Яркое июльское солнце безжалостно подчёркивало обветшалость заднего фасада Варшавского вокзала, глянцевым блеском отражалось от баннера с рекламой Marlboro и невыносимо резало больные Зоськины глаза.
Да, в тени глазам стало бы легче, но уйти с залитого солнцем перрона Зоська не могла: только здесь, в полуденном пекле, её не мучила дрожь. Несмотря на жару, плотные джинсы и рубашку с длинным рукавом, Зоську знобило – даже на солнцепёке девушка вздрагивала, когда капли холодного пота скатывались с её рёбер.
Почти не открывая глаз, едва различая дорогу сквозь ресницы, Зоська приплелась к обшарпанной скамье, стоявшей посреди платформы и по случаю перерыва в движении поездов никем не занятой. Девушка практически уже села, когда вдруг почувствовала, что садится на какой-то предмет, и быстро вытащила из-под себя круглые тёмные очки, видимо, забытые ребёнком. Сама лёгкая, как ребёнок, Зоська не успела их раздавить. Не раздумывая, она натянула короткие дужки на уши.
Сквозь мутные исцарапанные линзы отражённый бумагой свет уже не так слепил глаза, и Зоська открыла расписание пригородных поездов.
Летом 1999 года первая электричка на Сиверскую отправлялась с Варшавского вокзала в 05:42, а в 22:05 в Петербург прибывала последняя электричка из Луги.
С 11:25 до 13:05 в движении поездов был перерыв – значит, ближайшая электричка последует на Лугу через пятьдесят минут. Но у Зоськи не было пятидесяти минут, не было! У неё и получаса не было...
"Не смогу? Не успею? Сдамся? Вернусь?" – предательский тонкий голосок впился в сознание. "Билет. Нужно купить билет. Тогда обратного пути не будет", – мысленно заглушила голосок Зоська. А он тут же съехидничал: "Денег на сигареты – тоже!"
Когда Зоська попыталась встать, она поняла, что не может: берцовые кости ныли так, будто были сломаны. "Ладно, поеду зайцем. Только бы успеть..."
Зоська закурила. Оставалось полпачки.
– Ой, девушка, угостите спичкой, пожалуйста!
Зоська подняла голову и увидела перед собой пышную цветущую барышню лет двадцати, в отрытом белом сарафане, впечатление от которого портил впивающийся в широкую талию пояс, а также изрядно испачканный подол. В одной руке барышня держала пузатую сумочку, в другой – пачку Marlboro (такую же, как на вокзальной рекламе). Сама Зоська курила Lucky Strike. "Be Happy – Go Lucky!" – вспомнился Зоське рекламный слоган.
– Держи, – Зоська протянула барышне зажигалку.
– Грязища в этих электричках, – закуривая и усаживаясь рядом, барышня сочла уместным объяснить испачканный подол, – не доехать в белом.
Она поставила сумочку слева, руку с сигаретой отвела вправо, спустила с плеч лямки сарафана и, подставив лицо солнцу, всей своей позой выразила намерение культурно загорать. Однако обида не давала барышне покоя, и уже через пару секунд она опустила голову и принялась отряхивать юбку левой рукой.
– Нет, ну просто кошмар. Я же нигде не тёрлася и сумку никуда не ложила!
Зоська щелчком пальцев отправила окурок в урну и произнесла нечто среднее между "ха" и "ага". Барышня в белом приняла Зоськино междометие за согласие и поддержку, развернула корпус в Зоськину сторону и представилась:
– Ну, будем знакомы! Вероника.
– Зоя, – без энтузиазма назвала себя Зоська.
"А расскажу-ка я сказку, – вдруг решила Зоська, почувствовав, что мысли проясняются, – белому бычку… точнее, белой коровке… нет, молодая корова зовётся тёлкой – значит, белой тёлочке!" Зоська усмехнулась, и от этой усмешки между ребёр будто вонзилось раскалённое шило. "Не сметь смеяться! – приказала она сама себе. – Если начнёшь смеяться, пиши пропало!"
– Да, вагоны явно не те, что отправлялись сто лет назад отсюда в Варшаву, Вену, Брюссель, Берлин… – заговорила Зоська. Она превозмогала боль и старалась произносить слова внятно. – Тогда в обиходе были частные вагоны – с гостиными, спальнями и ванными. В салонах-столовых стены обшивали панелями акажу, сидения обтягивали кожей, окна прикрывали шёлковыми шторками. Салоны-гостиные блистали золочёной бронзой и хрусталём. Пассажиры брались за дверные поручни в перчатках из белой замши, могли прислониться в белом костюме к стенке тамбура. Такой чистоты добивались в вагонном депо, оборудованном прямо здесь, в здании вокзала. В депо подавалась горячая вода. Использованная при уборке вагонов вода по системе сливных труб спускалась в Обводный канал...
Монолог утомил Зоську, её мысли начали вязнуть. Она замолчала.
– Ух ты! – Вероника смотрела широко открытыми глазами, хотя солнце было почти в зените. – Складно, как по писаному!
Зоська ничего не ответила.
Вероника потушила окурок и сменила тему:
– Скажи-ка, Зоя, ты вон учёная какая, а правду ли бают, что двухтысячного года не будет – наступит конец света, как бы миллениум. Это в древности предсказал вещий мудрец, Апокалипсис.
Зоська не засмеялась, даже лицо не скривила.
– В конце каждого столетия пророчат конец света, – сказала она вяло и тихо. – Так было и в конце девятнадцатого, и восемнадцатого, и прочих веков...
– Значит, конца света не будет?
Зоська промолчала. Ей было всё равно. У неё ломило запястья, и стук сердца раздавался в висках. Ссутулившись, она издала то ли стон, то ли хрип.
– Тебе что, худо? – В круглых глазах Вероники зажглись сомнение и тревога.
Она взглянула на острые Зоськины колени, нахмурилась и зашуршала в своей пузатой сумочке.
– Может, ты есть хочешь? – Вероника вытащила из сумки пирожок, завёрнутый в бумажный пакет. – На, съешь-ка, ещё тёплый!
Она протянула Зоське пирожок, который просто не мог не быть тёплым в такую жару.
В ноздри ударил чуть горьковатый приторный запах сдобы и масла. Зоська отвернулась и простонала:
– Нет уж, спасибо, меня сейчас вырвет.
Вероника всплеснула округлыми руками:
– Что с тобой такое? И куда ты в таком виде?
Зоська попыталась пожать плечами – плечи дёрнулись.
– Всё равно куда. Лишь бы подальше от... него, – на последнем слове Зоська сделала акцент и поморщилась. Вообще-то она планировала добраться в Лугу, к тётке, но уточнять не хотелось.
– От... него? – Вероника выдержала паузу, в течение которой её лицо приобретало понимающее выражение. – Э, мать! Ты бежишь от любви?
– Да, – сразу же согласилась Зоська, – от такой любви, что ни в сказке сказать, ни пером описать...
В Зоськином голосе не сквозило ни тени сарказма. Это на самом деле была любовь. И каждая клеточка Зоськиного тела жаждала вернуться... к нему.
– Так что же, стало быть, не судьба... с ним? – Вероника казалась заинтригованной.
– Нет... – Зоська опять поморщилась, – не судьба.
Вероника, будто бы в досаде, взмахнула рукой и хлопнула себя по колену:
– Эх, мать, не ты первая, как говорится, не ты последняя. Сердцу не прикажешь! Любовь зла – полюбишь и козла! Любовь не волос – быстро не вырвешь... – Вероника разошлась и, поддавшись каким-то своим чувствам, возмущённо откусила пирожок. – Это, мать, наша бабья доля: умные-то умные, а влюбляемся мы, как дуры, – продолжила она с набитым ртом.
– Ну да, – вновь согласилась Зоська.
Мгновение Вероника смотрела на Зоську, задумчиво прищурившись, а потом её глаза снова распахнулись:
– Слушай-ка, а часто тебя тошнит?
Зоська опять поморщилась:
– Постоянно.
Вероника пожевала пару секунд и, уже не глядя на Зоську, спросила:
– А с женскими делами у тебя как? Давно были последний раз?
Зоська призадумалась. Затем нахмурилась и сказала:
– Уже четыре месяца нет.
Вероника всплеснула руками:
– Четыре месяца? Я так и знала! Ну, мать, поздравляю! Это от... него, конечно?
В эту секунду на Зоську внезапно навалилось жгучее желание послать Веронику с её не в меру ароматным пирожком к чёртовой матери.
– Конечно. От... него, – сдержавшись, нехотя промямлила Зоська и отвернулась.
– Знаешь, мать, – Вероника села очень прямо и вернула лямки сарафана обратно на плечи, – козлов наказывать, разумеется, надо. Но ребёнок! Ребёнок-то всё меняет!
Зоська скривилась и наклонила голову к коленям.
– Да какой ещё, к черту, ребёнок? – простонала она, закрывая лицо руками. – Что за бред? У-уу, – Зоська принялась потихоньку выть в колени.
Вероника, теряя осанку, молчала. Она пришла в замешательство.
– Ну как же, – наконец проговорила она растерянно, – ты же сказала, что от любимого человека...
– Человека?! – Зоська резко выпрямилась и уставилась на Веронику. – Человека?! Ха! Дура! Я говорила о героине!
Зоську охватил смех, неудержимый и мучительный. Детские очки почти беззвучно упали на перрон. Зоська повалилась на бок и почувствовала, как выгибается спина. "Почему так быстро? – мелькнул в запутывающемся сознании вопрос, – было же ещё время! А-а, какой яркий свет! Проклятое солнце!"
Между тем к солнцу приблизились кулисы облаков. Без сожаления покидая сцену, солнце послало на землю прощальные лучи, и они догорали на застеклённой крыше вокзала, а вместе с ними неотвратимо догорал двадцатый век.
Примечание:
Варшавский вокзал не действует с 2001 года. В настоящее время в здании вокзала находится развлекательно-торговый комплекс. Пакгаузы, мастерские, цеха, железнодорожные депо, водонапорная башня и другие постройки девятнадцатого века находятся под угрозой сноса.
2014