Из серии "Ох, уж этот Петрович!"
Предыдущая история: http://proza.ru/2013/08/20/1711
Что только не случается в новогоднюю ночь! Это тебе не майская ночка, когда только закрыл глаза, а уже открывать пора. Новогодняя ночь длится и длится — может даже растянуться по твоему желанию, как резинка от трусов. Главное, чтобы потом не сорвалась и не шандарахнула по голому пузу, или по печени.
Так к чему это я? Ах, да: вспомнил! Хотя, признаться после этой ночи памятка стала подводить: то вдруг всё так отчётливо всплывёт: протяни руку и ухватишь. То дымкой всё словно покрыто: маячит как в отдалении, а что никак не разобрать. И, кажись, что-то близкое, до боли: ажно сердчишко заходится и трепетать начинает, как телячий хвост, а ни ухватить, ни потрогать.
Надеюсь, помните ещё меня — не забыли? Петрович я. Бовин моя фамилия. Ага, фамилию, стало быть, припоминаю: знать не всё потеряно! Буду вспоминать по-маленько — с вами и с Божьей помощью.
Помнится разругались мы с Олюшкой прямо перед самыми новогодними праздниками — вдрызг разругались. До битья посуды, кажись, не дошло: не те нонче времена, чтобы так безоглядно урон хозяйству наносить, но слёзы градом и воспоминания о загубленной молодости — это нате вам, с превеликим удовольствием.
Зол я стал, как сто чертей! Словно только у супружницы эта самая молодость загубленная была, а я сразу стариком родился.
Глянул на неё с сожалением и сказал, из последних сил сдерживаясь:
-А не пошла бы ты, Ольга Карповна, к чертям собачьим, вместе со своей молодостью!
Она и пошла. То ли к этим самым собачьим, то ли к Нюське-Худобе — уточнять не стала. Ну и я по злобе не поинтересовался:
-Катитесь колбаской, Ольга Карповна, по Малой Спасской, как говорится! И наше вам — с кисточкой!
Пока суть да дело: злость свою на ветер выносил, да мысли причёсывал-приглаживал, глянь, а ходики-то наши дедовские к двенадцати тикают.
Вот тут-то я снова нечистого вспомнил:
-Вот, чёрт! Счас фейерверки уже пулять начнут, а у меня ни в одном глазу. Энто, что я цельный год буду тверёзым?! Непорядок!
Прямиком к холодильнику: выметал на стол всё, что там прохлаждалось до поры до времени: оливье в любимой за размер, зелёной миске, колбаску, мелко нашинкованную, холодец из ушек, ножек, потрошков и прочего сбоя, селёдочку а ля русс, и так по мелочи: мандарины с апельсинами, ананас с хреном. Стол получился — одно загляденье. Обвёл я взором весь этот натюрморт и призадумался: не хватает словно чего-то. Явно не хватает! В самом центре стола бутылочка (хотя бы одна) стоять должна! А её нет...
Кинулся во все «заповедные места» заначку искать — словно Мамай прошёл: нигде и ничего нет.
-Ну, Ольга! Раскудрит твою в коромысло!- ругнулся с дуру. -Ну, Карповна! И, как я с тобой жизнь прожил?! Это же уму не постижимо, чтобы в таком чёрном теле мужика держать!
Пригорюнился сперва, ведь до боя курантов полминутки всего осталось. Так на душе мерзопакостно стало, прямо, как у Райкина-старшего.
И вдруг, как обухом по голове — осенило.
-Эврика! - закричал радостно. - Так в холодильнике же стоит заветное Ольгино лекарство на спирту настоянное, каким она коленки свои болезные потчует! Я, что хуже её коленок что ли?!
Достал это самое зелье, что в чекушечке закрыто-запечатано. Отпечатал, принюхался: вроде посторонних запахов не прослеживается. Едва успел в стаканчик граненный выцедить нектар сей лечебный, глядь: на улице уже бухают — салютуют году вновь народившемуся.
Поднял стакан, равняясь на окно, и брякнул:
-Жахнем, чтобы всем чертям в аду тошно стало! А нам — благостно и вольготно.
И осушил до дна. Залпом. И тут меня такой кашель разобрал, словно не спирт я в себя залил, а огненный напиток неизвестного происхождения. К ведру кинулся — чуть не полный ковш воды в себя влил, а напиток в желудке всё по верху плавает и сигналы о себе подаёт. В носе пощипывать стало, и голова вдруг такая лёгкая-лёгкая, будто и нет её вовсе. Хвать-хвать руками, а на ейном месте шар какой-то торит с ноздрями и ушами. Даже удивиться не успел, как в двери ктось барабанить начал, словно по башке моей шарообразной.
Открыл двери, а там Стяпан, дружок мой закадычный, стоит в обнимку с каким-то чёртом. И в два голоса:
-С Новым Годом проздравляю! Счастья-радости желаю! Много лет! Много Лет!
Я им в ответ:
-И вам: тем же концом — по тому же месту!
Двери шарахнул во всю ширь:
-Проходите — гостями будете.
Стяпан огляделся вокруг, на меня посмотрел подозрительно, но ничего не сказал — прошёл следом за вторым гостем. Стол увидел, обрадовался.
-О! - говорит. - А у тебя уже всё готово! Такой закусон — прямо-таки царский!
-Закусон может и царский, - согласился я с ним, - да только вот к нему нет ничего: Ольга (и тут я снова вспомнил этого — второго), чёрт! Всё спиртное попрятала.
-Ничего, - успокоил меня Стяпан, - я как знал, прихватил лишку.
И достаёт три бутылки: шампусик, водку и ещё какую-то незнакомую бутыль — литра на полтора.
-Это, что такое? - повертел я бутыль со всех сторон. -Явно не пиво...
-Это от меня, - пояснил третий.
-Не знаю, - признался Стяпан. - Возле двери твоёй нашёл: подарок, видать. Новогодний.
-Мой подарок! - пояснил третий, ковыряя вилкой в зубах и выплёвывая кости из селёдки а ля русс прямо на пол.
Присмотрелся я к нему. Не — не знакомый! Чёрный весь, словно азиат шерстью заросший. Видел я такого одного: на соседней улице дворником подметается. Но не он — нет, не он. У того за спиной ничто не маячит, а у этого нет-нет, что-то помахивает: не-то мух кто отгоняет, не-то видимость создаёт.
Ну, сели мы, стало быть, все за стол. Сначала шампусиком стрельнули в стену: по бокалу всем и осталось. Потом водочки пригубили. Смотрю, а третий так граблями работает, что твой азиат метлой: видать дюже голодный. Раскрыл глаза пошире, а из под стола вроде копыто нарисовалось. Пока глаза протёр — ничего нет. Глянул на третьего, а он мне, гад, ещё и подмигивает.
-А теперь моего зелья попробуем! - говорит. - Куда вашей сивухе-бормотухе — это пойло вековой выдержки: сразу с копыт сбивает.
Жахнули. Прослезились. Глаза протёрли, тут Стяпан с удивлением и говорит, обращаясь ко мне: -А это кто?
И на соседа показывает.
-Так ты же с ним пришёл! - отреагировал я. - Должен знать.
-Не а, не знаю. Видать по дороге пристал, - признался друг.
И интересуется у этого, третьего:
-Ты кем будешь, друг? Откель взялся такой чернявенький?
-Оттуда, - отвечает чернявенький, - и показывает куда-то вниз.
-Ага! - реагирует на жест Стяпан. -Знать из Америки будет!... А язык наш откуда так хорошо знаешь?
-Так мама у меня из ваших будет, - отмахнулся третий. -Какая вам разница из чьих я буду и откуда, когда на столе есть закусь и выпивка?
-Никакой! - согласился Стяпан. -Главное она есть, родимая... Остальное — приложится.
Ну и приложили. Жахнули. Слёзы вытерли... Помнится, ещё песни пели: «Ямщик, не гони лошадей! Мне некуда больше спешить... Мне некого больше любить... Ямщик — не гони лошадей".
У этого чернявенького такой голос зычный оказался: такие рулады выводил — любо-дорого. Сколько мы так пировали даже не припомню: показалось целую вечность. Потом гость нам ещё по подарочку всучил новогоднему: конфеты там, печенья, пряники печатные, леденцы в баночках, из детства ещё знакомые.
А потом я уже совсем плохо помню. Словно летали куда... В Азию что ли к нему? Жара ещё там была — адская. Что странно: супругу Стяпана — Наталью там видели. Разодета, как одалиска с картины и танцы живота пляшет. Это с её-то телесами?! Стяпан аж прослезился: всё друга нашего нового за хвост хватал, и просил его там оставить — в Азии, стало быть. Нет, гад, не оставил. Новеньких начал показывать. Глянь и моя Олюшка среди них. Подскочил к ней наш новый знакомый, и ну обнимать Карповну. Тут я уже не выдержал, взял оглоблю, что недалече валялась, и промеж рогов его, как звезданул.
Только Ольгу за руку успел схватить, как этот гад меня так копытом лягнул, что я кубарем покатился. Но Карповну всё ж не выпустил.
А потом всё во мраке потонуло. Вот такие дела, случились со мной в новогоднюю ночь. Очнулся я уже дома, на диване: голова гудит от боли и бок правый саднит, куда меня чёрный друг копытом угостил.
Ольга приборкой занимается и всё ворчит:
-Ни на минуту оставить нельзя! Как дитё малое... Только на полчасика всего и отлучилась, а тут — Содом и Гоммора...
Потом ко мне подходит и смотрит так жалостливо:
-Ну, как ты, горе луковое, жив?
-Жив курилка! - отвечаю. -Что со мной станется?... Там тебе подарочек к Новому Году, на этажерочке. Конфетки советских времён, прянички печатные, петушок на палочке леденцовый...
Захохотала Ольга, и глазом нехорошо так сверкнула:
-Видела я твой подарочек! Лепёшки коровьи, овечьи катышки и прочая гадость! Где только нашёл такое? Фу! Выкинула я всё это подальше... Чертовщиной больно попахивает...
Подумал я ещё тогда:
-Что же это было-то?... Сон?... Забвение какое накатило?... Отчего жа тогда подарок на этажерке Олюшка нашла?... Во как! Хорошо, что подарок этот не попробовал. Ведь своими глазами всё видел: и конфеты, и пряник, и петушка... Пытался Карповне всё рассказать, но она посмотрела на меня, как на полоумного и сказала:
-Пить нужно меньше, дорогой муженёк! Тогда и черти не будут мерещиться.
В тот же день я, сломя голову, к дружку побежал: узнать что там, да как? А он спит себе, пузыри пускает. Растолкал его, стал спрашивать, а он упёрся, как бык:
-Никуда не ходил, ничего не видел, ничего не знаю, спал у себя и десятый сон смотрел!
Поглядел по сторонам, а у него такой же «подарочек» на подоконнике лежит, и запашок от него — специфический.
-А это что? - поинтересовался у него.
Смотрю у Стяпана волос на голове шевелиться стал.
-Так это всё правда, что ли? - удивляется. -И Наталья моя в одеянии ненашенском, и танцы восточного происхождения, и этот... С рогами который и с копытами?...
До сих пор голову с другом ломаем: правда это была, или приснилось всё нам — привиделось?
Продолжение: http://proza.ru/2014/03/21/1720