал с помощью своего знаменитого кольца. Не доверяешь?

– Почему сразу же – не доверяешь?.. Я за тебя волновался.

– А я за тебя волнуюсь, Никодимус! – девушка сняла руки со спинки скамейки и повернулась к собеседнику. – Ведешь себя как вон те мальчишки. – Мина кивнула в сторону плюющихся детей. – Мишус уже донес на тебя Ульвану. И Ульван нервничает: говорит, что ты завалишь дело.

– Ну-ну-ну-ну… Ну, конечно, конечно. Я уже почти тридцать лет наверху, и много ли дел завалил?

– Пока ни одного. А сейчас тебя разыскивает вся московская милиция и НКВД. У Лаврентия на столе лежит твой словесный портрет. Они почему-то тебя называют Льюисом…

– Я не Льюис. Но явление Льюиса – это, знаешь ли, плохой знак.

– А почему не спрашиваешь: откуда я узнала? Я тоже, к твоему разумению, могу проходить через стены. Не ты один на это способен… Ну, хорошо. Не умею я проходить сквозь стены, куда мне до вас – гениев!  Ночью Лаврентия вызвали к Хозяину, и я незаметно пробралась в кабинет. Не волнуйся, вся охрана была снаружи. Меня никто не мог ни видеть, ни слышать… Ладно, вру. Нет там никакого листка. Про Льюиса Лаврентий мне сам рассказал. Это правда, что ты спас его сынка?

– Спас, – виновато подтвердил Никодимус, спокойно выслушав бурный поток речи девушки.

– А зачем?

– Жалко, знаешь ли, стало парня.

 – Лаврентий обожает сыночка. Но благодарности от него ты не дождешься.

Последних слов Никодимус уже не расслышал. Он вдруг вскочил со скамейки, подошел к детворе и стал показывать, как надо плеваться. Одним своим плевком на глазах восторженных пацанов он вдвое перекрыл рекорд самого удачливого «спортсмена». Но и этим Никодимус не ограничился. Он решил продемонстрировать умение плеваться на точность и тут же послал слюну в урну, расположенную в метрах десяти. Ребятам понравилось, и они сразу же переключились на эту урну, очень быстро заплевав ее со всех сторон.

– Дитя оно и есть дитя, – со вздохом сказала Мина, когда мужчина вернулся на место. – Вернусь и попрошу Ульвана тебя отозвать.

– Не надо меня отзывать, я еще тут, знаешь ли, не наигрался.

– За тридцать лет не наигрался! Ну,  вот скажи: почему ты – родился в нижнем мире – а хочешь жить наверху? А я родилась наверху, а меня все-таки тянет в нижний мир?

– Я, наверное, в отца. Он же, как тебе известно, из верхних. А внизу мне скучно. Там не жизнь – все слишком тихо и спокойно. Жизнь здесь – войны, революции, заговоры, перевороты… Я без всего этого уже не могу.

– Очень жаль, – еще раз вздохнула Мина и встала. – Передай Ульвану, что и вторую часть задания я выполню. Все будет хорошо. Я люблю тебя, Никодимус!

– И я люблю тебя, Миночка.

Мина нежно поцеловала Никодимуса в лоб и зашагала прочь. Но, сделав несколько шагов, снова подошла к скамейке и сунула ему в руки набор духов «Красная Москва»:

– Это тебе подарок – от меня и нашего дорого друга Лаврентия. Тебе ведь нравятся эти штучки.

Затем она повернулась и зашагала еще быстрее.  На какой-то миг ей захотелось еще раз обернуться, но в глаза ударил яркий свет майского солнца. «Пойду-ка я спать», – решила Мина.


Свет в тоннеле причудливой судьбы


– Не спать! – ударил в уши крик следователя и тут же глаза ослепило ярким светом настольной лампы. Анна Петровна вздрогнула и закрыла лицо руками.

Следователь схватил ее за руки, оторвал их от лица и сказал чуть спокойнее:

– Скажешь, кто такой Льюис, и пойдешь спать в камеру.

Допрос шел уже третьи сутки подряд. Следователи менялись через каждые шесть-семь часов, и в памяти Анны Петровны их лица расплывались и сливались в единое целое. Она еще помнила, как ее привезли на Лубянку, завели в кабинет на четвертом этаже и принялись задавать вопросы, на которые она не знала, да и не могла знать ответа. Поначалу ей казалось, что сейчас, ну буквально вот-вот что-то проясниться: ОНИ поймут, что ошиблись, арестовали не того человека. Но капитана сменял старший лейтенант, затем приходил еще кто-то в форме капитана. И все спрашивали про какого-то Льюиса. Анна Петровна плакала, божилась, что ничего про него не знает. Тогда очередной следователь брал в руки книгу, направлял на нее лампу и спокойно принимался читать, не обращая никакого внимания на ее мольбы и слезы. А она десятки и десятки раз повторяла, что недавно вернулась из эвакуации, увидела, что дом на Ордынке, где она жила  в последнее время, разбомбила немецкая авиация, а квартира оказалась разграбленной. Правда, никаких ценностей в ней и не было, но все оказалось перевернутым верх дном. До ее отъезда никакой Льюис в этой квартире с ней не проживал. Такое имя или кличку, насколько ей известно, никто из ее друзей или знакомых не носил.

Все до единого следователи к ее объяснениям оставались глухи.

Однако нынешний решил сменить тактику допроса. Он не стал читать книгу, уперся локтями в стол и, скрестив ладони, принялся вразумлять подозреваемую:

– Вы, наверное, плохо понимаете, Анна Петровна, куда попали и что мы можем с вами сделать. Пусть мы даже не сможем доказать, что вы завербованы абвером. Мы вас все равно отсюда не выпустим, – следователь вновь перешел на крик. – Ты у меня писать кровью будешь, пока не признаешься, что работала на Льюиса.  У тебя, гадина, муж – враг народа, немецкий шпион, пытался убить товарища Сталина…

– Он мне не муж, – тихо ответила Анна. Она не могла уже плакать – слез не осталось, поэтому говорила негромко и даже почти равнодушно. – Мы с ним развелись шесть лет назад. Он уехал в Северск, и я его больше не видела.

– Ти зачем от мужа отказываешься, – услышала Анна сзади себя приятный голос с легким грузинским акцентом. – Твой муж – очень хороший человек.

Анна оглянулась и увидела только что вошедшего небожителя в пенсне. Это был человек, которого она только раз видела своими глазами на трибуне мавзолея и много раз его портрет в газетах. Сердце Анны Петровны судорожно застучало, сон сняло как рукой. Захотелось броситься небожителю в ноги, каяться за то, что отреклась от мужа и даже признаться, что работала на абвер и какого-то там Льюиса. Но ничего этого делать не пришлось.

– Товарища Берия, – следователь вскочил и встал по стойке смирно, – эта сучка…, простите, гражданка Лукина не хочет признаваться, что является вражеским агентом.

– Конечно, не хочет, – спокойно сказал Берия, подойдя к столу. – Потому что она не является вражеским агентом. И ее муж никогда не хотел убивать товарища Сталина. А ты, Сергеев, за недозволенные методы допроса будешь наказан. А сейчас убирайся отсюда!

Капитан мигом испарился, а Берия занял его место. Первым делом он выключил настольную лампу, и заговорил вкрадчивым голосом:
 
– Дорогая, я ведь знаю, что вы развелась с Олегом Александровичем Лукиным не по своей воле. Вас заставили. Ведь, правда?

– Правда.

– Ну, признайтесь, дорогая, что вы его по-прежнему любите.

– Люблю, – дрожащим голосом еле вымолвила Анна. Ее трясло, она не понимала, куда клонит этот всесильный человек, и за что она, всего лишь младший научный сотрудник института языка и литературы, удостоилась такой чести – разговаривать с кремлевским небожителем.

Анна не могла говорить – во рту пересохло, нарком это понял и участливо подал ей стакан воды:

– И правильно делаете. Ваш муж – замечательный ученый и прекрасный человек. Сейчас его труды с критикой академика Марра изучает лично товарищ Сталин. Вы можете себе представить, дорогая: идет страшная война, у товарища Сталина каждая минута на счету, а он находит время, чтобы заняться вопросами языкознания! Это еще раз говорит о великой мудрости нашего вождя и учителя. И товарищ Сталин признал правоту товарища Лукина. Вы должны понимать: кто ваш муж.

– Я понимаю…

– И очень хорошо. Ваш развод мы аннулируем. И заживете счастливой советской семьей. Ты нарожаешь ему детей, будешь варить ему вкусный борщ, а он будет трудиться на благо нашей советской Отчизны.

– Да, а где он сейчас? – После неожиданного перехода Берии на ты, Анна с трудом нашла в себе силы поднять глаза и посмотреть на наркома. Но не увидела его глаз, только линзы пенсне слегка сверкнули.

– Он в Москве. Вопрос о его реабилитации можно считать почти решенным. Получил хорошую квартиру на Ново-Басманной. Сейчас тебя к нему отвезут. Ты согласна?

– Согласна, – безвольно ответила Анна, понимая, что другого ответа от нее не ждут.

– Вот и хорошо. Только одна очень маленькая просьба. Пока обвинение с твоего мужа не снято, мы должны знать все о его жизни. С кем он встречается, над чем работает, о чем думает? Обо всем этом и подробно ты должна рассказывать нам. Ты согласна?

– Согласна.

– И это хорошо. А сделаем мы вот что. Ты подружишься с женщиной по фамилии Моргунова. У вас будут хорошие рабочие контакты. Ей и будешь докладывать. Я думаю, мы договорились.

Берия куда-то позвонил и почти тут же в кабинете появился усатый полковник. Нарком встал из-за стола и спокойным голосом приказал: «Саркисов, отвезешь Анну Петровну на Ново-Басманную».

Уже в машине туман в голове Анны немножко развеялся, но в самом сердце ныла тревога: как она предстанет перед Олегом? Что скажет? А что ей скажет сам Олег? Может быть, он не захочет ее видеть. Наверное, она совершила страшную ошибку, согласившись на предложение Лаврентия Павловича Берии. Лучше бы ее расстреляли как немецкую шпионку. Она все равно виновата. Виновата не перед абстрактной родиной, а перед конкретным человеком, ее бывшим мужем Олегом Лукиным.

Пока они поднимались на шестой этаж большого старого дома по улице Ново-Басманная, Саркисов участливо поддерживал ее за локоть. Ноги не гнулись, сердце стучало все сильней и сильней. Полковник сам нажал на кнопку звонка, но когда услышал поворот ключа, тут же покинул лестничную клетку и спустился вниз, оставив Анну совершенно беззащитной перед судьбой.

В дверях стоял Олег, слегка полноватый, круглолицый, в махровом халате и домашних тапочках и как-то странно улыбался. Такой родной и такой далекий, вроде даже и не изменившийся за эти шесть лет. В руках он держал исписанные бумажные листочки.

Анна хотела сказать: «Здравствуй, Олег. Меня послал Берия, он наш покровитель», но звуки застряли где-то в глубине горла. В голове опять помутнело, она перестала что-либо видеть и потеряла сознание, упав на руки своему вновь обретенного супруга.


Обретение покровителя


Ученые мужи послали Спиру приглашение на новое представление мистерии. Он про себя называл такие представления «мутью» и видеть не хотел. Но долг обязывал.

Мистерией уламы называли повествование о жизни богоподобного Льюиса. Сюжет никогда не менялся. Актеры в масках рассказывали о том, как подземные боги прислали предкам уламов человека назвавшего себя Льюисом, наградив его такими знаниями, которыми не обладал, да и не мог обладать ни один живущий на земле или под землей человек. Он запросто мог объяснить, например, почему летают птицы, отчего солнце появляется с одной стороны земли, а уходит спать в другую.

В то очень далекое время уламы еще не ушли полностью под землю. Они таились в глубоких землянках, часто выходили на поверхность, где пасли скот и собирали грибы и ягоды. Но могли скрыться сразу при появлении воинов злодея Степана, пытавшегося силой заставить их отречься от поклонения подземным богам, и верить в единого Бога небесного.

Льюиса поначалу приняли за наблюдателя степановского войска, связали, привели к божественному правителю уламов. И очень быстро раскаялись, что грубо обошлись с человеком, который, как выяснилось после длительной беседы с правителем, послан самим Омолем. Льюис поведал неграмотным предкам, что богов даже еще больше, чем они думают. Боги повсюду – в траве, в деревьях, почве и, конечно же, в земле.

В земле, говорил Льюис, находится также загадочный философский камень, обладающий волшебной силой. Он может изменять свойства металла, железо сделать подобным солнцу, тогда и никакое солнце не понадобится. Тогда откроется маленькому народу такой свет, что сам народ станет богоподобным.

И под руководством Льюиса древние уламы принялись за поиски философского камня. Они с остервенением рыли землю, углубляясь все глубже и глубже.  И еще Льюис делился своими божественными знаниями и даже научил записывать полученные знания сначала на растениях, а затем из самих растений они стали делать большие листы, не увядающие и не тлеющие от времени. И сам Льюис очень много писал, только никому не показывал написанное, говорил, что еще рано уламам знать все, что знает он, богоподобный покровитель.

А еще Льюис  не разрешал работать каждый седьмой день. Говорил, что боги приказывают людям время от времени отдыхать. А чтобы они в этот день не скучали, он устраивал с детьми представления о неком южном мальчике, которого родила простая женщина, но зачат он был без соития – сами боги послали его в виде зародыша в чрево матери. Послали для того, чтобы мальчик вырос и принес людям свет и новые знания. Эти представления Льюис называл мистериями.

Уламы были твердо убеждены, что таким образом Льюис решил рассказать им о себе и поведать тайну собственного рождения, но ни один из них не осмелился заговорить об этом.

Они нашли философский камень через много-много лет, когда Льюис совсем состарился. Но у него уже были ученики, самые мозговитые из уламов.  Он называл их учеными мужами и работал с ними глубоко под землей, где обнаружился загадочный камень в немалом количестве. Этот камень, если его сначала вынести на солнце, мог и под землей сохранять солнечный свет и даже оставлять отпечатки на листах, и сам испускать лучи, которые проходили сквозь листы.

Но однажды произошло то, чего и следовало ожидать. Льюиса не было с учеными мужами, он работал наверху, а сами ученые мужи глубоко под землей продолжали изучать свойства философского камня. И вдруг возникло необычайно яркое свечение, внутри которого появился Льюис. Он сказал своим ученикам, что очень скоро он их покинет, его уже позвали боги, но они должны продолжить работу над философским камнем. Этот кропотливый труд принесет счастье маленькому народу. Только этим счастьем нельзя делиться с другими людьми. Поэтому уламы должны навсегда уйти под землю, оставив наверху только своих наблюдателей с единственной целью, не впускать чужаков в их маленький мир. А если уж впустили, то обратить в свою веру и не выпускать.

После того, как видение исчезло, потрясенные ученики долго не могли придти в себя, пока к ним не пришел сам Льюис – живой и невредимый. Но ученики ничему не удивились, а только страшно огорчились. Они знали по преданиям своих предков, что тот, кто явился им в свечении философского камня, был орт – двойник Льюиса. Такие двойники часто приходят к людям, предвещая смерть реального человека.

А вот сам Льюис ничему  не удивился и не огорчился. Он сказал ученым мужам, что выполнил свою миссию и готов к смерти. А уламы должны в точности выполнить все, что завещал им орт. И еще предупредил, что ежели орт Льюиса появится когда-нибудь после его смерти, и не под землей, а на ее поверхности, то пусть они знают – это очень плохой знак. Орт Льюиса будет означать скорое приближение конца света.  А случится это только в том случае, если люди очень сильно обидят богов, испоганят природу, сами по своему неразумению оборвут нить, связывающую человека с потайным невидимым миром.

Льюис умер в тот день, который сам объявил нерабочим. Возле его мертвого тела ученые мужи разыграли мистерию о далеком южном мальчике, родившемся от самих богов без соития мужчины и женщины, и впервые назвали мальчика настоящим, как им казалось, именем Льюис.  С тех пор мистерии разыгрываются регулярно, но рассказывают не только о рождении богоподобного мудреца, но и о его появлении среди уламов, о явлении орта, о последнем напутствии Льюиса и его величественной смерти.

Сюжет мистерии не меняется, хотя ученые мужи давно уже расшифровали записи своего великого учителя. Оказалось, что зовут его вовсе не Льюис, а Бруно Галеотто. Его послали не боги. Он прибыл из очень далекого южного города с совершенно непроизносимым названием Флоренция, который ученые мужи стали упрощенно называть Флоренсой. Там его считали «алхимиком» и «еретиком». Его так называемая «ересь» заключалась в том, что, веря в триединого Бога – отца, сына и святого духа – он считал, что и Бог, и святой дух разлиты в природе, а сын Божий явился в мир, чтобы указать на его хрупкость, а вовсе не для спасения, как полагали неразумные жители Флоренсы. А населен этот странный город был действительно неразумными созданиями – гвельфами и гибеллинами, постоянно враждующими между собой.  Бруно Галеотто не был ни тем, ни другим, поэтому бежал из города, но нигде не находил себе места. В конце концов, он оказался на севере и нашел пристанище среди уламов.

Всю правду о Бруно Галеотто ученые мужи решили сохранить в тайне, для всех остальных уламов он до сих пор остается богоподобным Льюисом. А, дабы поддерживать легенду, они продолжали разыгрывать мистерии на верхних ярусах или приглашали на представление жителей нижних ярусов.

Спиру покровительствовал ученым мужам, и знал всю правду о Галеотто-Льюисе. Но на приглашение откликнулся не только для того, чтобы в очередной раз увидеть разыгранную учеными мужами легенду. Все дело в том, что хотя людей, изучающих свойства подземной и земной природы или пытающихся воспроизвести их в особых изображениях, называют учеными мужами, половину из них составляют женщины. И одна из таких ученых мужей женского рода давно привлекла внимание соправителя. 

Ее звали Флора. В этом имени нет ничего удивительного, ученые мужи давно уже взяли за моду давать детям не традиционные имена уламов, а называть их по своему усмотрению. Родители Флоры знали древние языки оламов, и, видимо, решили, что их дитя похожа на цветок. А, может быть, ее назвали в честь родины богоподобного Льюиса. В любом случае, имя самым магическим образом повлияло на девушку. Она прекрасна как оранжерейный цветок, выращенный под землей, и умна, как положено последовательнице учения великого выходца из далекого южного города.

А еще верхнее имя носила группа ученых мужей, непосредственно связанных с изучением свойств философского камня. Ее в незапамятные времена богоподобный Льюис назвал «Прометей».

Сегодня группа «Прометей» – это тысячи уламов, десятки реакторов и установок, работающих на жизнеобеспечение нижнего мира. У этой группы есть ядро, так называемый «Малый Прометей» – десяток выдающихся умов, генератор идей для все новых и новых способов использования философского камня. И накануне представления новой мистерии Спиру попросил собраться «Малому Прометею» для важного и сугубо секретного дела.

Когда Спиру вошел в «мозговую комнату» – так ученые мужи называли свой зал для научных совещаний – «прометеевцы» уже собрались вокруг большого стола. Сидеть во время научных споров ученые мужи считали недостойным, поэтому все стояли, положив на стол по небольшому шару.

Спиру не любил церемоний, поэтому сразу после того, как ученые воздели руки кверху в знак приветствия, выставил вперед свои ладони, что означало – ритуал окончен – и коротко произнес:

– Слушаю ваши идеи.

– Величественный! Мы как всегда к единому мнению не пришли, – начал глава группы Иов. – Лично я склоняюсь к традиционной практике…

– …и тогда советская империя получит Божью искру лет так через сто, если германская империя ее к тому времени полностью не похоронит, и нас вместе с ними, – перебил Иова Ингвар.

– Что вы предлагаете? – Спиру, хорошо знавший честолюбивый характер ученых мужей, всегда старался дать возможность первым высказаться самому агрессивному.

–  Надо забыть про так называемую тяжелую воду, – продолжил Ингвар. – В качестве замедлителя частиц, называемых нейтронами, вполне подойдет обычный графит, который у советских уламов имеется в избытке.

Тут же раздался шквал голосов, заговорили сразу все десять, но Ингвар слегка потер свой шар, и из него тут же полетели формулы. Кстати, совсем не такие, какие сам Спиру показывал двум оламам-патриотам Лукину и Зиедонису. У уламов сложилась своя, понятная только им самим система знаков. И как им казалось, гораздо более удобная, чем у верхних людей.

Стоило Ингвару слегка пожонглировать формулами и моделями атомов, как все притихли. Действительно, выходило, что графит надежнее жидкости, созданной, выражаясь языком оламов, соединением кислорода с дейтерием.

Однако тишина длилась недолго. Слово взял Фади – самый скромный из ученой элиты:

– Если мне будет позволено сказать, то я хотел бы предложить вариант использования в качестве философского камня нового материала, недавно открытого оламами. Они назвали его плутоний. Его критическая масса значительно ниже нашего камня, а, значит,  мощность при взрыве будет значительно выше. Для создания такой Божьей искры советским оламам понадобится не более двух лет.

И снова посыпались формулы и модели, но их появление вызвало такой гвалт, что Фади вынужден был замолчать, поняв, что спорол глупость. Его формулы мигом исчезли, и слово взял Макарус. Он был выше ростом своих коллег, ибо рожден был верхней женщиной, весьма образованной, бежавшей из северной ссылки и попавшей таким образом в нижний мир. Макаруса она родила от одного из ученых мужей, и он быстро стал любимчиком всего ученого мира. К тому же Макарус отличался изящными манерами, всегда был крайне вежлив и деликатен, а идеями сыпал самыми неординарными.

– Я хочу вам предложить весьма оригинальный вариант Божьей искры, – сложив пальцы обеих рук кольцами, начал доклад Макарус. – Искра совсем небольшая, а эффект потрясающий. Все живое гибнет, а дома и даже личные вещи оламов остаются в целости и сохранности. Маленький взрыв вызывает мощный поток так называемых нейтронов…

Макарус лихо колдовал с формулами и моделями атомов, и коллеги, а также сам Спиру просто-таки залюбовались им. Стало ясно, что другие варианты предлагать бесполезно. Наступило молчание, которое, однако, длилось недолго. Слово взял Аникус, тоже не из чистых уламов, только кровь верхних людей текла в нем по отцовской линии. В отличие от Макаруса, Аникус был грубоват.

– Слушайте мой вариант, – пробасил докладчик. – Наши наблюдения за солнцем с помощью верхних установок привели меня вот к какой мысли. Искра должна быть искрой, и долбануть так, чтобы проклятые германские оламы навсегда забыли про чужие земли. Вы знаете, что в недрах солнца находится несусветное количество элементов, называемых водородом, сжатых до предела и при безумной температуре. Так вот, ядра водорода сталкиваются друг с другом, превращаются в новый элемент и выделяют такое количество энергии, что…

Аникус тут же принялся показывать. Из его шара полетели изображения моделей атомов, который он просто сжимал в кулаке, растирал между ладонями и демонстрировал выделение в результате энергетического потока.   

Ученые мужи снова загудели. Одним идея очень нравилась, другим не очень, третьи не воспринимали ее совсем. Гудение длилось недолго. Спиру поднял руки верх ладонями и сказал:

– Совещание окончено, идем смотреть мистерию.

Уже в зрительном зале Иов все-таки спросил Спиру:

– Вы что-то выбрали из наших идей?

– Конечно. Водородный вариант слишком громоздкий, а нейтронный – больно уж бесчеловечен. Советские оламы будут использовать графит в качестве замедлителя нейтронов, а под философский камень пусть попробуют употребить этот самый  плутоний. Тогда через два года наша штучка заискрится божьим светом.



Светлые мысли


Искорки света блеснули в пенсне Лаврентия Берии. Он, сидя в своей столовой за обеденным столом, с увлечением слушал физика Зиедониса, хотя и не все понимал.

– Немцы, если верить разведке, для замедлителя нейтронов используют так называемую тяжелую воду, – размеренно  вещал Алексей Федорович, даже не притрагиваясь к еде. – Но ее получение слишком сложная штука, поэтому мы предлагаем графит. Поверьте мне, физику, это вполне возможно, а главное очень экономично. Мы также предлагаем в качестве исходного материала использовать плутоний. Этот элемент открыт совсем недавно. Американцы научились получать его из урановых руд. У плутония очень низкая критическая масса, поэтому взрыв получится значительно мощнее. Таким образом, при определенных условиях мы сможем создать новое оружие уже через два года. Правда, я уверен, немцев за это время мы успеем разбить, но…

– Дорогой, про какие условия вы говорите? – мягко перебил Берия. Он знал о катастрофическом поражении советских войск под Харьковом, поэтому не питал иллюзий, что война скоро закончится.

– Первое условие – работы должны возглавить лично вы, Лаврентий Павлович. Только с вашей энергией и организаторским гением можно в кратчайшие сроки получить это оружие.

– Какой льстец! – усмехнулся Берия, повернувшись к другому собеседнику – Олегу Лукину, который в это время без зазрения совести уплетал мидии в нежно-розовом соусе. Впрочем, нарком понимал, что не такая уж это и лесть. Он знал себе цену, и не представлял, кто из высшего советского руководства смог бы справиться с этой очень сложной задачей. А вот если ее удастся решить, то Берия войдет в историю не как руководитель карательного ведомства, а как создатель совершенно нового вида оружия. Кто помнит изобретателя копья или меча, винтовки, наконец? Зато во всех учебниках имя Лаврентия Берии будет ассоциироваться со сверхмощной бомбой, спасшей мир от фашистской угрозы.

– Ну, а второе условие? – продолжил нарком.

Алексей замялся, тогда на помощь пришел Олег.

– Видите ли, Лаврентий Павлович, – заговорил Лукин, аккуратно вытерев рот салфеткой. – В одной шараге такую бомбу не построить.

– Где-где не построить?

– В шараге или шарашке. Так заключенные называют спецлагеря, в которых работают ученые вроде Зиедониса, – невозмутимо ответил Олег.

– Как же богат русский язык! – усмехнулся Берия.

– Так вот, создание нового вида оружия потребует колоссальных интеллектуальных и материальных ресурсов, – продолжил Зиедонис. – Нужно привлечь к работе десятки и сотни ученых, нужны средства на создание атомного реактора. Понимаю, война страну обескровила, но если немцы применят против нас свою бомбу, а нам нечем будет ответить, то мы можем проиграть войну.

– Советский народ не может проиграть войну, даже думать так не смейте, – резко оборвал нарком.

– Мы и не сомневаемся, – исправил оплошность Лукин. – Мы верим, что  советский народ способен создать бомбу на ядерной основе.

После этого разговор вновь вернулся в практическое русло. Обсуждались вопросы, где строить реактор, кого из известных физиков привлечь к работе, и, самое главное, кто должен стать научным руководителем проекта. Зиедонис предложил своего учителя Петра Леонидовича Капицу:

– Его научный потенциал безграничен, его авторитет…

– А вот авторитетные ученые нам как раз таки и не нужны, – заметил Берия. – Работы будут засекречены, научного руководителя никто не должен знать. Так что хотите вы или не хотите, а другой кандидатуры кроме Зиедониса я не представляю.

– Опять же простите, Лаврентий Павлович, – вновь вмешался в разговор Лукин. – Но такой проект не может возглавлять заключенный.

Берия рассмеялся:

– Понимаю, на что вы намекаете… Ладно, сегодня же еду с докладом к Сталину. Если он даст добро, я добьюсь реабилитации и для Зиедониса.  А пока вы, Алексей Федорович, останетесь в Москве. Не беспокойтесь, в Лефортово вас не повезут. Местом временного заключения я назначаю квартиру по улице Ново-Басманная, а надзирателем – товарища Лукина. Ему я полностью доверяю. Надеюсь, возражений нет?

…Когда приятели вышли на площадь Дзержинского, у Зиедониса слегка закружилась голова. Трудно было поверить, что он в Москве и фактически свободен, пусть даже временно. И без конвоя, если, конечно, не считать Лукина. Однако «конвоир» быстро о себе напомнил:

– Алеша, я думаю, ты не очень торопишься в ново-басманную камеру? Нет? Тогда прогуляемся по Москве.

Такое мог предложить только настоящий друг – о чем еще мог мечтать зэк? И они отправились на Ордынку. Олег уже две недели находился в Москве, но так и не удосужился побывать в доме, где когда-то и, казалось, так счастливо начиналась его семейная жизнь.

Этот дом уже был почти восстановлен после бомбежки, и все же вызвал у Олега грусть. Ему почудился в этом определенный символ: вот так безжалостно неведомые силы разрушили его прежнюю жизнь, а сейчас строят заново. Важно, что не он сам строит, за него это делают другие. Все, как и с этим домом.
 
Дверь в его бывшую квартирку в цокольном этаже распахнулась без труда, и перед приятелями открылась совсем безрадостная картина – разломанная мебель, разбросанные вещи. Посередине комнаты валялась в разбитой рамке и отпечатком чужого сапога фотография – их с Аней, с далекого и счастливого 1935 года. Олег подобрал ее и попытался очистить лицо Анюты от грязи, но услышал сзади чужой и резкий голос:

– Стоять на месте, руки поднять вверх, вы арестованы.

Олег оглянулся и увидел трех сотрудников НКВД с направленными в их сторону револьверами. «Я гибну – кончено – о, Донна Анна!» – пришли в голову пушкинские строки. И сразу все стало ясно: игры с НКВД двум интеллигентам противопоказаны. Их тайная связь с нижним миром давно раскрыта, Берия, разумеется, все знал, но решил поиграть в кошки-мышки.  Сейчас их снова повезут на Лубянку, начнутся допросы, пытки. И все будет гораздо страшнее, чем в 1937 году, ибо тогда им признаваться было в не чем, а сейчас есть что рассказать. В существование нижнего мира они, конечно, не поверят, но сочтут за германских шпионов и расстреляют как бешеных псов.

Все эти мысли промелькнули в голове Олега за несколько секунд, а сам он повернулся к Зиедонису, уже стоявшему с поднятыми верх руками и негромко сказал:

– Фенита ля комедия.
З
иедонис ничего не ответил. Пока их выводили во двор и сажали в черный воронок с решетчатыми окнами, Олег вспоминал Анюту и горько сожалел, что тогда, в 1937, его не расстреляли. Тогда некому было сожалеть, а теперь придется огорчить ее своей смертью. Задняя дверь машины захлопнулась, стало темно, и Лукину, частенько воспринимавшему жизнь как спектакль, показалось, что именно в эту минуту закрылся занавес его жизни.


За закрытым занавесом


«И  если мне придется кого-нибудь огорчить своею смертью, сделай так, чтобы в эту минуту закрылся занавес», – два раза повторила эти слова, написанные на листе бумаги, отважная девушка-подпольщица Дуня. Один раз сбивчиво и негромко, а второй раз с некоторым пафосом, приставив к груди револьвер. Но выстрела не прозвучало, вместо этого в полной тишине закрылся занавес.

В темноте зрительного зала Серго Берия незаметно взял за руку Любашу Вольпину. Любаша не посмела ее одернуть, чему Серго не удивился. Он теперь не школьник, а фронтовик, лейтенант связи, буквально вчера вернулся с Северного Кавказа, где идут самые суровые бои, решается судьба, кому достанется так необходимая  стране каспийская нефть. Серго обеспечивал связь генерала Штеменко с Генеральным штабом, а сейчас прибыл Москву для получения нового задания. И, конечно же, первым делом с утра помчался на Ордынку.

На этот раз все обошлось более чем счастливо. Любаша недавно вернулась с эвакуации и очень обрадовалась встрече со школьным приятелем. И даже не отказалась погулять с ним, тем более что на работу в госпиталь она заступала только вечером.

Серго повел ее в театр на генеральную репетицию популярнейшей среди молодежи пьесы «Двадцать лет спустя».  Они были единственными настоящими зрителями увлекательной и поэтической истории времен гражданской войны, где действовали комсомольцы и почему-то мушкетеры, помогающие главному герою Сашке бежать из белогвардейской тюрьмы. И, казалось, только для двух молодых людей играют в этот день актеры и распевают песни на стихи знаменитого поэта Михаила Светлова. Серго широким жестом  настоящего грузина дарил этот спектакль своей возлюбленной, которая пока еще не подозревает, что  она его возлюбленная.

На самом деле все было проще и прозаичнее. Отец дал задание во время кратковременного отпуска вновь встретиться с актером Воропаевым, исполнителем роли Сашки. Но нельзя, да и незачем говорить девушке об этом, он привел ее сюда, чтобы доставить радость. И, кажется, доставил.

В эпилоге пьесы действие переносилось на двадцать лет вперед – в 1940 год в Москву. Год их с Любашей  вынужденного расставания. У самой Кремлевской стены стояли часовые – дети тех, кто погиб в далеком двадцатом. И Серго подумал, что Любаша обязательно должна родить от него ребенка, поскольку с этой войны, более страшной, чем гражданская, он, наверное, не вернется.

Занавес вновь закрылся, режиссер громко выкрикнул из зрительного зала: «Всем спасибо!», а Серго, повернувшись Любаше лицом, загадочно произнес: «А хочешь, я тебя познакомлю с самим Воропаевым?» И не дожидаясь ответа, он снова взял ее за руку и повел прямо на сцену.

За закрытым занавесом рабочие уже разбирали декорации. Молодому Берии бросился в глаза один из монтировщиков – невысокий, с очень грубыми чертами лица и слегка белесыми глазами.  Чем-то неуловимо он напоминал того самого Льюиса (а, может, и не Льюиса?), что освободил его несколько месяцев назад от странных людей, напавших в той злосчастной комнате, что располагается рядом с квартирой Любаши и ее мамы.

Серго, задержавшись буквально на секунду, на всякий случай запомнил лицо странного типчика и, выяснив, где находится гримерка Воропаева, повел подругу в этом направлении. Им пришлось долго плутать по театральным лабиринтам, но, в конце концов, они вышли в коридор, где располагались артистические уборные.

Звезда советского театра и кино делил гримерную комнату с никому не известным артистом, уже успевшим привести себя в порядок после генерального прогона. Воропаев же продолжал медленно и с особой тщательностью и нежностью снимать с лица грим. Увидев Серго, он широко и радостно улыбнулся:

– Что вас привело сюда, друг мой?

– Михаил Ефимович, моя подруга Люба давно мечтает с вами познакомиться.

Люба густо покраснела, а Воропаев слегка огорчился, но не подал виду. Однако Серго заметил перемену, и это его немного расстроило. Молодой Берия никак не мог понять, как к нему относится знаменитый артист. Его не очень смущало, что человек, которого по ролям в театре и в кино весь советский народ представляет как сильную и мужественную личность, в жизни был человеком изнеженным и трусливым. Артист он и  есть артист! Если он умеет так перевоплощаться, значит, он действительно талантлив. Но как объяснить, что при встрече он почему-то всегда старается притронуться к Серго, как бы невзначай поправить его волосы, а на прощание посылает воздушные поцелуи. Этот артистический мир останется для Серго вечной загадкой.

Они немного поговорили о спектакле, Люба, преодолев смущение, призналась, что пьеса ей очень понравилась, а особенно игра Михаила Ефимовича. И она собралась уже было уходить, потянув за руку своего друга, но Воропаев неожиданно повернулся к своему коллеге и сказал:

– Валентин, милый, а ты случайно не хочешь показать девушке наш театр.

– С удовольствием, – согласился Валентин.
– Только смотри, не отбей девушку у лейтенанта, – пригрозил артист пальчиком.

– У такого красавца отобьешь!

Валентин с Любашей ушли, а Воропаев, наскоро вытерев лицо от грима, заговорил нежным голоском, сильно отличающимся от того, каким он совсем недавно вещал со сцены:
– Милый Серго, не хотел тебя огорчать, но у твоего папы появилась любовница, которая является агентом Корт Айка.

Серго нахмурился. Разговоры о любовницах отца он всегда считал домыслами и резко обрывал, если кто-то говорил ему о них. Но на этот раз ему пришлось выслушать всю правду.

– Я уже говорил тебе, милый, что в нашей труппе работает их человек. Тот самый, что бежал от немцев из Белоруссии. Он обещал рассказать обо всех, и обещание выполняет. Сожительницу твоего отца зовут Марфа Ионовна, она работает в бахрушинском музее. А ее подельника – Дмитрий Календер. Я думаю, ее надо арестовать и допросить. Я вам помогу разоблачить всю эту банду. Будут новости, я дам знать. Встретимся на Чкаловской. Надеюсь, ты придешь туда без своей подруги?

– Хорошо.

Серго вышел из гримерки и пошел в сторону сцены, размышляя, как построить ему разговор с отцом. Три раза сын наркома встречался с артистом Воропаевым, и ничего серьезного об агентах Корт Айки не узнал. Отца гораздо больше заинтересовал Льюис и те, кто напал на Серго на Ордынке. Трупы нападавших тщательно исследовали, но ни один патологоанатом не смог установить причину их смерти. На телах не обнаружили ни одного пулевого или ножевого ранения. За домом на Ордынке установили наблюдение, а сообщениям про агентов Корт Айки отец и сын уже не верили – мало ли что придумывает артист, которому хочется поиграть в героя не только в кино и на сцене, но и в жизни… Сегодня можно было бы доложить, что наконец-то обнаружен член тайной организации. Только как доложить, если придется вести речь о любовнице отца? Выход, пожалуй, только один: самому встретиться с Марфой из бахрушинского музея и выяснить хотя бы, является ли она отцовской любовницей?

Так, размышляя, Серго подошел к двери с надписью «Выход на сцену». Но не успел ее открыть – она распахнулась сама, и из нее прямо навстречу вышли Валентин и Люба.

– Возвращаю вам вашу девушку в целости и сохранности, – с некоторой торжественностью сказал актер. – Показал ей костюмерную, декорационный цех, бутафорскую…

– Тебе понравилось?

– Да, очень.

– Любовь Васильевна, можете теперь сами провести экскурсию для своего друга.

– Непременно. Пошли!

Люба взяла Серго за руку и повела куда-то в темноту театральных лабиринтов. Ощущение ее ладоней заставило лейтенанта тут же забыть о неприятном разговоре с Воропаевым, и, увидев, что они одни, Серго аккуратно взял подругу за плечи, прижал ее к себе и осторожно поцеловал. Правая рука молодого человека как-то сама собой сползла с плеча, и очутилась на талии, а затем поползла ниже и оказалась на той заветной части ее изящного тела, которая так волновала его во время школьных уроков. И вновь он не удержался и сжал это вожделенное место, причем сильнее, чем во время того самого школьного вечера. Девушка не стала отводить его руку, а только сильнее впилась губами.

Когда они, наконец, оторвались друг от друга, Серго, осипшим от волнения голосом, тихо произнес:

– Люба, я хочу, чтобы ты родила мне сына.

Люба ничего не сказала, а только положила на плечи лейтенанта свою голову.


Вопрос о рождении сына


Спиру нежно погладил головку Флоры, лежащую на его плече, и негромко, но с ноткой торжественности сказал, глядя сквозь темноту своими белесыми глазами:

– Божественный дал согласие – вопрос о рождении сына решен. Ты готова?

– Когда?

– Сегодня. Сейчас. Ты согласна?

– Да.
Спиру встал перед девушкой на колени и обнял ее ноги, а она воздела руки кверху. Жест у уламов имеет не меньшее значение, чем слова, поэтому любое важное решение необходимо подтвердить определенными телодвижениями.  Поза, которую приняли величественный Спиру и «ученый муж» Флора означала, что они готовы совершить акт божественного соития с тем, чтобы появился в результате новый гражданин подземной империи Уламкола.

Побыв в этом состоянии с минуту, Спиру поднялся, и они оба, не касаясь друг друга, вышли из жилища Флоры в кабину горизонтального лифта, который очень быстро довез их до обрядовой комнаты.

К обряду уже все было подготовлено. Жрец в цветастом одеянии и длинным жезлом стоял возле небольшого углубления в самом центре комнаты. При входе Спиру и Флора на пару секунд задержались, подул теплый воздух, и они стали обнаженными, как первые люди на земле. Спиру остался стоять на месте, а Флора подошла к жрецу, наклонившись поцеловала жезл и легла в углублении на живот.  Жрец медленно опустил жезл, и вокруг девушки загорелось синеватое пламя, не обжигающее тело, но наполняющее его жизненной энергией подземелья.
Огонь горел примерно полчаса, и все это время Спиру и жрец в полной тишине смотрели на девушку. Когда же пламя угасло, жрец вставил свой жезл в специальное углубление в стене, перешел на другую сторону, туда, где у девушки находилась голова, наклонился, аккуратно перевернул ее тело, взял из углубления другой жезл и снова зажег им огонь. Затем также спокойно, не нарушая торжественности минуты, вложил в углублении и этот жезл и удалился.

И только после этого Спиру подошел к любимой, чтобы слиться с ее телом в единое целое.

…Зал, где еще недавно разыгрывалась мистерия, был забит до отказа учеными мужами. Когда Спиру и Флора в необычайно ярких и цветастых одеяниях появились на возвышении, раздались оглушительные хлопки. В знак приветствия одни уламы хлопали в ладоши, другие друг друга по спине, третьи себя по коленкам.

Терпеливый Спиру выждал окончания приветствий и немного взволнованно объявил:

– Многоуважаемые мои друзья! Я похищаю вашу Флору, она будет жить на нижнем ярусе.

После этого раздались такие хлопки и радостный гул, что впору затыкать уши. Правители нередко поднимались на верхние ярусы и совершали акты соития с местными девушками. Чаще это делали после водного огненного обряда. В этом случае рождения нового улама не происходило, но любой юноша считал за особую честь соединиться с этой девушкой, чтобы она именно от него произвела на свет ребенка. Изредка правители могли себе позволить кому-нибудь родить от них непосредственно. Таких детей берегли, но воспитывали наравне с остальными. Отцы редко интересовались их судьбами, да и не стоило их выделять, дабы не вызывать ложных чувств у соплеменников.

Но если женщину после акта соития забирали на нижний ярус, то рожденный ею сын автоматически попадал в число будущих возможных соправителей. Воспитание его начинали еще в утробе матери, что, впрочем, сводилось лишь к тому, чтобы плод развивался не только в соответствии с законами природы, но и насыщался энергией подземных богов.

Флора не ожидала такой чести и невольно заплакала. Спиру вытер руками ее слезы и легонько подтолкнул вниз. Женщину с зачатым ребенком, которой предстоял спуск в нижний ярус, должен был потрогать каждый из соплеменников. Флора была всеобщей любимицей, и ее с радостью касались тысячи рук и губ.

Спиру восхищенно наблюдал это действо со своего возвышения, когда к нему подошли Гулень и Ульван.

– Мои поздравления, конечно, но надо обсудить сообщения от Никодимуса. Одно плохое, второе очень плохое, – ровным и казалось безразличным тоном начал Гулень.

Спиру подозревал, что Гулень не откажет себе в удовольствии испортить праздник, но не подал виду, что смущен:

– Начните с очень плохого.

– Говори, Ульван.

– Прости меня, Величественный! Никодимус сообщает, что среди оламов объявился Льюис.

– Ха-ха, – Спиру невольно рассмеялся, подумав про себя: «Этот Гулень до того туп, что не придумал никакой другой гадости». – Вы до сих пор верите сказкам об орте и конце света! Да, к вашему сведению, Льюис – очень распространенное имя среди англоязычных оламов.

– Еще раз прости меня, Величественный. Никодимус сообщает, что Льюис не похож на обычных оламов и знает наш язык.

– Значит так,  защита от оламов – это по вашей части, так что занимайтесь своим Льюисом сами. Какое второе сообщение.

– Лукин и Зиедонис схвачены, – сказал Гулень.

– Когда? – На этот раз Спиру насторожился.

– Сразу после разговора с Берией. Взяли его же сотрудники. Возможно, он что-то заподозрил. 

– Кто-то может попросить за них? Есть хоть одна зацепка?

– Величественный, зацепка только одна – Анна, так называемая супруга Лукина, – заговорил Ульван, желая показать себя все знающим и не зря возглавляющим подразделение верхнего наблюдения. – Она, правда, очень запугана, но знакома с Берией…

Дальше говорить Ульван не мог – шум заглушал столь важную беседу. И все трое быстро покинули ярус ученых мужей. «Да, для Анны – это большое несчастье», – пожалел про себя счастливый Спиру неизвестную ему женщину.


Счастье и несчастье Анны


Анна где-то прочитала (правда, не помнила, где именно), что счастье – это короткий промежуток между двумя большими несчастиями. А, может, она этой фразу вовсе нигде не вычитала, а придумала сама? Во всяком случае, сегодняшняя ночь заставила ее убедиться в истинности этого изречения.

Ее вновь обретенный муж вновь же и пропал. Ночь близилась к концу, а Олежа, ушедший утром по какому-то важному делу, дома не появился, не позвонил, а где его искать, Анна не представляла.

В первый раз она потеряла его в 1937 году. Она даже не видела, как его арестовали, потому что к тому времени они год, как жили врозь. Олега отправили в на работу в Северск, а ее оставили в Москве. А после ареста последовал кошмар: собрание в институте и требование отречься. Вскоре арестовали трех институтских  сотрудников, причем один из них – секретарь парткома – как раз был тот, что требовал, чтобы она отреклась от Олега и развелась с ним. Но ее участь от этого только усугубилась, поскольку последовало новое собрание, и вновь вспомнили о ее постыдной связи с врагом народа. А потом аресты, как и последующие собрания, стали регулярными. И все время она оказывалась среди тех, кого следовало осудить. Так продолжалось до тех пор, пока Анна не сдалась. И после этого ее оставили в покое.

Почему-то Анна не верила, что счастье, обретенное с Олегом, может повториться с кем-то другим. Она не вела монашеский образ жизни – в ее комнатуху на Ордынке нередко захаживали мужчины. Но никто из них долго не задерживался. Анна не могла забыть Олега, как ни старалась.

В конце 1938 года появилась надежда. Во главе НКВД стал интеллигентный и симпатичный грузин в пенсне. О нем когда-то много и восторженно рассказывал Олег после возвращения из учебной командировки по Грузии. В институте по углам шептались, что все эти аресты – лишь перегибы, новый нарком все исправит. И, действительно, несколько сотрудников вернулись, с них сняли все обвинения. А вот секретарь парткома, требовавший ее отречься от мужа, не вернулся. Его расстреляли, и в этом (большой грех, конечно!) Анна видела знак судьбы. И твердо верила, что вернется и Олег.

Она тихо и про себя молилась на нового наркома, носила его портрет на первомайской демонстрации. Иногда ей даже грезилось, что зазвенит звонок, она откроет дверь и увидит волшебника в пенсне, который скажет ей: «Дорогая Анна, я возвращаю вам вашего мужа». И тут же из-под спины наркома появится Олег.

Она знала реальность и гнала эти грезы.

Невероятно, но факт – все случилось почти так, как ей грезилось. По идее, сердце должно было выскочить из груди от счастья. Но не выскочило. Счастью помешало чувство невероятной вины за предательство, за то, что не ждала по-настоящему, изменяла со случайными мужчинами.

Он про них не спрашивал. Олег больше говорил сам.

Поведал ей о попытке побега вместе с физиком Зиедонисом. Рассказал, как нашли их в бессознательном состоянии в одном из штреков шахты «Восточная». Но наказания за побег не последовало. Наоборот, их наскоро подлечили и отправили по этапу в Москву. Олега привезли прямо на Лубянку лично к товарищу Берии. А Зиедонис, как выяснилось, попал в спецлагерь в Саров, где заключенных содержат совсем не так, как в других лагерях. Их хорошо кормят, и они выполняют важные правительственные задания. Олег намекнул, что знает про них и про эти задания, но распространяться запрещено.

А ее эти задания не интересовали. Главное, что муж бы рядом, его даже можно потрогать. Вот только нормальные супружеские отношения за эти три дня пока не наладились. Что-то случилось с этим половым хулиганом – так в шутку она называла его в самом начале их семейной жизни. Сказывалась долгая разлука и годы пребывания в лагере.

Только и это призрачное счастье, видимо, рухнуло. Уже почти утро, его нет, а она одна в большой квартире, лежит на кровати, не сняв домашний халат, купленный совсем недавно. Олег, с которого еще не снята судимость, вероятно, вновь арестован. Жизнь вновь потеряла смысл.

Ее размышления прервал звонок. Абсолютно уверенная, что пришли за ней и сейчас будет обыск, она наскоро переоделась в лучшее, хотя и очень скромное платье, и пошла открывать дверь.

То, что она увидела, вызвало смех и слезы одновременно. В дверях стоял ее интеллигентный муж, но пьяный, как последний забулдыга. При этом он еще поддерживал высокого и худого мужчину, который просто повис на Олежиных плечах. А сам Олег лепетал нечто невнятное:

– Анечка, прости меня, ради Бога. Я сегодня вохровец, а этой мой личный зэк – Алеша Зиедонис. Мы оба пьяные, поэтому охрану заключенного Зиедониса я поручаю тебе…

Анна помогла уложить Зиедониса на диван, а Олега повела в ванную, где окатила его голову холодной водой из душа, затем отпоила его чаем. Только после этого муж смог объяснить, что же с ними приключилось.

Оказалось, что их невинная затея посетить квартиру, где когда-то Олег с Анной были счастливы, закончилась тем, что их почему-то приняли за агентов абвера, привезли на Лубянку, тут же каждого в отдельности повели на допрос, спрашивали про какого Льюиса. Олег заявил, что расскажет все, но только лично товарищу Берии.

Берия появился около полуночи, расхохотался и приказал передать арестованных под его собственное поручительство. Он был в очень хорошем настроении, и они покатили в коммерческий ресторан «Арагви». Там, в отдельном кабинете их обслужили по высшему разряду. Лаврентий Павлович поднял тост за товарища Сталина, а потом сообщил потрясающую новость: доклад у хозяина прошел успешно и товарищ Сталина сказал замечательную фразу: «Что ж, будем делать». «Но об этом – тс-с – никому ни слова», – приказал Олег жене.

В общем, пили до утра – Лаврентий Павлович вино, а они с Зиедонисом водку. После этого Лаврентий Павлович поехал на работу, а заодно их, в доску пьяных, завез домой на Ново-Басманную. Все идет замечательно и он, Олег, счастлив.

Сказав это, Олег впервые очень смачно поцеловал свою жену и принялся бесстыдным образом лапать ее грудь, намекая на желание немедленно заняться любовью. И как раз в это время вновь раздался звонок.

Олег сам пошел открывать дверь. Долго возился с замками, а когда, наконец,  открыл – протрезвел окончательно. В квартиру бесцеремонно вошла и тут же начала снимать с себя пальто молодая красивая женщина с золотистыми волосами.

– Мина! – воскликнул Олег. – Ты как здесь…?

– Меня, Олег Александрович, зовут не Мина, а Марфа Ионовна Моргунова. И я не к вам, а к вашей супруге.

Затем также бесцеремонно Мина прошла на кухню и обратилась к Олежиной жене:

– Здравствуйте, Анна Петровна. Я работаю в театральном музее имени Бахрушина. Моя фамилия Моргунова. Наши работы пересекаются по тематике, и нам есть о чем поговорить.

С этими словами Мина закрыла дверь в кухню, давая Олегу понять, чтобы он ушел подальше и не подслушивал.

Но разговор был недолгим. Через десять минут Мина в хорошем настроении вышла из кухни и заглянула в большую комнату, где спал пьяный Зиедонис и сидел за столом растерянный Олег.

– Ребятки, вам несказанно повезло, – помахала рукой Мина. – Мы еще увидимся, привет вам от Никодимуса. Вы его не знаете, но я вас с ним познакомлю.

Сказав это, Мина тут же удалилась.


Привет Никодимусу


Никодимус давно уже считал несказанным везением, что Ставка Верховного главнокомандования советских войск располагается под землей. Родившийся в нижнем мире, он в любых подземных тоннелях и переходах чувствовал себя как дома. Добывать сведения о военных планах советских правителей ему представлялось делом несложным, поэтому о положении дел на фронтах он и правители его родной Уламколы знали даже лучше многих советских генералов и уж тем более простых советских граждан.

А то, что Никодимусу удалось узнать сегодня, советским гражданам уж точно знать не полагалось. Советская армия оказалась на грани краха. Бездарное и непродуманное наступление войск Юго-Западного фронта в районе Харькова привело к тому, что большая их часть попала в окружение. Еще хуже дела шли в Крыму, который почти полностью перешел в руки германцев. Керчь уже ими захвачена, до падения Севастополя остались считанные дни. Сколько времени осталось до падения советской империи, неизвестно. Несколько месяцев? Полгода? Год?

Божья искра могла реально спасти эту империю. Только работы по созданию нового оружия необходимо ускорить. Корт Айка, если он действительно хочет помочь своему «коллеге» Сталину, должен в приказном порядке прекратить споры среди ученых мужей.  Они просто обязаны сосредоточить все силы вокруг одного проекта, и как можно быстрее представить советским оламам готовые чертежи, а также не поскупиться и выделить необходимую для сверхбомбы начинку из обработанного философского камня. Если эта искорка спалит хотя бы Берлин, германцы могут прекратить войну на восточном фронте.

С этими мыслями Никодимус брел по темным тоннелям московского подземелья, которые уже успел основательно изучить. Сейчас он выйдет к станции метро «Маяковская», смешается толпой, доберется до своего жилища и переправит сведения, а также свои соображения в нижний мир. Затем он отправится в Сокольники, где его ждет встреча с Миной. Эта встреча приятно грела душу. Они и поговорят по душам, просто так. И в процессе беседы Никодимус поручит ей вновь забраться в постель к Лаврентию. И там за женскими чарами она нашепчет, что по ее сведениям Зиедонис с товарищами  способен создать сверхмощное оружие за считанные месяцы, только ему надо помочь.  Напрячь все силы государства.

До станции оставалось метров сто, когда он обнаружил, что за ним следят. Перстень правой руки выдавал явственные звуки чужих шагов. Слева находилась не очень толстая стена, и Никодимус, выставив вперед руку с перстнем, аккуратно и бесшумно вдавился в стену и оказался в другом тоннеле.

Способностью проходить сквозь стены обладал он один. Его отец, ученый муж Альфред, занимался этой проблемой всю свою жизнь, а когда узнал, что сына отправляют наверх наблюдателем, подарил ему изумительный перстень с печаткой, заключавший в себе небывалые возможности. В то числе и возможностью проходить сквозь стены.

Через тоннель, в котором Никодимус оказался, попасть на «Маяковскую» было невозможно, он вел прямиком в Кремль. Однако идти в гости к товарищу Сталину, в его планы тоже не входило. Но опытный наблюдатель из нижнего мира знал проход,  через который можно было выйти к его любимой станции «Площадь революции», где застыли фигуры каких-то ужасных людей с собаками, винтовками и наганами. Эти фигуры напоминали Никодимусу его детство на ярусе ученых мужей, в бесчисленных коридорах которого стояли странные фигуры людей и животных, которых сами ученые мужи никогда не видели, но знали о них по сообщениям наблюдателей.

Никодимус уже подходил к проходу, как кольцо с «изумрудом» вновь засигналило о преследовании. Никодимус резко ускорил шаг и почти добежал до желанного прохода, но оттуда из темноты мелькнули два белесых глаза. Значит, его преследуют не оламы. Значит, дело обстоит гораздо хуже.

Никодимус вновь двинулся в стену, что было сущим безумием, поскольку он знал, что толщина ее составляет не менее трех метров, а такие окаменевшие пространства преодолевать ему еще не приходилось. Им двигали воля и отчаяние, и он почти вышел из нее и чуть не нарвался на пролетающий с грохотом поезд. Его спасла природная реакция, он сумел вовремя остановиться, но в результате немного застрял в стене.

Когда поезд умчался, Никодимус принялся медленно освобождаться от каменного плена. Первым дело требовалось вытащить правую руку с кольцом. Только этого он сделать до конца не успел. Из противоположной стены показались белесые глаза, а затем вышло и все тело невысокого и некрасивого человека в грубом синем халате, который носят столяры, плотники и монтировщики сцены в театре.

– Привет, Никодимус! – крикнул незнакомец, перекрывая шум уходящего поезда.

– Привет, любезный «Льюис»! – ответил Никодимус уже не так громко, поскольку шум поезда смолк, и наступила тишина. – Я правильно тебя назвал? Это ведь ты появился, чтобы известить миру о конце света?

Никодимус догадался о совсем недобрых намерениях незнакомца, но не мог освободить руку с кольцом, а потому старался оттянуть время. Ну а тот, кого он назвал Льюисом, явно не торопился.

– Ты верно угадал мои намерения, – продолжил незнакомец, теперь уже не повышая голоса. – Но я только предвещаю конец света, а ты делаешь все, чтобы он наступил. Ваша Божья искра может спалить весь мир и нашу общую родину – красивую и божественную Уламколу. Божью искру нельзя доверять никому из оламов.

– Так может, договоримся.  Германские оламы ее уже получили, давай попробуем им помешать.

– Нам не о чем договариваться.

Никодимус с трудом освободил правую руку и вместе с ней все тело. Но воспользоваться свободой не успел. Он увидел, как на левой руке ее соотечественника сверкнуло такое же кольцо и тут же почувствовал слабость во всем теле. Тот, кого он назвал Льюисом, мгновенно исчез, с правой стороны полился яркий свет и покатился грохот приближающегося поезда.  За одно мгновение Никодимус увидел запомнившийся с детства красивый и чудесный подземный мир, куда он больше никогда не попадет, дорогая и горячо любимая им Мина, Марфа Ионовна, которую он уже вряд ли увидит, и почему-то спасенный им юноша Серго Берия. Ему почудилось, что они обязательно встретятся.


Встреча с Марфой


Как только Серго Берия открыл дверь театрального музея имени Бахрушина, прямо на него налетела красивая высокая женщина с золотистыми волосами. Женщина куда-то очень спешила, но, увидев юношу, остановилась. Серго тут же воспользовался паузой и спросил:

– У вас работает Марфа Ионовна?

– А вас, наверное, зовут Сергей Лаврентьевич? – молодая женщина на миг забыла, что торопится.

– Да, откуда вам это известно?

– Серго, миленький! – Мина подошла к юноше и, не взирая на его военную форму, чисто по-матерински погладила его по волосам. – Прости меня, пожалуйста. Я страшно виновата перед тобой и твоей мамой. Нина Теймуразовна – прекрасная женщина, и я никогда не позволю себе увести у нее мужа. Я – дрянь, стерва, мне нет прощения, и все-таки прости меня, если можешь. У нас был грех с твоим отцом, это я, я его соблазнила. Ну, так получилось, это долго объяснять. Скажу по секрету: я работаю на твоего отца, выполняю его задания.  Так ты меня прощаешь?


– Ну, хорошо, прощаю, – пробормотал Серго, после чего Мина прижала его к своей груди через распахнутое пальто и поцеловала в лоб.

–  Ну, вот и славно! А теперь, еще раз извини меня, мне надо бежать. Если хочешь, мы еще можем встретиться. Приходи прямо сюда, в музей, я буду рада.

Мина выпорхнула на площадь Павелецкого вокзала и исчезла в толпе. Серго некоторое время смотрел ей вслед, сохраняя в памяти ощущения от ее тела, и думал про себя: «Боже! Какая женщина! Отца можно понять, я бы перед ней не устоял». И никакой она не агент неведомой, а, скорее всего, рожденной актерскими фантазиями Воропаева, таинственной организации. Она такой же секретный сотрудник  моего отца, как и этот актер. К тому же и Марфа и Воропаев – из одного театрального мира. Серго не раз слышал от отца, что сплетни и интриги в этом мире почище, чем в коридорах власти. К тому же Воропаев – женоненавистник, вот и решил наговорить на эту женщину.

«А, все-таки жаль, что она соблазнила отца, а не меня?», – вздохнул про себя Серго, но тут же вспомнил про свою Любашу, про ночь, проведенную с ней. И успокоился. Негоже жениху вздыхать о посторонних бабах. А сегодня вечером он придет к ней на Ордынку.

…Вечером Мина быстрым шагом зашла в дом на Ново-Басманной, поднялась на шестой этаж и принялась отчаянно жать кнопку звонка. Дверь открыл Олег:

– Марфа Ионовна, вы, наверное, к Анне Петровне?

– Я к вам Олег Александрович. Надеюсь и Алексей Федорович дома?

Они прошли в большую комнату. Анне Мина дала хлебные карточки, денег и отправила в магазин сообразить на ужин.

Когда Анна ушла, Мину безвольно опустилась на диван и произнесла:

– Плохо дело, ребятки. Все потеряно.

Мина поведала, что здесь, в Москве, единственный человек, связывающий их с нижним миром, это Дмитрий Александрович Календер, он же Никодимус. Сегодня она должна была встретиться с ним в Сокольниках. Прождала его два часа, хотя он всегда был точен, и ждать просто не имело смысла. На попутках Мина с трудом добралась до Тропарево. Там, неподалеку от Востряковского кладбища находится его подземное жилище. Оно тщательнейшим образом замаскировано, только Мина и Никодимус знают, как попасть в место обитания этого великого наблюдателя. До встречи с Миной, он должен был выйти на связь с Ульваном. Как он общается с подземным миром, Мина не понимает. Ничего похожего на новейшие радиостанции у него нет. Но Мина догадалась сразу, что сегодня у него никакой связи с Ульваном не было. Не было потому, что он не появлялся в жилище. Это было заметно по обстановке.

– Мина, подожди, еще не все потеряно, – пытался успокоить ее Олег. – Не появился сегодня, появится завтра. Может у него какое-то другое срочное задание…

– Нет у него никаких других срочных заданий, – резко оборвала Мина. – Никто, никто лучше меня не знает Никодимуса. И я уверена, с ним случилось что-то страшное.

…В том, что она лучше всех знает Никодимуса, Мина была абсолютно права. Они встретились очень давно, ей тогда было лет восемь.

В деревне Гавриловка, где она родилась и росла, в тот год случился страшный голод. Какие-то люди приходили и отбирали хлеб. Зачем они это делали, Марфа не понимала, только последствия деятельности этих людей почувствовала на себе очень скоро. Мать отдавала ей и ее четверым братишкам и сестренкам последнее, что еще оставалось в доме, сама питалась невесть чем и быстро умерла в страшных муках. Похоронив жену, отец Иона начал пить все, что содержало алкоголь. Где он добывал самогон и сивуху, никто понять не мог. А Марфа с братишками и сестренками днем уходила в лес в поисках съедобных корешков.

Как-то летним вечером она вернулась и еще в сенях обнаружила гостей. Это были пришельцы из соседней такой же голодающей деревни. Они просили отдать им Марфу, еще не совсем отощавшую, как она поняла, на съедение. Все равно ее кормить нечем, и ее смерть неизбежна. А   взамен обещали Ионе бутыль самогона.

Марфа услышала этот разговор, находясь в сенях, и не стала ждать своей страшной участи, убежала тут же из дома, несколько дней плутала по деревням, выпрашивая еду. Давали крайне редко, в дом не пускали. В конце концов, она добралась до железнодорожной станции, где ее подобрали такие же голодные беженцы разных возрастов, и с ними она поехала в сытую, как они говорили, Москву. До белокаменной, естественно, не добрались. Вех ссадила милиция в чистом поле, и ничего другого не оставалось очумевшим от голода людям, как на маленьких полустанках подбегать к поездам и выпрашивать хлеб у пассажиров.

Однажды к ней подошел невысокий щеголеватый господин, отвел в сторонку, чтобы никто не видел, и дал целый бутерброд с колбасой. А затем отвел ее в купе проходящего поезда, заплатил за проезд прямо проводнику,  отвез в сытую столицу и привел ее, почти бессознательную и, наверное, умирающую,  в свое подземное жилище. 

Недели две он ее отпаивал одному ему ведомыми напитками, пока не появился на щеках румянец.  И постоянно рассказывал ей сказку про красивый и загадочный мир, который находится очень далеко и очень глубоко. Там люди не голодают и не убивают друг друга. Там каждый может получить все, что ему пожелается. И пообещал Мине (так он сразу назвал девочку, а сам представился как Никодимус), что она обязательно когда-нибудь будет жить в этой подземной стране. А пока им нужно поработать на эту страну.

И Мина работала с увлечением. Под видом заблудившейся деревенской девчонки забиралась на военные аэродромы, где испытывали новейшие самолеты. Ожидала Никодимуса на улице, пока он пробирался в какие-то штабы и учреждения, чтобы предупредить малейшую опасность. Иногда и сама забиралась в кабинеты, чтобы прочитать и запомнить содержимое хранящихся там бумаг.  Кстати, грамоте Никодимус ее обучил быстро, а заодно и языку далекой и глубокой страны.

Мина повзрослела, и ее потянуло к мужчинам.  Никодимус решил и эту проблему. Он показывал ей мужчин, с которыми надо сблизиться, а также объяснял, как это делается. Сейчас она даже и не помнит всех тех, с кем ее объединила постель и все, что она узнала от них или сама сумела нашептать. Известно ей только, что сейчас никого из них в Москве нет. Все они сгинули, а ее совсем не интересовало, есть ли в этом ее вина. Ей хотелось в обещанный подземный мир. И когда над Москвой появились вражеские самолеты, начались бомбежки, Никодимус испугался за свою воспитанницу и сложными путями переправил ее туда, в страну под название Уламкола, пожелав ей на прощание, чтобы она родила там шестерых детей от двоих мужчин.

Нижний мир Мину ничуть не разочаровал, только грызла душу тоска по Никодимусу. Поэтому сразу после того, как увели у нее Олега и Алексея, она сама попросила вернуть ее в верхний мир, чтобы вновь встретиться с любимым мужчиной. Встретиться и потерять уже навсегда.

Но ничего этого она Олегу и Алексею не рассказала. Здесь, наверху Мина умела сжимать волю в кулак, не позволять появляться слезам, даже если хочется лезть на стенку от горя. И она только спросила:

– Той информации, что вам передали, достаточно, чтобы за полгода сделать ваше новое оружие?

Оказалось, что совсем недостаточно. Олег предлагал не спешить и не волноваться, возможно, на них выйдут другие наблюдатели, и связь с нижним миром восстановится. Ведь в саровскую шарашку им сумели передать последние идеи ученых мужей.  Алексей молчал, потирая лоб, а затем заговорил сухо и размеренно:

– Все гораздо хуже, чем нам кажется. Давайте разберемся с этим чертовым Льюисом. Сначала взяли Анну, думая, что она его агент. Потом нас приняли за его же агентов. Они грешат на абвер, но только мы с вами знаем, что Льюис – это что-то вроде апостола у уламов. Значит, хотим мы того или нет, нижний мир работает против нас. Мы в западне. Кто-то из ваших нижних правителей не хочет, чтобы ядерное оружие появилось в Советском Союзе. Если мы срочно не исчезнем, они доберутся и до нас. Если они сумели убрать опытного резидента…

– …наблюдателя, – уточнила Мина.

– Какая разница, пусть наблюдателя. Тем, кто убрал вашего Никодимуса ничего не стоит расправиться с нами.

– Я сделаю так, чтобы вас надежно упрятали, – грустно пообещала Мина, а про себя подумала: «Прости меня Серго, но мне опять придется спать с твоим отцом».  Впрочем, это случилось бы в любом случае.

– Но машина завертелась, – заговорил Олег.

– Какая машина?

– Сталин дал добро на создание ядерного оружия. Его можно сделать без нас и без них?

– Лет за двадцать можно, – пожал плечами Зиедонис. – Если привлечь к работам Капицу, Ландау, Курчатова, и… В общем и целом, если напрячь все силы, и вместо танков и самолетов строить лаборатории и ядерные реакторы. А это возможно в стране, где идет война?

– Но война идет не во всех странах. Америка – наш союзник…

– А ты уверен, что там уже не работают над ядерным проектом? Спиру что-то говорил об Оппенгеймере. Да и не только об Оппенгеймере. Насколько мне известно, в Штатах собрались лучшие физики из Италии, Франции и Германии, бежавшие от фашистов  – Нильс Бор, Энрико Ферми, Бруно Понтекорво… В общем и целом, если они захотят, они ее сделают.

– Подожди-ка, ты сказал про Понтекорво… ,  – еще более разволновался Олег. – Это действительно хороший физик?

– Лучший ученик самого Ферми, занимается исследованиями замедления нейтронов...

– Так, я его знаю! – Лукин неожиданно повеселел. – Мы встречались в Москве на научном конгрессе в 1935 году. Он говорил, что он в восторге от нас, мы – лучшая страна в мире и коммунизм обязательно победит. Если он не изменился, он должен помочь любимой стране.  Его можно убедить!

– А кто его будет убеждать? Ты что ли? Письмо ему напишешь?

– Ребятки, – вслед за Олегом немного оживилась и Мина. – Проблемой вашей встречи займусь лично я.  Обойдемся без Спиру, Гуленя, Ульвана и этого Корт Айки.

Мина решила про себя, что в память о единственном мужчине, она обязана сделать все возможное, чтобы довести до конца то, чем он занимался в последнее время. А в последнее время все мысли Никодимуса были заняты Божьей искрой.


Последние мысли о Божьей искре


Спиру, Гулень и Ульван осторожно вошли в рабочий отсек Корт Айки. Самый скромный из всех отсеков нижнего яруса. Корт Айка и в молодости не любил роскошь, а ныне и вовсе перестал терпеть всякие излишества. Сотворенные еще в незапамятные времена изображения богов на стенах потускнели, но правитель и слышать не хотел о том, чтобы восстановить их прежний облик. В небольшом углублении располагалось удобное, наполовину опрокинутое кресло – лучшее место для работы, считалось, что оно находится в самой нижней точке империи Уламкола, и подземные боги диктуют свою волю тому, кто в него садится. Никому, кроме Божественного, садиться в это кресло не позволялось.

Каждое утро Корт Айка заходил в свой рабочий отсек и устраивался в кресле поудобнее. Перед ним тут же возникал иллюзорный экран, наглядно демонстрирующий жизнь поданной империи сразу во всех отсеках. Только он не догадывался, что ему показывают вовсе  не то, чем живет нижний мир в данный момент, а лишь тщательно отредактированную Гуленем запись вчерашнего дня. Он видел, как уламы работают или развлекаются, а в это время они уже спали, потому что Гулень и Спиру сместили для Корт Айки день и ночь.

Но было в этом смещении для самих соправителей одно неудобство – они тоже не могли ночью спать как все. Впрочем, к этому неудобство Гулень и Спиру быстро привыкли, поскольку удобств все равно было больше. Стареющему правителю опасно доверять всю полноту власти, а теперь он фактически находился в их руках. Получая информацию раньше Корт Айки, они получали возможность упредить его реакцию. Любое указание Божественного выполнялось не тут же, а лишь спустя некоторое время. И, опять же, если само указание представлялось соправителям крайне неразумным, они находили способы сделать так, чтобы оно не исполнялось или исполнялось не полностью.

На этот раз Гулень и Спиру шли с информацией, на которую реакцию Божественного предвидеть нетрудно. Это будет гнев, и гнев яростный. Поэтому решили они ярость правителя поделить на троих и взяли с собой Ульвана – единственного представителя более верхнего яруса, кому позволялось спускаться на самый низ и даже заходить – только в присутствие других соправителей – в рабочий отсек Корт Айки.

Мудрый и опытный правитель, увидев троицу, догадался сразу, что пришли они с недобрыми вестями. И, действительно, подойдя к Божественному, они одновременно вытянулись перед ним, подняв головы вверх – в знак глубокой и непоправимой вины. Первым заговорил Спиру:

– Божественный! Нам нет прощения. Дело по Божьей искре завалено. Говори, Гулень.

– Да, Божественный, нам нет прощения, хотя мы сделали все, что смогли. Дела шли отлично, ученые мужи разработали вариант Божьей искры. Замечательный вариант – его через нашего лучшего наблюдателя Никодимуса передали Зиедонису и Лукину – тем самым оламам, о которых мы говорили, они уже заручились поддержкой Берии, оставалось только получить согласие советского правителя Сталина, все в выигрыше, но… – затараторил Гулень и внезапно замолчал, предоставив, в свою очередь, слово Ульвану.

– О, Божественный! Никодимус погиб, оламы Зиедонис и Лукин взяты под стражу. Пропала наблюдатель Мина, работавшая с Никодимусом. Савус и Мишус искали ее и не нашли. Дело по Божьей искре завалено, но можно, конечно, начать сначала. Только потребуется время и немалое…

Все трое стояли, задрав  кверху головы, а разъяренный Корт Айка метался по рабочему отсеку. Время от времени он подбегал к троице и то криком, то шепотом повторял: «Я вас накажу! Всех накажу! Крепко накажу! Сурово накажу!..» Набегавшись, он остановился и резко произнес:

– Все будете наказаны, а сейчас пошли вон!

Не ожидавшие ничего другого Гулень, Спиру и Ульван повернулись и медленно зашагали прочь, пока их не остановил голос правителя: «Постойте!»

Выругавшись, Корт Айка задумался: как он будет управлять своей империей без них? Надо наказать кого-то одного. А кого? Спиру работает с учеными мужами, а именно они составляют основу процветания нижнего мира. Гулень знает все, что говорят и думают на всех ярусах подземной империи. Остается Ульван. На него, непосредственно отвечающего за действия наблюдателей, списать всю вину несложно, но ситуация наверху очень опасная. Кстати, а какая ситуация наверху?

– Доложите о военных действиях оламов, – приказал правитель, когда все трое застыли в ожидании.

Гулень подтолкнул Ульвана, и тот подобострастно заговорил:

– Тут все хорошо, о, Божественный! Мы уже докладывали, что советские оламы разбили германцев возле своего главного города Москвы. А сейчас они успешно наступают под городом Харьков. Пройдет совсем немного времени и советский правитель Сталин от германских оламов не оставит и следа.

– Так и Божья искра не понадобится?

– Да, Божественный, не понадобится, – согласился Спиру.

– Наказание отменяется. Оставьте меня одного, – грустно произнес Корт Айка.

Все ушли, а Корт Айка еще долго сидел в своем кресле в глубокой задумчивости, отчаянно сожалея, что не сумел сделать тайный подарок мудрому правителю советских оламов.


Книга 3. ОСВЕЖАЮЩИЙ ВОЗДУХ СВОБОДЫ


Тайный подарок итальянцу


Серо-голубой «Бьюик» на полной скорости улетал от нью-йоркской жары куда-то на север в сторону Нью-Хейвена, к месту, где пассажиров ожидал свежий атлантический воздух. Олег Лукин то и дело выглядывал в окошко, стараясь уловить пьянящий запах свободы, но при этом не прерывал разговор с сидящим за рулем обаятельным тридцатилетним итальянцем Бруно Понтекорво.

– Знаете, мистеры, – весело улыбался итальянец. – Ваш приезд для меня – настоящий подарок. Я иногда очень тоскую по вашей прекрасной стране.

– Она сейчас не так прекрасна, как Америка, – вдохнул Олег.

– Понимаю, мистеры, война. Но вы их здорово долбанули под Сталинградом. Я думаю, и ваш вклад в победу над проклятыми нацистами будет неоценим. Здешние евреи наслышаны о варшавском гетто, говорят и у вас, на Украине, они расстреляли тысячи их соплеменников. Так что они раскошелятся, чтобы помочь вам, будьте уверены.

Олег Лукин и Алексей Зиедонис прибыли в Штаты, сопровождая известного еврейского актера и режиссера Соломона Михоэлса и поэта Ицика Фефера. Официальная цель визита – сбор средств в фонд помощи СССР. Портреты двух советских евреев публиковались чуть ли не во всех газетах, они выступали на многотысячных митингах и собраниях. А Лукин и Зиедонис ко всему этому никакого касательства не имели. Как только они ступили на американскую землю, их встретил советский вице-консул в Нью-Йорке Петр Петрович Михайлов и отвел в сторону от знаменитостей. На следующий день они были приглашены на огонек к русскому скульптору Сергею Коненкову, почти двадцать лет живущему вдали от родины. Оказалось, что Сергей Тимофеевич дружит с физиками, оказавшимися в Америке. В свое время ему позировал сам Эйнштейн, что обернулось для скульптора личными неприятностями: между создателем теории относительности и женой Коненкова Маргаритой вспыхнул роман. И все-таки Сергей Тимофеевич согласился помочь организовать в собственной мастерской встречу соотечественников с итальянским физиком Бруно Понтекорво.  После недолгого знакомства с работами мастера, темпераментный Бруно завладел советскими гостями и повез их на свой загородный дом.

– Вы не обижайтесь, мистер Лукин, – продолжал итальянец веселую болтовню. – Но, по-моему, вы не очень похожи на еврея.

– Когда страна быть прикажет евреем, у нас евреем становится любой, – не слишком удачно отшутился Олег.

Однако Бруно, не поняв ее глубинного смысла, подхватил шутку:

– Не помню кто, вроде даже Эйнштейн, сказал, что евреем стать легко, но больно.

Все, кроме сидящего на заднем сидении Зиедониса, рассмеялись. Итальянец это заметил и повернулся в сторону Алексея:

– Простите, мистер Зиедонис, если я нечаянно задел ваши национальные чувства.

– Не беспокойтесь, я еврей только наполовину. И мне никогда не делали больно.

Бруно и Олег снова рассмеялись, но улыбка быстро сползла с лица Лукина, когда он увидел, что Понтекорво, весело жестикулируя, убрал руки с руля. При такой скорости и довольно оживленном движении мир запросто мог потерять учеников Ферми, Ландау и Марра. Дорога поворачивала направо, и Олег в отчаянии крикнул: «Сеньор Понтекорво, возьмите руль!» А итальянец, продолжая улыбаться, только развел руками, показывая, что это не нужно. У Олега замерло сердце, однако руль сам повернул направо и автомобиль продолжал движении как бы на автопилоте.

– Ну, сеньор Понтекорво, – с бьющимся от волнения сердцем заговорил Лукин. –   Вы, оказывается, умеете не только управлять нейтронами, вы еще и…

– Да, мистеры, я изобрел атомный самодвижущийся автомобиль, – похвастался итальянец. Но Зиедонис не дал ему развить тему. Похлопав Олега по плечу, он показал пальцем куда-то вниз, и тут Лукин заметил, что Бруно очень ловко управляет рулем с помощью колен.

После очередного взрыва хохота Олег вновь высунулся в окошко и увидел, как с ними поравнялся черный «Шевроле». Реакция Лукина была мгновенной: он сам схватил руль, повернувшись спиной к окошку и, закрыв собой Понтекорво, вырулил на соседнюю полосу движения. Тут же между ними и черным «Шевроле» проехала гигантская фура. Последовала развилка, которая развела серо-голубой «Бюьик» и черное «Шевроле». Только после этого Олег отпустил руль.

– Я не понял, мистер Лукин, – растерянно произнес итальянец, снова взяв руль в свои руки. – Вы так испугались и не поверили, что я могу водить машину ногами? Вы еще не видели, как я вожу велосипед, сидя спиной к рулю.

– Все гораздо серьезнее, сеньор Понтекорво. Нас пытались сфотографировать из черной машины.

– Ох, уж эти журналисты! – вздохнул Бруно. – Везде достанут.

– Да, нет. Боюсь, что это были не журналисты, – возразил с заднего сидения Зиедонис. – Журналисты снимают большими камерами со вспышкой. А у этих – камера миниатюрная. Такими газетчики еще вряд ли сумели обзавестись.

– Значит, это были парни из Федерального бюро расследования или Управления стратегических служб, – рассудил итальянец. – Что ж, ничего страшного. Мы закон не нарушаем, вы, надеюсь, не шпионы, приехали легально. Может быть, они нас, таким образом, охраняют?

– И решили сфотографировать на память? – невольно съязвил Лукин.

А Зиедонис пригнулся к Олегу и негромко сказал ему на ухо: «В машине их было трое. Я запомнил всех – на всякий случай».

…Через двадцать минут «Бьюик» подкатил к двухэтажной вилле, и к ним навстречу выбежал пятилетний мальчик, которого Бруно тут же схватил на руки, немного покружил, поцеловал и опустил на землю.

– Мой первенец – Джиль, – с гордостью произнес итальянец. – Пойдемте в дом, познакомлю еще и с моей женушкой Марианной.

Марианна оказалась белокурой шведкой, но, несмотря на межнациональные различия, чувствовалось, что это счастливейшая из семей. Супруги понимали друг друга с полувзгляда. Один легкий кивок Бруно, и Марианна пошла накрывать на стол. Сам Понтекорво отправился на кухню готовить спагетти со специальным соусом, который никто, кроме Бруно, готовить не умеет. Олег и Алексей вызвались ему помогать под тем предлогом, что сами хотят освоить итальянскую кухню.

Глядя на Бруно, ловко орудующем кухонными приборами, Олег, наконец, заговорил на тему, ради которой они и встретились:

– Сеньор Понтекорво, если я вас правильно понял, вы со времени нашей встречи восемь лет назад не изменили отношение к нашей стране?

– Я? Изменил отношение? А почему я должен изменить свое отношение к вашей стране? – беззаботно вопрошал Бруно, закладывая в кастрюли длинные макароны, которые никогда не видели и не ели ни Олег, ни Алексей. – Вы, наверное, думаете, что я поверил буржуазной прессе, которая любит посмаковать гадкую тему процессов над так называемыми «врагами народа». Ваша внутрипартийная борьба меня не интересует, я убежден, что если кого-то отправили за решетку, то совершенно справедливо.

Олег с грустью посмотрел на Алексея, который по заданию хозяина дома очищал помидоры от кожуры. Не хотелось, да и нельзя было разочаровывать веселого итальянца, как и не хотелось признавать, что их самих в 1937 году «отправили за решетку» якобы совершенно справедливо. А Понтекорво, между тем, продолжал рассуждать на эту тему:

– Я вам признаюсь, что после посещения вашей страны я вступил в коммунистическую партию Италии. Она и тогда, и сейчас работает в подполье, борется с режимом Дуче. Мои однопартийцы – честные и благородные люди. Многие из них, когда прочитали об этих процессах, поверили буржуазной пропаганде, вышли из партии и стали фашистами. Но я не вышел и, как видите, фашистом не стал. Я, как и прежде, преклоняюсь перед великим Советским Союзом. Мир очень несправедлив. Вы не поверите, даже здесь, в сытой Америке, есть бедные и голодные. Вам это трудно понять, у вас никогда не позволят одним голодать, а другим наживаться на их несчастьях.

– А не хотели бы вы помочь нашей стране?

Бруно не успел ответить на этот вопрос. В кухню зашла Марианна и пригласила гостей к столу. Спагетти были почти готовы, но итальянский физик не спешил с обедом.

– Знаете, мистеры! Давайте до ланча окунемся в море, я вам покажу морское дно, – неожиданно предложил Понтекорво. – Марианна, ты не возражаешь?

Марианна, привыкшая к чудачествам мужа, только пожала плечами. А мужчины вышли из кухни и спустились вниз к небольшому пляжу, где стояла лодка, на дне которой лежали два акваланга. На всех не хватало, но, оказалось, что Зиедонис не умеет плавать, поэтому, после того, как лодку спустили на воду и отгребли подальше от берега, морское дно отправились изучать только Понтекорво и Лукин. Олег, у которого не было с собой купального костюма, нырнул в воду прямо в семейных трусах.

Зиедонис остался в лодке один. И не жалел об этом. В последние годы ему крайне редко удавалось побыть одному, а чтобы еще в таких райских условиях – теплый и ласковый океан, воздух, в котором смешались ароматы моря, тишины и призрачной свободы… Их выпустили на волю, как выпускают скотину на луга, чтобы потом вновь загнать в стойло.

Хотя, в общем и целом, они с Олегом свободные люди. Весной Алексей получил долгожданную справку о реабилитации. Лукин удостоился этой чести еще в прошлом году. После того, как была потеряна связь с нижним миром и возникла угроза их жизни, Мина быстро и легко убедила Берию не только вернуть Зиедониса в саровскую шарашку, но и в целях безопасности  перевести туда на работу в качестве вольнонаемных Олега с женой. Зиедониса, разумеется, никто и думал назначать научным руководителем атомного проекта. Работы возглавил более опытный физик Игорь Васильевич Курчатов, построивший еще до войны первый отечественный циклотрон. Все наработки по этой теме приказали передать ему лично. Игорь Васильевич знакомился с ними в Москве три дня и три ночи, а затем примчался в Саров и крепко обнял Зиедониса. После этого шарашка стала особым подразделением так называемой «Лаборатории № 2» – секретного института атомной энергии.

Берия торопил ученых, но дело продвигалось крайне медленно. Только объединение усилий с западными союзниками могло ускорить процесс. Разведуправление НКВД располагало сведениями о том, что в США работы по созданию ядерного оружия ведутся и весьма активно. Поэтому-то Лукина и Зиедониса  после небольшой подготовки в разведшколе отправили за океан с важной миссией.

Пока, если не считать мелкой неприятности на дороге, миссия началась легко и приятно. И все же Зиедонис не считал себя вправе расслабляться. Раз за ними кто-то наблюдает, то нет никакой гарантии, что провокация, случившаяся пару часов назад, не повторится и на море. Поэтому Алексей, сидя на корме, внимательно оглядывал пространство вокруг и не удивился, когда услышал легкий всплеск и почувствовал, что в спину ему упирается тупой предмет. А дальше – все как учили в разведшколе – резкий рывок в сторону, удар левым локтем по тупому предмету, а правая рука захватывает за кисть того, кто держит этот предмет.

Алексей не успел разглядеть человека, покушавшегося на него, потому что лодка неожиданно накренилась, второй человек пытался залезть в ее носовую часть. Долговязый Зиедонис потерял равновесие и полетел в воду. Плавать он не умел, за доли секунды успел пожалеть, что его миссия так бездарно закончилась. И все же инстинкт самосохранения сделал свое дело, он не пошел ко дну, а захлебываясь вынырнул на  морскую поверхность, и тут же четыре руки схватили его и втащили в лодку. Открыв свои промокшие глаза, Алексей с облегчением узнал, что это были руки Олега и Бруно.

– Мистер Зиедонис, вы так больно сжали мою кисть, что боюсь, я сегодня не смогу поиграть с вами в теннис, – заговорил Понтекорво. – Я, конечно, виноват сам, хотел опять пошутить, но я больше не буду.

– Алеша у нас человек бдительный, – важно заметил Олег, стаскивая с себя акваланг и смешно выжимая воду из своих семейных трусов. – Вот только плавать не умеет и не увидел такой красотищи!

– Ладно, мистеры, давайте перейдем к делу, –  сказал итальянец, уже успевший избавиться от подводной амуниции, не обращая внимания на то, что его советских друзей пока еще больше всего волнует проблема, как бы обсохнуть. – Вы спросили меня, хотел бы я помочь вашей стране? Я давно ждал этого вопроса. Еще до вашего приезда я его сам себе задавал. Это трудный вопрос, но я готов на него ответить: да, я хочу помочь вашей стране. Я сообразительный и быстро понял, что вы приехали не для того, чтобы собирать деньги с евреев. Иначе, зачем я вам нужен? Только, умоляю вас, ни слова Марианне. Давайте обсудим все здесь, в лодке.

Проблема мокрой одежды Олега и Алексея больше не волновала. Разговор принял слишком серьезный характер. Выяснилось, что учитель Бруно Энрико Ферми уже встречался с президентом Рузвельтом, пытаясь убедить его привлечь к работе советских ученых и поделиться со всеми союзниками, в том числе и Советским Союзом, результатами совместного труда. Только при таких условиях можно получить новое оружие раньше, чем Гейзенберг в Германии. Рузвельт согласился на объединение усилий с Англией и Канадой, но раскрыть карты перед Сталиным пока не решился. Именно по этой причине Бруно Понтекорво отказался от участия в проекте и вынужден зарабатывать на жизнь в частной геологической фирме в качестве руководителя научного отдела, который занимается разработкой метода нейтронного каротажа – очень эффективного для разведки нефтеносных и газовых месторождений. Сейчас его приглашают в Канаду, где готовится к запуску большой исследовательский реактор. Зная, что и там ему придется работать на бомбу, Бруно хотел отказаться. Но, если он будет полезен советской стране, то даст согласие.
   
Кроме того, в Нью-Йорке у него есть друзья из Лиги молодых коммунистов. Очень милые ребята, а один из них, Дэвид Гринглесс, проходит службу в армии и как-то похвастался, что его готовят к переброске на секретную базу в городке Лос-Аламос. Когда-то и Понтекорво звали на работу в этот городок, а, значит, нет сомнений, что именно там ведутся работы над атомным оружием.

– Пока мы плавали, я все обдумал, мистеры, – сказал Бруно. – В воде мне почему-то лучше думается. Если Америка не хочет делиться атомными секретами с Россией, то мы должны это сделать сами. Сейчас мы вернемся, слопаем спагетти, а затем Олег поухаживает за моей женой – я ревновать не буду. А мы с мистером Зиедонисом побеседуем, я поделюсь тем, что знаю сам.

С этими словами итальянец взялся за весла и погреб к берегу. Зиедонис и Лукин были довольны. Частично их миссия уже удалась. А, кроме того, Алексею предстоял интереснейший разговор на любимую научную тему, а Олег был не прочь пофлиртовать с симпатичной шведкой. Если уж ее муж не будет ревновать, то Аннушка, даже если и узнает, тем более. Ведь даже к Мине – Марфе Ионовне – она его не ревновала.


Странности любви и ревности


Анна Петровна испытывала к Марфе несколько странное чувство, которое с некоторой натяжкой можно было бы назвать ревностью. Ей иногда казалось, что между этой красивой девушкой и ее мужем существует какая-то незримая связь. Анна верила в порядочность и верность Олега, но заноза сидела в сердце и мешала нормально уживаться двум женщинам в одной квартире.

Марфа перебралась на Ново-Басманную из какой-то зачуханной коммуналки после того, как Анна с Олегом в целях безопасности переехали в Саров. Олег сам предложил пожить ей в трехкомнатной квартире, а жене объяснил, что так будет сохраннее. Через год супруги вернулись, но Олега отправили сначала на какие-то курсы, а затем в важную заграничную командировку. В итоге Анна с Марфой остались жить вдвоем.

Марфа редко бывала дома, даже не всегда приходила ночевать. А иногда приводила незнакомых мужчин, и они занимались любовью в самой маленькой, специально отведенной для Марфы, комнате. А Анна, если дело было ночью, не могла уснуть в соседней спальне. Порою ей мерещилось, что за стенкой стонет и пыхтит от сладострастья не чужой мужчина, а ее муж.

Анна терпела и не вмешивалась в личную жизнь случайной соседки. Когда в один из июльских вечеров она услышала, как открылась входная дверь и вошла Марфа с очередным любовником, Анна даже не подняла голову, а продолжила работу над статьей по сравнительной морфологии. И очень неохотно отложила бумагу и ручку, когда Марфа заглянула в комнату и сказала: «Анна Петровна, пойдемте на кухню – есть повод».

Новым мужчиной оказался красавец-грузин в форме лейтенанта. Марфа тут же представила его:

– Это Сергей Лаврентьевич Берия, слушатель Военной академии связи имени товарища Буденного.

– Извините, вы… Лаврентий Павлович – это ваш…

– Да, этой мой отец, – коротко ответил Серго, не любивший, когда ему напоминали, чей он сын.

Анна сразу же заробела, она не представляла, как вести себя при отпрыске волшебника-наркома, вернувшего ей ее мужа. Захотелось убежать в свою комнату, спрятаться, и пусть они делают здесь все, что хотят. Но Марфа уже начала хозяйничать на кухне и попросила ей помочь. Серго выложил на стол две бутылки водки, консервы с американской тушенкой, женщины нарезали хлеб, сделали бутерброды. Когда все расселись вокруг стола, Марфа достала из сумочки небольшую коробочку и с загадочной улыбкой произнесла:

– А вот и повод.

Придерживая коробочку большим и средним пальцами правой руки, указательным пальцем Марфа изящно ее открыла, и Анна увидела в ней медаль «За отвагу»:

– Это ваш?

– Мой, – спокойно подтвердила Марфа.

– Сейчас мы ее обмоем по-фронтовому порядку, – сказал Серго и положил медаль в алюминиевую кружку. – Теперь каждый должен сказать тост и выпить за медалистку.

Начал Серго. Он признался, что давно любит эту женщину за ее красоту, за ее золотистые волосы и, конечно же, за отвагу. По мнению лейтенанта, она заслуживает ордена, но готов выпить и за медаль. Сделав несколько глотков, Серго передал кружку Анне. Она что-то смущенно пробормотала о том, что очень рада за Марфу, наверное, она действительно заслужила награду и, пожелав ей счастья, глотнула непривычно крепкого и обжигающего горло напитка. Марфа говорила дольше других. Из ее слов выходило так, что это награда не только ее, но и Серго и даже почему-то Анны. Марфа не жалела комплиментов в их адрес и одним глотком до конца осушила кружку.

По большому счету никто, кроме самой Марфы, не знал, какой ценой ей далась медаль, о которой она, в общем-то, и не помышляла. Анне по большому секрету Серго сообщил, что ее соседка помогла раскрыть разветвленную сеть абверовской резидентуры. О подробностях не распространялись, а они были таковы.

Еще прошлой весной Мина поклялась, что найдет убийцу Никодимуса и отомстит. Версия была только одна – это сделал загадочный Льюис, увы, вероятно, представитель любимого ею нижнего мира. Поэтому контакты с наблюдателями были начисто исключены. Мина еще раз съездила в Тропарево и тщательно исследовала жилище Никодимуса. Единственной обнаруженной ею зацепкой стали три паспорта неизвестных ею мужчин. Она заподозрила, что это могли бы быть документы тех, кого Никодимус уничтожил, спасая Серго. Подтвердить или опровергнуть это предположение мог только сам Серго.

Искать молодого Берию не пришлось. Он как-то заглянул к ней в театральный музей, сообщил, что уезжает на учебу в военную академию, пришел сказать, что не держит зла за ее отношения с отцом и пригласил в коммерческий ресторан. После ресторана она привела парня на Ново-Басманную, где уже к тому времени жила и при том одна. И там у них случилось то, что не раз происходило между Миной и отцом Серго. Но прежде чем лечь в постель, она показала паспорта неизвестных мужчин, ничего не стала объяснять, и Серго по фотографиям опознал тех, что напали на него в доме на Ордынке.

У всех троих имелась московская прописка, и Мина отправилась по адресам. И выяснила, что ни один из них по этим адресам никогда не жил. Прикидываясь то сестрой, то племянницей, то невестой каждого из убитых, она настойчиво продолжала опрашивать соседей, завела знакомства с милиционерами. Иногда приводила борцов с преступностью к себе, угощала водкой и показывала фотографии, аккуратно вырванные из паспортов.

На след вышла не скоро. Какой-то милиционер признал в одном из мужчин дезертира, которого самолично задержал и провел предварительный допрос. Дальнейший жизненный путь бедолаги, не пожелавшего умирать за Родину, Мине с немалым трудом удалось отследить, но не до конца. Дезертира отправили на фронт воевать в составе штрафного батальона. Вероятно, ему удалось сбежать.

В Марьиной роще среди ветхих домов отыскался след второго убиенного. По паспорту он был прописан в этом районе Москвы и, оказалось, не раз сюда захаживал. И даже выпивал со старым забулдыгой, который поведал Мине, что когда-то у этого человека здесь жили родственники, и к ним он направился, бежав из оккупированного немцами Смоленска.  Родственники давно съехали, а он сам попал в лапы НКВД за якобы имевшее место сотрудничество с нацистами, которое выразилось в том, что он подметал улицы возле немецкого штаба.

След третьего обнаружился совершенно случайно. Сотрудница бахрушинского музея заглянула в гости на Ново-Басманную и, увидев паспортные фото, сказала, что видела «этого типчика» в театре, при этом ткнула пальцем в изображение того, о ком у Мины не было никаких сведений. Вроде бы он даже работает там рабочим сцены.

Уже на следующий день Мина была в этом театре. Студеный декабрь заставил ее кутаться в колючий шарф, помогая при этом маскироваться. Внутри холодного здания снимать эту амуницию не имело смысла, поэтому никто из тех, с кем она разговаривала, лица ее не запомнил. А вот она запомнила бригадира монтировщиков сцены. Его выдали слегка белесые глаза, почти такие же, как у Никодимуса.

Полгода, закрывая лицо шарфами или платками, Мина следила за бригадиром. Оказалось, что вся бригада занимается не только тем, что монтирует декорации. Очень часто их можно было увидеть возле наркомата обороны, правительственных зданий и учреждений, научных институтов. Сам бригадир быстро и легко «нырял» во внутрь этих зданий и через короткое время «выныривал». Однажды она стала свидетельницей, как несколько «монтировщиков» среди ночи похитили пьяного полковника, с опаской выходившего из дома в одном из арбатских переулков (видимо, возвращался от любовницы).

Уже утром капитан НКВД Сергеев узнал из уст Мины о похищении полковника –намного раньше, чем спохватились в генштабе, где он имел несчастье служить. А вечером прямо в театре была арестована вся бригада. Через два дня Сергеев сообщил Мине, что бригадир со слегка белесыми глазами признался на допросе, что он – резидент абвера и работал под кодовой кличкой Льюис. Если бы их вовремя не задержали, эти сволочи передали бы врагу планы действий Красной Армии на так называемой Курской дуге. К сожалению, похищенного полковника нашли уже мертвым. Но предатели не уйдут от справедливого возмездия, их всех ждет расстрел.

Вскоре капитан Сергеев стал сразу подполковником и получил звание Героя Советского Союза. Марфу Ионовну тоже не забыли. Товарищ Берия лично в собственном кабинете вручил ей медаль «За отвагу», но убедительно просил никому о награде не говорить. Марфа была и остается секретным сотрудником, а, значит, для окружающих ни в коем случае не героем.

Мина радовалась как ребенок. Не награде, конечно, а тому, что месть состоялась. И когда встретила в коридоре Лубянки влюбленного Серго, не смогла удержаться и не пригласить его вновь на Ново-Басманную.
Сергей Лаврентьевич и Анна Петровна пили за медаль, а Мина мысленно поминала Никодимуса и пила за свершившееся возмездие.

Вечеринка на кухне длилась недолго. Анна с непривычки быстро захмелела и ушла спать. Серго откланялся – ему предстоял долгий путь до академии. Мина в своей комнатушке, не раздеваясь, плюхнулась на койку, но заснуть не могла. В голове ворочались нелегкие мысли о Никодимусе. О том, что при жизни она так и не смогла отблагодарить его за то, что он ее практически создал, да и не изобрели эти жалкие оломы такой монеты, которой можно заплатить за доброту. Вот если бы он был жив…

В это время очень тихо из стены появился похожий на призрак Никодимус в поношенном сером костюмчике. Мина чуть не закричала, но Никодимус резко выставил вперед правую ладонь, что означало требование молчать.

Тогда Мина вскочила с кровати и принялась ощупывать, обнимать, целовать своего навеки потерянного, как ей казалось, мужчину. Хотела убедиться, что он все же не призрак. И шепотом быстро-быстро говорила: «Никодимус, я знала, что ты живой, но не верила. Вернее, я верила, но не знала. Великий Омоль, что я говорю?! Я чувствовала, что ты где-то здесь, рядом…» И тут ее поразила чудовищная догадка: за кого же она мстила? Выходит, она сдала своих, из нижнего мира и вовсе не виноватых в гибели их лучшего наблюдателя?

– Не беспокойся, любезная моя Мина, ты сделала все правильно, – ответил на ее сомнения Никодимус голосом очень тихим, но не шепотом – так только он один мог говорить.

И далее он рассказал ей о том, что случилось с ним в тоннелях московского метрополитена. Как разделивший их с «Льюисом» поезд помешал продолжению своеобразной дуэли: «Льюис» не смог добить Никодимуса, а сам Никодимус не получил возможности дать сдачи. Слабеющий, он кинулся во внутрь трехметрового окаменевшего пространства, только преодолеть такое расстояние не было никаких физических сил. И он бы навек остался замурованным в дебрях метро – прекрасная могила для наблюдателя из подземного мира, но внутри стены оказался узкий коридорчик, который он, не заметил в первый раз, спасаясь от погони, а потому проскочил.

В этом узком коридорчике он провел два дня и две ночи без пищи и питья – что для бывалого наблюдателя не смертельно – приводя свой организм в относительно рабочее состояние.  Когда же он все-таки выбрался на поверхность и добрался до своего жилища, то думал только о том, как бы найти загадочного «Льюиса», выведать тайну его предательства и покончить с ним.

Единственная зацепка для поиска противника – паспорта трех его земных соратников, которых Никодимус уничтожил, спасая Серго Берию. Но паспорта пропали из его жилища. И тут его посетила простая и ясная мысль, что нижний мир работает против него. И, возможно – прости меня Мина – его воспитанница тоже.

Пришлось сооружать новое жилище, менять облик и всеми силами избегать встреч со своими. Даже с Миной, за которой он все-таки установил наблюдение и очень быстро убедился, что она его, к счастью, не предала. И даже, к большой радости учителя, работает в верном направлении. И тут, главное, ей не мешать. Оберегать, конечно, но нельзя вмешиваться до тех пор, пока «Льюис» не будет уничтожен.

– Он будет уничтожен, – шепотом заверила Мина, гладя Никодимуса по голове. – Сегодня утром его расстреляют, мне майор Сергеев по секрету сообщил.

– Его не расстреляют, потому что мертвых, знаешь ли, не расстреливают, – улыбнулся Никодимус и легонько погладил левой рукой свой любимый перстень.

– Ты проник к нему в камеру и уничтожил гада?

– «Льюис» – а настоящее его имя Альбертус – проходит сквозь стены лучше меня. Три часа назад он покинул тюрьму, после чего имел беседу со мной. Мало что успел рассказать. Он мужественный человек и не предатель. И не виноват в том, что его отправили наверх с заданием меня заменить и уничтожить. Что поделать, задание ему выполнить не удалось и больше никогда не удастся. Я поработал так, что от него не осталось и следа.

Мина прижала голову маленького Никодимуса к своей груди и тихо прошептала:

– Я никогда никого не любила, кроме тебя, и никогда никого не полюблю. Я не хочу шестерых детей от двух мужчин. Я хочу жить с тобой в нижнем мире.

– Только что-то не в порядке нашем нижнем мире, и пока, значит, нет нам туда дороги. Альбертус не сказал главного: кто его отправил к оламам. Может быть, Гулень?

С этими словами Никодимус осторожно освободился от объятий Мины и, пообещав скорую встречу, тихонько исчез.



Порядки нижнего мира


Ритуал отчета о положении в нижнем мире ранее не зависел от того, кто из соправителей отвечает за порядок в подземной империи. И только Гулень умудрился внести некоторые изменения.

Свой отсек в ярусе наблюдателей он с самого начала обставил с необыкновенной роскошью. Рисунки на стенах обновил, теперь не только боги взирали на Гуленя сверху вниз, что подчеркивало уникальность соправителя, но и вошедшие в легенды лучшие наблюдатели верхнего мира. Об их подвигах сочиняли книги ученые мужи. В ближайшее время – факты уже собраны – должно появиться сочинение о Никодимусе. А его изображение уже глядело со стены на Гуленя, как бы говоря, что все совершенные им подвиги посвящены не только Божественному, но и его верному соратнику.

На ярус наблюдателей Гулень поднимался заблаговременно, и его встречала одна из девушек – Лара или Орлана, а могла быть и Тана. Он заранее сообщал, кому выпала честь быть сегодня с соправителем. И с этой девушкой он погружался в обставленный цветами бассейн, расположенный тут же в отсеке. Здесь в воде он позволял девушке делать все, что ей захочется – брызгать его водой, шутейно топить, щипать, покалывать своими ноготочками, но до тех пор, пока не приходил местный жрец и не зажигал голубое пламя. После небольшого обряда они поднимались вверх, совершали бесплодное соитие, и девушка уходила.

Тогда Гулень быстро облачался в синий халат, садился в кресло, звучала музыка, и в отсек гуськом заходили и поднимались на небольшое возвышение ответчики за ярусы. Каждый ответчик руководил группой уламов, круглые сутки посменно наблюдавших со специальных экранов за жизнью того или иного этажа великой подземной империи.

Ответчики несли с собой небольшие подарочки – вкусные шани и пиалы с суром, и пока Гулень ел и пил, они докладывали о том, как прошли ночь и день на вверенных им ярусах, а также о принятых мерах в случае возникновения неприятных инцидентов.

Сегодняшний вечер не предвещал ничего хорошего, соправитель был явно не в духе. Встретить повелел свою любимицу Лару – она одна умела влиять на настроение Гуленя. Однако на этот раз ей этого сделать не удалось. Величественный был холоден  в бассейне, а соития и вовсе не получилось. Гулень пробормотал, что эти бесплодные соития ему надоели, и он хотел бы, чтобы Лара родила, наконец, от него ребенка.

Лара ушла окрыленная. Если это случится, она будет самой счастливой девушкой на этом ярусе. И, кто знает, может быть, он заберет ее с ребенком на свой самый нижний этаж.

Не знала Лара, что его плохое настроение и неожиданное предложение объясняется одним: Божественный пригрозил ему отставкой. А отставка по неписаному закону самого нижнего яруса означает, что Гулень должен добровольно уйти к подземным богам, иначе говоря, умереть.

За все свое длительное правление Корт Айка не раз отправлял в отставку своих соправителей. Но новые уламы, посвящаемые в ранг величественных, всегда были убеждены, что с их предшественниками поступили совершенно справедливо, а с ними этого никогда не случится. Оказалось, что может случиться. И никакой справедливости.

Очередной гнев правителя вызвало сообщение Ульвана о том, что оламы в далекой Америке уже давно активно работают над созданием Божьей искры.  Корт Айка посчитал, что это новая угроза для нижнего мира, ибо, если у них получится, советская империя даже после победы над германскими олами остается незащищенной. Союз советского правителя с американским временный, верхние люди не могут долго жить в состоянии мира, начнется новая война, и Божья искра спалит и верхний и нижний миры.

Кто-то должен ответить за такой промах. За то, что не было указания помешать американцам, за то, что прекратились работы по проекту Божья искра в советской империи. Это, конечно, промахи самого Корт Айки, но Божественный по определению не может быть ни в чем виноват. Наказывают в таких случаях одного из соправителей. Почему выбор пал на Гуленя, а не Спиру, догадаться несложно. У Спиру маленький ребенок, а Корт Айка с годами становился все более сентиментальным. Он самолично совершил обряд омоления над крошечным Варакой. И подлый Спиру всячески пользуется благорасположением правителя к малышу, доходит до того, что на доклады является с ребенком, вызывая у Корт Айки умиление. Поэтому надо срочно обзаводиться собственным дитятей. Авось Божественный смилостивится, узнав, что и Гулень ждет сына…

Шани в глотку не лезли, хотя мастера пищевого яруса сегодня старались, как могли. Отчеты Гулень слушал рассеянно. Мокий докладывал о происшествии на ярусе живых тварей, где содержали животных, приученных жить под землей. Народ там обитает грубый, без происшествий не обходится ни один день. На этот раз два мастера повздорили из-за работницы, ухаживающей за коровами. Оба захотели одновременного соития с ней, да еще и пожелали иметь от нее детей. В итоге она не досталась никому, и они не нашли лучшего способа разрешить противоречие, как подраться. Контролеры драку вовремя пресекли, драчунов перевели в более далекий отсек, чтобы с работницей больше не виделись.

Самую сложную проблему представляли ученые мужи. Им позволено многое, формально они могут жить абсолютно так, как хотят. Но нет ничего абсолютно ни в нижнем, ни в верхнем мирах. Рамки приличий они должны устанавливать сами, но ученые мужи не всегда понимают это. Вот и Иов, руководитель группы «Малый Прометей», вышел за рамки. Дарук докладывал: на собрании группы Иов заявил, что, несмотря на запрет Божественного, надо бы продолжить работы по Божьей искре. Этот запрет нелогичен, советским оламам еще понадобится сверхмощное оружие на основе цепной ядерной реакции. Если ученые мужи будут нарушать запреты самого правителя, хрупкое равновесие в нижнем мере нарушится. Дарук просил разрешение уничтожить Иову.   

Хотя Иов, надо отдать ему должное, был прав, Гулень разрешение дал. Будь его воля, он бы половину ученой братии уничтожил, чтобы больше никому в голову не приходило творить всякие божьи искры, из-за которых летят головы в ярусе правителей.

…Этой же ночью Иов ушел спать в свой сектор. Он спал не один, а со своей верной подругой Джулией, родившей от него четверых детей. Почему-то ему захотелось поесть перед сном. Джулия заказала несколько легких шаней и сур, напоминающий по вкусу кофе. Они, как обычно, легли рядышком, прижавшись плечами, а среди ночи Джулия проснулась, почувствовав холодеющее плечо своего друга. Подземные боги подарили ему легкую смерть.


Легких смертей не бывает


В маленькой квартирке Гринглессов в нижнем Ист-Сайде гостям было тесно. Они сидели за небольшим столом, почти упираясь плечами друг в друга, пили кофе с пирожными и бутербродами с кошерной салями и ощущали себя единой семьей. Хотя стол в квартирке Гринглессов собрал представителей сразу трех государств.

Хозяин стола широкоскулый парень Дэвид Гринглесс, одетый в серую футболку и брюки цвета хаки, расположился напротив главных гостей – советских граждан Олега Лукина и Алексея Зиедониса. По одну сторону от Дэвида сидела его жена Рут, а по другую его старшая сестра Этель с мужем Юлиусом Розенбергом. По левую руку от Зиедониса осторожно маленькими глоточками отхлебывала кофе высокая и худая курносая девушка в очках Ванда Малевская. Она пришла в гости с невысоким мужчиной в ярком твидовом пиджаке Оскаром Фельдманом. Эта пара выглядела забавно, но никто из присутствующих не мог позволить шуточек в их адрес. Потому что, по словам Юлиуса Розенберга, они пережили такое, что не пожелали бы пережить самому ярому врагу. Родители Ванды сгинули в нацистском концлагере, а девушке чудом удалось вырваться из Варшавского гетто. И помог ей этот маленький мужчина, который незаметно примостился у края стола возле Ванды, почти ничего не говорил, а молча жевал бутерброды с кошерным салями.

Зато Дэвид не закрывал рта. Молодому человеку так хотелось выговориться, что он почти не давал возможности сказать другим.

– Больше всего на свете, мои дорогие товарищи, я люблю свою жену Рут и еще две вещи – механику и марксистко-ленинскую теорию, – не умолкал Дэвид, уже успевший рассказать подробно о своей жене, сестре и ее прекрасном муже, настоящем коммунисте Юлиусе. – Вы спросите: что общего между механикой и марксистко-ленинской теорией? И я вам отвечу. Это стройность и железная логика. И механика, и коммунистическое учение построены на неумолимых законах. И в полном соответствии с этими законами они приведут человечество к светлому будущему.

Зиедонис слушал болтовню Дэвида в пол-уха. Алексея больше интересовали соседи по столу. Когда он увидел не слишком красивую Ванду, что-то в сердце советского физика заныло. В отличие от этой девушки, он не мог признаться в том, что сам пережил у себя на родине. Сначала арест отца, легендарного комиссара гражданской войны, а затем видного партийного работника, убежденного коммуниста. Когда отца взяли, мать долго молилась. Отец ее часто ругал за то, что она тихо прячет в разных местах квартиры иконки, и сына воспитал в духе материализма. Отец Зиедониса, подобно Дэвиду Гринглессу, считал, что марксизм открыл человечеству законы развития общества, которые сродни законам природы. И приручил сына к физике – основе всех естественных наук. Сын изучил науку основательно, но так и не понял, на основании каких законов – человеческих, природных – арестовали отца, а вскоре взяли и его самого, избивали, мучили жаждой и голодом, добиваясь нелепых признаний о якобы имевшем место заговоре физиков-шпионов против Сталина.  И Бог, которому молилась мать, никому не помог, а только забрал ее к себе почти сразу после ареста обоих любимых ею мужчин.

А Дэвид, между тем, продолжал разглагольствовать:

–  Вы не поверите, но в 1940 году я уже почти поехал в Вашингтон, чтобы добраться до советского посольства. У меня в кармане лежало заявление о вступлении добровольцем в Красную Армию. Я хотел помочь вашей стране принести коммунизм в Финляндию. Но меня Рут догнала и отобрала заявление. Сказала, что я сошел с ума, и ни в какую Красную Армию она меня не отпустит. Наверное, я Рут люблю больше, чем коммунизм. Иначе, я бы сейчас воевал в Красной Армии с нацистами.

– Говорит, что любит меня, – вступила в разговор Рут. – А недавно в письме со своей базы в Мэриленде написал: «Я жажду увидеть твои карие глаза». А посмотрите мне в глаза – они голубые!

– Что поделать, я дальтоник, – ничуть не смутился Дэвид. – Из-за этого меня не взяли в морской флот. Кстати, Рут меня отговорила от Красной Армии обещанием, что мы вместе будем строить будущее в социалистической Америке.

– А мне он как-то признался, – заговорила Этель, – что любит Рут всей любовью Маркса и гуманизмом Ленина.

– Эх, Дэвид, как было бы здорово, если бы ты также красноречиво выступал на митингах Лиги молодых коммунистов, – вздохнул долговязый очкарик Юлиус Розенберг. – Я люблю тебя, Дэвид, все душой, но кроме болтовни от тебя так мало толку…

– Ну, погодите, придет время, я еще молод и еще многое смогу сделать…

В это время Зиедонис подливал кофе в чашечку Ванды, краем глаза пытаясь еще раз разглядеть ее спутника. В какой-то степени ему это удалось. 

После кофе вся компания разбрелась по разным углам. Этель и Рут ушли мыть посуду, Лукин заговорил с их мужьями, усевшись с ними на диване, а Зиедонис решил поближе познакомиться со странной неразговорчивой парочкой.

– Скажите, мистер Фельдман, – начал разговор Алексей, поглядывая в окно. – Я не совсем понял, вы тоже бежали из варшавского гетто?

– Нет-нет, – быстро проговорил Оскар. – Я встретился с Вандой в Париже. Там мои друзья помогали ей прятаться от нацистов, сделали ей новые документы, а потом через Испанию мы переправились сюда. Это очень длинная история, и нет смысла ее рассказывать.

– Пан Фельдман показал себя героем, только не любит об этом говорить, – впервые за весь вечер робко улыбнулась Ванда.

– Так, может, все-таки расскажете?

– Нет-нет-нет. Я вовсе не герой, я просто делал то, что должен был сделать. А вот Розенбергам надо сказать большое спасибо. Они нас приютили в Америке, нашли нам кров, обещали помочь с работой. На жалкое пособие для беженцев долго жить противно. Нам пора, Ванда.

Пока польские беженцы прощались с хозяевами, веселый и довольный Лукин докладывал Зиедонису о результатах переговоров:

– Все о,кей, мистер Алеша! Гринглесса действительно перебрасывают в Лос-Аламос. Ребята согласились нам помогать.

– Я рад, Олежа, только меня смущает этот Фельдман, – в полголоса проговорил Зиедонис. – Я его видел в той машине, помнишь, когда ехали к Понтекорво, и нас пытались сфотографировать. Он незаметно сидел на заднем сидении.

– Ты уверен?

– У меня фотографическая память. Я пойду их провожу.

Они вышли втроем на улицу далеко не самого лучшего района Нью-Йорка. Их обступали мрачные кирпичные дома, опутанные железными аварийными лестницами на случай пожара. Темноту разбавляли не слишком-то яркие уличные фонари и свет из окон. Фельдман повел всю компанию наискосок через дворовую баскетбольную площадку, сообщив, что знает кратчайший путь в метро. Как только они  миновали площадку, Фельдман пропал. Алексей остался вдвоем с Вандой в полной темноте. Девушка негромко крикнула: «Пан Фельдман, где вы?» Ответ последовал откуда-то сзади:

– Ванда прости, я дарю тебе легкую смерть.

Ванда и Алексей оглянулись и не увидели никого. Зиедонис быстро обвел глазами вокруг себя и заметил два белесых глаза, глядящих прямо из-за не имеющей окон стены близлежащего дома. В одно мгновение он взял девушку за плечи и швырнул ее куда-то в кусты, а сам бросился сторону белесых глаз и на ходу заметил, как от стены отделилась фигура маленького человека с сияющем перстнем на среднем пальце правой руки. Перстень сработал как приманка. Алексей схватил своей левой рукой (благо был левшой), за этот палец, но тут же получил удар в живот. Он согнулся, не выпуская пальца с перстнем из своих рук, и почувствовал, как в шею впились большой и средний пальцы левой руки маленького человека. Зиедонис оказался прижатым к стенке, попытался правой рукой освободиться от душителя, но тот ударил его ногой в пах. Алексей свалился, а человечек успел усесться ему на грудь. Перстень сверкнул перед глазами несчастного физика, обе руки человечка оказались на шее Зиедониса. Алексей хотел что-то крикнуть,  но человечек неожиданно разжал руки и повалился наземь.

– Значит, Алешенька, ты был прав, – услышал Зиедонис голос друга и увидел в темноте его фигуру, освещенную маленьким огоньком американской зажигалки, которую некурящий Олег купил как забавную игрушку. – Это провокатор.

Лукин помог другу подняться и с помощью зажигалки осмотрел лежачего человечка, который – кто бы сомневался – оказался паном Фельдманом.

– Спасибо, Олег, – прохрипел Зиедонис.

– А я что, мог тебя бросить? Неплохо я его ударил по почкам?..

– Надо бы снять с него кольцо с перстнем, – предложил Алексей, заметив, что Олег щупает пульс правой руки Оскара.

– Ну-у, мы ж, чай,  не грабители, – великодушно возразил довольный маленькой победой Лукин. Все ж не зря они чему-то учились в разведшколе.

Алексей проблему кольца, который, как ему казалось, таил в себе серьезную опасность, решил оставить на потом, и отправился искать Ванду. Олег, ощупав для верности пульс и на правой и на левой руке Фельдмана, тяжело вздохнул: «Кажется, я убил человека. Да-а, неприятность…» Затем он поднялся и, увидев подошедших Ванду и Алексея, потушил зажигалку и спросил девушку:

– Скажите, пани Ванда, кто же такой мистер Фельдман?

– Я… не знаю, мы встретились… в Париже, – девушка дрожала всем телом, не понимая происходящего и не удивляясь уже ничему после пережитого за последние три года.

– Давайте посмотрим его документы, – решил Лукин, вновь зажег зажигалку, обернулся в сторону лежащего тела и с ужасом обнаружил, что никакого тела нет. Фельдман растворился так, будто его и не было. С помощью единственной зажигалки Олег и Алексей внимательно осмотрели окружающее пространство. Получалось, что если Фельдман оказался живым, то уйти он мог только сквозь стену.


Сквозь стену к пониманию


Братья-близнецы Савус и Мишус не умели, подобно Никодимусу, проходить сквозь стены. Никогда не рисковали жизнью, чтобы добыть ценную информацию. И вообще старались не суетиться. В нижнем мире их считали наблюдателями высшей (то есть, по земным меркам, низшей) категории. Но их это вполне устраивало, они уже приучились к простым земным радостям – вкусно поесть, выпить водочки.

На родину, в свою подземную империю, возвращаться они не хотели и с нетерпением ожидали окончания войны, чтобы земных радостей стало больше. Обустраивать жилище глубоко под землей им было лень, поэтому жили в коммуналке с паспортами на имя братьев Беспаловых и белыми билетами, освобождающими их от фронта по случаю плохого зрения. Хотя они прекрасно видели даже в темноте, и если ночью кому-нибудь из них приспичивало в туалет, то, в отличие от соседей,  каждый раз добирались до него, не включая свет в коридоре и не натыкаясь на висящие велосипеды, чьи-то сундуки и вешалки с одеждой.

Больше года они не получали новых заданий, а вместе с ними и финансовой поддержки. Они передавали в нижний мир сводки Совинформбюро и наиболее важные заметки «Правды» и «Красной звезды», участвовали в разборке завалов после бомбежек, подрабатывали на строительстве новых линий метро, где очень пригождалось их умение видеть в темноте.

…После тяжелого трудового дня они сидели в своей коммунальной каморке и сожалели о том, что мало достали водки. Когда из-за стены появилась до боли знакомая фигура их погибшего руководителя, им показалось, что водки в этот раз выпили слишком много.

– Никодимус, – прошептал Мишус, – тебя же Гулень на своей стене увековечил. Ты же бессмертный герой у наших.

– Очень хорошо, любезные мои, – спокойно произнес тихим голосом Никодимус и вытащил из бокового кармана потрепанного пиджака завернутую в газету бутылку «Московской». – Что еще Ульван передал вам про меня?

– Ты, Никодимус, после смерти стал каким-то щедрым, – оживился Мишус, увидев бутылку с вожделенным напитком.

– Сейчас выпьем за мое бессмертие. Так что же Ульван еще сообщил про меня?

После первого стакана выяснилось, что хотя связь работает бесперебойно, информация из нижнего мира поступает близнецам довольно скупая. Про Никодимуса пишут книгу – после того, как братья сообщили об исчезновении лучшего наблюдателя, его вскоре признали погибшим. И почему-то свернули работы по Божьей искре.

Странному возвращению погибшего героя Савус и Мишус, зная его эксцентричный характер, не очень-то удивились, а, скорее, огорчились.

– Ты понимаешь, какое дело, Никодимус, – мялся Савус. – Как нам сообщить-то, что бессмертный герой жив? Нас ведь и так считают плохими наблюдателями. А тут – такой промах!

– Вот именно, вот именно, – подхватил изрядно захмелевший Мишус. – Теперь нас и вовсе отзовут. И поместят куда-нибудь на верхний ярус с коровами возиться.

– А вы, ребятки, ничего и никому про меня, знаете ли, не сообщайте. Погиб так погиб. Ну не стирать же мое изображение Гуленю со стены.

– Какой ты, Никодимус, все-таки мудрый, – восхитился Савус. – Давай выпьем за твой ум, твой героизм и твое истинное бессмертие!

– Выпьем. Только скажите, любезные мои, а вы информацию о ликвидации в Москве группы агентов абвера Ульвану передали? – поинтересовался Никодимус, показывая заметку в «Красной звезде», в которую была завернута бутылка водки.

– Нет, а это что, так важно?

– Конечно, важно. Разве вас не удивило, что резидента зовут Льюис?

Оказалось, что братья не придали этому значения. В последнее время они больше сообщают о победном контрнаступлении советских оламов после Курской битвы, и даже подробно поведали о салюте в Москве по случаю выигранного сражения – как в небе сами собой зажигаются звездочки, тут же взрываются и рассыпаются на десятки и сотни таких же звезд.

– Завтра же информацию о ликвидации группы Льюиса передадите в нижний мир, и еще вот это, – ласково приказал Никодимус, положив на стол возле бутылки с остатками водки листок бумаги с кратким сообщением о «Лаборатории № 2». – Спросите, что Ульван думает по этому поводу? А про меня, как договорились, ни слова. Никому. Нет меня. Я погиб. Как герой.

Никодимус покинул братьев, когда те изрядно захмелели. Добираясь темными дворами до своего нового жилища, он размышлял про себя: «Гулень, насколько я его помню, всегда был циником. Но никогда на стене своего кабинета он не стал бы увековечивать своего врага, пусть даже и поверженного. Да, любезные мои соправители, задали вы мне задачку! Если не Гулень, то получается, что несчастного Альбертуса послал сюда умный и, как здесь говорят, интеллигентный Спиру. И цель вроде понятна: помешать работам по Божьей искре. Недаром же их свернули после моей мнимой гибели. А все, знаете ли, складывается логично: добрый Спиру не хочет, чтобы у оламов появилось страшное оружие. Он-то своим умом понимает, что последствия могут быть непредсказуемыми».


Предсказание последствий


Спиру жмурился от яркого, бьющего по белесым глазам света в скорбном зале яруса ученых мужей. Не только у соправителя, у всех собравшихся излишняя освещенность зала вызывала неприятные ощущения, но таково требование обряда. Умирая, улам уходит в светлый мир, и провожать его надо при ярком свете.

Еще не было случая, чтобы соправитель пропустил хоть одну церемонию ухода в вечность кого-то из тех, кто считается частицей мозга нижнего мира. Иов был учителем Спиру, посвятил его в тайны философского камня, рассказал подлинную, а не мифическую историю происхождения подземной империи и его народа. Но что поделаешь – боги забирают лучших, и спасибо им хотя бы за то, что делают они это после того, как лучшие уламы выполнят свое предназначение в нижнем мире.

Обнаженное тело Иова лежало на небольшом настиле. Обнаженность покойника – тоже требование нерушимой традиции, человек приходит в мир голым и голым должен из него уйти. Иначе боги его не примут. Рядом на коленях в ярко красных траурных одеяниях стояла Джулия. Спиру тоже облачился в халат соправителя ярко красного цвета. Этот цвет преобладал в одеждах всех, кто находился в скорбном зале. В их числе была и Флора с крошкой Варакой, группа «Малый Прометей» в полном составе и еще десятки уламов, которых с трудом умещал в себе скорбный зал.

Огромный призрачный экран над головой мертвого Иова показывал основные вехи его богатой на события, открытия и прозрения жизни. Эту традицию, не обязательную для других ярусов, ввели у себя ученые мужи. Она избавляла их от лишних слов в адрес навеки потерянного товарища. Поэтому все присутствующие стояли молча, каждый проговаривал про себя все, что хотел сказать уламу, уходящему в глубь земли. Ученые мужи были уверены, что мертвый, поскольку его слуховой аппарат уже не действует, не слышит звучащих речей, но его дух способен проникать во внутренний мир всех находящихся рядом людей.

После того, как экран исчез, раскрылась стена возле головы покойного и в полной тишине настил с телом Иова уехал во внутрь ее. Туда, где находилась печь, призванная служить проходом в глубокое подземелье. В этой печи сначала тело улама пожирал огонь, а затем дело довершало специальное устройство, в основе которого использовался философский камень. В результате от человека не оставалось ничего, даже пепла. Уламы были уверены, что мертвое тело держит человеческую душу в заточении. Только полностью уничтожив тело, можно освободить его сознание для путешествия к наполненному ярким светом центру земли, где обитают умершие, свободные от забот и тревог, свойственным нижнему и верхнему мирам.

Печь поглотила Иова, но собравшиеся не спешили расходиться. Все смотрели за изменением цвета стены, поглотившей его тело. Некоторое время она была красной, затем стала розовой и, наконец, зеленой. Это означало, что процесс полного уничтожения тела завершен. Уламы зааплодировали и потянулись к выходу. Спиру с Флорой подошли к заплаканной Джулии, поочередно поцеловали ее и на специальном лифте спустились в свой ярус. А там Величественный проводил подругу с сынишкой к ее отсеку и направился к Гуленю.

Коллега-соправитель все еще пребывал в унынии. На его величественных коленях сидела Лара и гладила своего мужчину по волосам, искренне желая поднять ему настроение.

– Я рад видеть вас обоих, – вальяжно произнес Спиру, входя, как и принято у уламов, без спросу. – И поздравляю вас с обрядом соития. Верю, что результат соития будет наилучшим, и ваш сын станет верным другом моему Вараке.

С этими словами соправитель подошел к парочке и погладил ларин живот.

– Ты, Спиру – жестокий и мелкий человек, – со злостью сказал Гулень, спуская Лару со своих колен. – Говоришь так, будто ничего не знаешь о моей скорой отставке. Ларин ребенок – единственное утешение. Хоть что-то останется после меня. Надеюсь, ты о нем позаботишься.

– А я надеюсь, ты сам о нем сумеешь  позаботиться. Время будет.

Спиру поднес к своей груди раскрытую ладонь, что означало «надо поговорить». Лара мигом исчезла.

– Ты сегодня не принял Ульвана. И зря. Есть информация от Савуса и Мишуса. Все в корне меняется. Причем с предсказуемым результатом.

Гулень хлопнул себя по ляжке в знак того, что он не верит, что что-то может поменяться к лучшему. К тому же оба соправителя прекрасно знали, что от Савуса и Мишуса ничего толкового ждать не следует.

– Очень любопытная информация, – загадочно улыбнулся Спиру. – Ты не поверишь, советские оламы все-таки работают по Божьей искре. Никодимус до своей гибели успел запустить это дело.

…Этой же ночью, которую Корт Айка считал днем, Спиру и Гулень явились к Божественному. Услышав новость, он впервые за долгое время вскочил, обнял обоих и положил свою старческую голову на плечи своих относительно молодых соправителей. О грозящей Гуленю отставке уже не было и речи. И до конца ночи все трое оставались в отсеке главного правителя, сидели рядышком, впервые на равных, жевали шани и также впервые очень откровенно обсуждали последние события верхнего и нижнего миров.


Трое на набережной


За столиком маленького летнего кафе на набережной Брайтона расположились, стараясь не привлекать к себе внимания, три внешне очень разных человека: Олег Лукин – полноватый и невысокий в шортах и футболке с изображением статуи свободы, Алексей Зиедонис – долговязый в джинсах  в клетчатой рубашке, а также советский вице-консул в Нью-Йорке Петр Михайлов – солидный мужчина в светлом летнем  костюме. Все трое, не спеша, жевали пирожные, запивая их кто кофе, кто чаем, а кто и «кока-колой». Ветерок с океана немного смягчал нью-йоркскую жару.

– Прекрасное местечко! – оценил, оглядывая окрестности, Лукин. – Вот где бы поселиться русским евреям. – И подмигнул своему другу Зиедонису, намекая, что они официально приехали в Штаты как советские евреи для сбора средств со своих соплеменников.

– Русским евреям здесь делать нечего, – строго произнес Петр Петрович. – В  районе Брайтон-бич в основном обитают чернокожие американцы. Зато и ФБР сюда нос не сует, поэтому мы можем говорить без опаски. Однако вернемся к нашим баранам.

С этими словами Михайлов поднял стоящий возле ножек стола большой кожаный портфель и достал небольшое фото:

– Этот человек похож на вашего знакомого Оскара Фельдмана?

Олег и Алексей с интересом посмотрели на изображение маленького серьезного человека с блокнотом в руках возле полуразрушенного католического собора. Оба согласились с тем, что сходство есть.

– А, между тем, его зовут Джорджио Бенедетто. Это журналист небольшой фашисткой газетенки, писал статейки о зверствах республиканцев во время гражданской войны в Испании. Кроме того, он известен под именем Йозефа Милаша, венгерского торговца недвижимостью. В сороковом году его под этой фамилией видели в Берлине. По-нашему мнению, он работает на итальянскую разведку. До сих пор никаких неприятностей нам не доставлял.

– Зачем же ему сейчас понадобилось доставлять нам неприятности? – хмуро поинтересовался Зиедонис.

– А вы не догадываетесь? – покачал головой вице-консул. – Все-таки вас плохо обучали в разведшколе. У этого человека профессиональный нюх. Он сразу понял, что вам что-то про него известно, и решил убрать вас с дороги.

– А Ванду зачем убирать с дороги?

– Видимо, другого выхода не было. Да она ему уже и не нужна. С ее помощью он удачно легализовался в Америке, подобрался к Розенбергам и Гринглессам, а через них хотел протоптать дорожку в Лос-Аламос… Кстати, о Ванде. Вас, товарищ Зиедонис, неоднократно видели с этой девушкой. Она вам, действительно, как бы это помягче сказать, очень нравится?

– За мной следили? – немного обидевшись, спросил Алексей.

– Не столько следили, сколько охраняли. А вы хотите, чтобы после того случая в нижнем Ист-Сайде мы вас предоставили самим себе? Наш общий знакомый Фельдман-Бенедетто вряд ли вас оставит в покое.

– Да я и сам бдительности не терял.

– Прекрасное качество для разведчика, – похвалил Петр Петрович. – Но вы не ответили на вопрос: она вам нравится или нет?

– Но это же мое личное дело.

– У разведчиков не бывает личных дел, товарищ Зиедонис.

– Да нравится она ему, нравится, – решил подвести черту под нелепым спором Лукин, быстренько проглотив кусок эклера и запив его «Кока-колой».

– Прекрасно, – немного успокоился Михайлов и тут же огорошил друзей. – Центр предлагает вам, Алексей Федорович, на ней жениться.

Друзья переглянулись, ничего не понимая, а вице-консул, он же сотрудник резидентуры Главного разведывательного управления,  продолжал, как ни в чем не бывало:

– И не только жениться, но и остаться в Америке в качестве мужа еврейки, бежавшей от нацистов. Вы нам очень нужны здесь, товарищ Зиедонис. Дэвид Гринглесс, как вы говорите, славный малый, но он всего лишь простой механик. А нам нужен физик, хорошо разбирающийся в ядерной проблематике. Кто-то должен отделять зерна от плевел, вот вы и будете на месте анализировать те сведения, которые мы будем получать от Дэвида и Бруно Понтекорво. Правительство США считает Советский Союз своим главным союзником, поэтому вы вряд ли попадете на крючок УСС или ФБР. А с Фельдманом-Бенедетто мы разберемся сами. В любом случае, вам придется уехать из Нью-Йорка – в Санта-Фе или Абулькерк, поближе к Лос-Аламосу… Впрочем, вы можете отказаться.

Алексей задумчиво посмотрел на океанские волны, накатывающие к берегу, а, затем с легким шумом убегающие назад в море. В последние дни, слушая как его новые друзья, эти милые идеалисты Бруно Понтекорво, Дэвид Гринглесс, Юлиус Розенберг, рассуждают о Советского Союзе, он порой думал, что эта страна им приснилась. А иногда ему казалось, что вся его прошедшая жизнь в СССР была сном. Только эти наивные ребята будут помогать выдуманной ими стране, живя в благополучной Америке и Канаде, а ему предстоит возвращаться в государство, где немало мест, обтянутых колючей проволокой и стоят вышки, с которых за современными рабами наблюдают вохровцы-надсмотрщики.

Остаться здесь, конечно, заманчиво. Тем более, женившись на Ванде – он и сам не заметил, как жалость к этой девушке переросла в любовь. С другой стороны, на родине ждала интереснейшая работа в «Лаборатории №2» под руководством большого бородатого умницы Игоря Васильевича Курчатова. С такими людьми Зиедонис был готов работать даже за колючей проволокой. Во всяком случае, о пребывание в саровской шарашке он вспоминал с некоторой радостью…

– О чем задумался, Алеша? – прервал мучительные размышления Олег. –  Ты именно здесь нужен нашей стране, так что соглашайся и не думай.

Зиедонис понимал, что друг просто пришел на помощь, чтобы разрешить его сомнения, и все-таки попал в точку. Какой бы ни была его страна, но сейчас она ведет жестокую войну, и он обязан подчиняться воле ее руководителей.

– Да, я согласен, конечно, какие могут быть разговоры?

– А мы и не ждали другого ответа, –  сказал вице-консул. – Что касается вас, товарищ Лукин, то я уполномочен передать вам, что центр благодарит вас за успешно проведенную вербовку Понтекорво, Гринглесса и Розенберга. Когда миссия товарищей Михоэлса и Фефера закончится, вы отплывете с ними на родину. А пока центр просит вас выполнить еще одно важное поручение.

С этими словами Михайлов снова полез в свой кожаный портфель, достал три конверта и протянул их Олегу:

– Здесь деньги. И деньги немаленькие. Их надо с максимальной деликатностью передать: один конверт – Бруно Понтекорво, второй – Юлиусу Розенбергу, третий – Дэвиду Гринглессу. Это аванс за ту неоценимую помощь, которую мы от них ждем.

…Через несколько дней Олег Лукин посетил итальянского физика, который уже паковал вещи, собираясь перебираться в Канаду. Улучшив минуту, когда Марианны не было с ними, Олег, испытывая страшную неловкость, протянул Бруно конверт. В ответ итальянец вежливо улыбнулся: «Не обижайтесь, мистер Лукин, но я перестану себя уважать, если буду помогать вам за деньги». На следующий день Юлиус Розенберг холодно попросил убрать протянутый ему конверт куда подальше, поскольку работать на Советский Союз – это великая честь, за которую денег не берут. Олег собирался было вернуть все три конверта Михайлову, но для очистки совести решил все-таки заглянуть и к Гринглессу. Дэвид охотно принял конверт, не вскрывая его. Несколько ошарашенный Лукин спросил: «Этого достаточно?». На что новоявленный агент советской разведки ответил: «Зачем отказываться, если дают».


Аванс и расчет


Никодимус ловким движением открыл лежащую на траве сумочку Мины и засунул потрепанный почтовый конверт с деньгами и продуктовыми карточками. «Это еще зачем?» – удивилась Мина. На что Никодимус безучастно ответил: «Местные оламы в таких случаях говорят: «Дают – бери, а бьют – беги». Считай, что это аванс».

Они вновь стали регулярно встречаться в парке, но не в Сокольниках, а в более безлюдном Измайловском, на берегу пруда. Садились на траву, подстелив старые газеты, и обсуждали текущие дела. Двум наблюдателям, давно потерявшим связь с нижним миром, было о чем поговорить.

Мина на днях по заданию полковника Сергеева встретилась с актером Воропаевым, причем не где-нибудь, а на конспиративной квартире по улице Чкаловская. Популярный артист смертельно боялся ареста за то, что, будучи секретным сотрудником, не разглядел у себя под носом целую банду немецких шпионов. Человек, которого вся страна знала, как мужественного летчика, танкиста и бесстрашного разведчика, плакал, каялся и просил прощения у женщины с золотистыми волосами за то, что, поверив им, принял Марфу Ионовну за шпионку.  А когда успокоился, сообщил, что к нему в гримерку приходил среднего роста молодой человек в вязаном свитере, и очень интересовался Марфой Ионовной. Грозил донести в НКВД, что Михаил Ефимович работал на Льюиса, и, якобы, у него даже имеются доказательства. Если, конечно, он не поможет разыскать Марфу. Вероятно, это посланец нового «Льюиса», прибывшего взамен погибшего Альбертуса.

– Да, любезная Мина, от тебя требуется осторожность и еще раз осторожность, – резюмировал Никодимус. – Мы должны разобраться, откуда берутся эти посторонние наблюдатели? Пока мне понятно, что ни Гулень, ни Спиру об этом ничего не знают.

Савус и Мишус узнали от Ульвана, что информация о начале работы по Божьей искре в СССР привела в Спиру в восторг. А на сообщение о ликвидации группировки «Льюиса» он даже не обратил внимания. Не мог так вести себя соправитель, если псевдо-Льюис был его человеком. Так кто же направляет сюда из нижнего мира таких странных  наблюдателей? Не сам же Корт Айка – этот старый божественный козел? 

Пока осталась одна зацепка – молодой человек в вязаном свитере. И Никодимус решил устроить ему ловушку. Мина должна передать Воропаеву задание, якобы, от Сергеева, помочь выдать Марфу Ионовну посланнику нового «Льюиса». Тот должен сказать молодому человеку, что назначил ей встречу в Измайловском парке возле пруда в ближайший вторник в 21.00. И Мина придет, и будет ждать. Но не одна, а вместе с Никодимусом, который притаится за деревьями. Рискованно? Да рискованно. Но Никодимус не позволит им погубить свою любимицу, даже если этих «льюисов» придут двое или трое. Если что, лишних он уберет сразу, а одного оставит, чтобы выведать, где находится нить, которая ведет в нижний мир к неведомому руководителю неофициальных наблюдателей.

Обговаривать план детально не имело смысла. Они оба прекрасно понимали друг друга и привыкли действовать исходя из обстановки, а не руководствоваться придуманными схемами. После недолгого разговора Мина поднялась с травы, отряхнула легкое пальтецо, подняла с земли желтый лист и, играючи им, направилась к трамваю.
Сегодня ей предстояла еще одна не менее важная встреча. На площади Революции возле памятника Марксу и Энгельсу ее ожидал красавец-офицер в капитанских погонах – их недавно ввели по всей Советской армии. В руках он держал букетик оранжерейных мимоз, непонятно, каким чудом оказавшихся в военной Москве. Увидев Мину, он забыл про цветы, схватил девушку в объятия и крепко прижал к  себе.

– Серго, не надо так при людях, – строго попросила Мина.

– Плевать я хотел на людей, – ответил младший Берия, не выпуская ее из объятий. – Я страшно люблю тебя и хочу, чтобы ты это знала.

Серго скороговоркой сообщил, что сейчас его ждет серьезная командировка в Персию – там должны встретится руководители государств антигитлеровской коалиции. Это держится в большом секрете, но Марфа – свой человек, работает на НКВД, поэтому ей знать можно. Берии-отцу и Берии-сыну предстоит огромная работа по обеспечению безопасности переговоров. А когда Серго вернется – а он обязательно вернется – они с Марфой поженятся.

Мина осторожно, но с силой освободилась от жарких объятий обаятельного грузина, взяла его за правую руку с цветами и тоном учительницы заговорила:

– Дорогой мой Серго. Сейчас ты поедешь на Ордынку и подаришь эти цветы своей любимой Любаше.  Не удивляйся, я все про вас с Любашей знаю. Она славная девушка, и вы поженитесь, как только ты вернешься из своей Персии.

– Она не смогла доносить моего ребенка, и больше рожать не сможет, – мрачно произнес Серго.

– Ничего, возьмете деточку из детского дома. Любаша любит тебя, и ты любишь ее.

– Я тебя люблю.

– Меня не надо любить, – тем же тоном продолжила Мина. – Я никогда не стану твоей женой. Я вообще не стану ничьей женой, я не гожусь к семейной жизни. Я, если хочешь знать, падшая женщина.

– Зачем ты на себя наговариваешь,  ты – отважная женщина. Тебя нельзя не любить.

– Да, я – отважная, но любить меня не надо.

Мина потрепала парня по голове и зашагала прочь в сторону метро. Она шла в хорошем настроении – приятно, когда тебя любят, даже если ты сама отвергаешь эту любовь. А, главное, предстояла интересная, как в прежние годы, работа с любимым Никодимусом. Опасность новой работы  только подогревала желание.  И не заметила Мина, как возле ступенек, ведущих на станцию, к ней приблизился молодой человек в вязаном свитере. Он крепко сжал ее руку и сказал в самое ухо: «Это тебе расчет за Льюиса», и вонзил ей нож по самую рукоять, попав точно в печень. А затем вырвал у падающей Мины сумочку и скрылся в дверях метрополитена.

…Огорошенный Серго смотрел вслед уходящей девушке и увидел, как, к ней подошел молодой человек, и она, не успев войти в здание метро, упала прямо на ступеньки. Через несколько мгновений он уже был рядом с нею. Серго приподнял ее за плечи и увидел закрытые глаза и нож, торчащий возле кармана пальто.  Девушка задыхалась и не могла говорить. Первым желанием лейтенанта стало срочно найти убийцу и пристрелить его собственной рукой. Он поднял голову и увидел, как вокруг них собрался народ. Оглядев беспомощно людей – того, кто убил, понятное дело, среди них не было – Серго вновь посмотрел на лицо Мины. Она на короткое время открыла глаза, что-то очень тихо прохрипела и тут же замолчала навеки.
 

Книга 4. ПРОВАЛ


Плата за то, что не молчал


Во рту у Анны пересохло, из ее уст вырвался то ли хрип, то ли крик: «Тебя отпустили?!»

В дверях стоял и смотрел на нее измученными глазами в распахнутом пальто, через которое проглядывал шикарный в тонкую белую полоску костюм, ее верный муж Олег. Он ничего не ответил на хриплый вопрос супруги, молча зашел в дом, не раздеваясь, прошел в большую залу, опустился на стул и только тогда устало произнес:

– Меня уже в третий раз внезапно арестовывают и в третий раз внезапно отпускают. Это уже не смешно. Лучше бы я замолчал навеки.

…Если бы Анна Петровна была математиком, она определила свою семейную жизнь как синусоиду. Сплошные взлеты и падения и сплошная таинственность. В годы войны она не могла понять, почему филолог Лукин занимается физическими проблемами, в которых ничего не понимает? Почему их обоих из института языка и литературы перевели в качестве вольнонаемных в секретный спецлагерь в городе Саров, где, как она поняла, работают над новым видом оружия. Затем последовала еще более загадочная командировка в Америку со знаменитыми евреями Михоэлсом и Фефером. Олег вернулся из командировки веселым и загоревшим, как после курорта. И вдобавок с наградой – орденом Красной звезды.

Только 8 августа 1945 года, когда она прочла в газете о чудовищном взрыве американской атомной бомбы в японском городе Хиросима, о десятках тысяч сгоревших заживо, она стала догадываться, какое оружие готовили в той шарашке. Но к этому времени ее муж уже занимался своим привычным делом – более чем успешно защитил диссертацию по сравнительному языкознанию, получив сразу степень доктора наук. И все пошло как по маслу. Его лекции в МГУ, на которые стекались студенты со всех курсов, многочисленные публикации в научных журналах, в том числе и иностранных. Пришло признание. Но он сам все испортил.

Какой-то чертик, сидевший в этом полноватом и добродушном человеке, дернул его опубликовать в журнале «Проблемы лингвистики» статью с критикой «нового учения о языке» академика Марра. Ему показалось мало, что до войны за выступление против своего учителя он угодил в ссылку, а затем был арестован. Она плакала, умоляла не писать или, по крайней мере, не публиковать статью. Академик Марр в языкознании – это все равно, что Маркс, Энгельс и Ленин в философии. Он – краеугольный камень советской лингвистики, его нельзя критиковать. В ответ Олег что-то бурчал про научные истины, которые «дороже друга Марра». И добился такого шквала критики в свой адрес, что не приведи Господь!

Его должны были прорабатывать в том же актовом зале, где когда-то от нее требовали отречения от мужа.  Только сам Лукин на собрание не явился. Накануне его вызвал Берия, теперь уже заместитель Председателя Совета министров СССР, и устроил ему еще одну загадочную командировку – на этот раз в казахстанский город Семипалатинск. Анна сидела в зале, переполненном светилами советской лингвистики, как затравленная мышь. С трибуны говорили о «лукинщине – этаком «менделизме-вейсма¬низме-морга¬низме» в языкозна¬нии, которое надо вырвать как сорняк, чтобы не засорял советскую науку».

Анна уже не ждала возвращения мужа, была убеждена, что его арестуют прямо там, в далеком Казахстане. Однако он вернулся как ни в чем не бывало. По-прежнему веселый и, не успев снять пальто, включил радио. Передавали сообщение ТАСС с опровержением появившихся на Западе клеветнических измышлений о якобы имевшем место испытании ядерного оружия в СССР. Судя по иронической ухмылке мужа, Анна поняла, что это вовсе не клеветнические измышления, и Олег ездил именно на эти испытания. Чуть позже он поведал, что, вызвав к себе, Лаврентий Павлович сказал не терпящим возражений тоном: «Поедешь со мной в Семипалатинск, увидишь сам, что мы тут сотворили с твоей помощью».

А еще позже, когда они возвращались слегка пьяные, отметив с языковедами тридцать вторую годовщину Октябрьской революции, Олег рассказал со смехом, как в глухой степи в каменном бункере к нему подошел очкарик, которого они оба знают по шарашке, и поинтересовался: а правда ли, что они с Берией привезли два приказа? Один – об аресте всех участников испытаний – на случай неудачи. Второй – о крупных наградах, если «изделие» сработает. Олег рассмеялся и заявил, что все это чепуха. Однако высокий богатырь Игорь Васильевич Курчатов, которого за глаза называли Борода, жутко нервничал, расхаживал по бункеру, почти не разговаривал с Берией. Но как только ЭТО случилось, Лаврентий Павлович сам крепко обнял Курчатова и всех остальных, кто присутствовал на испытаниях. «Теперь, – говорил захмелевший Олег, – я и не знаю, были ли эти два приказа? Потому что награды получили все, даже я».

И, действительно, очень скоро супруги Лукины переехали жить на государственную дачу на Николиной горе. Получается, заниматься атомной бомбой намного безопаснее, чем языкознанием.

Но счастье не может длиться долго. Через несколько месяцев на Николину гору явились сотрудники министерства госбезопасности с ордером на арест гражданина Лукина Олега Александровича. Весь дом, который они еще не успели как следует обжить, перевернули верх дном, а Олега увезли. Оказалось, что арест никакого отношения к спорам среди лингвистов не имеет. А все дело в том, что гражданин Лукин – антипатриот, безродный космополит, состоит в еврейской контрреволюционной организации «Джойнт», намеревавшейся отторгнуть Крым от Советского Союза и создать там еврейское государство. К тому времени были арестованы почти все активисты Еврейского антифашистского комитета.

…Анна чуть ли не силой сняла с мужа пальто и заставила переодеться. Новенький с иголочки костюм аккуратно повесила в гардероб, достала початую бутылку армянского коньяка. Опрокинув стопку, Олег немного успокоился и разговорился.

Его держали в новенькой тюрьме по улице Матросская тишина. Камера была двухместной, но второго постояльца ему так и не подобрали. Каждый день водили на допрос, требовали, чтобы он рассказал, чем занимались в Штатах артист Михоэлс, погибший в прошлом году в автокатастрофе и поэт Фефер, а также когда и при каких обстоятельствах самого Лукина завербовали сионисты.

Доказывать, что он не может быть сионистом хотя бы потому, что никто из его предков не был евреем, Олег Александрович посчитал ниже своего достоинства. Говорить о том, что не его вербовали, а наоборот, он вербовал, бывший разведчик не имел права, а потому требовал встречи с Берией. После каждого такого требования, его валили на пол и били ногами по почкам. Иногда подолгу не давали пить. Обзывали «жидовской мордой», потом били опять, причем так, чтобы не оставлять следов. Сколько времени длилась эта пытка, Олег не знает, он потерял счет часам, дням, неделям.

Но однажды утром в камеру зашел главный кум – начальник оперативной части – вместе со старым евреем. Еврей вежливо попросил Олега Александровича подняться и принялся измерять его портновской лентой. Олег решил было, что ему готовят гроб, но старик измерил не только рост, но и размер груди, талии и бедер. Затем заключенного осмотрел тюремный врач, тут же появились нужные лекарства и хорошая еда. Когда Лукин насытился, главный кум предложил ему отдохнуть и как следует выспаться. А вечером в камеру принесли готовый костюм, сшитый по последней моде, посадили в «Победу» и повезли по Можайскому шоссе в район Кунцево.

При входе в аккуратный двухэтажный дом Лукина тщательно обыскали, вывернули карманы новенького костюма, куда он еще ничего не успел положить, а затем провели в так называемую «малую столовую», на стенах которой висели вырезанные из «Огонька» фотографии детей. В глубине комнаты Олег увидел самого Хозяина огромной могучей советской страны. Тот неторопливо поднялся, и Олег поразился, как, оказывается, мал ростом глава самого мощного в мире государства.

Сталин жестом предложил Олегу сесть за обеденный стол, а сам принялся неторопливо расхаживать по комнате. «Товарищ Лукин, я пригласил вас, чтобы поговорить о вашей статейке», – Иосиф Виссарионович взял со стола журнал «Проблемы лингвистики» и показал на соответствующий материал, многие места которого были подчеркнуты красным карандашом. Ничего хорошего Олег уже не ждал, а на этот раз подготовился к самому худшему.

«Я не языковед, товарищ Лукин, но ко всему тому, что касается марксизма, я имею самое прямое отношение, – спокойно, но строго продолжил Сталин. – А из вашей статейки я понял, что вы не считаете, будто язык является надстройкой над базисом. Я вас правильно понял?» У Олега замерло сердце, он не мог понять, к чему клонит человек, с именем которого засыпает и просыпается вся страна. Но терять было нечего. «Да, товарищ Сталин, – с трудом проглотив слюну, проговорил Лукин. – Язык отличается от надстройки самым коренным образом. Во времена Пушкина был феодальный строй, потом его сменил капиталистический, а сейчас социализм, однако мы по-прежнему говорим на том же самом русском языке. Появились, конечно, новые слова, но сама структура языка существенных изменений не претерпела».

«Значит, вы отрицаете классовую природу языка?» – напирал Иосиф Виссарионович. Олег решил идти до конца: «Но, товарищ Сталин, язык – явление национальное, а не классовое. Иначе, как бы капиталисты общались с пролетариатом? Есть социальные жаргоны, классовые диалекты, но никак не классовые языки». «Допустим, – согласился Сталин. –  А вот ваши оппоненты приводят пример, как в Англии в средние века английские феодалы говорили на французском языке, в то время как английский народ говорил на своем английском».

Вот тут уж Олег совсем осмелел, и его понесло: «Да ведь это же анекдот какой-то, а не довод, товарищ Сталин! Они же говорили не на классовом языке, а на обыкновенном французском, на котором разговаривал и французский народ. Со временем это баловство у английской верхушки исчезло, и они заговорили на английском. Кстати, и русские аристократы, и даже Пушкин в салонах и при царском дворе любили пощеголять французским. Тогда что же получается, французский язык – это язык феодалов? А как же французский народ, который является носителем этого языка?»

Спор со Сталиным продолжался примерно полчаса. Хозяин выдвигал все новые  и новые аргументы, приводил в пример выдержки из работ Маркса и Энгельса, упомянул даже Лафарга. А Олег все равно стоял на своем, прекрасно понимая, что он обречен и живым отсюда уже не выйдет.  В конце беседы Сталин неожиданно изрек: «Поезжайте домой, товарищ Лукин.  Вас, наверное, жена уже потеряла – она же не знает, куда вы сегодня уехали. И завтра напишите все, что вы сейчас сказали. А мы ваши мысли опубликуем. В «Правде» опубликуем. Я еще в годы войны читал ваши работы, но тогда перед нами стояли совсем другие задачи. А сейчас пришло время ликвидировать аракчеевский режим в языкознании. Марр своей немарксистской формулой насчет классовости языка только запутал себя и языкознание. Эту науку надо оздоровлять».

Олег не понимал и не мог понять, что означает это поручение главы государства. Окончание безумной эпохи Марра в языкознании или хитрый ход Хозяина – спровоцировать дискуссию, а потом арестовать последних из тех, кто еще осмеливается выступать против марксистко-маррского  (а в целом, маразматического) направления в науке? Писать статью в «Правду» или замолчать навеки, то есть покончить собой, чтобы не спровоцировать новые репрессии?

– Писать, писать статью, – взволнованно заговорила Анна, хотя еще в прошлом году она умоляла не критиковать Марра. – Если сам Сталин говорит, то не надо отказываться. Ты же не чужие мысли излагать будешь, а свои. Пиши, Олежа. Не думай ни о чем.

Анна все-таки увела мужа на кухню и накормила его среди ночи любимым борщом. Пока Олег уплетал, она принесла из его кабинета запечатанный конверт.

– Вот, – положила Анна письмо на стол. – Принес какой-то странный человек. Сказал, что тебя скоро освободят, просил передать, а мне самой не вскрывать ни в коем случае.

Олег столовым ножом распечатал конверт и вытащил листок из школьной тетради, на котором аккуратным почерком было написано: «Многоуважаемый Олег Александрович! Поздравляю вас с очередным чудесным освобождением! Вам теперь уже ничего не грозит, а вот вашему другу Алексею Федоровичу Зиедонису грозит беда. И беда большая. Подробности при встрече. Жду вас каждый вторник в 19.00 часов возле памятника первопечатнику Ивану Федорову. Низкий поклон разлюбезнейшей Анне Петровне. Дмитрий Календер». 
 

Большие и маленькие беды Зиедониса


Алексей Федорович низко наклонился, чтобы разглядеть глиняную копилку в виде свиньи с головой Гитлера, на боку которой было написано «Копи для победы». Эту копилку подарил президенту Рузвельту рабочий из Сан-Франциско. Забавная штучка! Миллионы людей в Европе и Америке бросили в эту копилку свои жизни. А что сюда положил он, Алексей Зиедонис?

После войны выяснилось, что для создания атомной бомбы нацистам не хватило ни материальных, ни интеллектуальных ресурсов. Советскому Союзу создать ядерное оружие в кратчайшие сроки не удалось, да и такой цели, как выяснилось, никто в высшем руководстве страны не ставил. Товарищ Сталин получил сверхбомбу тогда, когда, по меткому выражению Черчилля, Европу разделил «железный занавес». Отец Зиедониса полушепотом называл Сталина безумным сумасбродом, а сын невольно помог этому чудовищу нарастить мускулы ядерной энергией. Отец не любил «усатую сволочь» за то, что тот угробил ближайших соратников Ленина. У сына еще больше поводов ненавидеть диктатора – за расстрелянного отца, за умершую от горя мать, за арест поэта Фефера, с которым он вместе приплыл к берегам Америки. В конце концов, за то, что сам Алексей Зиедонис свои лучшие молодые годы провел не в лаборатории или библиотеке, а на шахте «Восточная», принадлежащей Заполяргалу. Так на какую же копилку работает физик Зиедонис, помогая воровать атомные секреты американских ученых?

Алексей Федорович бродил по мемориальному музею Франклина Рузвельта и не мог избавиться от тяжелых мыслей. Они наплывали на него с каждым новым экспонатом. В спальне бывшего президента висело его фото с женой Элеонорой. И Алексей тут же переключился с глобальных проблем на семейные. Личная жизнь не сложилась. Пани Ванда, став миссис Зиедонис, активно включилась в общественную деятельность. После их возвращения из Санта-Фе в Нью-Йорк она занялась журналистикой, писала воспоминания о пребывании в гетто, о нацистских концлагерях, о необходимости евреям иметь свою родину. А когда появилось государство Израиль, заболела мечтой о переезде в Землю Обетованную. Из холодильника она решительно выбросила все не кошерное, поэтому Алексей частенько стал питаться в дешевых ресторанчиках быстрого обслуживания, благо Ванда не утруждала себя работой на кухне. Самого Зиедониса сионистские идеи не увлекали. Он не мог принять другой родины, кроме той, где родился, вырос, выучился на физика, потерял родителей, отсидел пять лет за колючей проволокой. И он тупо продолжал работать на эту родину, понимая, что его работа опасна не только для него самого, но и для всего человечества.

На его ручных часах было ровно шестнадцать, когда он заглянул в ванную комнату Франклина Рузвельта. Вслед за ним туда же вошел лысоватый средних лет человек в сером костюме и дорогих очках.

– Мне кажется, эта ванна слишком узка для президента, – негромко, но внятно произнес вошедший.

– Зато она очень глубокая, – также внятно ответил Зиедонис.

В помещении никого кроме них не было, а если бы кто-то и был, то вряд ли догадался, что это пароль двух разведчиков. Человека в очках звали Эмиль Робер Голдфус. Он жил в Нью-Йорке как свободный художник, и никому из его соседей не могло придти в голову, что он резидент советской разведки, и его настоящее имя Вилли Фишер.
Разговор они продолжили в автомобиле по дороге в Нью-Йорк из Гайд-парка – поместья, где родился, вырос и был похоронен Рузвельт. Сначала они заговорили о его преемнике Гарри Трумэне, который выступил с публичным заявлением о том, что он дал директиву Комиссии по атомной энергии разрабатывать все виды атомного оружия, включая так называемую водородную бомбу, значительно превышающую по мощности те, что были взорваны в Хиросиме и Нагасаки.  Фишер считал, что президент блефует. По его сведениям, нобелевский лауреат Энрико Ферми с помощью логарифмической линейки доказал абсурдность этой затеи.

Идея водородной бомбы с точки зрения физики выглядит красиво: с помощью атомного взрыва воспроизводятся те процессы, которые постоянно происходят на солнце, а именно, превращение водорода в гелий, при котором выделяется колоссальное количество энергии.

Разумеется, такой температуры как на солнце нельзя достигнуть даже с помощью ядерного взрыва. Но если использовать дейтерий – тяжелый изотоп водорода, то тех нескольких миллионов градусов может быть и достаточно, чтобы образовался легкий изотоп гелия. Еще один вариант – слияние дейтерия с тритием, «тяжелым» водородом. Тогда энергии будет выделяться в пять раз больше. Получается бомба, имеющая сравнительно небольшие размеры – не больше обычной, атомной, но ее разрушительная сила такова, что одной такой штуковины хватит, чтобы полностью уничтожить, скажем, Нью-Йорк или Москву.

Пока во всей Америке из физиков только один человек верил в подобную фантастику – соратник и в то же время оппонент отца атомной бомбы Оппенгеймера Эдвард Теллер. И еще, пожалуй, Зиедонис. Расчеты показывали, что температура и давление в атомной бомбе не достигают того уровня, при котором в дейтерии начнется ядерная реакция. К тому же тритий в природе не встречается, его можно получить только в особых реакторах – процесс дорогой и слишком медленный. Но если сжать дейтерий до плотности около 100 грамм в кубическом сантиметре при давлении примерно тысяча миллиардов атмосфер, то мечта Теллера становится реальностью.

Алексей Федорович несколько месяцев изучал документы, добытые советской разведкой из Лос-Аламоса, и его не покидало ощущение, что не мог Теллер сам, своей головой дойти до таких открытий. По мнению всех, кто его знал, это был крайне амбициозный человек, способный физик, но не на столько, чтобы переплюнуть самого Энрико Ферми или Нильса Бора, и он не обладал острым практичным умом Роберта Оппенгеймера. Вывод один: сама идея и расчеты по водородной бомбе прибыли в Лос-Аламос из подземного то ли ада, то ли рая, то есть из нижнего мира, где живут белоглазые карлики, для которых атомная энергетика – уже вчерашний день. Но как это объяснить советскому резиденту?..

– Так вы всерьез считаете, что водородную бомбу создать можно? –  попытался резюмировать разговор Голдфус-Фишер.

– В общем и целом, да. Вот, я изложил свои соображения, – Зиедонис достал из внутреннего кармана несколько свернутых исписанных мелким почерком листов бумаги. – Передайте их в центр. Считаю, что Советский Союз должен незамедлительно приступить в созданию термоядерного оружия.

…Вечером следующего дня развернутое сообщение Алексея Зиедониса в зашифрованном виде должно было быть отправлено в Москву. И оно было отправлено, только с задержкой на сутки. Шифровальщика Ивана Гузеева на месте не оказалось. Как обычно, он пропадал в баре. Рапорт с просьбой отозвать Гузеева уже давно лежал в ГРУ и в советском МИДе, но там пока не могли найти ему замену.

Гузеев пил не на свои деньги. Его с большой радостью угощал маленький человечек с острым носом и странными слегка белесыми глазами. Он представился как дипломат из дружеской Румынии Михай Деметреску. Но дружеских чувств к советской стране Деметреску почему-то не питал, он говорил, что это холодный и унылый край, в отличие от веселой и жизнерадостной Америки. Наклюкавшись «Смирновской», Гузеев сквозь туман видел свою разоренную деревню и раскулаченных родителей. Он не желал возвращаться на родину.   



Желания и намерения


Мозги Аникуса окончательно поплыли. Как в мутной воде с трудом различаются очертания рыб и камней, так и в его задурневшей голове всплывали воспоминания об отце, вечно ругавшем этот проклятый подземный мир, его внезапная и странная смерть, молчаливые лица уламов в скорбном зале.  Он не хотел возвращаться в реальность, но его вынуждал это делать утонченный шкет, любимец ученых женщин Макарус.

– Чего ты от меня хочешь? – спрашивал, еле-еле ворочая языком, Аникус.

– Хочу, чтобы ты, руководитель группы «Малый Прометей», объяснил мне: в каком направлении мы будем дальше работать, – буквально сверлил словами красавчик Макарус, подсовывая собеседнику все новые и новые дурманящие шани. – Твоя затея с Божьей искрой солнечного типа считай, что воплотилась. Оламы сделают ее еще быстрее, чем Божью искру по затеям Фади и Ингвара – с графитом и так называемым плутонием. Ну а дальше? Дальше что? Тупик. Ты сам говорил, что получение энергии из философского камня – это вчерашний день. А какой сегодняшний? А завтрашний?..

– Не знаю, – хмуро ответил Аникус, после чего встал и, шатаясь, побрел по залу, подальше от этого слащавенького типа и его неприятных вопросов.

Этот большой зал ученые мужи ласково называли беседкой. Здесь они собирались не для того, чтобы проводить какие-то запланированные мероприятия, а просто так. Лучшие рисовальщики Уламколы старательно украшали его стены: модели атомов сочетались с анатомическими разрезами человеческого тела. Особый шик последнего времени – картина Московского Кремля, созданная по изображениям, переданным наблюдателями.  Все эти творения не были плоскими, они создавали иллюзию объемности и светились так, что другого освещения и не требовалось.

Сюда приходили ученые мужи, занятые самыми разными темами. И запросто специалист по соитию у оламов мог поспорить с тем, кто работал в «Прометее». И в результате таких неформальных бесед рождались удивительные идеи. Были времена, когда беседка заполнялась до отказа и гудела, шумела, ругалась. Но в последнее время она как-то приутихла, накал страстей понизился, температура не достигала точки кипения прежней жизни. Ученые мужи сами не заметили, как постепенно впадали в уныние, и не  могли объяснить почему.

Впрочем, это, скорее, относилось в «прометеевцам», всегда задававшим тон в беседке. Те, кто изучал жизнь оламов, продолжали бурлить. Вот и сейчас, вместе с некоторыми коллегами Макаруса и Аникуса они возле иллюзорных стен Кремля отчаянно выясняли отношения. Главная тема спора: используют ли оламы Божью искру солнечного типа в войне друг против друга?

Одни, и их было большинство, считали, что война – это нормальное состояние жизни верхних людей, и еще не было случая, чтобы новое оружие они не использовали на практике. Пушки, винтовки, самолеты, танки, только появившись на свет, тут же шли в бой. Божья искра обычного типа вскоре после первого испытания спалила два города, где жили мирные японские оламы.   

Маленькая группка ученых мужей как могла отбивалась от нападок. По их мнению, у оламов должно хватить благоразумия, чтобы отказаться от применения Божьей искры солнечного типа, поскольку эта искра способна спалить всех верхних людей разом. Но ученое большинство доказывало, что верхние люди по определению существа не благоразумные, поскольку ими управляют небесные боги, которые уступают в силе и мудрости подземным богам.

Когда к спорящим подошел задурманенный создатель Божьей искры солнечного типа, шум моментально умолк, всем было интересно мнение Аникуса.

– Верхние люди искру зажгут, всех спалят, всем конец и нам в том числе, – бессвязно пробормотал Аникус, а затем вдруг перешел на крик. – Ну, какая сволочь передала секреты американским оламам?! Мы же работали только на русских!

…Следующим утром Гулень показал Спиру этот эпизод в записи. Оба соправителя были как никогда серьезны.

– И что ты сделал? – после длительного молчания произнес Спиру. – Дал команду на уничтожение Макаруса и Аникуса? Или всех, кто вчера собрался в беседке?

– А вот и не дал, – отрубил Гулень. – Ты меня всегда считал кровожадным, а я всего лишь выполняю свой долг. А сейчас мой долг – и твой тоже – узнать, как Божья искра солнечного типа попала за океан. Тебе не интересно?

– Интересно – не интересно… Надо Ульвана как следует допросить.

– Уже допросил. Из всех наблюдателей только Якимус обладает сведениями по Божьей искре. Но он не покидал пределы советской империи. И еще, – Гулень заговорил как можно тише. – Скажи, разве Макарус не прав? Не только «Прометей», мы все в тупике. А если Божественный даст указание Ульвану, чтобы наши наблюдатели внушили советскому правителю идею применить Божью искру в ближайшей же войне. И не обычного типа Божью искру, а солнечного. Ульван – верный служака, он постарается. Что потом? Что будем делать с учеными мужами, если опасные мысли против Божественного окончательно овладеют их умами.

–Твои предложения?

– Уничтожить Корт Айка.

– ?

– Он начал править еще тогда, когда там, наверху, был добрый правитель, освободивший русских оламов от рабства. С тех пор у русских оламов сменилось четыре правителя, а наш впадает в маразм, но продолжает управлять Уламколой. Пора положить конец.

Спиру пронзил Гуленя своими белесыми глазами. Он вдруг поверил в серьезность намеренья своего заклятого соратника, и все-таки опасался провокации с его стороны. 



Намерение Никодимуса


У Лукина имелись все основания опасаться провокаций, тем более что встреча была назначена недалеко от площади Дзержинского, где находилось массивное здание министерства госбезопасности. И все-таки он отправился на свидание с неизвестным ему товарищем Календером.

Олег Александрович пришел в старом пальтишке и новом костюме, сшитом в Матросской тишине, и прождал не более двух минут. К нему подошли сразу двое мужчин: один – невысокий щеголеватый в костюме-тройке, второй – здоровый детина в черных брюках и пуловере.

– Здравствуйте, любезный Олег Александрович, меня зовут Дмитрий Александрович Календер, – представился невысокий щеголь. – А это мой друг – Николай Ульныров.

– Здорово, братан, – детина протянул Олегу свою мощную лапу. – Не узнал?

– Простите, нет.

– Да ты же в моей бригаде должен был работать, – у Николая оказался красивый бас, как у оперного певца. – Забыл? Ну, там, в нижнем мире… Только забрали тебя с твоим другом. Ну, ничего, ничего. Может, еще поработаем.

– Кажется, что-то припоминаю, – Олег осторожно вынул свою руку из лап Николая. – А с вами, Дмитрий Александрович, мы вроде бы не знакомы.

– К сожалению, не удостоился чести. Но у нас, знаете ли, есть общие знакомые. Например, покойная Мина, она же Марфа Ионовна.

– Да, я помню ее, – горестно вздохнул Олег. – Так нелепо погибнуть от рук грабителя! Из-за какой-то сумочки...

– Нет, знаете ли, не от рук грабителя она погибла. Все гораздо серьезнее.

…Убийцу Мины нашли через несколько часов после свершившегося преступления. Им оказался сбежавший из лагеря рецидивист Михаил Веретенев по кличке Веретень.  Лаврентий Берия, узнав, что его любимого секретного сотрудника зарезали возле метро «Площадь революции», поднял на ноги чуть ли не всю московскую милицию. Серго передал приметы парня, и его задержали при попытке продать мелкие драгоценности и продовольственные карточки из сумочки Марфы Ионовны. Суд был скорый, и по закону военного времени убийцу приговорили к расстрелу. В газетах даже написали о том, что приговор приведен в исполнение. Но это было неправдой, как и в случае с «Льюисом» – руководителем шпионской группы. Никодимус проник в камеру, где содержался приговоренный Веретень, и помог ему бежать.

Веретень своему внезапному освобождению человеком, который запросто проходит сквозь стены, не удивился. Он был уверен, что его спасут от смерти наблюдатели из нижнего мира, поскольку сам являлся таковым. Когда Никодимус привел парня в свое жилище, тот охотно рассказал о себе все. Он отбывал наказание за грабеж в Заполярлаге, делал в шахте деревянные крепления, пока его не завалило. Во время аварии потерял сознание, а очнулся в нижнем мире.

Там он некоторое время рубил «гребаный философский камень», который в гробу видал, а однажды его спустили куда-то вниз и предложили вернуться в верхний мир, заняться привычным делом. В Москве он выполнял задания одного авторитета по кличке Рафаилус – мастака на все руки, даже сквозь стены проходить умеет. Последнее задание – найти и прикончить некую Марфу Ионовну, убившую «Льюиса», который еще больший авторитет, чем Рафаилус. Задание он выполнил, а сумочку прихватил на память. Деньги себе забрал, но там были еще колечки, сережки с камешками, продовольственные карточки. Ну не пропадать же добру? И Веретень решил, прежде чем докладывать о выполненном задании, сбыть все это с рук. На этом и попался.

Никодимус внимательно выслушал парня, выяснил, где он встречается с Рафаилусом, а затем легонько парализовал преступника. Веретень сидел на табуретке и не мог пошевелиться. А Никодимус ласково потрепал его по голове и произнес: «Хорошо, что ты мне все это рассказал, любезный, но извини за то, что не могу я тебе подарить легкую смерть. Легкую смерть, знаешь ли, получают хорошие люди, а ты – нехороший». С этими словами он вытащил откуда-то нож, прямо на глазах парня его наточил и медленно-медленно всадил ему в печень. Веретень пытался что-то прокричать, но вырывались одни стоны. Он умирал минут двадцать, проклиная все на свете – нижний мир, верхний мир и всю свою нелепую жизнь.

Похоронив без почестей убийцу своей воспитанницы, Никодимус разыскал Рафаилуса, долго следил за ним, подслушивал разговоры и постепенно, ниточка за ниточкой он распутал всю сеть неофициальных наблюдателей нижнего мира. Правда, на это ушло целых семь лет. При этом он так и не установил того рыбака, который эту сеть закинул.

Зато выяснил, что неофициальных наблюдателей значительно больше, чем официальных. В основном, это бывшие рабы из верхнего яруса, но руководят ими коренные уламы, естественно, полукровки – стопроцентный улам никогда не поднимется на поверхность. Эти странные наблюдатели особенно активно проявляют себя за пределами советской империи. С официальными наблюдателями, руководимыми Ульваном, они не пересекаются и их работе стараются не мешать. В Москве место Никодимуса занял новый главный наблюдатель – Якимус. Его основная цель – передать наработки ученых мужей по Божьей искре солнечного типа в руки советских оламов. Неофициальные наблюдатели за океаном с подобной задачей уже справились – вручили все расчеты физику Эдварду Теллеру, завистнику и честолюбцу, жаждавшему превзойти своего коллегу по «Манхетеннскому проекту» Роберта Оппенгеймера.

Работу неофициальных наблюдателей координирует из Москвы тот самый Рафаилус, имеющий богатый опыт работы наверху. Он обитает в подземном жилище в районе Лосиного острова, иногда появляется в городе, чтобы дать очередное задание бывшим подземным рабам, отправленным на поверхность. Поручения, как правило, такие же, как и у всех остальных наблюдателей – собирать информацию о советских оламах. А также наблюдать за официальными наблюдателями. Такое вот задание получил, кстати, Николай. Его еще в годы войны спустили с верхнего яруса куда-то вниз, тщательно подготовили и направили в верхний мир. Поселили его в Москве в коммунальной квартире по соседству с близнецами Савусом и Мишусом, за которыми он должен внимательнейшим образом следить.

Задание оказалось несложным. У близнецов обнаружилось слабое место – любовь к выпивке. На этой общей привязанности они быстро сошлись с Николаем, а его самого застал у братьев Никодимус, с которым, в конце концов, познакомился. Николай был потрясен, узнав, что работает против нижнего мира, а также против  бывшей родины СССР. Таким образом, он стал первым и пока единственным соратником Никодимуса. Именно с его помощью он нашел жилище Рафаилуса – руки чесались уничтожить мерзавца, давшего указание убить Мину. Но сдержался. Долго наблюдал за ним, подслушивал переговоры. После войны побывал за океаном, нашел Зиедониса, но себя не выдал, установил поименно всех наблюдателей, работающих в Штатах и в Великобритании. И постепенно разгадал, чего хотят те, кто их отправил.  Рабы и наблюдатели занесли в подземную империю опасную заразу – корысть и властолюбие. Те, кто заразились ею, жаждут разрушений, чтобы получить в свои руки вожделенную власть. Им нужен полный раздрай как нижнем, так и в верхнем мире.

На свою беду к такому же выводу может придти и Зиедонис и, подобно испанскому оламу Дон-Кихоту, вступить с ними в неравную битву, не подозревая, что и за ним следят неофициальные наблюдатели. Пока его не трогают, но ловушка может захлопнуться в любую минуту, причем самым коварным образом. Там, за океаном, его не спасти. Единственный шанс остаться в живых вернуться на родину. Но отозвать советского разведчика может только тот, кто его туда направил…

– Я попробую встретиться с Берией и поговорить с ним, – пообещал Лукин, выслушав рассказ Никодимуса. – Хотя я не знаю, как ему объяснить…

– Не надо ничего объяснять, – перебил Календер. – Вы лучше меня познакомьте с ним. Скажите, что я репатриант из Америки, готовый оказывать услуги советской внешней разведке.

Олег Александрович кивнул головой и посмотрел на беспрерывный поток машин, движущийся по проспекту Маркса. Он представил себе своего друга Алешку среди такого же потока, но не в Москве, а в далеком Нью-Йорке.


Далеко от Москвы


Алексей Федорович стоял, прислонившись к фонарному столбу на тихой нью-йоркской улочке, вдали от бурного и нескончаемого потока автомобилей и курил сигару. Для некурящего Зиедониса это была настоящая пытка. Он старался не втягивать дым, чтобы не раскашляться, и все же не покидало его желание выбросить сигару в ближайшую урну. Однако делать этого было нельзя – именно по этой сигаре связной Гарри Голд должен узнать, что он свой человек. Если, конечно, выйдет на встречу, в чем Вильям Фишер, он же Эмиль Голдфус, очень сомневался.

После побега шифровальщика Гузеева со всеми шифрами ФБР мог раскрыть Голда и арестовать. Другие агенты и сотрудники советской резидентуры в шифрограммах обозначались псевдонимами. У Голда тоже был псевдоним – сначала Гусь, затем Арно. Но в Центре с его псевдонимами запутались и после очередной шифровки  попросили уточнить: кто такой Арно? Сотрудники резидентуры, уверенные в непогрешимости своей шифровальной системы, в одной шифрограмме пояснили, кто он такой.

Голд появился на другой стороне улицы в 16.00 – точно назначенное время. Он был в сером плаще и курил трубку с изогнутым чубуком и большой головкой. Это был условный сигнал, что все в порядке. Алексей внимательно наблюдал за Гарри, заметил, что он страшно нервничает – трубка мелко тряслась в его руках.

Голд перешел дорогу и поравнялся с Зиедонисом. Он ожидал от него условной фразы: «У вас оригинальная трубка, но в моей сигаре крепче табак». Однако человек с сигарой промолчал, и Гарри Голд прошел дальше. Он не был знаком с Зиедонисом, но мог сыграть роль подсадной утки, в случае, если ФБР успел с ним поработать.
 
Зиедонис с удовольствием выбросил сигару в ближайшую урну, перешел на другую улицу и сел в ожидавший его черный «Форд». Сидевший за рулем Эмиль Голдфус не спешил заводить машину и негромко спросил Алексея Федоровича:

– Вы заметили неподалеку микроавтобус строительной компании?

– Да.

– Так вот, я уже посмотрел телефонный справочник – такой строительной компании в Нью-Йорке нет

– Значит, вы оказались правы, – безрадостно констатировал Зиедонис. – Голд – подставная утка. Из микроавтобуса за ним следят парни из ФБР. А сам Голд очень нервничал, его трубка так и тряслась.

– Не спешите делать выводы. Нервничал Голд из-за того, что в Великобритании по обвинению в шпионаже в пользу советской разведки арестован Клаус Фукс. Вы, наверное, уже прочитали об этом в газетах.

– Прочитал. И как понимаю, обвинение ему предъявлено чисто политическое, – Алексей Федорович принялся демонстрировать советскому резиденту свои аналитические способности. – Оппенгеймер отказался работать над водородной бомбой. Его друг Фукс – коммунист. Обвинив физика Фукса в шпионаже, спецслужбы убивают сразу двух зайцев: подталкивают Теллера и других физиков активнее включаться в работу по термоядерному оружию и в то же время дают старт антикоммунистической кампании. Они явно выполняют заказ политиков правого толка.

– Вы опять спешите с выводами, мистер Зиедонис, – мягко осадил Алексея Голдфус. – Клаус Фукс действительно работал на советскую разведку. Не удивляйтесь, пожалуйста, и не обижайтесь. Вы работали только на один канал информации, известен вам и второй – Бруно Понтекорво в Канаде. Но был и третий – тот самый Фукс – сначала в Великобритании, затем его перевели в Лос-Аламос, а после того, как бомба была готова, он вновь вернулся в Англию. Вам волноваться по этому поводу не следует, Фукс не был знаком ни с Гринглессами, ни с Розенбергами, а, уж тем более, с вами. А вот с Голдом ему встречаться приходилось. Поэтому Голд и нервничает.

– Но с микроавтобуса следили за ним?

– И это еще не факт. Точно такой же микроавтобус появился позавчера возле дома Гринглессов сразу после того, как вы зашли к ним. Сейчас мы не спеша поедем и проверим, будет ли «строительная» машина  следовать за нами.

Черный «Форд» тронулся с места, и вскоре Голдфус и Зиедонис через зеркало заднего вида заметили, что на небольшом расстоянии от них движется тот самый микроавтобус. Опытный Голдфус-Фишер не торопился уходить от преследования, дабы не вызывать ненужных подозрений. Только на Бруклинском мосту «Форд» влился в нескончаемый поток машин и быстро среди них затерялся.

…В тот день нью-йоркские евреи предавались безграничному веселью. Отмечался Пурим – праздник, когда можно и нужно напиваться так, чтобы не различать врагов и друзей. Столы в большом зале ресторана были уставлены треугольными пирожками оменташенами, символизировавшими уши злодея Амана, пожелавшего извести древнеперсидских евреев, и салатами царицы Эстер – еврейки, жены персидского царя, сумевшей не только предотвратить геноцид, но добившейся казни гнусного антисемита.
В центре зала дети и взрослые разыгрывали в лицах эту, происшедшую более двух тысяч лет назад, историю. При этом слуги Амана – взрослые мужчины – были одеты в нацистскую форму, а самого злодея играл мальчик с характерной прической и черными усиками очень напоминавший Гитлера.  Его появление вызвало смех, улюлюканье, дети крутили трещотки.
Алексею Зиедонису, прибывшему к веселью сразу после выполненного задания,  хотелось закрыть свои уши, чтобы не слышать этого раздражающего шума. Он бы и не пришел на праздник, но его жена была «королевой бала». Она появилась в роскошном персидском одеянии, арендованном в одном из бродвейских театров. Шум моментально смолк, ибо все узнали в ней царицу Эстер. Ванда играла роль неумело, но с пафосом, и евреи прощали ей отсутствие актерского мастерства. Когда представление закончилось, миссис Зиедонис не дали возможности переодеться и сесть к мужу. Ее завалили цветами, приглашали то за один столик, то за другой, выпивали с нею, целовали в обе щеки.

Алексей Федорович безучастно наблюдал за «вакханалией» и удивлялся успеху своей супруги. Еще в студенческие годы он разделил всех женщин по красоте на пять категорий. К первой он отнес «гениально красивых», лишающих людей рассудка. Их надо опасаться, поскольку любовь и семья мешают работе настоящего ученого. В пятую категорию входили дамы, при одном виде которых «хочется застрелиться». Если семья – неизбежное зло, то жениться нужно на умеренной красавице из второй или третей категории. К первой он бы, безусловно, отнес Мину, а Ванда – в лучшем случае четвертая категория. Что поделаешь, жизнь рушит все надуманные схемы.

– Вы не ревнуете свою жену? – прервал размышления сидевший рядом бородатый соотечественник Игорь Глузман, бывший узник освобожденного американскими войсками концлагеря Маутхаузен.

– «О, чувство «ревность» – какая древность!» – ответил Алексей чьими-то стихами. – Нет, конечно, не ревную. Ванда – свободная женщина и живет в свободной стране.

– И это правильно, – согласился бородач, – давайте выпьем за свободу.

Он тут же налил себе и Зиедонису неразбавленного виски и опрокинул в рот целую рюмку.

Зиедонис не лукавил. Они с Вандой еще накануне свадьбы договорились, что оба свободны от каких-либо обязательств друг перед другом. Он не знал и не хотел знать, изменяет ли ему жена. А сам, как это ни странно, на сторону не ходил. Ванда оказалась такой страстной, что ему ее, в общем и целом, хватало.

– Вы знаете мой любимый анекдот? – не унимался соотечественник. – Еврей нашел кошелек, в котором не хватало двух долларов.

Алексей тупо уставился на Глузмана, а тот засмеялся вместо Зиедониса:

– Ну вот, и вы не сразу поняли его смысл. Многие, кстати, спрашивают: а почему не хватало именно двух долларов, а не пяти? И можно ли иметь дело с человеком, который поднимает чужие кошельки? Ладно, давайте выпьем за то, чтобы в наших кошельках долларов всегда хватало.

Он опрокинул еще одну рюмку неразбавленного виски и принялся расспрашивать Алексея о его жизни. Где работает? Часто ли посещает синагогу? Не думает ли о том, чтобы перебраться в Израиль?

Зиедонис отвечал односложно. Работает в частной фирме. Синагогу не посещает совсем. На Землю Обетованную ехать не хочет, поскольку евреям и в Америке живется неплохо.

Затронул Глузман и больную для Зиедониса тему – антисемитская кампания в Москве. Как бы хотелось Алексею Федоровичу уйти от этой темы, но все знали, что в США он прибыл на одном пароходе с артистом Михоэлсом и поэтом Фефером. Михоэлс загадочным образом погиб в Минске в автокатастрофе, а Фефер арестован. Люди, собравшие десятки миллионов долларов в помощь Советскому Союзу, в знак благодарности объявлены врагами народа. Зиедонис искренне признался, что не понимает, как такое могло произойти. Дальше пошли разговоры о водородной бомбе, о директиве Трумэна, о холодной войне. Алексей говорил, что политика его не интересует, а в водородную бомбу он, как физик, не верит. Лукавил, конечно.

Ванда добралась до мужа уже в самом конце вечеринки, чтобы сообщить, что пора домой. Алексей Федорович попрощался с новым приятелем и покинул зал, где продолжали звучать еврейские мелодии, одинокие энтузиасты танцевали без устали, периодически возвращаясь к столу, чтобы в очередной раз выпить и закусить.

Они вышли на холодную ночную улицу, поймали первое попавшееся такси и уже удобно устроились в нем, как Зиедонис заметил выходящего из ресторана Глузмана. Походка для человека, хлебнувшего за вечер чуть ли не литр виски, была чересчур уверенная. Алексей Федорович быстро извинился перед супругой, осторожно вышел из машины и отправился вслед за бывшим узником. Бородач прошел два квартала, повернул налево и сел в микроавтобус, принадлежащий несуществующей строительной компании.

Когда микроавтобус уехал, Зиедонис поймал такси и отправился домой. Голдфус не одобрил бы, если бы Алексей принялся преследовать загадочную машину. «Неужели у ФБР так туго с транспортом, что они следят за мной из одного и того же микроавтобуса? – размышлял про себя Зиедонис. – Наверное, уважаемый и опытный резидент сказал бы, что я опять спешу с выводами, но, уверен, это не ФБР. Ко мне на хвост сели наблюдатели из нижнего мира. Они, видимо, еще не поднаторели в мастерстве конспирации.  Глузман и Фельдман – одна компания. Только как это объяснить мистеру Голдфусу?»


Объяснения в нижнем мире


Всем жителям нижнего мира было дано единственно правильное объяснение смерти непогрешимого Корт Айки: он полностью выполнил свою миссию правителя великой подземной империи и сейчас нужен подземным богам, которые, правда, даровали ему  нелегкую смерть. Он умирал пять дней, и это не случайно. Правитель не должен уходить, пока не простится со всеми обитателями самого нижнего яруса – своими верными и преданными соратниками.

Никто не знал, что самые верные и преданные соратники Гулень и Спиру все это время не могли договориться, кому из них быть следующим правителем, а потому и не могли позволить Божественному умереть, пока проблема не будет решена. Спиру готов был уступить место Гуленю, но требовал гарантий, что тот не отправит своего соправителя в отставку к подземным богам при первом же удобном случае. Гулень клялся именем Великого Омоля, но Спиру клятвам не верил. Когда после бессонных дней и ночей они нашли выход из тупика, Корт Айке позволили, наконец, закрыть навечно глаза и тут же присвоили ему титул Последнего Божественного Правителя Уламколы.

В одно мгновение весь нижний мир окрасился ярко красным траурным цветом. Тело положили на помост, теплый ветер одел его в строгое черное одеяние, приличествующее великому правителю, и в сопровождении Гуленя и Спиру покойника подняли на самый верхний ярус.

Безумно уставшие соправители успели подкрепиться бодрящими шанями и все-таки мечтали лишь о скорейшем окончании этой церемонии, чтобы выспаться и успокоить нервы.

Но церемония прощания с Божественным быстро закончиться не могла. На каждом ярусе срочно выбирали посланцев, чтобы удостоить их великой чести прикоснуться к мертвому телу ушедшего правителя. Считалось, что такое прикосновение обеспечит уламу в подземном царстве мертвых место возле самих богов. На верхних этажах случились драки со смертельным исходом, поскольку от желающих не было отбоя. Прорваться к телу хотели рабы и простые труженики, те же, кто не попал в число счастливчиков, прорывались к телу, ломая стены. Возникали давки, уламы гибли под ногами уламов, ломали головы о стены, задыхались, зажатые со всех сторон соплеменниками.

Более спокойно церемония прошла на ярусах ученых мужей и внутренних наблюдателей. Внутренние наблюдатели всегда отличались железной дисциплиной, а вольные ученые мужи не верили сказкам и вовсе не жаждали увидеть мертвеца, поэтому отнеслись к церемонии, как к неизбежному злу.

Прощание на нижнем ярусе было самым длительным и продолжалось целый день. Только его обитателям, двум десяткам избранным, позволялось увидеть тело Корт Айки обнаженным, приготовленным к полному уничтожению. Как только теплый ветер сдул с мертвеца черное одеяние, на всех ярусах Уламколы вспыхнули призрачные экраны, и каждый улам смотрел длиннющую историю мудрого и справедливого правления Корт Айки.

Когда, наконец, экраны погасли, под Божественным разверзлась земля, и его тело медленно ушло вниз. Пол в великом скорбном зале стал красным, затем розовым, а  потом и зеленым. Обитатели самого нижнего яруса зааплодировали, поцеловали друг друга, но расходиться не спешили. Им предстояла сложнейшая задача: избрать нового правителя.

Спиру подкрепился еще несколькими бодрящими шанями, от которых тошнило и кружилась голова, но взял себя в руки. Все расселись вдоль стен, Флора и Лара с сыновьями Варакой и Мелейкой скромно расположились в дальнем углу и очень переживали по поводу того, что им предстояло услышать.  Гулень и Спиру вышли на середину зала, ровно на то место, где только что стоял помост с телом ушедшего правителя. Спиру начал говорить первым:

– Многоуважаемые соратники! Воздадим хвалу богам за то, что они не сразу забрали великого Корт Айку, позволив нам проститься с ним и обдумать, как мы, осиротевшие, будем жить дальше без мудрого и справедливого правителя!

Все присутствующие сложили ладони на груди и тут же развели руки в сторону, что означало верность и покорность судьбе, определяемой подземными богами.

– И боги подсказали нам, что мы должны сделать, – продолжил Спиру. – Требуется громадное количество времени, чтобы вновь в нашей всеми любимой Уламколе появился новый правитель, равный по мудрости и справедливости только что ушедшему. Поэтому нового Божественного избирать не будем! Тяжелое бремя власти должны разделить все обитатели самого нижнего яруса, включая женщин и маленьких детей.

Спиру сделал паузу, чтобы посмотреть в белесые глаза своих соратников. В них он увидел испуг, недоумение и потрясение, граничащее с ужасом. Такого, чтобы бремя власти кто-то делил с правителем, еще не было за всю историю подземной империи. Спиру был удовлетворен реакцией обитателей самого нижнего яруса и дальше заговорил спокойно, без пафоса:

– Один правитель, будь это я или величественный Гулень, способен совершать ошибки. Наш коллективный мозг, подкрепленный выводами ученых мужей, информацией, полученной от верхних и нижних наблюдателей, не ошибется никогда. Мы живем в трудное время, верхний мир разрастается и все больше угрожает нашему благополучию. Соединив наши умы в один, мы сумеем найти способ ему противостоять.

Спиру вновь сделал паузу, еще раз просверлил белесыми глазами всех собравшихся в зале, заметил тревогу на лицах Флоры и Лары и ребячий восторг в глазах детей. Пришла пора всех немного успокоить.

– Мы будем регулярно собираться вместе для решения самых важных вопросов, а между собраниями править империей будут три улама: Спиру, Гулень и Ульван. Никто из нас не посмеет называть себя Божественным и не будет обладать правом отправлять в отставку жителей самого нижнего яруса.  На меня ложится бремя прогресса, мы с учеными мужами должны открыть новые возможности философского камня, которые, как известно, безграничны. Справедливый порядок в Уламколе – это дело Гуленя. Он будет и дальше очень жестко наблюдать за всеми ярусами нижнего мира, кроме яруса ученых мужей. Умные и светлые головы сами обеспечат порядок на своем этаже, я же всю ответственность за них беру на себя. А Ульвану сегодня предстоит двойное понижение. Он – единственный, кому позволялось и даже вменялось в обязанность спускаться ниже того яруса, где он сам обитает. Сегодня мы сделаем его полноправным нашим сожителем и вдобавок соправителем. Он будет оберегать нас от злобного и жестокого верхнего мира.

Совершенно сбитый с толку Ульван, никак не ожидавший такой чести, встал и, преодолевая дрожь в ногах, вышел на середину зала ближе к соправителям. Страшно волнуясь, он сказал, что счастлив быть удостоенным богами такой чести и свою долю тяжкого бремени будет нести с подобающим достоинством. С решением богов, озвученным Спиру, никто спорить не стал. Но все поняли: в Уламколе наступают новые времена. Не будет больше страха перед возможной отставкой на тот свет, будут считаться с мнением каждого. Обитатели самого нижнего этажа давно уже тайно мечтали о таких переменах, но боялись даже делиться этими опасными мыслями с кем-либо.

…Спиру, прежде чем пойти к себе и отоспаться, улучил минутку, чтобы уединиться с Ульваном. Поздравив его с таким небывалым понижением, он, как бы между прочим, сообщил:

– Идею сделать тебя соправителем подсказали, конечно, боги, но подсказали именно мне. И нам с тобой предстоит еще теснее работать. Надо перенять все лучшее из верхнего мира и осторожнее, чем это было раньше, передавать наверх наши наработки. Иначе это может грозить всеобщей бедой. А что касается Гуленя, то к нему надо внимательно присматриваться. Характер у него непредсказуемый. Так что держись меня, и все будет в порядке.

Ульван тут же поблагодарил Спиру за честь и поклялся в преданности ему и только ему.

…Изможденный Спиру уже мирно спал на своем ложе, когда с Ульваном встретился Гулень. Он был более прямолинеен:

– К твоему сведению, новоявленный соправитель, именно я предложил сделать тебя третьим между мной и Спиру. Мы с тобой занимаемся наблюдателями, и цель у нас одна – порядок и еще раз порядок. Что же касается Спиру, то я ему не доверяю. Он считает себя умнее всех. Но мы-то с тобой покажем ему, кто истинный хозяин  нижнего мира.

Ульван широко развел руки в знак полной и безоговорочной лояльности лично Гуленю.


Знаки лояльности


Берия встретил Олега Александровича в своем доме на Малой Никитской широко разведенными руками, как самого дорого друга.

– Читал! Читал, дорогой мой, твою статью в «Правде». Молодец! Ты так сильно ударил по покойному Марру, что он уже никогда не встанет из гроба. Молодец! – Лаврентий Павлович похлопал Лукина по плечу в знак самого горячего расположения.

– Очень приятно, Лаврентий Павлович, только зачем надо было меня сажать в «Матросскую Тишину», бить по почкам и не давать воды? Я бы и без этой экзекуции статью написал.

– Поверь мне, Олег, я не виноват, – Берия перешел на шепот и заговорил в самое ухо. – Это все мерзавец Абакумов. Я с самого начала был против его назначения министром госбезопасности. Пойдем, я тебе все объясню.

Берия указал на стены, давая понять, что они имеют уши, вывел собеседника в коридор и заговорил полушепотом:

– Этот Абакумов и под меня копает. Ведь это же я создавал Еврейский антифашистский комитет, я отправил Михоэлса, Фефера и вас с Зиедонисом в Америку. Теперь, чтобы меня скомпрометировать, он старается доказать, что все это делалось якобы для того, чтобы создать в Крыму еврейское государство. Бред полный! Сейчас из арестованных евреев выбивают показания, что якобы это я их натолкнул на такие идеи и что я – английский и израильский шпион. Ну, ничего, Абакумов у меня попляшет! Я его самого упеку в «Матросскую Тишину». Хорошо, что тебя вытащить удалось. И знаешь, как я это сделал? Хо-хо! Я показал Хозяину твои статьи против Марра, он тобой еще во время войны интересовался. Хозяин приказал доставить тебя к нему. А ты, оказывается, в тюрьме, о чем Сталин не знал. Хо-хо! Абакумушка все сделал, чтобы Хозяин ни о чем не догадался, дрожал, сволочь, как осиновый лист. Но, главное, ты на свободе. А до министра я еще доберусь.

– И что же дальше будет? Я имею в виду с моей статьей.

– Дальше? Все в порядке, милый! Ты станешь академиком, а твоих недругов Абакумушка по приказу Хозяина рассортирует по лагерям.

– Зачем же так? – смутился Лукин. – Это же научная дискуссия, в спорах рождается истина.

– Какой ты добрый, Олег, – великодушно заметил Берия, возвращаясь вместе с Лукиным в свой домашний кабинет. – Они-то тебя не жалели. Я как-нибудь покажу тебе полную папку доносов на тебя.

Олегу Александровичу бросилась в глаза фотография красивого усатого мужчины в рамке, стоящая на рабочем столе. Берия сразу заметил, куда устремил взгляд Лукин, и не удержался, чтобы похвастаться:

– Мой сын Серго. Прекрасный парень! Инженер, умница, академию закончил с отличием, сейчас конструирует ракеты. Его жена Марфа собирается сделать меня уже второй раз дедушкой.

«Его жену зовут Марфа, – подумал Олег Александрович. – Аннушка рассказывала, что Серго приходил к нам в дом  вместе с Миной, Марфой Ионовной. И он сгорал от страсти к ней. Мины нет, а Серго женился на тезке».

– А ты чего ждешь, дорогой мой? – Берия не давал Лукину возможности углубиться в самого себя, достал из шкафа грузинское вино и разлил по бокалам. – У тебя чудесная жена, когда же она родит?

– Скоро, – застенчиво улыбнулся Олег. – Она уже беременна.

– Поздравляю! За это и выпьем.

Глотнув красного вина, Олег перешел к делу. Он сообщил о том, что на него вышел некий Дмитрий Календер, бывший эмигрант из России, вернувшийся недавно на родину из США. Он знаком с Алексеем Зиедонисом и уверяет, что тот в опасности. 

– Надо срочно найти этого Календера, – Берия взял телефонную трубку, чтобы позвонить одному из подчиненных и поручить ему это дело.

– А меня не надо искать, я уже, знаете ли, здесь, – Никодимус в шикарной тройке в тонкую белую полоску стоял посредине комнаты и широко улыбался.

– Как вы сюда попали?

– Какое это имеет значение, как я сюда попал, любезный Лаврентий Павлович? Главное, что я здесь и полностью к вашим услугам.

…Лукин добрался до Николиной горы глубоко за полночь. Он очень переживал, что Аннушка ждет и сильно нервничает. Но Олег не застал жену дома. В прихожей на самом видном месте лежала записка: «Олежечка, ты только не волнуйся, я в больнице. Ничего страшного, просто небольшие боли. Борщ на подоконнике – разогрей и поешь. Анна».

Через два дня лечащий врач сообщил Лукину, что у Анны Петровны рак.  Вопрос об операции еще не решен. С этого времени ни о чем другом, кроме здоровья жены, Олег Александрович думать не мог и часами пропадал у ее постели. Он даже не прочитал в «Правде» статью Сталина «Марксизм и языкознание», основанную на идеях, ранее изложенных Лукиным. Олегу не нужно было ни дачи на Николиной горе, ни звания академика. В болезни Аннушки он целиком винил себя – слишком часто, вольно или невольно, он заставлял ее волноваться, добром это кончиться не могло.


То, что не кончается добром


Никогда еще Зиедонис так не волновался. С утра Ванда жаловалась на головные боли, но Алексей Федорович даже не поинтересовался здоровьем жены. Ему предстояло выполнить две миссии, ни о чем другом он думать не мог.

Первая миссия представлялась относительно несложной. Грохочущая подземка быстро доставила Зиедониса в нижний  Ист-Сайд, и он, купив по дороге цветы, поднялся в квартиру Гринглессов. Все складывалось удачно, он застал не только обоих Гринглессов, но и обоих Розенбергов. Повод для встречи был более чем приятный: Рут Гринглесс только-только выписали из клиники – она родила девочку.

Как бы не хотелось этого делать, но веселое оживление, царившее в квартире, пришлось испортить. Освободившись от цветов, поздравив супругов с пополнением,  Алексей Федорович достал из внутреннего кармана пиджака свежий номер «Нью-Йорк геральд трибьюн». На первой полосе газета разместила фотографию ничем не приметного человека с опущенными глазами и темной фетровой шляпе. Это был Гарри Голд, арестованный на днях сотрудниками Федерального бюро расследований по подозрению в шпионаже в пользу СССР. Никто из присутствующих, кроме Зиедониса, Голда не знал, да и сам Алексей Федорович видел его только один раз на тихой нью-йоркской улочке переходящим через дорогу. И все же его арест можно считать началом охоты, Гринглессы и Розенберги могли стать следующими жертвами.

– Ничего страшного, ребята, – постарался успокоить коллег Зиедонис. – Вы давно мечтали увидеть Советский Союз, и вы его увидите. Придется поменять душный Нью-Йорк на свежий воздух в окрестностях Москвы. Вы получите квартиры в городке Дубне и работу в Лаборатории ядерных проблем. Нуждаться не будете ни в чем.

Две супружеские пары, связанные между собой близкими родственными узами, слушали Алексея молча в подавленном настроении. Красивые разговоры о социалистической Америке, мечта повидать страну, воплотившую их идеалы в жизнь, это одно. А кардинально поменять свои привычные устои, покинуть навсегда любимый Нью-Йорк – это другое. Никогда им в голову не приходил подобный поворот событий.

Зиедонис не умел уговаривать. Без лишних слов он выложил на стол конверт:

– Здесь десять тысяч долларов и прошу вас: не отказывайтесь. Это не плата за ваши услуги, это деньги, чтобы вы смогли уехать в Мексику, где сядете на пароход и уплывете в Швецию. Оттуда на самолете переберетесь в Хельсинки. Там вас встретят представители советского посольства и переправят в Москву на советском теплоходе.

– А более коротким путем нельзя? – то ли с иронией, то ли с отчаянием в голосе спросил Дэвид Гринглесс.

– Короче нельзя, – пояснил Зиедонис. – Возможно, за вами уже следят. Я отправлюсь вслед этим же маршрутом. И вам не следует ехать всем вместе. Сначала Розенберги, затем Гринглессы. Это указание Центра, и я ничего сделать не могу. Прошу только поторопиться.

Покинув квартиру Гринглессов, Алексей Федорович направился в «Централ парк», чтобы успокоить нервы и приготовиться к следующему испытанию. Первую миссию он выполнил по поручению Голдфуса – советского резидента. Выполнять чужие задания несложно – делай все, что тебе велят, и не мучайся сомнениями и угрызениями совести. Все обстоит иначе, если ты сам себе даешь ответственнейшее  поручение, за которое никто тебя по головке не погладит, но и не выполнить его нельзя.

Зиедонис смотрел на грациозных белых лебедей, плавающих по маленькому озеру, и думал о том, что ему следовало бы стать художником или искусствоведом, потому что он всегда ценил красоту. При этом боялся близкого с ней соприкосновения. В юности он любовался красивыми девушками, но никогда за ними не ухаживал. А может быть зря? В быту он часто был неряшлив, не следил за одеждой, не стремился собственное жилье обставить так, чтобы было не только уютно, но и красиво. А почему? Только в физике он не боялся красоты. Его притягивали красивые формулы, изумительные идеи, фантастические теории. Наверное, поэтому и стал физиком.

А сегодня ему предстоит стать разрушителем, а любое разрушение – это уродство. Отец Зиедониса много рассказывал сыну о гражданской войне, только Алешу не вдохновляли эти рассказы. Нет красоты в войне, терроре, убийстве людей. А Зиедонис, ученик Петра Леонидовича Капицы, который, в свою очередь учился у великого Резерфорда (а, значит, Алексей Федорович может считать себя научным внуком английского физика), вынужден стать террористом. Иного выхода нет.

Зиедонис разыскал практически всю группу наблюдателей из нижнего мира, действующих в Нью-Йорке. Оказывается, они в свою очередь давно уже следят и за Гринглессами и за Розенбергами и, вероятно, сотрудничают с ФБР. Некоторых наблюдателей он видел в компании с известными конгрессменами, политиками и, в частности, с неким сенатором Джозефом Маккарти, который недавно во всеуслышание заявил, что располагает списком из 205 неблагонадежных лиц, сочувствующих коммунизму. Чего добивается нижний мир? Хочет окончательно поссорить Россию и Америку? Обе страны обладают чудовищным оружием, а скоро вооружатся водородными бомбами. И опять-таки при помощи белоглазых карликов и их агентов. Самое страшное, что их некому остановить. Некому, кроме Зиедониса. Поэтому Зиедонис вынужден стать террористом и убийцей.

Алексей Федорович обнаружил, что ядро группы, возглавляемое человеком, семь лет назад назвавшимся Оскаром Фельдманом, живет в соседнем с Нью-Йорком городе Ньюарке. В Нью-Йорке эти люди бывают чуть ли не каждый день, приезжают на микроавтобусе неведомой строительной компании, который оставляют на одной из улочек Бруклина. Поздно вечером они возвращаются домой. Достаточно одного взрыва, чтобы уничтожить все ядро.

Взрывное устройство Зиедонис придумал и изготовил сам. Оно должно сработать ровно через сорок минут после пуска. Если его с помощью встроенных магнитов приставить к машине, то она сработает где-то на полпути к Ньюарку. Есть надежда, что удастся обойтись без лишних жертв.

Съездив из «Централ-парка» домой за самодельной адской машинкой, которую он разместил в небольшой сумке, Алексей Федорович направился в Бруклин. «Строительный» микроавтобус стоял на нужном месте. Осталось дождаться, когда соберутся пассажиры.

Ожидание было томительным и вызвало новые сомнения. А если они не поедут сразу в Ньюарк, а заедут перекусить в какой-нибудь ресторан? Могут погибнуть невинные люди, а посланцы ада останутся живы. Расчеты не клеились.

Так размышляя, Алексей Федорович разгуливал на почтительном от микроавтобуса расстоянии, пока не услышал, как сзади его окликнули:

– Мистер Зиедонис! Как я рад вас видеть.

Алексей Федорович оглянулся и увидел перед собой Игоря Глузмана. Бывший узник Маутхаузена был явно в хорошем настроении и действительно обрадовался встрече.

– Пойдемте, дорогой, я вас познакомлю со своими друзьями, – Глузман чуть ли не силой потащил Зиедониса к микроавтобусу.

Возле машины стоял маленький человек в темных очках и шляпе, надвинутой на самый лоб. Но и в таком виде Алексей Федорович без труда узнал в нем Оскара Фельдмана. Тот в свою очередь жестом пригласил Зиедониса сесть в микроавтобус. Деваться было некуда, и Алексей полез в темный салон.  Прежде чем занять боковое место он незаметно засунул руку в сумку и запустил часовой механизм. Через некоторое время микроавтобус забился людьми. Фельдман занял место рядом с водителем, а Глузман устроился напротив Зиедониса.

– Только не надо переживать, – заговорил Глузман после того, как машина тронулась с места. – Мы ничего дурного с вами не сделаем, товарищ Зиедонис. Вас можно называть «товарищ»? Вы ведь все еще советский гражданин, верно? И вдобавок работаете на советскую разведку.

– Вы, я вижу, многое знаете, – пробурчал Алексей Федорович.

– А как же, – просиял Глузман. – Мы знаем также, что вы работаете не только на советскую разведку, но и на нижний мир. И надо же, какое совпадение! Мы тоже работаем на нижний мир. Получается, судьбой уготовано работать нам вместе.

Зиедонис промолчал, про себя высчитывая: успеют они или нет в течение сорока минут выехать за пределы мегаполиса. Нельзя допустить, чтобы взрыв произошел внутри города. С мыслью о собственной гибели он уже смирился – все равно он не сможет жить, зная, что является убийцей.

– Кстати, нашего руководителя вы знаете как Фельдмана, а он вовсе не Фельдман, а Альфонсус. Он прирожденный улам.  А то, что меня зовут Глузман, так же верно, как и то, что вы Зиедонис, – продолжал болтать бородач. – Только в Маутхаузене я не имел чести сидеть. Но, как и вы, хлебнул баланды в советских лагерях, пока не угодил в подземную страну. И, поверьте, лучше работать на уламов, чем на Сталина. Кстати, их «местечковый Сталин» по имени Корт Айка сдох недавно как собака. Теперь там целое трио правителей. Двое из них даже не догадываются о том, что мы для них делаем.

– И что же вы для них делаете?

– Расчищаем дорогу для нового царства.

– Вы монархист? – Зиедониса даже стало разбирать любопытство.

– Ну что вы! Я имею в виду царство добра и справедливости. Мир, породивший Маутхаузен и Заполярлаг, не имеет права на существование. Не те боги его создавали. Вы правы, что не ходите в синагогу. Иудаизм, христианство, буддизм, ислам – мертвые религии. Нами руководит другой бог, более жесткий, но и более справедливый. Мы выполняем его волю.

– А его воля, если я вас правильно понимаю, столкнуть Советский Союз и Америку, – Алексей Федорович с опаской поглядывал в окно и видел, что они все еще едут по вечернему Нью-Йорку.

– Вы все правильно понимаете, товарищ Зиедонис, вы наш человек и будете работать с нами. Вам, конечно, жалко тех, кто погибнет в будущей бойне. Зато, поймите, мир изменится. Во второй мировой войне погибли десятки миллионов, а мир не стал лучше. В этот раз все будет по-другому.

Алексей вздохнул с облегчением, увидев, что они, наконец, выехали за пределы города. Время истекало, и ему вдруг безумно захотелось жить.

– Извините, а нельзя ли остановиться на обочине, – обратился Зиедонис к Фельдману-Альфонсусу.

– Это еще зачем?

– У меня мочевой пузырь переполнен.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Глузман. – Вы уже семь лет живете в Америке и все еще не поняли, что в таких случаях не на обочине отливают, а в туалет ходят.

– Сейчас сделаем остановку в придорожном ресторане, перекусим, а вы в туалет сходите, – мрачно произнес Альфонсус. – Но не вздумайте бежать, Глузман пойдет с вами.

Алексей Федорович мельком взглянул на часы, до взрыва оставалось несколько минут. Если они сделают остановку, то пиши пропало. Зиедонис приподнялся с места и, сгибаясь в три погибели, приблизился к водительскому месту:

– Я тут знаю один хороший ресторанчик.

– Из которого можно хорошо удрать, – заметил Альфонсус. – Ничего у вас не выйдет, мы тоже знаем все придорожные забегаловки.

Зиедонис промолчал. К великому ужасу он заметил, что на шоссе очень интенсивное движение, взрыв может задеть проезжающие автомобили. Он еще ближе наклонился к водителю.

– И все-таки я предлагаю вон тот ресторан, что будет за поворотом, – с этими словами Алексей Федорович схватился за руль и резко дернул его вправо.
Микроавтобус чуть не сшиб проезжавший мимо «Шевроле», выскочил на обочину и врезался в дерево. Через две минуты раздался мощный взрыв, спаливший это дерево и разнесший в клочья сам микроавтобус. Еще через десять минут под вой сирен к месту происшествия подъехал автомобиль полиции.

На утро «Нью-Йорк геральд трибьюн» поместила на первой полосе фото жалких останков микроавтобуса. Газета сообщила, что среди погибших оказались бывший узник Маутхаузена Игорь Глузман и Оскар Фельдман, бежавший во время войны от фашистов из оккупированного Парижа. По версии следствия, терракт могла организовать одна из организаций бывших эсэсовцев, ставящих своей целью сокрытие следов своих преступлений. 

…Ванда очень беспокоилась, что ее муж пропал, подала в полицию заявление с просьбой его найти, но его нигде не обнаружили. Возможно, решила Ванда, он сбежал от нее в Россию. Через год она перебралась в Израиль, сделала успешную политическую карьеру, став депутатом Кнессета. Замуж она больше не выходила. В 1967 году во время шестидневной войны она выехала на линию фронта, выступала с зажигательными речами перед солдатами и офицерами, призывая не жалеть себя и защитить от врагов маленький и хрупкий Израиль. На обратном пути ее настигла египетская пуля, выпущенная из советского автомата Калашникова.

…Гринглессы и Розенберги поделили десять тысяч долларов между собой и никуда не уехали. Вскоре после гибели Зиедониса в квартиру Гринглессов заявились сотрудники ФБР, не имея на руках ордера ни на арест, ни на обыск. Они имели право только на задушевную беседу, но застали одного Дэвида – Рут в это время гуляла с ребенком. Задушевная беседа закончилась тем, что он признался, что был советским шпионом, также как и его сестра Этель и ее муж Юлиус Розенберг. Учитывая его чистосердечное признание, суд приговорил Дэвида в пятнадцати годам тюремного заключения. Арестованные вслед за Гринглессом супруги Розенберги отказались давать какие бы то ни было показания, не признали своей вины и закончили свою жизнь в один день на электрическом стуле. Судебный процесс над ними сделал мало кому известного сенатора Джозефа Маккарти яркой политической звездой и позволил ему начать «охоту на ведьм», где в роли «нечистой силы» оказались известные журналисты и художники, хоть когда-то увлекавшиеся левыми идеями, что  окончательно испортило отношения между Советским Союзом и Америкой.

…Бруно Понтекорво через Рим, Копенгаген, Стокгольм и Хельсинки с женой и тремя детьми тайно перебрался в СССР. До самой смерти он успешно трудился в подмосковной Дубне во славу советской науки. Даже его коллеги не знали, что он когда-то работал на советскую разведку и передал точное описание атомной бомбы, взорванной в Хиросиме.

В год, когда погиб Зиедонис, закончилась история атомного шпионажа. Ни ЦРУ, ни ФБР, ни, тем более, советские МГБ и ГРУ не знали о роли нижнего мира в создании ядерного оружия, как, впрочем, не догадывались о самом существовании нижнего мира. Резидент Вильям Фишер стал легендой советской разведки, его все знают под именем Рудольфа Абеля. Имя Алексея Зиедониса, как десятки других имен советских разведчиков, кануло в лету.


Книга 5. ПЕРЕВОРОТЫ
 

Легенда и быль


«Мое имя канет в лету, а о том, что произойдет сегодня бедные оламы насочиняют мифов», – размышлял Никодимус, третий час стоя по колено в снегу в ста метрах от забора кунцевской дачи. Он был терпелив и умел ждать, а изящный полушубок неплохо согревал закаленное тело. Своими немного белесыми глазами он отлично видел в темноте. Слух, увы и ах, не так совершенен, но на помощь приходит отцовское кольцо с перстнем, позволяющее улавливать все, что происходит на большом расстоянии. Поэтому скучать, скрываясь за деревом от охраны, Никодимусу не пришлось.

Внутри дачи за закрытыми шторами в так называемой малой столовой небольшая компания с удовольствием попивала легкое грузинское вино, по вкусу напоминающее сладкое шампанское, и обсуждала ситуацию, сложившуюся на Корейском полуострове. Почти три года там идет кровопролитная война, счет погибших исчисляется миллионами. Начавшись как гражданская, она грозит перерасти в третью мировую. Американцы под флагом ООН защищают южнокорейский режим Ли Сын Мана, вступить в игру намереваются  Япония и даже ослабленная и деморализованная армия китайского антикоммуниста Чан Кайши. Северянину Ким Ир Сену неофициально помогают коммунистический Китай и Советский Союз. Те, кто собрался на даче попить вино, единодушно считали, что войну надо срочно заканчивать либо перемирием сторон, либо решительным ударом по южной части полуострова.

Компания вела не пустой разговор – все они уже давно решали судьбы мира и чаще всего именно за этим столом. И мир хорошо знал их имена – Маленков, Берия, Хрущев, Булганин и, само собой разумеется, Сталин. Хозяин говорил мало, давая возможность наговориться соратникам. Берия и Маленков настаивали на перемирии, Хрущев с жаром говорил, что надо больше помогать нашим корейским товарищам, а Булганин предлагал перебросить в Корею пять бронетанковых дивизий.

Сталин, выслушав всех, неторопливо разбавил и без того некрепкое вино минеральной водой и, отхлебнув глоток, задумчиво произнес: «У американцев были Хиросима и Нагасаки, почему у нас не может быть Сеул?…» Соратники замолчали, не понимая, куда клонит Хозяин. С одной стороны, сбросить атомную бомбу на столицу Южной Кореи, где размещены войска ООН, верный способ развязать мировую ядерную войну. С другой стороны, Сталин уже не раз, здесь, в малой столовой, говорил, что в результате первой мировой войны произошла Великая Октябрьская Социалистическая революция, после второй образовался социалистический лагерь, а третьей мировой войной мы окончательно покончим с империализмом. Войны, однако, соратники не хотели.

Помолчав некоторое время, Сталин улыбнулся и сказал: «Это, конечно, шутка. Пора кончать с этой войной, пусть будет перемирие. У нас есть две Германии будут и две Кореи».

У гостей сразу поднялось настроение, они допили вино и отправились по домам. Сталин проводил их до вестибюля. Возле самого выхода он ткнул Хрущева в его внушительный живот и спросил с легкой иронией в голосе: «Ну что, Микита, а может все-таки поможем корейским товарищам?» Хрущев подобострастно закивал в ответ: «Поможем, конечно, поможем».

Гости разъехались, а «прикрепленный» охранник Иван Хрусталев закрыл за ними дверь. Официально должность Ивана Васильевича называлась «сотрудник для поручений при И.В.Сталине». «Прикрепленными» охранники называли сами себя. Хозяин дождался, когда Хрусталев закрыл дверь, внимательно посмотрел охраннику в глаза и спросил без всякой иронии: «Ну что, спать хочешь?» «Никак нет, товарищ Сталин! – бойко ответил Хрусталев. – Пока вы будете отдыхать, мы будем охранять ваш сон». «Молодец», – вяло похвалил Хозяин и медленными шагами вернулся в малую столовую.   

Хрусталев дождался ухода Хозяина и прошел в комнату охраны. «Ну, ребята, такого еще не было! – весело обратился охранник к своим коллегам - «прикрепленным». – Представляете, Иосиф Виссарионович распорядился всем идти спать. Сказал: «Я ложусь, мне ничего не надо, ложитесь и вы». «Прикрепленные» пожали плечами и с удовольствием растянулись на своих постелях.

Сталин зашел в малую столовую, подошел к столу, налил из бутылки стакан «Нарзана», хотел было выпить, но заметил, что он в комнате не один. Обернулся и увидел невысокого остроносого человека в модном полушубке.

– Вы кто такой? – Сталин встал с места, заметив сверкнувшее на безымянном пальце правой руки незнакомца кольцо с необычным камнем, и почувствовал, как невидимая сила сковывает его старческое тело, которое само рухнуло обратно на стул.

– Я давно хотел с вами поговорить, любезный Иосиф Виссарионович, – ласково сказал Никодимус. – Только, боюсь, разговора у нас не получится. Поэтому я вам кое-что скажу, а вы уж помолчите.

Сталин попытался что-то ответить, но получилось нечто вроде «дэ… дэ…» А невозмутимый Никодимус, между тем продолжал:

– Смерть, знаете ли, бывает разная. Люди считают, что она имеет вид старухи с клюкой, а к вам вот пришла в моем лице. Вы не волнуйтесь, любезный, я долго не задержусь. Я только хочу объяснить, почему я не могу вам устроить легкую смерть.

Вождь заворочал глазами, Никодимус приблизился к беспомощному «гению всех времен», посмотрел ему в лицо и сказал по-прежнему вежливым тоном:

– Боги не позволяют мне дарить вам легкую смерть, говорят: не заслужили. И я согласен: не заслужили. Вы убили моего друга Троцкого. Он, правда, был суровый человек,  меня хотел расстрелять, так ведь он – революционер, а революционерам положено быть суровыми. А вас в веселые октябрьские денечки я что-то нигде не видел. Вы тогда были маленьким человечком, таким же маленьким, как и я.  Это сейчас вы большой, хотите Сеул Божьей Искрой сжечь, как американцы Хиросиму и Нагасаки. Теперь уж не получится…  Впрочем, не судья я вам и взвешивать ваши грешки не буду. Хе-хе! И смерть ваша будет не такая уж тяжкая. Так, помучаетесь несколько дней, послушаете, что ваши товарищи о вас думают, и уйдете к своему небесному Богу. А он уж пусть с вами сам разбирается.

Сталину очень хотелось что-то сказать или сделать, он из последних усилий дернулся и упал на пол.

– Все понял, я вас утомил. Ухожу!

Никодимус, заметив, что на улице уже светло, на всякий случай выключил свет и покинул ближнюю дачу, а через час был в центре Москвы, на Чкаловской в конспиративной квартире, где его с великим нетерпением ожидал Берия.

– Не надо волноваться, любезный Лаврентий Павлович! Все сделано как нельзя лучше, – принялся с порога успокаивать Берию Никодимус, даже не услышав обычный для таких случаев вопрос: «Ну, как?»

– Охрана что-то заметила?

– Что вы, что вы! Охрана ушла спать, как ей и указал этот…

– Хрусталев? – Берия продолжал нервно ходить по комнате, постоянно поправляя пенсне.

– Наверное.

Берия зачем-то выглянул в окно. Он уже почти сутки не спал, но спать и не хотелось.

– Когда это окончательно произойдет?

– Вы имеете в виду, умрет что ли когда? – переспросил Никодимус. – Я так думаю к пятому марта. А пока он мучается с инсультом, у вас есть время. Но не стоит его терять, надо действовать.

– Я не могу ничего делать, пока не увижу его бездыханное тело.

– Так какие проблемы? Навестите его и убедитесь, что он фактически труп.
– Нет, дорогой мой, не могу я сейчас туда поехать – будут лишние разговоры, подозрения. Нужно, чтобы охрана меня нашла и сообщила, что с ним что-то не в порядке. Надо дождаться звонка. – Берия двумя руками схватил телефонный аппарат, как бы умоляя его: «Ну, зазвони, зазвони!»

В конце концов, Лаврентий Павлович не выдержал и сам набрал номер: «Алло! Людвигов? Все тихо, с ближней дачи никто не звонил?» Берия положил трубку и заговорил о планах на будущее, если переворот закончится успехом. Он намеревался закрыть бессмысленное и преступное «Дело врачей», направленное против евреев и «Мегрельское дело», нацеленное на самого Берии. Войну в Корее завершит перемирием, тайно договорившись с американцами с помощью разведок той и другой стороны. Колхозы в Прибалтике следует распустить, Германии разрешить объединиться. И, главное, рассказать народу правду о злодеяниях тирана.

– Не мое это дело, – вежливо перебил Берию Никодимус, – но если вы расскажите народу о «злодеяниях тирана», то народ, знаете ли, может и вас кое о чем спросить.

Как это ни странно, Берия ничуть не обиделся, а довольно твердо ответил:

– Да, товарищ Календер, с меня есть чего спросить. И не только с меня, но и с Молотова, Маленкова, Хрущева – всех. И мы должны честно рассказать народу правду и покаяться.

Берия говорил долго, перечисляя грехи каждого члена Политбюро, умалчивая, правда, свои. Иногда он останавливался, крутил диск телефона, в очередной раз убеждался, что никаких сигналов с дачи нет, клал трубку и продолжал говорить, забыв об усталости и даже о том, что неплохо бы подкрепиться. Ближе к вечеру его нервы сдали, и он попросил товарища Календера вновь съездить на дачу и выяснить, что же там происходит.

Никодимус прибыл в Кунцево около шести вечера. На даче стояла мертвая тишина. Тело полуживого вождя лежало там, где Никодимус его оставил ранним утром. В комнату никто не входил. Чтобы хоть как-то привлечь внимание прислуги, Никодимус включил свет и тут же исчез.

Берия дремал в кресле, когда Никодимус явился, чтобы доложить о выполнении второго задания. Узнав, что запуганная прислуга боится войти к полумертвому вождю, придумал ловкий ход. Он позвонил своему адъютанту Людвигову и приказал направить на дачу курьера с пакетом лично товарищу Сталину.

Около полуночи Людвигов позвонил и сообщил, что Берию разыскивает Михаил Старостин – старший сотрудник для поручений, «прикрепленный» к кунцевской даче. Охранники хотели передать Сталину пакет и увидели, что он лежит бездыханный в луже мочи. Лаврентий Павлович сразу же оживился. Он немедленно перезвонил Старостину и приказал ему никому не звонить и ни о чем не сообщать, а сам отпустил, наконец, Никодимуса и отправился к своему другу и коллеге по Совмину Георгию Маленкову.

Глубокой ночью два заместителя председателя Совета Министров СССР появились на ближней даче. Георгий Максимилианович осторожно снял свои скрипучие ботинки, боясь разбудить спящего Хозяина, а Лаврентий Павлович и не думал обращать внимание на грохот собственной обуви.

Сталин лежал на диване в большой столовой, заботливо укрытый пледом. Маленков и Берия посмотрели на него, не приближаясь к вождю, после чего Лаврентий Павлович обернулся к охране и тихим, но строгим шипящим голосом произнес:

– Вы почему панику поднимаете? Вы что – ослепли, не видите, что товарищ Сталин спит? Больше не беспокойте ни нас, ни товарища Сталина.

Один из охранников попытался что-то возразить, но Берия бросил на него из-под пенсне такой испепеляющий взгляд, что у того навсегда пропала охота кому-либо что-либо возражать.

Никодимус сдержал обещание. Сталин промучался почти четверо суток и умер 5 марта в 21час 50 минут. Врачи установили, что причиной смерти стало кровоизлияние в мозг с потерей сознания и параличом правой руки и ноги. Во время похорон тысячи человек, жаждавших увидеть мертвого Хозяина, погибли в чудовищной давке. Не смотря на обожание толпы, он был глубоко одиноким человеком. Одиночество сопровождает каждого, кто поднимается вверх по скрипучим и весьма ненадежным ступеням власти.


Потерянное одиночество


Олег Лукин с молоденькой аспиранткой Северского пединститута Майей Тиминой поднимались вверх по скрипучей и ненадежной лестнице деревянного дома барачного типа.

– Подумать только, в каких условиях живет академик! – добродушно съязвила Майя, почувствовав запах кислой капусты, переполнивший весь убогий подъезд.

– Справедливости ради надо сказать, что в таких условиях живет не сам академик, а тетя академика, – поправил свою спутницу Олег Александрович, поддерживая ее за локоть. – И еще справедливости ради напомним, что и некоторые аспиранты живут в таких же домах.

– А зачем вы сравниваете аспирантов с академиками? – хитро улыбнулась Майя.

Они поднялись на второй этаж, Лукин толкнул одну из дверей, и та сама собой распахнулась. Им навстречу вышла пожилая, крепко сложенная женщина в цветастом фартуке.

– Теть Зин, познакомься с моей ученицей Майей, – представил Олег Александрович свою подругу, а затем перешагнул порог и ласково обнял хозяйку квартиры. – А это, Майечка, моя самая любимая женщина – Зинаида Михайловна Сажина, тетушка Зина.

– А почему ты так рано вернулся? – поинтересовалась тетя.

– Да мы сбежали с траурного митинга. Ну, нету сил слушать заупокойную галиматью!

– Господи! – забеспокоилась тетя Зина. – А с вами ничего за это не будет?

– Не волнуйся тетя, у начальства глаза застилали слезы – они не заметили нашего трусливого и позорного бегства.

В тесной прихожей Олег Александрович помог Майе снять зимнее пальто, разделся сам, и они прошли в маленькую, зато уютную и светлую гостиную, где обнаружили накрытый стол, полный домашней выпечки, соленых огурцов и салатов. Посредине стоял графин с клюквенной настойкой.

– Ну, тетушка, не ожидал я от тебя такой прыти, – обрадовано произнес Олег, разливая настойку по рюмкам. – Как ты догадалась устроить банкет, знала, что я приду с такой очаровательной девушкой?

– Ну, как же! – смущенно ответила тетя Зина. – Сегодня такой день, похороны великого человека. Упокой, Господь, его душу!

– Ты как всегда права, умер действительно великий человек, – Лукин стал совершенно серьезным, стоя с рюмкой в руке. – Такие люди рождаются один раз в столетие. Выпьем за светлую память замечательного русского гения композитора Сергея Сергеевича Прокофьева.

Тетя Зина опустила руку со своей рюмкой и тихо сказала: «Олежечка, я же Сталина имела в виду».

– Ничего страшного, тетя, потом выпьем за Сталина, – примирительно ответил Олег Александрович, опрокидывая в рот содержимое рюмки. – Классная у тебя наливка, Зинаида Михайловна!

– А что, Прокофьев в самом деле умер? – робко поинтересовалась Майя.

– Эх, плохо вы читаете газеты! – сказал Лукин и ушел в соседнюю с гостиной комнатушку, а вернулся со свежим номером «Правды», где на всю первую страницу в огромной траурной рамке был размещен портрет Сталина в форме генералиссимуса. Олег Александрович перевернул газету и показал маленькое извещение о смерти Прокофьева на последней странице. – Майя, вы никогда не видели его балет «Ромео и Джульетта»?

– Один раз слышала по радио.

– А я трижды смотрел его в Большом театре, – прихвастнул молодой академик. – Там есть такая мощная тема вражды. Пам-парам-пам, пам-парам-пам-пам-пам! И такая пронзительная тема любви. Вы понимаете, этим балетом Сергей Прокофьев рассказал все о нашем времени. Двадцатый век – страшный век! Никогда еще не было столько вражды, ненависти, агрессии, и только любовь может нас спасти. Вот, что хотел сказать Прокофьев этим балетом. Кстати, я встречался с Сергеем Сергеевичем, этой такой потрясающий человек!

– А правда, что вы и со Сталиным встречались? – перебила Майя своего учителя.

– Да, Майя, но лучше я вам расскажу о своих встречах с Прокофьевым.

О своих встречах с великими людьми Лукину рассказывать не пришлось. Из соседней комнатушки вышел двухлетний ребенок с заспанными глазами, одетый в теплые чулки и простенькую сорочку.

– Мы тебя разбудили, малыш? – голос только что бушевавшего академика сразу стал нежным. – Познакомьтесь, Майя, мой сын Юрий Олегович – будущая звезда науки. Юра, что надо сказать?

– Здластуйте, – неуверенно произнес будущий ученый.

– Юрочка, будем обедать, – тетя Зина по-хозяйски взяла ребенка на руки,  усадила его за стол, затем сбегала на кухню и принесла разогретую кашу.

– Так вот почему вы так часто приезжаете в Северск читать лекции! – улыбнулась аспирантка.

– Ну-у, не только из-за сына, – ответил Олег Александрович. – Я ведь, можно сказать, коренной северчанин. Здесь прошло все мое детство, юность, здесь до войны я пытался заниматься наукой. И тетя Зина, наконец, взрастившая и взлелеявшая меня, тоже здесь живет. Так что считайте, что я у себя дома.

…Уже начало темнеть, когда Олег Александрович с Майей вышли на улочку, застроенную сплошь деревянными домами. Место казалось таким гиблым, провинциальный дух настолько заплесневевшим, что действительно трудно было представить, что здесь живет академик и его сын – будущая звезда советской науки. А, между тем, этот район назывался Париж. И вовсе не в насмешку, а потому что когда-то давно, после Отечественной войны 1812 года,  в этом местечке  некоторое время обитали пленные французские солдаты.

Однако через десять минут ходьбы Лукин со своей ученицей оказались в относительно приличном центре города на площади, которая гордо именовалась Красной. Место Кремля занимало свежей постройки желтое пятиэтажное здание обкома партии, на котором в этот траурный день был приспущен красный советский флаг. Северчане уже прозвали обком Желтым домом и тихо напевали про желтый дом на красной площади: «Все стало вокруг красным и желтым». Они повернули налево, миновали памятник Ленину, стоящий почему-то спиной к площади и по тротуару, скрипучему от снега и деревянных мостков под ним, дошли до парка. Лукину не хотелось расставаться со стройной белокурой девушкой, чем-то напоминавшей ему убитую Мину. Юная аспирантка ему очень нравилась, но он стеснялся сказать ей об этом, и чтобы скрыть стеснение  болтал без умолку, и Майя не знала, как его остановить.

– Тетя Зина вечно упрекает меня, говорит, чтобы я был осторожнее. Зачем, мол, всегда говорить, что думаешь, делать, что считаешь нужным. А почему быть я должен быть осторожным? Я ведь очень одинокий человек. Мои родители – питерские интеллигенты – умерли от голода в гражданскую войну. Три года назад в Америке пропал мой друг, затем умерла моя жена. Я живу только ради науки, а так – мне нечего терять!

– Как это нечего терять? – возразила Майя. – У вас есть сын, тетя Зина…

– Это не они у меня есть, это они есть друг у друга. Им очень хорошо вдвоем, а я – так, лишнее звено.

– Подумать только, это говорит человек, в которого влюблены все девушки пединститута, – немного возмутилась ученица.

– Майечка, мне сорок один год. Я толстый и некрасивый. Как в меня можно влюбляться?

Майя остановилась, принялась осторожно стряхивать снег с воротника зимнего пальто одинокого академика и негромко произнесла:

– В вас можно влюбляться Олег Александрович, потому что я вас люблю.

Стряхнув снег, девушка зачем-то подняла воротник, стараясь как можно заботливей укутать горло учителя, и, не в силах сдерживать свои чувства, прижалась к нему. Если бы на месте Лукина был Зиедонис, то голова Майи легла бы точно на мужскую грудь. Но Олег Александрович был ниже ростом своего погибшего друга, и его лицо оказалось совсем близко от лица девушки. Их губы как бы невзначай соприкоснулись и, в конце концов, слились в поцелуе.      


Поцелуи с последствиями


С древних времен повелось у уламов начинать любое совместное дело с поцелуев. Этот обычай когда-то очень понравился богоподобному Льюису. Он считал, что, поцеловавшись, люди чувствуют свое единение, близость, осознают себя небольшой частью целого. Более того, при поцелуе происходит передача тайных знаний и божественных слов.

Поэтому каждый сбор Большого Совета Уламколы начинался с взаимных целований. Предполагалось, что, поцеловав друг друга, вершители судеб подземного мира превращаются в коллективный разум, способный принимать единственно верные и очень мудрые решения.

Сбор проходил в древнем зале, который впервые за многовековую историю значительно перестроили. Убрали все ярусы. Считалось, что все, кто входит в Большой Совет, абсолютно равноправны, а, значит, должны располагаться на одном уровне. Правда, имелось одно маленькое исключение – соорудили небольшой балкон для приглашенных спецов из числа ученых мужей или наблюдателей, не имеющих права голоса. На место ярусов поставили огромную статую бога Омоля с факелом в руке. Факел, по мысли ваятеля Ангелуса, должен символизировать свободу и справедливость. Зал значительно расширили, чтобы все уламы, входящие в Большой совет, могли в нем помещаться.

Акустика от перестройки сильно пострадала, поэтому пришлось внедрять специальные усиливающие звук устройства. Звуки поцелуев устройство тоже усиливало, поэтому в самом начале сбора на весь зал раздавалось многократное чмокание похожее на грохот.

В свой первый сбор после смерти советского правителя Сталина Большой Совет решил подробно поговорить о событиях верхнего мира. Но для начала выступил Спиру.
Проблемы, которые он поставил, оказались не менее серьезными.

Ученые мужи за последнее время достигли значительных успехов. Спиру скромно умолчал о своей вдохновляющей роли, но связал успехи с деятельностью группы «Прометей», которую по его рекомендации возглавил молодой и энергичный Макарус. Умолчал Спиру и о расшифрованных записях ученого мужа Альфреда, отца легендарного наблюдателя Никодимуса. Бывший французский олам, попавший в плен к русским оламам во время далекой большой войны, был сослан на север, пытался бежать, заблудился и угодил в рабство к уламам. Но его способности быстро разгадали, и он стал полноценным гражданином подземного мира. Он много знал об изысканиях в области электричества и попытался соединить знания, полученные в верхнем мире, с достижениями нижних ученых мужей. И перед ним раскрылись такие глубины познания, что он сам испугался их и тщательно зашифровал свои открытия. Спиру давно замышлял подвергнуть его записи расшифровке, но удалось это сделать совсем недавно. И соправитель преподнес их Большому Совету как новые открытия.

Оказалось, уламы уже сейчас могут научиться проходить сквозь стены, слышать и видеть то, что происходит на большом от них расстоянии и скоро научатся читать чужие мысли. На основании этих открытий можно полностью перестроить жизнь подземного мира. Она станет абсолютно прозрачной. Уламы не смогут уединяться, шептаться, и даже думать о чем-то таком, что не стало бы известно другим. Это новая ступенька в развитии подземной цивилизации. Громоздкая речь больше не нужна. Никто не сможет  замыслить даже самую малейшую подлость по отношению  другому. Но можно ли это делать сразу? Готовы ли уламы к тому, личность каждого перестанет иметь хоть какое-то значение?

Большой Совет заволновался. Гуддим, старейшина самого нижнего яруса, бывший претендент на место Божественного, добровольно отказавшийся от руководства подземной империей, взял слово первым. Его мощный, совсем не старческий голос грохотал так, что, казалось, его слышит весь нижний мир. Он требовал запретить подобные новации, грозящие гибелью всем уламам. Жить, зная, что тебя постоянно не только видят и слышат, но и мысли твои читают – невыносимо. За учеными мужами следует вновь установить наблюдение и свести их деятельность к постановке мистерий, ваянию скульптур и улучшению вкуса шаней. Все, что можно было изобрести полезного для уламов, эти ученые твари уже изобрели. Теперь они способны творить только вред.

В словесный бой против Гуддима бросился Шыпич, сын одного из отправленных в отставку соправителей. Он не стеснялся в выражениях, характеризуя старейшину, как отравителя свежей мысли, как застарелую несъедобную шань. Он напомнил Большому Совету, что во времена богоподобного Льюиса уламы тоже испугались тех возможностей, которые открывал им философский камень и хотели отказаться от его использования. Но как бы мы сейчас жили, если бы тогда верх взяли старые, похожие на прокисший сур, несостоявшиеся правители, вроде Гуддима? Новые возможности, открытые учеными мужами, еще сильнее сплотят нижний мир, сделают его единым целым и могучим.

Гуддим оскорблений терпеть не стал и бросился на обидчика. Будучи значительно старше по возрасту, он, однако, оказался более ловким и сильным, чем Шыпич. Сын погибшего соправителя имел шанс сам погибнуть от рук несостоявшегося правителя, но ему на помощь пришли те, кто также считал, что нельзя останавливать творческий полет ученых мужей. Завязалась драка, в которую с большой радостью включилась детвора. Их мамы никак не могли усадить малышей на место, те бились отчаянно. За всем этим неприглядным зрелищем наблюдала со своего балкона маленькая группа ученых мужей.

Большой Совет мог бы в драке запросто угробить сам себя, но вновь заговорил Спиру. Поначалу на него никто не обращал внимание, пока одному из драчунов не захотелось услышать, что же там бормочет соправитель. Он остановился, а вслед за ним и остальные.

А Спиру говорил лишь о том, что обе стороны по-своему правы и предложил мудрое решение. Если бы жив был Льюис, то и он бы сказал тоже самое, с чем выступил Спиру. А предложение Спиру сводилось всего лишь к тому, чтобы разрешить ученым мужам продолжать изыскания, но делать это втайне от остальной части Уламколы. Первыми новыми возможностями наделят жителей самого нижнего яруса, то есть весь Большой Совет. И только решением Большого Совета кто-то из других ярусов получит возможность проходить сквозь стены и читать чужие мысли. Опыт покажет, насколько полезны новые возможности.

Когда Спиру закончил, раздался мощный двойной хлопок. Это большинство Большого Совета дважды ударило себя в грудь в знак полного согласия.

После Спиру выступил Ульван. Он подробно пересказал сообщения верхних наблюдателей о смерти советского правителя. Она показалась Ульвану чрезвычайно подозрительной. Конечно, оламы очень часто умирают от болезней, но в данном случае болезнь оказалась чересчур выгодной советским соправителям, особенно таким, как Молотов, Маленков и Берия. Сталин, по сведениям наблюдателей, давно собирался отправить их в отставку к небесным богам, но смерть помешала ему, и теперь они правят советской империей.
В качестве неопровержимого доказательства версии насильственной смерти Сталина, Ульван показал запись первомайского парада на Красной площади, сделанную наблюдателем Якимусом. На призрачном экране шли нарядные верхние люди, улыбались, дети махали цветными шарами и флажками. На большом каменном строении, где лежали законсервированные бывшие правители Ленин и Сталин, стояли их верные соратники. В самом центре – Маленков, Хрущев, Молотов и Берия. Берия радостно улыбался, махал рукой, и, наклонившись поближе к Молотову, что-то шептал ему. Новые возможности, открытые учеными мужами, которые с недавних пор с тайного разрешения трех соправителей используются верхними наблюдателями, позволили услышать, что он сказал. Запись повторили со звуком. Сквозь небывалый шум, состоящий из бравурных мелодий, приветственных возгласов, нескончаемого говора толпы, явственно слышался голос Берии, направленный в сторону Молотова: «Сталина, да будет вам известно, я убрал. И спас вас всех!»

Сообщение об убийстве главы империи, под которой располагалась Уламкола, Большой Совет выслушал молча. Никто даже не возмутился тем, что новые возможности ученых мужей уже используются на практике – настолько очевидным была их польза. Однако не было ясности, чем грозит новая власть нижнему миру? Спросили мнение приглашенных ученых мужей.

Рафаэль, специалист по нравам верхнего мира, считал, что опасность есть и она вполне реальна. Оламы не могут жить без войн и убийств. Берия, получивший с нашей же помощью Божью искру, может использовать ее так, что она спалит весь верхний мир. Кроме того, наблюдатели Берии разбросаны по всему свету. Вполне может случиться, что они доберутся и до нижнего мира или овладеют новыми возможностями, как когда-то получили в свои руки секреты Божьей искры.

Сидевший рядом с ним Констант невозмутимо ответил, что все это чепуха и никакой опасности нет. Есть сведения от верхних наблюдателей, что Берия намерен прекратить затянувшуюся маленькую войну в далекой Корее, уже отпускает на волю без вины виноватых рабов, предлагает новым врагам советской империи американским оламам никогда не воевать а, главное, никогда не использовать Божью искру.

Уставшие от драки члены Большого Совета по-прежнему молчали. Заговорил Гулень. Он был как всегда резким и бескомпромиссным. Всякий, кто может представлять опасность нижнему миру, неважно – реальную или только предполагаемую – должен быть уничтожен. Уламкола получила в свои руки новые возможности, и наш долг использовать их в целях безопасности. Только тотальное истребление явных или даже мнимых врагов подземной империи сможет обезопасить ее от враждебного верхнего мира.

В зале раздались неуверенные двойные хлопки. Все согласились с соправителем, но, скрипя сердце. Большому Совету вовсе не жаль было какого-то Берию, но понимали вершители судеб подземной империи, что по логике Гуленя каждый из них может оказаться опасным для нижнего мира, неважно – реальным или только предполагаемым. И, значит, каждый из них может подлежать уничтожению. Но возразить соправителю никто не смог, а, может, просто не осмелился.


Подлежат уничтожению


Михаил Воропаев никак не осмеливался подойти к Георгию Маленкову. Странная робость! На кремлевских приемах когда-то запросто общался с самим Сталиным. Ему на смену пришел значительно более скромный Маленков, но поговорить с ним Михаил Ефимович никак не решался.

Нынешний прием по случаю восьмой годовщины Победы отличался от прежних небывалым размахом. Георгиевский зал Кремля каким-то образом вместил в себя несколько сот человек. Беломраморные скульптуры, прозрачные хрустальные люстры, матовые колонны и горельефы создавали ощущение небывалой торжественности. Георгий Максимилианович был явным хозяином торжества. Он сказал приветственное слово,  произнес тосты за победителей, в первый раз за последние годы за маршала Жукова и, что крайне удивительно,  почти ничего не сказал о роли Сталина.

После застолья актер стал чувствовать себя еще более неловко. Дамы, в основном жены маршалов и генералов, подходили к Воропаеву и выражали свое восхищение его последним фильмом «Невидимый фронт».  Он там сыграл советского разведчика, действовавшего в глубоком вражеском тылу под видом гитлеровского офицера. Выяснилось, что Воропаеву очень идет нацистская форма, поэтому дамы были в восторге. Только комплименты расфуфыренных особ Михаила Ефимовича сильно раздражали. Как, впрочем, и весь женский пол. В роли разведчика он очень нравился сам себе и хотел бы полюбить такого мужчину, какого он сыграл.

И все же: как подойти к неприступному Маленкову?

Воропаев не отводил глаз от нового председателя Совета Министров СССР, и не заметил, как рядом с ним оказалась тучная фигура второго человека в государстве Никиты Сергеевича Хрущева, ставшего после смерти Сталина исполняющим обязанности первого секретаря ЦК КПСС.  Выпив изрядное количество горилки, он чувствовал себя необычайно веселым  и источал радушие:

– Вот где скрывается оберштумбанфюрер СС Густав Дитц, он же майор Поливанов!

– Я же всего лишь актер Воропаев, Никита Сергеевич, – скромно заметил Михаил Ефимович.

– А это ничего. Вы, артисты, тоже ковали победу. Ваши фильмы вели солдат в бой, ваше искусство, понимаешь ли, заряжало советских людей, – Хрущев усиленно жестикулировал, пытаясь продемонстрировать всю мощь советского кино, – Официант! Пойди-ка сюда.

К Никите Сергеевичу тут же подлетел красивый метрдотель в смокинге и белых перчатках с подносом, на котором стояли бокалы с шампанским. Он действительно подлетел и при этом не пролил ни капли шипучего напитка, что не могло не вызвать восхищения у Михаила Ефимовича, но он, разумеется, промолчал.

– Я хочу выпить с артистом Воропаевым, разведчиком Поливановым, отважным летчиком Петровым, смелым танкистом Сорокиным, – перечислил известных киногероев Хрущев, взяв с подноса два бокала и передав один из них актеру. – За ваши роли, за ваше искусство!

– Спасибо, Никита Сергеевич, – Воропаев чокнулся с партийным руководителем, выпил бокал до дна и, наконец, решился. – Я хотел бы поговорить с вами по одному очень важному делу.

– Конечно, конечно, с вами я готов говорить о чем угодно, – ответил Хрущев, ожидая, что артист будет просить очередное звание или квартиру.

– Видите ли, Никита Сергеевич, я не только артист. Я еще и секретный сотрудник МВД, поэтому хорошо знаю Лаврентия Павловича Берию. Не хочу от вас скрывать: мне приходилось слышать от Лаврентия Павловича вещи такие страшные, что неудобно говорить.

– Все удобно, – вполголоса произнес Хрущев, отводя артиста в сторону.

– Лаврентий Павлович как-то признался – не мне вовсе, я просто разговор случайно подслушал – что именно он убил Сталина, а сейчас, говорит, вы и Маленков тоже подлежите уничтожению. Он хочет власти, понимаете? Я считаю своим долгом вас предупредить.

– Вы, товарищ артист, не только артист, но еще и настоящий патриот нашей страны, – язык и.о.первого секретаря заплетался, но сознание работало в верном направлении. – Только никому больше об этом не говорите. Мы вашу информацию проверим и примем меры. Но никому больше не говорите.

– Что вы, Никита Сергеевич, разве я не понимаю, что ли? Конечно, никому ничего не скажу.

… Над Москвой занималось утро, когда в полном одиночестве артист Воропаев вышел из Спасских ворот Кремля, перешел Красную площадь и сел на заднее сидение поджидавшего его старенького «ЗИСа».  Там же сидел невысокий человек в темном костюме и немного белесыми глазами. Когда дверца за Воропаевым захлопнулась, этот человек положил свою руку на колено актера и хмуро спросил:

– Удачно?

– Я думаю, да! – вдохновенно ответил Михаил Ефимович и положил свою руку на руку мужчины. – Маленков оказался недоступен, но я поговорил с Никитой Сергеевичем Хрущевым. Он все принял к сведению. Милый Рафаилус, ты мной доволен?

– Считай, что доволен, – ответил Рафаилус и, сняв левую руку с колена обнял ею артиста. – Хрущев набирает вес, и он энергичнее Маленкова. Так что ты все сделал правильно.

Воропаев нежно прижался к мужчине и положил свою голову на его плечо. Машина понеслась по Москве, желтой от восходящего солнца.


Как сделать правильно


– Спасибо, не надо, – сказал Лукин, отказываясь от чая, любезно предложенного милой секретаршей главного хозяина Желтого дома. – Набираю вес, а этого совсем не нужно.

– Тогда почитайте газеты, Зосима Николаевич вот-вот освободится и вас примет, – секретарша деловито разложила перед Олегом Александровичем «Правду», «Известия» и местную газету «Советский Север».

Лукин местное издание отложил на потом и принялся изучать центральную прессу. Происходящее в стране не могло не радовать. Лаврентий Павлович Берия, возглавивший объединенное министерство внутренних дел и государственной безопасности, первым делом выпустил на свободу всех, кто был арестован по так называемому «Делу врачей». Они реабилитированы. Создана следственная группа по пересмотру других особо важных дел. Рассматривается вопрос о передаче ГУЛАГа в ведение министерства юстиции, крупные предприятия и стройки, принадлежащие МВД – соответствующим гражданским министерствам. «Слава Богу, всякой тирании рано или поздно приходит конец, – размышлял про себя молодой академик. – И нечего было плакать по поводу смерти Сталина».

В это время распахнулась дверь кабинета Зосимы Канева, вышли какие-то люди и сам хозяин кабинета радушно пригласил Лукина зайти.

– Я очень извиняюсь, что заставил вас ждать, Олег Александрович, возникли неотложные проблемы, – заговорил Зосима Николаевич. – И прошу прощения, что не смог быть на вашей свадьбе. Мой подарок, надеюсь, вам передали?

– Да, конечно, передали. Спасибо огромное.

Канев и Лукин были почти ровесники, но Зосима Николаевич выглядел старше и солиднее. Иначе, видимо, и быть не могло. Ученый может позволить себе иметь мальчишескую внешность, а руководитель крупного региона – никогда. У Канева «на хозяйстве» была огромная территория, уместившая в себе и тундру, и тайгу, массивные леса, а под землей нефть, газ, уголь. Управлять ею – совсем не тоже самое, что разбираться в тонкостях морфем и фонем в различных языках. Поэтому Лукин относился к хозяину региона с уважением и даже с некоторым трепетом, хотя Канев занял эту должность всего три месяца назад, после смерти Сталина. В народе отзывались о нем хорошо, говорили, что молод и энергичен, а, главное, всех радовало, что он местный и всей душой болеет за регион.

Канев все-таки вынудил Лукина выпить чаю, который тут же любезно принесла секретарша, сел напротив него и с некоторой хитринкой продолжил беседу:

– А я бы хотел вам другой подарок преподнести. Не догадываетесь, какой?

– Признаться, не догадываюсь.

– А какой лучший подарок можно преподнести молодоженам? Только ключи от новой трехкомнатной квартиры. И я вам этот подарочек сделаю, но только при одном условии.

– При каком же условии? – Олег Александрович подумал, что его тете и сыну квартира, конечно же, не помешала бы.

– Очень простом: если вы останетесь здесь жить.

Канев смотрел на Олега Александровича с доброй улыбкой, как бы говоря: «Ну, соглашайтесь же, соглашайтесь».

– Вы подумайте, Олег Александрович, сколько в Москве академиков? А у нас вы будете единственным. Это же какое уважение!

Лукин молчал, не зная, что ответить, а Зосима Николаевич все активнее развивал свою идею:

– Я вас понимаю, Северск – не Москва, а захолустье. Дети даже называют наш город «северная дырка». Но это временно! Через несколько лет рядом с городом будет построен крупнейший в Европе целлюлозно-бумажный комбинат. Уже строится железнодорожная ветка. Вы же знаете, что во время войны железную дорогу до Заполярска проложили, минуя Северск. В Москву летают самолеты, и мы строим большой  аэропорт. Город разрастется, здесь будут ходить троллейбусы и трамваи. Мы откроем театр оперы и балета, создадим университет, и вы станете его первым ректором. Потом университет назовут вашим именем. Представляете, Северский университет имени академика Лукина!

– Ну, так уж не надо. С меня хватит какого-нибудь переулка. Или пусть будет какой-нибудь Лукиновый тупик.

– Шутник вы, Олег Александрович! И знаете, вы мне очень нравитесь. И вы нам нужны. Поймите, Северск – хоть и не Москва, но тоже столица. В нашем регионе скоро вырастут десятки новых предприятий. В Заполярске откроются новые шахты…

– На горбу заключенных можно многое построить, – вспомнил академик свое довоенное прошлое.

– А вот и неправда! Сейчас прошла широкомасштабная амнистия. Неопасных заключенных выпускают из лагерей и их места занимают свободные граждане. Да, свободным гражданам надо платить и платить немалые деньги, иначе они сюда не поедут. Но государство идет на это. Мы будем платить. И еще…

Канев заговорил чуть потише, как бы раскрывая секреты:

– Из лагерей стали выпускать политических, и очень многие не хотят уезжать. Они говорят, что наш регион стал частью их жизни. А эти люди – крупные ученые, артисты, инженеры. И это все – наш потенциал. Вы не представляете, что здесь будет через десять, через двадцать лет!

Лукин посмотрел на «желтодомовского мечтателя» со скепсисом и восхищением. Он любил мечтателей, но слишком часто слышал про обещания руководителей страны о скором построении коммунизма, о необходимости догнать и перегнать Америку. Впрочем, предложение сбежать от московской суеты и заниматься наукой в тихом Северске, ему показалось заманчивым. Одна проблема: как уговорить Майю, которая  бредит столицей?

– И все-таки, зачем я вам нужен сейчас, когда еще нет университета? – задумчиво спросил Олег Александрович. – Я ведь не экономист, а всего лишь языковед. От меня же никакой практической пользы.

– Вы не понимаете, товарищ Лукин. От вас огромная практическая польза. Со мной в Москве бюрократы будут иначе разговаривать, если я им скажу, что у нас живет сам академик Лукин. Я сумею такие инвестиции для региона выбить! Помогите родному городу, прошу вас.

Лукин не успел ответить на предложение Канева. В кабинет зашла секретарша и сообщила, что пришел Серафим Викентьевич Хлестов, и у него срочное дело.

– Это наш главный милиционер, – пояснил Зосима Николаевич, а секретарше приказал – Пусть подождет, не видишь, с каким человеком я разговариваю.

– Он просил передать, что Олег Александрович ему тоже нужен.

Не успела секретарша удалиться, как в кабинет уверенным шагом зашел одутловатый и немного грузный Хлестов.

– Извините, конечно, что я прерываю вашу беседу, но у меня серьезное дело. Вот ордер на арест гражданина Лукина Олега Александровича. Вы обвиняетесь в контрреволюционном заговоре, направленном на свержение советского строя и восстановление капитализма.

Серафим Викентьевич положил на стол перед Каневым и Лукиным соответствующую бумагу:

– Ордер подписан лично генеральным прокурором Сафоновым. Прошу вас, Олег Александрович, следовать за мной.

– Постой, Хлестов, это какое-то недоразумение, – вступился за Лукина Канев.

– Еще раз извините, Зосима Николаевич, но мое дело маленькое. Пройдемте, гражданин Лукин.

Олег Александрович обречено посмотрел на Хлестова, понимая, что в очередной раз все его планы рухнули в одночасье.


Новые планы


Гулень и Ульван со всего размаху рухнули в бассейн, где их ожидали очаровательные обнаженные карлицы. Тут же появился жрец в черном халате с маленьким воротом и огромным отворотом внизу. Он привычным движением с помощью жезла зажег синеватый огонь, и вся компания оказалась объятой необжигающим пламенем. Жрец хотел было сделать жезлом невидимый круг, чтобы потушить огонь, но Гулень ловко схватил его за руку: «Пусть горит». Долгое пребывание в бассейне с огнем значительно увеличивало мужскую силу.

– Мое дело маленькое, – ничуть не смутился жрец и удалился, оставив всю компанию гореть синим пламенем.

– Только Спиру о том, что видел, ни слова, – крикнул вслед Ульван.

– Скажи, Ульван, когда ты избавишься от рабской привычки бояться какого-то Спиру? – укорил его Гулень, обнимая сразу двух девиц. – Он такой же соправитель, как ты и я. Только строит из себя высоко духовную особу. И только лишь потому, что общается с учеными мужами. Он, видите ли,  считает соитие не удовольствием, а божественным актом. Надеется после смерти получить место рядом с богами. И мы с тобой должны ему доставить эту радость.

– Ты это окончательно решил?

– А сколько можно терпеть! Верхние этажи бунтуют. Они проведали, что за ними ведется повсеместное наблюдение, а ученые мужи свободны. Я уже сбился со счету: сколько уламов мне пришлось отправить к подземным богам за последнее время. Скоро некому будет работать. Ученые мужи выпали из-под контроля, а это самая неприличная публика. Я-то ее очень хорошо знаю. На этом ярусе каждый второй опасен для Уламколы. А если они будут проходить сквозь стены и читать наши мысли, то опасен будет каждый первый.  Их надо крепко держать в руках, вот так, как я держу этих девушек.

Гулень, чтобы продемонстрировать свою силу и мощь, прижал девушек так, что они невольно взвизгнули.

– Да, нижний мир, разболтался, это вы правы, – закивал Ульван, скромно обнимая только одну девушку. – Надо, надо постепенно наводить порядок.

– Постепенно?! – изумился Гулень. – Он рухнет, если будем укреплять его постепенно, обвалится весь на нашу голову. Наводить порядок надо немедленно, сейчас! И вот этими руками.

Соправитель на миг отпустил девушек, чтобы показаться мощь своих рук, которые, в общем-то, были не такими уж и мощными. Но потом нежно взял карлиц за их интимные выпуклости и принялся развивать свои мысли поводу ближайшего будущего Уламколы:

– А вот скажи, Ульван, Спиру сможет навести порядок в нижнем мире?

– Что ты, Гулень, конечно, нет. Он только все разваливает.

– Правильно. Так может быть ты возьмешь на себя это бремя?

– Великой Омоль! Спаси меня от этого.

– Вот видишь, это моя миссия и только моя. А ты мне должен помочь избавиться от Спиру. Он более всех опасен.

Вся компания вышла из бассейна и занялась свальным соитием. Когда соправители испытали полное удовлетворение, Гулень собрал девушек и подтолкнул их в сторону тут же раскрывшейся стены. Они шагнули в неведомое пространство, после чего стена за ними замкнулась. «Придется их уничтожить, они слишком много тут услышали, – пояснил Гулень. – Но ничего страшного, они из верхних этажей. Там таких много».

Соправители с аппетитом перекусили суром и бодрящими шанями, Гулень облачился в свой привычный синий халат, который теперь уже был украшен трех -, четырех -, пяти – и шестиугольными звездами, поднялся на ярус наблюдателей и приказал собраться ответчикам в своем ярусе. Дарук, его правая рука, был очень удивлен:

– Гулень? А ты же сегодня нас уже собирал.

– Собирал-собирал, – согласился Мокий. – Мы очень удивились, что так рано. Но может быть что-то случилось?

– А вы ничего путаете? – Гулень обошел ответчиков и каждому заглянул в его белесые глаза. Глаза не врали.

Сердце Гуленя отчаянно забилось в дурном предчувствии. Ответчики не могли его ни с кем перепутать. Значит, приходил орт – двойник Гуленя. Его появление предвещало его собственную смерть.


Смерть как благо


– Вы что-то путаете, – вздохнул Лукин. – Мой отец умер от голода.

– Нет, уважаемый, – возразил полковник Хлестов. – Ваш отец был активным участником таганцевского заговора и расстрелян как контрреволюционер. Вы скрыли этот факт от советской власти, чтобы тем самым ввести нас в заблуждение и вести с нами тайную борьбу.

– Я не знаю ничего про какой-то таганцевский заговор. Когда отец умер, я жил здесь, в Северске у тети.

– Не знали? – искренне удивился Серафим Викентьевич. – Как же не знали? Об этом писали газеты. Вот, полюбуйтесь.

Полковник вынул из папки вырезку из «Петроградской правды» за 1 сентября 1921 года. В ней сообщалось о расстреле участников Боевой Петроградской организации, руководимой доцентом Таганцевым. Среди расстрелянных упоминались имена профессоров А.И.Лукина, Н. И. Лазаревского, Г. Г. Максимова и М. М. Тихвинского, поэта Н. С. Гумилева, скульптора С. А. Ухтомского и геолога В. М. Козловского. Олегу Александровичу стало не по себе. Про отца было сказано, что он «активно содействовал составлению прокламации контрреволюционною содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».

В четвертый раз Олега Лукина арестовывают, но никогда еще с ним не обходились так вежливо – не били, не морили голодом. Но арестованному было не легче. Рассказ о расстрелянном отце был хуже дубинки. Заметив, как побледнел Лукин, полковник тут же налил воду из графина и подал ему стакан.

– Поверьте, уважаемый Олег Александрович, – участливо продолжал допрос Хлестов. – Я был бы рад убедиться в вашей невиновности. Зосима Канев за вас хлопочет, из Академии наук звонили, интересовались вами. Но, к сожалению, все факты говорят против вас. В 1937 году вас арестовали как немецкого шпиона…

– И реабилитировали.

– Реабилитация признана ошибочной, – покачал головой полковник. – Вас отправили с ответственным заданием в Соединенные Штаты Америки. А там вы продолжили свою шпионскую деятельность, только уже в пользу не Германии, а Америки. Вы как будто знали, что Америка станет главным врагом СССР. И не только вы, но и ваш друг физик Алексей Федорович Зиедонис оказались на службе американского империализма. Три года назад он бесследно исчез. Вероятно, ЦРУ его надежно упрятало… А вот показания генерала Сергеева. В 1942 году вы были задержаны в Москве при попытке передать важные сведения о начале работ над ядерным оружием некой группе абверовского резидента Льюиса. Впоследствии Льюис был арестован, но бежал. Возможно, с вашей помощью. И, наконец, последний факт. Во время траурного митинга, посвященного безвременной кончине товарища Сталина, вы улыбались, шептались о чем-то со своей будущей женой, а потом куда-то исчезли. У нас есть показания на этот счет студентов и преподавателей педагогического института.

– Мы ушли к моей тете. Моя жена никакая не шпионка.

– Охотно верю – ваша жена не при чем. Но ваше поведение на траурном митинге говорит о том, что вы – не советский человек, а, значит, косвенно подтверждает все остальные факты вашей враждебной деятельности.

После допроса Олега Александровича увели в одиночную камеру. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Он устал от этого нескончаемого абсурда, от невозможности доказать, что не верблюд. Новость, что отец расстрелян чекистами, его совершенно ошеломила. Этой тирании нет и не будет конца. «Как я хочу умереть, – говорил сам себе Лукин, сидя на тюремной табуретке. – Смерть, ты где?»

– А вот я и здесь, – услышал Олег Александрович не громкий, но очень явственный голос. Из-за стены появилась фигура невысокого человека с немного белесыми глазами.

– Дмитрий Александрович, вы мне снитесь? – Лукин узнал в этой фигуре Календера.

– Я думаю, любезный Олег Александрович, в такие минуты вам должны бы присниться жена ваша молоденькая, или безвременно ушедшая Анна Петровна, – своим обычным ласковым голосом проговорил Никодимус. – Но так вот получилось, что явился я. И не совсем, знаете ли, незванный. Вы же хотели смерти?

– Вы пришли меня убить?

– Не совсем так. Я пришел подарить вам легкую и временную смерть. Вы скончаетесь от разрыва сердца, что вполне, знаете ли, естественно в вашем состоянии. Вас отвезут в Бюро судебно-медицинской экспертизы. Это такой синенький домик возле парка.  А ночью Николай вынесет вас оттуда, и вы снова начнете жить. Не волнуйтесь, все пройдет успешно, Коленька уже выпил водочки с местными сторожами и патологоанатомами. А после воскресения – а завтра, кстати, как раз воскресенье – мы все вместе отправимся в нижний мир.

– К чему эти сложности? – спросил Лукин, не веря в происходящее и ничего не понимая.

– Я мог бы вам обычный побег устроить, – принялся разъяснять Никодимус. – Но ведь побег грозит большими неприятностями для ваших близких. Вас будут искать, придут к вашей тетушке Зине и жене Майе. А потеря трупа – это вовсе не побег. Да и заменим мы ваше тело каким-нибудь подходящим и похожим. В смерти все, знаете ли, равны.

– Я говорю: к чему эти сложности. Просто убейте меня и дело с концом.

– Нет, любезнейший Олег Александрович, не будет этого, как бы вам не хотелось. И не только вам. Лаврентий Павлович Берия тоже желает вашей, а также и моей смерти. Но не дождется, мы будем жить назло врагам. И наведем порядок в нижнем мире. Это пока еще в наших силах.

…Никодимус убеждал себя, что поступил на службу Берии исключительно для того, чтобы с корочкой «сотрудника по особым поручениям» иметь больше возможностей следить за неофициальными наблюдателями подземной империи. Однако и без корочки он делал это весьма успешно. Видимо, все дело в том, что не мог он, наблюдатель с огромным стажем, работать без какого-либо начальства. Привык ждать приказаний снизу. Поступив к Берии, стал работать по приказам сверху.

Приказы Берии сводились в общем-то к одному: наблюдать за тем, что делает верхушка власти советской империи. А верхушка замерла в ожидании кончины Самого Большого Начальника. Только Самый Большой Начальник умирать вовсе не собирался, а намеревался пережить своих соратников, которых считал уже шлаком, отжившим свое человеческим материалом. Ему нужны были свежие, молодые соратники, которые не будут бояться новой войны, чтобы расширить границы великой советской империи, как минимум, до Ла-Манша.  От старых же он предполагал избавится привычным способом – объявить их «врагами народа» и отправить к небесному богу.

Берия в списке претендентов на тот свет стоял третьим после Молотова и Ворошилова. Но он не захотел дожидаться своей очереди, тем более что очередь может в любое время измениться. Никодимус и тут проявил инициативу и предложил свой план по устранению Сталина, не зная, что подписывает себе, таким образом, смертный приговор. Берия план Никодимуса принял с некоторыми коррективами. А после его успешной реализации принялся, как и положено, заметать следы. Всю охрану сталинской ближней дачи быстро убрал. В основном всех отправил жить подальше от Москвы, а Хрусталева, который знал всю правду, отправил еще дальше – туда же, куда и Хозяина великой империи. Теперь настала очередь Никодимуса.

Но Никодимус, как и Берия, своей очереди дожидаться не стал, а предусмотрительно исчез. И этот факт очень обеспокоил Лаврентия Павловича. Единственным человеком, который его знал, по мнению Берии, был академик Лукин. Добиться его ареста руководителю объединенного министерства госбезопасности и внутренних дел труда не составило. И живым выпускать на волю своего бывшего друга Лаврентий Павлович больше не собирался. Следы он собирался замести так, чтобы и намека не осталось.

Нельзя, впрочем, сказать, что работа на Берию прошла для Никодимуса впустую. Он распознал весь механизм взаимоотношений внутри власти, и это помогло ему понять, что же сейчас может происходить на его родине, в нижнем мире. И он ужаснулся, догадавшись интуитивно, а затем здраво все просчитав, каковы могут быть последствия тех событий, которые, вероятно, разворачиваются нынче в Уламколе. С момента этой догадки Никодимус больше не нуждался ни в каком начальстве. Им руководила его собственная совесть, которая требовала, чтобы он немедленно кинулся на спасение сначала Олега Лукина, а затем и нижнего мира…

– Понимаю, что нет у вас уже никаких сил с кем-либо бороться, даже за собственную жизнь, – как можно ласковее произнес Никодимус, направляя в сторону Лукина перстень со своим очень драгоценным камнем. – Но уверяю вас: маленькая и легкая смерть даст вам возможность хорошенько отдохнуть и подарит вам новые силы.



За смерть по маленькой


– Выпей, это придаст тебе новые силы. Дело-то серьезное и ответственное, – Мишус протянул Савусу маленькую бутылку с водкой. Савус с удовольствием отхлебнул и вернул «четвертинку» своему брату. Тот несколькими глотками осушил ее до дна. «Пора», – решил Мишус.

Близнецы вышли из московского дворика на бывшую Спиридоновку, переименованную в честь «красного графа» в улицу Алексея Толстого, пересекли ее и оказались на Малой Никитской возле одноэтажного особняка.

– Оба на! – присвистнул Савус, увидев, что творится возле дома Лаврентия Берии. Через железный забор виднелись два бронетранспортера. Одно из окон было разбито. Своим острым зрением близнецы увидели, как из дома военные на носилках выносят тело, завернутое в брезент.

– По-моему, нашу работу сделали за нас, – предположил Мишус. В эту минуту он глубоко пожалел, что выпил всю водку – сейчас ее так не хватает для ясности мысли.

– Погоди, щас все разузнаем, – Савус, чей разум был не настолько одурманен спиртным, схватил брата за руку, отвел на безопасное расстояние, а затем деловито полез в карман и вытащил оттуда драгоценный камень, похожий на рубин.
 
Из «рубина» послышались очень четкие звуки. «Вы, может быть, объясните, наконец, что здесь происходит? Как понять, за что нас задержали?» – говорил твердый женский голос с легким грузинским акцентом. «Ну, что вы от нас хотите? Мы всего лишь охранники. Нам велели вас охранять, мы и охраняем», – отвечал равнодушный мужской голос. И весь дальнейший диалог повторял эти фразы в различных вариациях.

Сегодня должен был быть приведен в исполнение приговор, вынесенный нижним миром всесильному Берии. Выполнить столь важную миссию предстояло трем наблюдателям Якимусу, Савусу и Мишусу. Близнецам отводилась небольшая роль. Они несколько дней следили за особняком Берии и установили, что каждый рабочий полдень Лаврентий Павлович приезжает домой обедать. Таким образом, получалось, что рабочий полдень – лучшее время для уничтожения приговоренного.

Естественно, что погрязшим в пьянстве близнецам никто не собирался доверять роль основного палача. Убить Берию собирался ловкий и решительный Якимус. Братьям поручалось проследить и сообщить Якимусу о прибытии Лаврентия Павловича в особняк, а также о том, кто там находится кроме его самого. Дело, конечно, не хитрое, тем более, что их вооружили «рубинчиком» для прослушивания. И все-таки Савус и Мишус изрядно струхнули, поэтому первым делом отправились за водкой, а потому явились к особняку с опозданием.

Понять происходящее в доме Берии было выше их пропитых мозгов. Оставалось одно: смотреть и слушать.
 
Очень скоро они увидели, как к особняку решительным шагом подошел красивый усатый мужчина. Не обращая внимания на охрану, он зашел в дом. «Мама, с тобой все в порядке?» – услышали братья через «рубин» голос мужчины. «Серго, они убили нашего охранника Васю. Ты не знаешь, что с отцом?» – вместо ответа вопрошал женский голос. «Он арестован, мама, прямо на заседании Президиума ЦК, сейчас находится в Кремле. Меня к нему не пустили», – сообщил Серго Берия.

Братья не знали печалиться или радоваться такой новости. Задание вроде не выполнено и выполнено быть не может. Но ведь есть уважительная вполне причина. Так что с них взятки гладки. Они мигом изменили направление «рубинчика» и с помощью этого же камня связались с Якимусом и передали ему все, что только что слышали. К большому огорчению близнецов Якимус заявил, что задание должно быть выполнено в любом случае и назначил братьям встречу на Красной площади.

В самом сердце столицы советской империи жизнь шла свои чередом. К мавзолею Ленина и Сталина тянулась длиннющая очередь. Гости Москвы фотографировались на фоне Кремля фотоаппаратами новейшей модели «ФЭД». Савус и Мишус долго бродили вокруг, стараясь не вызвать подозрений у вездесущей милиции. Якимус дал нелегкое поручение установить, где находится Берия. Даже с помощью чудо-камешка сделать это никак не получалось. Из Совета Министров СССР доносилось множество шумов, но к вечеру здание почти опустело. Только тогда наблюдатели разобрали отдельные фразы голоса Берии, знакомые им по выступлениям по радио. Он о чем-то просил генерала Москаленко, то какого-то полковника Холопова, умолял о встрече с Маленковым. Лаврентий Павлович находился где-то рядом с бывшим кабинетом Сталина.

Якимус, получив эту информацию, не отпустил близнецов. Мишуса оставил в Александровском саду прослушивать на всякий случай Совет Министров, а Савуса отправил в сквер возле Большого театра. Там шла опера «Декабристы», на которой присутствовало все высшее руководство страны. Савусу строжайшим образом было наказано слушать не оперу, а настроиться на руководителей советской империи.

Но Савус оказался меломаном. Ему так понравилось звучание скрипок, что он не мог удержаться, чтобы время от времени не переключаться на музыку, и все же и разговоры в правительственной ложе он не оставил без внимания. Но когда раздались в зале овации, восторженные крики «браво!», Савус невольно прослезился. И не заметил, как на его плечи легли две руки. Наблюдатель вздрогнул, понимая, что вел себя неосторожно, и сейчас ему придется за это поплатиться. К счастью, это были руки его брата:

– Чего разревелся? Пйдем, Якимус зовет.
Последнее задание Якимуса оказалось на редкость приятным – он велел братьям купить водки, и они всей маленькой компанией отправились к близнецам в коммуналку снимать напряжение. И там, отправив в нижний мир сообщение об удачно выполненном задании, пересказали друг другу, что им при этом пришлось испытать.

Якимус не отличался красноречием, но все-таки сумел в красках описать часы пребывания в Кремле. Попасть туда можно только по особым пропускам.  Либо с помощью недавно присланной из нижнего мира новинки – кольца с еще более драгоценным камушком, чем у них уже имелся. Этот камушек позволял не только прослушивать то, что происходит на дальнем расстоянии, но проходить сквозь стены, уничтожить человека или просто парализовать его.

В здании Совмина, куда Якимус проник с помощью кольца, оставались три десятка офицеров, коим было поручено охранять арестованного Берию. Но большинство кабинетов были пусты, в том числе и еще недавно принадлежавший Сталину кабинет нового советского правителя Маленкова. Лаврентий Павлович в наручниках, привязанный к стулу, находился по соседству. Вокруг него постоянно дежурили, сменяя друг друга, один-два офицера. Руководил ими человек в форме генерал-полковника, которого подчиненные называли товарищ Москаленко. Из разговоров, которые вел этот генерал с другими военными в коридоре, Якимус понял, что они ждут ночи, чтобы вывести Берию из Кремля в бомбоубежище командного пункта войск противовоздушной обороны Московского военного округа.

«Я облегчу вам задачу», – решил про себя Якимус и, дождавшись, когда Москаленко в очередной раз вышел в коридор, наблюдатель вошел в помещение, застал одного полковника, которого мигом парализовал. Связанный Берия заерзал, но ничего сказать не мог – его рот был забит кляпом. Он скончался быстро и молча от направленного в его сторону кольца. Приговор приведен в исполнение, и Якимус хотел было покинуть злосчастный кабинет, но подумал, что не нужно оламам оставлять лишние загадки. Он разрезал веревки, связывающие теперь уже совершенно безопасного Берию, вынул кляп, вытащил из кобуры застывшего полковника пистолет, дважды выстрелил в мертвеца, сунул оружие в полковничьи руки, а самого офицера вернул в чувство. И очень быстро исчез. Последнее, что он услышал, был голос влетающего в кабинет Москаленко: «Холопов, ты что-ли стрелял?»
 
Якимус более получаса выбирался из Кремля, стараясь не попадаться никому на глаза. А Савус сквозь пение оперных звезд услышал, как в ложу Маленкову и Хрущеву зашел человек, видимо, тот самый Москаленко, и сообщил, что Берия убит при попытке к бегству. Все быстро покинули ложу и перебрались в отдельную комнату. Они говорили негромко, но Савус понял, что соправители довольны случившимся. Спустя полгода по их указанию закрытый военный трибунал приговорит мертвого  Берию к расстрелу за международный шпионаж и подрыв советского государства в пользу мирового империализма.  А пока они откупорили бутылку вина и выпили за успешный исход дела.

Наблюдатели нижнего мира пили за успешный исход дела всю ночь.



Успешный исход опасного дела


Соправители нижнего мира стояли врозь. Большой Совет напряженно  молчал, готовый взорваться в любую минуту. Гулень расположился под статуей бога Омоля и кидал одно за другим обвинения в адрес Спиру.

Спиру оказался виновным во всех мыслимых и немыслимых бедах подземной империи, разболтанный механизм которой грозил параличом. Про то, что этот древний механизм изрядно проржавел, и они оба хотели его изменить, Гулень промолчал. И бросил самое главное и тяжкое обвинение – уничтожение великого правителя.

С таким отвратительным явлением нижний мир не сталкивался никогда. Уничтожить Божественного – это все равно, что покуситься на самого бога Омоля. Не удивительно, что Большой Совет Гуленю не поверил, а Гуддим прямо обвинил соправителя во лжи и потребовал его отставки. Но откуда-то из-за угла робко показался третий соправитель  Ульван и представил Большому Совету доказательства вины Спиру. Ульван подробно рассказал, как был отравлен Божественный, не забыв добавить вины соправителю за то, что, уничтожая Корт Айка, Спиру не дал ему легкой смерти, а вынудил мучаться несколько дней.

Сам Спиру стоял посредине древнего зала, совершенно не зная, что нужно делать в такой ситуации. Он давно был готов, что Гулень подставит подножку, но никак не ожидал такого подлого предательства Ульвана. Бессмысленно отпираться в том, что Спиру виновен в гибели великого правителя, но как доказать, что это была инициатива Гуленя?

Ульван между тем своим характерным блеющим голоском рисовал чудовищные картины злодеяний Спиру и, как бы между делом, чтобы показать всю низость падения соправителя, вывел на середину зала Флору и ее сына Вараку, которых он своими злодеяниями обрек на страдания. Тут Гулень вновь завладел инициативой и призвал уничтожить Спиру, а Флору и Вараку, вопреки традиции, отправить жить на верхние этажи. Пока Гулень говорил, Ульван обернулся к Спиру и очень тихо, хотя и явственно произнес: «Держитесь, сейчас начнется».

Вот тут-то и произошел взрыв, причем в самом прямом смысле этого слова. Первым дрогнула статуя Омоля. С нее сорвался факел и полетел вниз, подмяв под собой Гуленя. Затем задрожали стены, стали рушиться статуи других богов, погребая членов Большого Совета. Спиру прижал к себе Флору и Вараку, мгновенно про себя решив, что если уж им суждено погибнуть, то пусть они погибнут все вместе, чтобы и там, глубоко под землей, в царстве мертвых, они находились рядом.

Еще несколько мгновений грохот нарастал, смешиваясь с криками погибающих членов Большого Совета,  достиг максимума, совершенно оглушив Спиру, и, наконец, наступила тишина. Зал был полностью разрушен, и погибли все, кроме тех, кто оказался в самом центре. В ушах стоял невероятный звон, и дико кружилась голова. Первым делом соправитель пощупал руками Флору и Вараку. К счастью, они были живы, но пребывали полуобморочном состоянии, и не упали лишь потому, что Спиру их поддерживал.

– Да, не волнуйтесь вы за себя и за них, величественный Спиру, – услышал соправитель сквозь звон в ушах  сзади себя очень знакомый голос. Он оглянулся и увидел …живого и невредимого Гуленя, только не в синем халате, а в золотистом и в странном головном уборе похожем на звезду.

Спиру тут же повернул голову в сторону обрушившейся статуи Омоля, и увидел мертвого Гуленя. «Ничего не понимаю», – подумал Спиру.

– А чего тут понимать? – сказал оживший Гулень. – Я не тот, кто вас предал. И зовут меня не Гулень, а Юкся.

– Заметь, я тоже тебя не предал, – заговорил стоящий рядом Ульван, про которого Спиру уже успел забыть. – Я ведь все-все знал, я знал, что именно так и случится. Я предан тебе, Спиру, всей душой.


«Но что же все-таки случилось? Может быть, мы уже погибли и находимся в царстве мертвых?» – размышлял про себя Спиру.

– Нет, Спиру, вы не погибли и находитесь там, где и положено, в древнем зале, – ответил вслух Юкся.

«Он мои мысли читает?» – спросил Спиру сам себя.

–  Ты угадал, мы научились слышать не только то, что говорят, но и то, что думают. Не беспокойся Спиру, мы и тебя научим.

– Конечно, научим, – раздался еще один голос. Прямо из-за стены появился Макарус. – Ты, Спиру, всегда был добр к ученым мужам, и мы этого не забудем.

Юкся, не спеша, обошел трупы членов Большого Совета и философски изрек:

–Жаль, что без крови не обходится ни одна революция, как в верхнем мире, так и в нижнем.

«А у нас это впервые», – подумал Спиру.

– Но, согласись, когда-то это должно было и у нас случиться, – Юкся подошел к раздавленному телу Гуленя и вздохнул. – Гулень был моим братом. Говорят, мы были похожи как две капли воды. Но правитель, которого вы совершенно справедливо уничтожили, не пожелал, чтобы на самом нижнем ярусе жили два похожих человечка. И я был обречен. К счастью, наша мама Райда упросила ученых мужей спрятать меня. Им-то это сделать нетрудно, на их ярусе столько установок, испытательных помещений, что никакие наблюдатели не обнаружат. О моем существовании знали немногие ученые мужи, но самые умные. Я рос среди них, набирался их мудрости и вместе с ними понял: пришла моя пора.

– Зачем Омоля разрушили? – неожиданно закричала очнувшаяся Флора.

– Время Омоля и других богов прошло, – спокойно пояснил Юкся, пнув ногой валяющийся каменный факел. – У нас будет новый и единый бог. Его имя Ен. Ангелусу не составит труда изваять нового бога на этом же месте.

– Ен – это бог неба, а не земли, – возразила Флора.

– Это будет бог и неба, и земли. С язычеством покончено. И хватит нам ютиться в наших норах. Пора выходить наружу и завоевывать верхний мир. Он будет весь принадлежать нам.

– Вы с ума не сошли?! – ужаснулся Спиру. – Оламы прекрасные воины, а мы…

– А мы сделаем так, что они уничтожат сами себя, – сказал Юкся, поднимая вверх руки ладонями друг к другу, показав, таким образом, взаимную ненависть оламов. – Они сожгут друг друга Божьей искрой. А мы им поможем.

– Мы им поможем, и она нас заодно уничтожит! Божья искра солнечного типа не пощадит всю землю.

– И все потому, что ты, Спиру, не захотел в свое время остановиться на моем варианте чистой Божьей искры, – вступил в разговор Макарус. – Мой вариант Божьей искры таков, что она уничтожает людей, но оставляет в целости землю, все сооружения и даже вещи оламов. Однако еще не поздно подарить ее этим безмозглым тварям. Тогда они скорее передерутся. Соблазн велик: врага уничтожить, а его имуществом завладеть.

– Ей-ей, зажечь искорку божью проблемы не составит, – добавил Ульван. – Мы ее уже почти зажгли. А Божья искра не так опасна, нет. Оламов-то она, конечно же, уничтожит, их жалкие городишки разрушит. Но нас она не тронет.

И тут Спиру узнал много нового. Оказалось, что Ульван раскинул по верхнему миру две сети наблюдателей. Одну, так сказать, официальную. О ее работе Спиру и Гулень были хорошо осведомлены. А о второй, неофициальной, даже не догадывались.

Наблюдатели второй сети старались на славу, снабжали наработками по Божьей искре врагов тех, с кем работали наблюдатели официальной сети. Несколько раз верхний мир был на пороге Большой Драки. И сейчас советские и американские оламы готовы вцепиться друг другу в глотки. Рано или поздно они уничтожат другу друга и, тем самым, расчистят дорогу новой расе, более мудрой и справедливой.

Мудрое и справедливое руководство новым объединенным верхним и нижним миром должны, по мнению Юкси, взять на себя три великих улама. Спиру останется правителем нижнего мира. Ульван уже сейчас должен готовиться к колонизации мира верхнего. Во главе объединенной сверхимперии станет Юкся. И никакой божественности. Правители будут называться юрлами, то есть главами.

Спиру принялся размышлять, как остановить безумцев, и тут же стал гнать эти мысли прочь, понимая, что Юксе ничего не стоит их прочитать. Только будущий глава сверхимперии не успел услышать, что думает бывший соправитель. Ульван не дал ему такой возможности.

– Э-э, не-ет, шаня тебе в глотку, Юкса! – закричал руководитель двух наблюдательных сетей. – Ты будешь заниматься колонизацией верхнего мира. А бремя Главного Юрлы я возьму на себя. Я так долго готовил этот час. И он настал! И я тебе не отдам…

– Но послушай, Ульван…– попытался возразить Юкса.

– И слушать не хочу! – Ульван налетел на Юксю так, что тот ни успел опомниться, и схватил его за горло.

– Может быть, мы здесь лишние? – обратился Спиру к Флоре, предлагая ей покинуть поле боя.

– Нет, не лишние, – услышал бывший соправитель сзади себя еще один голос.

На этот раз оглянуться он не успел, увидев, как за рухнувшей статуей Омоля раздвигается стена, и в зал влетают два олама. Спиру узнал только одного из них – Олега Лукина. Второй был повыше и покрепче. Он подскочил к дерущимся карликам, столкнул обоих лбами, и несостоявшиеся юрлы упали, потеряв сознание. Лукин уложил Макаруса одним ударом двумя руками по его талии. Закончил дело Никодимус, появившись из-за спины Спиру. С помощью перстня он окончательно нейтрализовал зачинщиков  переворота.

– Как можно легко предотвратить революцию, – констатировал Лукин. – Главное, успеть вовремя.

– Етить-молотить, сколько здесь трупов! – ужаснулся второй олам, оглядывая полуразвалившийся зал.

– Да-а, Николай, трупов здесь больше чем в финале Гамлета, – согласился Олег Александрович.

– Какого еще Гамлета? – еле вымолвил ничего не понимающий Спиру.

– Да был такой несостоявшийся правитель датских оламов, созданный воображением одного английского ученого мужа, – пояснил Лукин. – Хотел связать порвавшуюся связь времен. 

– Совсем как ты, любезный Спиру, – заговорил Никодимус. – Только тебе, надеюсь, удастся это сделать.

– Оставьте нас в покое, – Спиру вновь прижал к себе вконец запуганных Флору и Вараку, давая понять, что его интересуют только они одни.

– Нет уж, знаешь ли, изволь править, – ласково наставил Никодимус. – А вот верхний мир лучше действительно оставить в покое. Он без нас сам собой разберется. 

– Тут вся проблема в легитимности, – обратился Лукин к Спиру почему-то преподавательским голосом. – Ты – единственный оставшийся в живых правитель. Других правителей народ Уламколы не признает.

– Видишь, любезный Спиру, какого замечательного помощника я тебе привел. Лучшего спеца по верхнему миру, от которого он натерпелся дальше некуда, тебе не найти.

– Раз уж ты оказался жив, Никодимус, то и лучшего руководителя сети верхних наблюдателей, чем ты, я не найду, – Спиру стал потихоньку приходить в себя и брать власть в свои руки.

– А вот уж уволь, – засмеялся Никодимус. – Мое место наверху. Я – дитя бури, а здесь снова будет штиль. Какие могут быть ветры под землей? Мы с Николаем вернемся в верхний мир, чтобы защищать вас от его болезней и штормов.

– Давайте-ка я вас всех поцелую, – наконец-таки оживилась и Флора.

Никто не возражал. Да и как можно возразить, если совместное целование – любимая традиция нижнего мира.   


ЭПИЛОГ.  Некоторые традиции нижнего мира


– А можно я вас поцелую? – громко крикнула симпатичная девушка, по всей видимости, студентка Северского университета, неожиданно выскочившая на сцену.

Юрий Олегович растерянно посмотрел в сторону кулис. Леонид Хлестов, доверенное лицо и начальник предвыборного штаба кандидата в Президенты России Юрия Лукина, махнул рукой, как бы говоря: «Пусть, мол, целует».

– Ну, если это от имени всех моих землячек – самых красивых в мире женщин, то как тут можно возразить! – широко расплываясь в улыбке, ответил Лукин.

Девушка поцеловала кандидата в Президенты, да так смачно, что мужская часть зала готова была хоть на минуту баллотироваться на высший пост, но только лишь для того, чтобы заполучить поцелуй этой красавицы. Раздались аплодисменты, а Хлестов из-за кулис показал на часы, что означало «время идет, заканчивай».

– Друзья мои! – очень громко, так, чтобы было слышно и без микрофона, сказал Лукин. – Я был, есть и навсегда останусь северчаниным. Если меня изберут Президентом, то обещаю сделать все, чтобы вы, мои земляки, мной гордились. Уверяю, что вам никогда за меня стыдно не будет!

Зал взорвался овациями. Молодежь скандировала: «Лукин – Президент!» Над зрительным залом оперного театра, где проходила одна из многочисленных встреч кандидата с земляками, вновь развернули плакат: «Россия – единая и никем непобедимая». Губернатор Хлынов долго жал Лукину руку, желая победы на выборах и уверяя, что весь регион проголосует за него и только за него. Юрий Олегович приветливо помахал залу рукой и прошел за кулисы.

– Лихо я тебе подкинул девушку с поцелуем? – поинтересовался Хлестов, когда они уже были на лестнице.

– Мог бы и предупредить, – пробурчал Лукин. – А то вгоняешь в краску.

– Зато все было естественно, – успокоил начальник штаба. –  Не забывай, сегодня репортаж об этой встрече пойдет по федеральным телеканалам. Нужна была изюминка, и даже, я бы сказал, клубничка. И, знаешь, она удалась.

Они вышли из театра через черный ход. Первым вынырнул помощник с кучей цветов, закупленных по заданию Хлестова и врученных Лукину в конце мероприятия. За ним деловито прошагал к поджидавшему их черному «Мерседесу» сам Лукин, которого до самой двери провожал директор театра.

Когда Лукин устроился возле водителя, Хлестов скомандовал: «В региональный штаб». «Постой, сначала на кладбище», – поправил Лукин. «Хорошо, только ненадолго», – согласился Леонид Серафимович.

Возле кладбищенских ворот Юрий Олегович, не обращая внимания на весеннюю промозглость, вышел из машины в одном пиджаке, прихватив два букета цветов, и двинулся по центральной аллее, где были похоронены самые известные люди Северска. Над могилами за узорчатой оградой возвышался роскошный бюст бывшего первого секретаря обкома КПСС Юрия Холодова, руководившего регионом с конца шестидесятых и до самой Перестройки. Чуть далее стоял довольно скромный памятник в виде язычка пламени, на котором было выгравировано «Канев Зосима Николаевич, 1915-1994, Любим, Помним, Скорбим». И маленький крестик  в самом низу, хотя этот человек большую часть жизни состоял членом КПСС и регулярно избирался в бюро обкома. Его несколько раз снимали с высоких постов, а затем вновь возвышали. А перед смертью Зосима Николаевич успел написать книгу о том, как  под Северском были построен крупнейший в Европе целлюлозно-бумажный комбинат и лучший на Северо-Западе аэропорт.

Пройдя центральную аллею, Юрий Олегович без труда нашел знакомую тропинку и, почти утопая в весеннем снегу, дошел до нужной могилы. На мраморном камне немного стерлась надпись: «Сажина Зинаида Михайловна. 26.X.1898 – 12.IV.1974». Лукин положил один букет, постоял с минуту в задумчивости, а затем, немного поколебавшись, положил и другой, тихо сказав, ни к кому не обращаясь: «Это от отца».

С трудом выбравшись на центральную аллею, Юрий Олегович, однако, не вернулся к машине, а двинулся еще далее вглубь кладбища. Пройдя несколько аллей и тропинок, он добрался до могильной плиты с надписью «Календер Дмитрий Александрович». Дата рождения покойного отсутствовала, и был указан только год смерти «2001». Второй букет предназначался именно для этой могилы, но оказалось, что она не оставлена без цветов. В самом центре плиты лежали любимые Никодимусом белые розы, а рядом с могилой стоял тот, кто их положил. Это был Хлестов – он не остался в машине, а сразу направился к их общему с Лукиным знакомому.

– Славный был старик, – без всяких эмоций произнес Хлестов. – Ты только подумай: если бы не он, ты бы до сих пор оставался никому неизвестным этнографом, а я в лучшем случае стал главным редактором  заштатной газетенки.

– Он открыл для нас абсолютно новый мир, – согласился Лукин. – И никто, кроме нас, до сих пор об этом мире ничего не знает.

– А я ведь тогда вам не поверил. Потащили меня в какую-то экспедицию в заполярскую тундру. Думал: «Чудики они и есть чудики». А, чудь, оказывается, существует в реальности. Дурак был!

– Да, ладно, не комплексуй. Здоровый скепсис еще никому не повредил. 

Они повернулись, чтобы уйти, и чуть не споткнулись об валяющийся бесхозный крест со старой потертой надписью «Ульныров Николай Анатольевич. Умер 17 июля 1956 года».

Через десять минут Лукин и Хлестов были в помещении регионального предвыборного штаба, разместившегося в цокольном этаже жилого дома на одной из центральных улиц. Им предстояла короткая передышка перед выступлением в прямом эфире местного телевидения. Во время этой передышки они должны были пообедать и почитать публикации в прессе. Так как обеденное время кандидат и начальник его предвыборного штаба потратили на посещение кладбища, пришлось трапезу совместить с чтением прессы.

В штабе кипела работа, готовились плакаты, листовки, писались заказные статьи в местные издания. Лукин и Хлестов не стали слушать отчеты о проделанной работе, а уединились в самой маленькой комнате, где стол уже был сервирован салатами, бутербродами и стопкой газет. Заботливая сотрудница штаба Тамара Александровна, очень  напоминавшая Лукину бабу Зину, принесла горячий борщ. Юрий Олегович налег на еду, а Хлестов, пожевывая бутерброды, принялся изучать свежую прессу. Сначала его заинтересовала статья в «Московском комсомольце».

Феномен Лукина

«Он выскочил как черт из табакерки. Еще недавно его не знал почти никто, кроме коллег-этнографов. Его биография полна загадок. В разгар Перестройки он пропал. Просто исчез. В официальной биографии говорится, что он уехал за границу, чтобы продолжить научную деятельность. Однако, вернувшись из-за бугра спустя полтора десятка лет, он почему-то не стал продолжать научные изыскания, а занялся политикой. Созданная им и журналистом Хлестовым буквально из пустоты партия «Непобедимая Россия» вышла в рейтинге на первое место за один какой-то год.

В чем секрет популярности Лукина? Отвечу коротко: не знаю. Может быть, все дело в обещаниях сделать Россию сильной, покончить с коррупцией, олигархов равноудалить? Но почитайте программы других кандидатов. Те же лозунги, те же обещания. Или господин Лукин обладает какой-то необыкновенной харизмой?  Нету у него никакой харизмы: голос громкий, но слегка скрипучий. Обаятельный,  но не настолько, чтобы довести толпу до состояния чуть ли не группового помешательства…»

Дальше Хлестов читать не стал. Неинтересно. Привлекла внимание статья в «Известиях», старательно обведенная фломастером – работа руководителя пресс-службы предвыборного штаба. Короткий заголовок: «Озарение».  И отдельно подчеркнут один абзац: «Лукин несомненно наделен искрой божьей, что означает не только наличие у него выдающихся способностей, но и благородных порывов, стремления к высоким целям». Автор связывает наличие у кандидата в Президенты таких прекрасных качеств тем, что у него был замечательный отец – академик Олег Александрович Лукин, не раз подвергавшийся репрессиям в годы сталинщины и погибший в 1953 году. Далее статья рассказывала об отце.

Хлестов задумался. Прекрасный предвыборный материал, но штаб его никому не заказывал. Имя автора «Майя Давыдова, доктор филологических наук» тоже ни о чем не говорило.

– Тебе известна дамочка по имени Майя Давыдова? – поинтересовался Леонид Серафимович у своего жующего друга.

– Знаю такую, – ответил Юрий Олегович, доедая борщ. – Вторая жена моего отца. Родом из Северска, но уже полвека живет в Москве.

– Хорошая у тебя мачеха. Вовремя вспомнила о пасынке.

В кабинет зашла Тамара Александровна, собрала грязную посуду и сообщила, что к Юрию Олеговичу пришел странный молодой человек, невысокого роста и какими-то больными глазами. Хлестов распорядился никого не пускать – времени мало, а нужно еще подготовиться к выступлению на телевидении. Для встреч с избирателями существуют встречи с избирателями.

Однако только закрылась за Тамарой Александровной дверь, как неведомый посетитель появился прямо из-за стены. Он действительно был маленького роста, нос с легкой горбинкой, а глаза немного белесые, но большей частью голубые. Почти как у Юрия Олеговича.

– Юриус, брат, ты все-таки сбежал из нижнего мира? – у Лукина от удивления чуть не застрял бутерброд в горле.

– Нет больше нижнего мира. Погибла Уламкола, – тихо ответил Юриус и зарыдал.

Единокровный брат Юрия Олеговича родился под землей. Спиру настоял на соитии старшего Лукина с местной карлицей, чтобы не только сам Олег Александрович, но и его потомки внесли великий вклад в процветание подземной империи. До встречи со своим старшим сыном академик не дожил. А вот Юрий Олегович, когда Никодимус устроил ему и Хлестову экспедицию в подземный мир, где живет чудь белоглазая, очень обрадовался наличию у него братика. И отчаянно звал его вернуться вместе с ним наверх, на родину его предков по отцовской линии. Тогда Юриус отказался наотрез, а сейчас сделал это вынужденно.

Золотая эпоха правления Спиру закончилась раньше, чем мудрый правитель ушел к подземным богам. Он был слишком высокого мнения о себе, принимал решения, ни с кем не советуясь, бездумно применял новые возможности, открытые учеными мужами. Особой осторожности требовала такая новинка, как «поле повиновения». Это изобретение ученых мужей позволяло управлять большим количеством людей, внушая им то, что они должны делать.

«Поле повиновения» распространили на самые верхние ярусы, где тут же прекратились всевозможные конфликты, и даже отпала надобность во внутренних наблюдателях. Тогда Спиру распорядился покрыть «полем» весь подземный мир. Ученые мужи поначалу запротестовали, не желая повиноваться, а затем тихой сапой создали «антиполе». Обо всем этом Лукин-младший и Хлестов хорошо знали, поскольку находились в Уламколе именно тогда,  когда завершались работы по защите от «поля повиновения».

А уже после того, как они перебрались в верхний мир, события стали нарастать с быстротой падающего вниз камня. Спиру боги подарили легкую смерть, а новый правитель Варака с ситуацией не справился. Раздрай начался с ученых мужей. Коренные уламы решили, что их притесняют полукровки, вроде Юриуса, чьи идеи быстрее и чаще воплощаются в жизнь. Варака обещал им поддержку, но возмутились сами полукровки, считающие, что их идеи более толковые и разумные. Напряжение среди ученых мужей нарастало, и один из советников правителя потребовал отключить у них «антиполе». Попытка это сделать вылилась в прямой бунт, и в результате отключили не «антиполе», а «поле повиновения» на верхних ярусах.

Рассказывать обо всем, что было дальше, Юриус был не в состоянии. Из его белесо-голубых глаз текли слезы. Брат налил ему чаю, но последний улам чуть не поперхнулся от непривычной пищи. Из его дальнейших слов стало известно, что какие-то из одуревших от внезапной свободы рабов научились проходить сквозь стены и проникли на установки, на которых философский камень вырабатывал энергию жизни для всей Уламколы. Что они там сделали, никто не знает и уже никогда не узнает, потому что после этого чудовищный взрыв уничтожил нижний мир до основания. Юриус остался жив только лишь потому, что находился в это время на самом верхнем ярусе, пытаясь уговорить рабов одуматься. Взрывная волна разрушила этот ярус не до конца. Почти все рабы погибли, а Юриуса спас его маленький рост и генетическая защищенность от невидимых вредных лучей, исходящих от философского камня…

Юриус плакал, а Юрий Олегович утешал его, как мог, обещая, что поможет ему освоиться в чужеродном верхнем мире. Хлестов, слушая сбивчивый рассказ улама-полукровки, продолжал листать газеты и, наконец, нашел заметку, которую тут же показал Лукину. В ней сообщалось о странном явлении: в сейсмически спокойной заполярской тундре произошло землетрясение силой семь баллов по шкале Рихтера. Эпицентр землетрясения оказался в районе заброшенной шахты «Восточная», которая почти обрушилась. В самом городе, находящемся в двенадцати километрах от эпицентра,  рухнула старая котельная. Жертв, к счастью, нет.   

– Божья искра предназначалась для верхнего мира, а сожгла нижний, – задумчиво произнес Юрий Олегович.

– Зато теперь мы полностью свободны в своих действиях, – сказал Хлестов. – И мы создадим новый мир здесь, наверху, по аналогу с подземной империей. Все ведь в наших надежных руках. «Поле повиновения» на митингах и встречах работает безукоризненно. А после нашей победы мы его развернем на полную катушку. «Поле повиновения» остудит Россию и в тоже время обогреет ее. Не тушуйтесь, братья!

Сказав это, Хлестов деловито проверил наличие под лацканами пиджака кандидата в Президенты маленького значка с красным камушком, похожим на рубин. Затем достал из кармана точно такой же значок и нацепил его на свой пиджак. Легонько хлопнул Лукина по плечу, и через минуту они уже мчались на черном «Мерседесе» по направлению к телецентру. Предвыборная кампания набирала обороты.