Старый Новый год

               
Хоть  никогда  и  никем  официально  не был  установлен этот праздник, но и в прежнее время любили мужики пропустить по этому поводу рюмочку, другую, «погутарить за жисть» в тепле и уюте.  Изредка доходило и до конкретного выяснения «Ты меня уважаешь?», но это редко, а чаще – просто старшие  что-то знали, что-то помнили, и рассказывали о том, как в их время…

А тут…  В конце рабочего дня, как раз к вечеру встречи старого Нового года, собрал инженер эскадрильи техников и объявил:
       -- Иванов. Ты – старший. Назначай себе кого хочешь, но чтоб к утру левый мотор на  Ли-2 стоял,  как гвоздь. Машина нужна, на ней должно лететь большое начальство. Понятно?
       Понятно-то понятно, но легко сказать «к утру». На таком-то морозе?  А зима в тот год в Подмосковье была и в самом деле снежной и лютой. А куда деться?  Надо…
       Набрал себе Иванов команду человек семь. Послал одного на один склад, другого – на другой, приготовили инструмент,  агрегаты, материалы, освещение; ничего не забыли, не упустили.  Лучше, чем обычно, расчистили стоянку от снега.  Дело-то привычное, не первый раз такой аврал. Иванов  даже отпустил  живших вблизи аэродрома поужинать и принести с собой на ночь  «тормозки», как называют шахтёры бутерброды, выделяемые сердобольными жёнами своим кормильцам (тогда авиатехники не питались в столовых, а были «на подножном корму», кто как).   Каждый из них не забыл и пса Бобку: кто принёс ему косточку, кто хлебушка, кто полкотлетки. Виляет хвостом Бобка, ластится ко всем. Но на стоянку самолётов чужих  никого не подпускал – сразу давал знать. Этот Бобка строго соблюдал и меры безопасности на аэродроме: под работающие винты не лез, рулящим самолётам дорогу не перебегал, к взлётной полосе не приближался и т.д.  Знал и соблюдал авиационный порядок.  Настоящий авиа-Бобка!

На стоянке закипела работа.  Снимать старый мотор не проблема: пооткручивали всё, отсоединили, подогнали  таль  и – поплыл мотор в сторону; утром законсервируют и сдадут на склад.  А вот ставить…  Начинать навинчивать многочисленные трубки, штуцера и т.д. нужно аккуратно, не сорвать бы резьбу – голыми руками.  Потом уж подтянуть ключами. А морозище, как на зло…  Наживишь гаечку пальцами, а потом долго не можешь их согреть в остывшей рукавице.  Медленно двигалась работа.  Но к середине ночи уже появился свет в конце люто-морозного тоннеля.  В тяжёлых куртках и брюках, в валенках ворочаться трудно – устали.  Да и замёрзли изрядно.
         -- Полчаса перерыв, -- объявил Иванов, -- пойдём в будку, хоть чуть отогреемся.
         У раскалённой буржуйки стало ещё тяжелее в толстой одежде, разморило, захотелось спать. Тишина…  Только слышен треск пылающих поленьев в печке,  да от порога доносится лёгкое поскуливание и учащённое дыхание Бобки, догоняющего зайца во сне.
  -- Мужики! А ведь сегодня старый Новый год! А мы тут… Сейчас бы стопочку за то, чтоб больше не приходилось по ночам на морозе менять движки на старых телегах…
    Этот возглас стряхнул дрёму со всех. Раздался голос старшего из них:
  -- Да!  Не грех… Да и промёрзли жутко… Не слечь бы…
  -- Слушай, старшой: мы всё предусмотрели, а вот спиртика не припасли.  Выписали бы на промывку приборов… А сейчас бы и не помешало. Работы осталось немного: проверить соединения, подтяжку, а отрегулировать – привычное дело. К утру мотор и будет стоять, как  гвоздь, и мы не попадаем с температурой.
  -- Уговорили,-- поморщился Иванов,—Гнецько, беги в казарму, разбуди каптёрщика, возьми у него в каптёрке спирта вот в эту флягу. Ставим мотор, надо. А я утром оформлю бумагу. Передай – я сказал.
Гнецько со скоростью пули вылетел в дверь. Сонный  Бобка еле успел выскочить из-под его ног.

Куда девались дрёма и истома?  На изрядно замызганном  рукавами масляных курток столе, усиленным для выдерживания «козла», постоянно забиваемого тяжёлыми мозолистыми  техническими кулаками, появилась «скатерть» – старые, вмеру  помятые газеты.  С радостным оживлением новогодний стол был изысканно сервирован: разнокалиберные кружки,  вместо  хрусталя, большая жестяная банка из-под тавота  заняла место  графина  с освежающим напитком,  разрезанные на дольки луковицы -- это  фрукты, разложенные  «тормозки» изображали  фаршированную рыбу, жаркое, заливное, паштет из кролика, суфле из цветной капусты под молочным соусом.  Мотался под ногами ничего не понимающий Бобка: запах пищи, предчувствие скорого угощения взбодрили и его.

По пояс в снегу (мчался напрямую, по сугробам),  ввалился в будку Гнецько:
  -- Вот!
  -- Молодец! Быстро обернулся.
  -- Ломидзе, ты умеешь.  Скажи красивый тост.
Чернявый с узким лицом, украшенным громадным горбатым носом (шутники называли румпель, киль, багор и т.п.),  поднял мятую алюминиевую кружку и, как всегда, начал издалека:
  -- Я смотрю  на этот бокал с искрящимся вином, а вижу белоснежные вершины древнего Кавказа…
  -- А ты какой спирт принёс?  Этил или метил? – жёлтый сморщенный Блюмфельд пристально смотрел на ещё не отдышавшегося гонца.
В будке повисла тягучая тишина,  в которой  все взоры  сверлили Гнецько…
  -- Да я сказал ему «Дай спирт», он и налил…
  -- Пойди и спроси каптёрщика.
  -- Не пойду, -- заупрямился, обычно беспрекословный,  Гнецько,-- он и так меня трёхэтажным покрыл за то, что я разбудил его среди ночи.
Пауза затянулась. Слюнные железы продолжали наполнять полости ртов, соки поджелудочных желез разъедали стенки желудков.
  -- Да бросьте вы, -- нетерпеливый Лопатин проглотил слюну.
  -- Нельзя, не определив, -- мрачный лоб Иванова рассекли морщины тяжёлого раздумья.
  -- Слушай, Иванов, -- загоревшийся Лопатин посветлел, --  на Бобке проверим. Сразу будет видно.  Смотри!..
Хороший кусок хлеба он промочил вожделенным   напитком:
  -- Бобка! Со старым Новым годом! – и бросил хлеб вилявшему хвостом псу.  Не  подозревавшая подвоха,  собака  проглотила новогоднее угощение, почти не жуя. Вся компания уставилась на Бобку, невольно выполнявшего смертельный эксперимент.
  -- Вот видите: Бобка ещё просит. – Лопатин был несказанно рад своей находке. -- А вы перетрусили… Со старым  новым   годом! – и он опрокинул содержимое эмалированной кружки в себя.
Нерешительно, без прежней радости, принюхиваясь, за ним последовали и остальные. Долго вертел  в руках «бокал с искрящимся вином» подозрительный Блюмфельд, выжидательно  смотря  на коллег по постановке нового мотора на старую телегу, но, наблюдая,  как   все дружно решили ещё «махнуть по махонькой», принял свою дозу.
Компания развеселилась, начала расстёгивать тяжёлые толстые куртки. Говорили все… Даже твёрдый голос Иванова  «Всё! Хватит! Пошли!»,  не смог остановить разговорившихся сотрапезников.
И вдруг, как взрыв фугаса, раздался вопль:  «Бобка сдох!». Между столом и дверью в неестественной позе валялось бездыханное тело  Бобки.

Как жаль, что в ту памятную ночь на аэродроме не оказалось представителей Международного Олимпийского комитета, чтоб зафиксировать мировой рекорд забега по пересечённой местности.  Напрямую, по сугробам, через стоянки самолётов, сквозь окрики часовых «Стой!  Стрелять буду!», зная, что пули не догонят, неслась ватага к отдельно стоящему домику.  Кулаками, валенками все семеро тарабанили в дверь санчасти.  Сонная, насмерть перепуганная медсестра, никак  не могла понять, что где случилось, кто из них больной и кому из них нужна срочная помощь.  На этот ор выскочил спавший где-то на втором этаже дежурный врач, которому Иванов честно признался:  «Мы выпили метилового…»
  -- Всем  раздеваться!  Сестра, промоем желудки!

Эх, лучше бы ставить мотор на морозе, чем испытывать такие мучения… Всю вторую половину ночи,  всем семерым,  врач, сестра и примчавшийся на помощь медперсонал с особым тщанием,  всеми доступными методами,  закачивали в желудки через шланги какой-то раствор и заставляли от него освобождаться.


В первое утро старого Нового года,  измученные, жёлтые, с тёмными кругами под глазами, на дрожащих ногах,  потерпевшие  вывалили  из санчасти.  А у крыльца, весело помахивая хвостом и нетерпеливо скуля,  их радостно встретил  Бобка.

        на  фото  авиа-Бобка