Маркус Айзенштадт, восьмидесятипятилетний старик, сидел в своем кресле
и молча наблюдал, как его сын Алон крепит на стене большую фотографию его
покойной жены. Он хорошо знал это фото, более того, помнил где и когда оно
было сделано. Ципи на нем курила длинную сигарету и была еще молодой. Она
всегда хорошо держалась, даже когда, уже совсем старушкой, болела. Курить не
бросала до последнего вздоха и была вздорной, независимой особой, точно такой
же, как на этой фотографии.
Они прожили вместе почти шестьдесят лет и вырастили хороших детей.
Алон, младший, мамин любимчик, даже сейчас, пять лет после ее смерти, едва не
плачет, когда говорит о ней. Вот и сегодня - увеличил и принес эту фотографию.
Маркус только молча указал на стену и наблюдал.
Алон закончил и присел на стул возле отца. Маркус потрепал его по
лысеющей голове:
- Моему милому мальчику скоро 60 …
«Мальчик» обнял отца, поцеловал его.
- … а помнишь, папа (очень в стиле Алона было это вступление), как мама
ездила в отпуск во Францию, к подруге?
Маркус помнил. Несмотря на возраст и порядком ухудшившееся здоровье,
он обладал памятью подростка. Странно, что Алон заговорил об этой поездке, ведь
именно в тот день, когда Ципи улетела (к своей невыносимой однокурснице), он
случайно, во время обеденного перерыва, познакомился с работавшей в соседнем
здании секретаршей.
Они провели вместе несколько часов. Ничего «такого» не было - пригласить
ее Маркусу было некуда, и страшно. Он смог лишь уговорить ее уйти с работы, и
они, как обезумевшие, просидели и проговорили, вцепившись в друг друга,
сначала в кафе, а потом на скамейке на Кикар ха-Медина, пока не стемнело.
Вечером они расстались, она уехала к себе, а Маркус вернулся домой, где его
ждали дети. Алону тогда только исполнилось восемь.
Он больше никогда не видел ее. Желание встретиться он подавил в себе той
ночью, после того, как уложил детей спать. Но с того дня, на протяжении
пятидесяти лет, он любил ее, ежедневно вспоминая с едва заметной улыбкой,
сейчас воспринимавшейся как «особенности возраста».
Маркус взял сына за руку:
- Ну иди же сюда, обними старого папу...