1.
Учительница дала нам задание – нарисовать свой дом. И когда все рисунки были сданы, оказалось, что у каждого из нас в правом верхнем углу нарисовано большое солнце.
Учительнице это не понравилось. Она сказала, что никто из нас не станет художником.
«Я думала, что хоть один догадается изобразить что-нибудь необычное. Поймите, настоящий художник не может быть похож на кого-то ещё, вы должны были увидеть что-нибудь именно своё, ведь это именно ваш дом. А все рисунки похожи один на другой, как будто вы живете все вместе».
Мы засмеялись. Но учительница была в плохом настроении. Ей хотелось, чтобы хоть кто-нибудь из нас стал великим художником.
Мы разучились рисовать солнце, но не научились изображать вместо него что-нибудь настоящее. Учительнице некем было гордиться. И никто из художников (даже просто художников, а не великих) не раздавал интервью, вспоминая, как он сидел за партой в нашей школе.
Я очень много рисовала. Я хотела, чтобы мои рисунки понравились учительнице. Я старалась понравиться каждой учительнице. Очень старалась. Потому что у меня не было мамы, только отец. И каждое одобрение было мне вместо материнской ласки.
Если другие ученики боялись, что их вызовут к доске, то я всегда с нетерпением ждала когда назовут мою фамилию. Мне казалось – это значит, меня любят, раз вызывают, зная, что я получу пятерку. Все знали, что я всегда получаю только пятерки.
Но художницей я так и не стала. Я стала учительницей рисования и черчения в той самой школе, где сама когда-то сидела за партой.
Вчера я попросила детей нарисовать солнце. Они засмеялись. Им показалось это глупостью.
Никто больше не хочет рисовать солнце.
2.
Раньше, уходя из квартиры, я оставляла в ней включенным свет. Чтобы, возвращаясь, видеть, как в моих окнах теплится что-то живое. Как будто кто-то меня ждёт.
Неприятно было входить в пустую, темную комнату, когда кажется, что прямо с порога на тебя набрасывается одиночество.
Я дала объявление на сайте знакомств. Сначала очень стеснялась, что кто-нибудь из знакомых увидит мою фотографию, и будет смеяться.
Я стеснялась того, что живу одна, стыдилась, что мне трудно с кем-то познакомиться. Я начинала считать себя некрасивой.
Мне написали по объявлению. Три человека. Я встретилась со всеми тремя, каждый раз надеясь, что мне больше не придется ни с кем встречаться, и я наконец уберу свою фотографию с сайта знакомств.
У меня очень давно никого не было, и первый раз с меня достаточно было и того, что я кому-то нужна хотя бы на пол-часа.
Внизу его ждала машина, в которой кто-то был. Я видела, что он не один, когда машина подъехала к моему дому. Ещё только раздеваясь, я уже знала, что потом он мне больше никогда не позвонит.
После третьей встречи мне уже было неприятно. Тяжело раздеваться перед теми, кого почти совсем не знаешь.
Я чувствовала себя проституткой. Только те продаются за деньги, я – за надежду не быть одинокой. Ради этой надежды я могла спать с кем угодно, лишь бы только иметь хоть один шанс из тысячи, что хоть для кого-то ты станешь его любимой, единственной женщиной.
Но талант дается не каждому. И талант быть любимой – тоже. Я была обделена этим даром с детства. Ведь воспитывавший меня отец тяготился мной, и никогда по-настоящему не любил. Наверное, он не мог простить, что мама умерла при родах.
Я больше не хотела, чтоб меня не любили. Я не хотела ни с кем встречаться.
Они просто приходят к тебе, одинаково улыбаются, едят то, что ты готовишь им и вытирают руки о твоё голое тело. А потом уходят. К жене, любовнице, или просто уезжают, ни к кому, в свою жизнь. А ты остаешься одна, еще более одинокой, чем была до них. Сначала ты ещё борешься с этим проклятым одиночеством, идешь на кухню. И назло ему готовишь на двоих, как будто ты не одна, как будто вас двое, и тебе есть кому готовить. Ты давишься и понимаешь, что больше не можешь съесть ни грамма. Наполовину полная тарелка – как насмешка. Одиночество и тут победило тебя.
Я больше не хотела, чтобы они приходили. Это не такое большое удовольствие, потому что все они слишком торопятся.
Я сняла своё объявление с сайта, когда один из них, третий, сказал, что сможет приходить ко мне каждый вторник, тогда его жена точно ничего не заподозрит.
Я больше не хотела ни с кем встречаться. Ложиться в постель с кем попало, продаваясь за надежду хоть для кого-то стать любимой. ..Талант быть любимой дается не каждой.
Я поняла, что мне не на что надеяться. Но мне есть для чего жить. Я мечтаю, чтобы кто-нибудь из детей, которых я учу рисованию, стал художником.
3.
Черчение – не рисование, и преподавать в старших классах – это не с малышами уроки вести.
Для тех, кто ещё только пошел в школу, ты, как бы они к тебе ни относились, взрослый человек, которого надо слушаться. Для старшеклассников взрослые – это те, кто мешает им жить.
Я не могла начать свой первый урок, потому что один из них, за второй партой, говорил что-то соседу, не смущаясь тем, что мешает мне познакомиться с классом. Я сделала замечание. Он продолжал говорить. Я поняла, что это специально. Он у них лидер, ясно. Не хочет делить с учителями свою власть над классом.
Я взяла журнал, спросила его фамилию, держа ручку, давая этим понять, что сейчас поставлю соответствующую его поведению оценку, если он не успокоится.
- Митрофанцев. А можно и вас тоже спросить,а ? Вот, наша прежняя учительница, вы не знаете…Она, правда, из школы ушла потому что у неё заболевание венерическое обнаружили?
Я не знала, что сказать. Трудно ответить сразу на те вопросы, которых совсем не ожидаешь, сложно не растеряться перед классом, который видишь в первый раз.
- Вы осторожней.., - усмехнулся Митрофанцев, довольный моей растерянностью, – у нас тут учитель математики. Так …вы с ним …ничего…не общайтесь лучше.
Вместо двойки, которой я хотела испугать этого девятиклассника, я чувствовала, что могу ударить его. Почему он считает, что имеет право издеваться надо мной?!
- Зачем я должна…общаться с вашим учителем…
- Ну…у нас только из всех учителей один мужской. Больше нет. А вот у вас…у всех учительниц кольца обручальные…а у вас нет. Может, вы замуж захотите…А тут только учитель…Да вы что…я же как лучше…Нам уже и одной учительницы хватит. С заболеванием.
Это было слишком. Я думала, что иду к детям. А не к тем, кто будет издеваться надо мной. Я думала, что они дети. А они…
Главное было не заплакать. Главное не заплакать…
Значит, у меня на лице написано, как мне трудно одной, если и ребенок, десятиклассник, видит это с первого взгляда. Значит, это видят все, только не говорят в глаза, а, наверное, посмеиваются за спиной.
И он, этот уродец, окунул меня в моё одиночество, перед всем классом, ни за что, просто чтобы поставить меня на место, чтобы показать классу, кто из нас главный, и кого надо слушаться.
Он победил.
Кое-как я довела урок до конца. Дать им домашнее задание я не смогла. Я боялась, что он опять мне что-нибудь скажет.
4.
Но и с младшими тоже оказалось непросто. Всё было хорошо, пока в классе не появилась Соня Любимова, которая долго болела.
Она пришла в платке, кто-то из ребят сорвал его с неё. Раздался общий громкий смех, Соня заплакала. Под платком у неё не было волос.
- У тебя что, вши? – спросил Саша Невякин, сидевший с девочкой за одной партой, и испуганно отшатнулся от неё.
- Элеонора Владимировна! Можно я пересяду? Пожалуйста.
Соня пыталась спрятаться в своих маленьких детских ручках от взглядов одноклассников.
- Можно, я пересяду, Элеонора Владимировна? Я не хочу заразиться.
И я не понимала, что разрешая Саше пересесть, предаю этим беззащитную девочку, над которой раньше никто и не думал смеяться.
Как мало, оказывается, надо, чтоб над тобой начали издеваться – просто подстричься налысо.
- Кто сорвал с Сони платок? – спросила я со злостью этих маленьких существ, которые вдруг перестали быть для меня детьми, и поняла, что зря задала этот вопрос, будет только хуже.
Соня расплакалась во весь голос.
Никогда не думала, что буду ждать звонка с таким нетерпением. А он всё не звенел.
5.
После последнего урока, ко мне, стесняясь, подождав пока все уйдут, подошла Люба Карымова.
- Элеонора Владимировна, - она опустила глаза от волнения, - вы поставили Леше двойку.
Я знала, что девочка влюблена в Лешу, догадаться было нетрудно, она не сводила с него глаз.
- Но..он не такой, - Люба закусила губы, мне казалось, что она сейчас заплачет.
- Какой «не такой»? Я просто поставила ему соответствующую его знаниям, оценку.
-Элеонора Владимировна! Мы с Лешей…Мы дружили раньше. Вы не представляете, каким он был. Он всем помогал, он на одни пятерки учился. Правда. А потом…может быть, вы не знаете…Наверное, вы не знаете ничего про это. Просто, в прошлом голу…летом…его папа… Лешин папа..он убил…женщину…Нет, не маму, а другую. Там ….отношения…были. Хотя они с Лешиной мамой не в разводе…Представляете? И Леша после лета…он совсем другой. А вы ведь не знаете, какая у него мама. Она его и раньше била его за двойки, и еще за другое…Только…, - я увидела, как в глазах девочки появился страх, - пожалуйста, Элеонора Владимировна, не говорите Леше, что я всё вам…А он, когда мне рассказал, он заплакал. Она и раньше его била ремнем…Сильно. Очень сильно. А сейчас….она ещё сильнее его наказывает. И за двойки…Он не такой, правда. Он просто …от отчаяния таким стал, - мне казалось странным слышать взрослое слово «отчаяние» в устах этой девочки, - он стесняется, что его папа в тюрьме. Поэтому он такой…Ведь он очень умный. Он всё может выучить. Пожалуйста, не ставьте ему двоек, Элеонора Владимировна!
- Но ..Люба…, - я чувствовала себя неуверенно рядом с этой девочкой, с таким волнением заботящейся о своем однокласснике, я не знала раньше о его отце, - Люба…я буду очень рада, если он всё выучит. Я верю, что Леша – очень способный мальчик. Но как я могу поставить другую оценку…
- Пожалуйста, - я видела, что она сейчас расплачется, и пообещала Любе..хотя я не могу толком сформулировать, что ей обещала.
А на следующий день, на перемене, я увидела, как, прижавшись к стене, в коридоре, стоит заплаканная Соня. Возле неё – ребята из разных классов. Они смеются над ней, тычут пальцами, дразнят. А в середине - Леша, довольный, улыбающийся, и в руках у него – Сонин платок, которым он машет в воздухе.
- Поиграем в собачку, - кричит он, - ну, подпрыгни, выше…
И Соня подпрыгивает, а Митрофанцев, смеясь, поднимает платок выше.
И я набросилась на него, мне всё равно было, что его отец в тюрьме, и что его бьет мать за двойки. Мало бьют, если он вот так может издеваться над беззащитной маленькой девочкой. Я ударила его, так сильно, по лицу, что у него пошла кровь из носа.
Увидев эту кровь, я поняла, что сделала не то, и хотела извиниться. Но наткнулась на такой взгляд, что все слова застряли в горле. Он мне этого не простит. И скоро будет очень трудно.
6.
У класса появилась живая игрушка, Соня Любимова, и дети быстро перестали быть невинными малышами, каждый из этих маленьких существ как будто соревновался друг с другом в жестокости, с которой мне было не справиться.
Я начинала думать, что выбрала не ту профессию.
На одном из уроков я увидела, как они, по всем партам, передают друг другу какой-то листок. Я подошла, взяла его. Там была нарисована девочка, нарисована кое-как, просто ручки и ножки, и огромная голова, без волос. От которой в разные стороны бегут маленькие точки. Под картиной подпись: «Вши убегают от Сони».
Я спросила, кто это нарисовал, но сделала только хуже. Никто не признался, а Соня, когда я показала дурацкий рисунок классу, расплакалась. Уткнувшись лицом в парту.
Могла ли я думать месяц назад, что станет с этой веселой, голубоглазой девочкой, которую раньше и не думали обижать?
Теперь никто не хотел сидеть с ней за одной партой. Я попросила остаться Пашу Лобанова, самого добродушного мальчика в классе. Он не понял, зачем я хочу его задержать. И я, смущаясь, (не думала, что буду смущаться перед ребенком), протянула ему заранее купленные конфеты.
- Вот…Паша..Пожалуйста..ты не мог бы сесть за одну парту с Соней…только, чтоб она не знала, что это я тебя попросила?
Он отказался, сказав, что от конфет у него болят зубы, и вшами он заражаться не хочет.
Через неделю девочку довели до того, что она боялась каждого своего движения, чтобы над ней не стали смеяться и дразнить. Она так боялась, что постеснялась попроситься выйти. И вдруг раздались громкие рыдания и общий смех, крики: «фу!». Они стали зажмуривать носы, показывать на Соню пальцами…
К счастью, прозвенел звонок.
Соня сидела, боясь шелохнуться. Я подошла к ней, села рядом. Обняла её.
- Пойдем ко мне, - сказала я, - я тебе постираю.
Соня подняла голову и недоверчиво посмотрела на меня. Она уже ни от кого не ожидала помощи и добра.
7.
А в старших классах травили меня.
Я знала, что Леша не простит мне того, что я его ударила. Но всё-таки не думала, что ему удастся так быстро настроить весь класс против меня.
Они уже срывали мне уроки, рисовали на меня карикатуры, один за другим, по очереди, просились выйти, специально, каждую минуту, чтобы не дать мне вести занятия. И Леша довольно смотрел на меня. Мне надо было поговорить с ним наедине, и я попросила его остаться после уроков.
- Леша, я уже извинилась перед тобой. Да, я была неправа, когда тебя ударила. Но и ты тоже, уже почти взрослый человек. Мог бы знать, что нельзя обижать девочку. Её и так все травят. А тут ещё ты..Леша, я знаю, ты настроил против меня весь класс, они играют в твою игру. Мне-то ничего, я выдержу, я большая. Но им надо учиться. А ты их отвлекаешь. Я не могу не ставить двоек когда все сдают мне чистые листы. И потом эти двойки надо будет исправлять. Пожалей своих одноклассников. Не меня, а их.
- Хорошо, - сказал Леша, - мы больше не будем.
Я не поверила в то, что слышу эти слова. Я не рассчитывала на успех нашего разговора, тем более такой быстрый.
- А вы…, - и в его глазах появилось что-то такое, чего я раньше никогда не видела, и весь он как-то напрягся, сжался, - вы тогда сделаете…, - его взгляд дернулся к двери. Он знал, что я специально закрыла её, чтобы никто не мог помешать нашему разговору.
- Хорошо, - сказала я, - можешь просить всё, что хочешь. Я ведь друг тебе.
- Тогда…разденьтесь.
- То есть?
- Ну…, - он очень нервничал, и прятал от меня свои глаза, - ну, разденьтесь, просто, ну..догола, ну, я посмотрю просто, и всё…Просто…разденьтесь…и всё. Я никому не скажу. И вас больше никто не будет обижать. Я только посмотрю, и всё…Вы закрыли дверь, никто не войдет.
Я увидела его глаза. Взгляд, совсем не похожий на взгляд ребенка. Такой взгляд может быть, например, у человека, который, отталкивая вас, лезет в автобус, но не у ребенка. Боже мой, у ребенка не может быть такого взгляда!
И…ведь он всерьез просил меня раздеться, и думал, что я и правда смогу это сделать перед ним.
Он тоже увидел мой взгляд, испугался его. Отступил на несколько шагов.
- Ты думаешь, что если твой отец в тюрьме, то ты можешь так разговаривать со мной?
Я подошла к двери и открыла её.
- Элео…Элеонора Владимировна! – на его глазах были слезы, - вы…вы….вы сука!!!!
И он выбежал из класса.
А я опустилась на пол, чувствуя, что не могу сделать ни шага.
Я не думала, что с детьми будет так сложно. Я больше не могу.
8.
Уроки начались уже час назад, а я только что проснулась. Я не заводила будильник, потому что думала, что ложусь совсем ненадолго, просто, чтобы согреть, спрятать в своем теле малышку Соню.
А проснулись мы только утром, когда уроки уже начались.
После того, как я первый раз привела Соню к себе, чтобы постирать ей, чтобы она не боялась идти домой, девочка уже не раз гостила у меня.
Я приглашала её после уроков. Она ведь теперь знала адрес.
Я показывала Соне альбомы с репродукциями, я поила её чаем с пирогами, я учила её рисовать. У неё получались очень хорошие рисунки, лучше, чем у кого-либо в классе. Я думала, что если кто-то из детей, которых я обучаю, и станет художником, то только эта девочка.
Как-то я спросила Соню о чем она мечтает, надеясь, что смогу сделать, купить то, что она скажет.
- Я хочу, чтоб у меня скорее выросли волосы. Чтобы я больше не была лысой.
9.
Когда-то, в детстве, у меня был маленький, крохотный щеночек. Я ложилась спать вместе с ним, обнимала его, и мне становилось так тепло, что я забывала о том, что у меня нет мамы.
А потом я получила две двойки по алгебре, и отец взял щеночка, отвез куда-то, и сказал мне, что если я не буду учиться хорошо, то «Джек у двоечницы жить не будет».
Я исправила двойки, я больше не получила, до самого последнего класса, ни одной плохой оценки, даже четверки, но папа так и не принес щенка обратно. Сначала я спрашивала почему. Ведь я сделала всё, что мне сказали, я старалась, я училась лучше всех в классе. А потом я перестала спрашивать, я боялась, что папа скажет мне о том, что Джек умер.
И, значит, чтобы я ни делала, как бы ни старалась, мы никогда не сможем лечь с ним вместе, рядышком.
Те люди, с которыми я познакомилась по объявлению, с ними лежать рядом было неловко и неуютно.
А когда я, очень уставшая, хотела прилечь и сказала Соне, гостившей у меня, чтобы она легла рядом , то, давнее тепло, которое было только в детстве, вдруг вернулось.
Со мной рядом был не мужчина, который хотел побыстрее переспать со мной и уйти, не чужой человек, лезущий в моё тело за удовольствием, а невинная девочка, маленькое существо, которое искало в моем теле защиты, как у мамы.
Да, именно тогда, лежа рядом с Соней, я впервые чувствовала себя мамой.
Я боялась, что у меня будет ребенок от нелюбимого человека, я хотела, чтобы у него был хороший отец. Мне давно не верилось, что кто-то по-настоящему полюбит меня, и я смирилась с тем, что вряд ли у меня когда-нибудь будут свои дети.
Конечно, я бы воспитала ребенка одна, и никогда бы ни у кого ничего не попросила, но я боялась, что моему сынишке или дочке некого будет называть «папой».
10.
Когда я смотрела по телевизору какой-нибудь фильм про любовь, то очень хотела каждый раз, чтобы он закончился хорошо, чтобы на экране показали счастливую семью, которую смогли построить герои.
Ну, пусть у меня ничего не получилось, но зато хоть у кого—то в этом мире. Как важно знать, что счастье всё-таки бывает, оно возможно на земле, и мне просто не повезло. И дети…школа…Мне было важно знать, что они есть, существуют. Пусть они чужие. Но всё-таки если ты учительница, это и твои дети тоже.
Я была счастлива, когда видела, как улыбается Сонечка. Но я готова уже была убить её одноклассников, дразнящих эту девочку.
Я учила детей рисованию и ждала того, что хоть кто-то из них станет художником не для того, чтобы хвастаться потом своим знаменитым учеником.
Нет, просто я знала, как спасает умение рисовать, - от одиночества, отчаяния. Когда не надо слов, только бумага….И ты рисуешь другой мир, других людей. Я очень много рисовала в детстве, и хотела дать детям эти тайны спасения своей беззащитной души и их такого хрупкого мира.
Но они использовали это умение рисовать, которое я помогала им получить, для того, чтобы делать более четкие карикатуры на Сонечку.
Я больше не хотела ничему их учить.
11.
Никогда бы не поверила, что можно лечь в шесть часов вечера и проснуться только утром. Но мне так не хотелось расставаться с этим маленьким, бесконечно уютным теплом, которое исходило от Сонечки, что, наверное, я могла бы лежать рядом с ней вечно.
И ведь Соне тоже не хотелось просыпаться, идти домой, где (как я уже знала) её ждала часто пьющая мать.
- Давай скорее позвоним твоей маме, - сказала я, - она тебя искала, конечно. А мы с тобой смешные…проспали.
Почти у всех в классе, несмотря на возраст, был мобильный телефон. У Сони – нет.
- Мама…я у учительницы. У Элеоноры Владимировны. Да…На ночь…Я не знала…Мы проспали.
Соня смотрела на меня испуганно-растерянным взглядом, и я слышала, что в трубке уже идут короткие гудки, - мама сказала, что придет с вами разбираться.
- Не бойся, - я обняла Сонечку, - всё будет хорошо. Мы просто с тобой сони, - сказала я и рассмеялась нечаянному каламбуру, - нам бежать надо. Только покормлю сейчас тебя.
Я и не думала, что это, оказывается, такое счастье – начинать день с того, чтобы приготовить завтрак любимому человечку.
12.
- Вы ведь у нас человек новый, - Татьяна Павловна строго смотрела на меня, - а я 15 лет в этой школе. И, знаете, за все 15 лет – ни одного подобного случая, чтобы все стены, в этих фото…где вы…голая. Фу, гадость какая.
- Но ведь это не я, я объясняла, - опять приходилось оправдываться мне. Хорошо ещё, что директриса предпочла говорить со мной наедине, и в этом нелепом унижении не участвовали другие учителя, - он мне мстит. Леша Митрофанцев. Из десятого «а», я говорила. Он сделал эти фотографии.
- Так это что …он …вас…голой сфотографировал?
- Почему? При чем тут я…
- Но там ваше лицо.
- Лицо, да…но это монтаж просто. На компьютере любой школьник, вообщем-то, может это сделать, если постарается.
- Любой? – усмехнулась Татьяна Павловна, - э…э…эй! Элеонора, вы что делаете?!
- Раздеваюсь.
- Зачем?! С ума сошли, что ли?!
- Чтобы вы посмотрели, какая я голая, и какие фотографии…Давайте, давайте, я разденусь. Что мне ещё сделать, чтобы вы мне поверили?!
- Нет уж, избавьте меня от этого созерцания ваших телес. Вы…вы…Всё равно, лицо-то ваше. А за 15 лет, что я здесь работаю, ничьи голые телеса по стенкам не развешивали. Это минус вам как педагогу. Большой минус. И никто из коллег, между прочим, о вас хорошо не отзывается, вы с ними общего языка не смогли найти, ни с одним.
- Мне…просто кажется, что они…здесь случайно…и они не любят детей.
- Зато вы их очень любите! Вот об этой вашей любви я и хотела, собственно, очень серьезно с вами поговорить. Зачем вы затащили бедную девочку к себе в постель? ! Да, да, не смотрите на меня так. У нас был крайне неприятный разговор с Сониной мамой. Дело пахнет большим скандалом. Что между вами было?
- Ничего.
- Но вы затащили её к себе в постель.
- Я не затащила. Мы просто уснули.
- Да? – ехидно усмехнулась Татьяна Павловна.
-Послушайте, но ведь это ребенок…как вы можете! Вам ведь стыдно должно быть..Соня…она такая беззащитная…её обижают.
- Ну, зато я смотрю, вы её защитили. В своей постели. Сонина мама, она ведь до суда дойти может. Скажите честно, мне нужно знать.
- Что сказать?
- Вы…насиловали девочку?
Боже мой! Что происходит?! Это ещё хуже, чем фотографии, где какая-то голая женщина на стенах с твоим лицом.
- Мы не раздевались даже. Мы так уснули. Вы понимаете? – у меня начиналась истерика.
- А вы ведь незамужем? – Татьяна Павловна со своими вопросами была больше похожа на какую-нибудь миссис Марпл, чем на директора школы.
- Нет.
- И не были ни разу?
- Нет.
- Почему? Девушка вы не страшная. Привлекательная, можно сказать. А до сих пор незамужем. Кто-нибудь у вас есть хоть?
- Нет.
- Разве это не странно? Значит, вас просто мужчины не интересуют. Как таковые. Вот, у нас все в учителя математики влюблены, а вы в его сторону и не смотрите. Вместо этого – девочку к себе в постель. А её мама искала. Вы её не предупредили о ваших оргиях.
- Мы уснули. Мы просто уснули. Соня…Неужели, вы не понимаете, что это ребенок? Ребенок! Зачем вы эту грязь…
- Вы её запугали. Я спрашивала, она повторяет то, что вы её заставили всем говорить.
- Господи! Вы – ей… Как же вы можете! Это ребенок…и вы её..девочку…в такую грязь…
- «Ребенок»…Вон, недавно, но до вас ещё, две девицы у нас …насмотрелись этого телевизора, певицы там какие-то молодые совсем, в школьной форме, целуются…прямо в школе…Ещё там дождь идет. Насмотрелись, и давай подражать. В школе у нас, у всех на виду…Шестой «б»…А вы – говорите – дети. Мир совсем дурным делается. А ещё этот скандал с Лерой, которая до вас…На чье место вы пришли.
Я старалась как-то погасить слухи, но у неё и правда болезнь…Венерическая. А дети…Они и не дети совсем, они всё понимают. Всё слышат. Я чудом на своем месте осталась. Но скандалы мне никак не нужны. И вы…Я хочу, чтоб вы сегодня написали заявление. Лучше, если вы «по собственному желанию» напишите, чем я вас уволю. Правда? Зачем нам лишние скандалы. И так уже…А у меня тут и коньячок есть. Давайте я вас угощу. Знаете, а я бы вам не советовала в другую школу идти. Вы меня простите, но педагог из вас никакой. Фотографии по стенам... преподаватели о вас ни один доброго слова не сказал, с учениками вы общего языка найти не можете, показатели успеваемости по вашим предметам вообще поехали…Это профессия не для вас. Вот скажите честно, зачем вы пришли работать в школу? Что вы хотели?
- Я? Только одного.
- И чего же? – в глазах Татьяны Павловны появилось любопытство.
- Научить детей рисовать.
- У вас это не получилось. Давайте выпьем за то, чтобы вы нашли то, что у вас получится лучше.
13.
У меня не будет не только своих, но даже чужих детей.
Я поняла это вчера.
Я уже раньше подходила к школе, где ещё совсем недавно работала. Подходила осторожно, как будто мне и правда было чего стыдиться.
Я надеялась встретить Соню. И вчера дождалась её после школы. Я позвала её к себе домой.
- Мне мама больше не разрешает никуда ходить после школы.
Тогда я проводила Сонечку до её дома. Я очень соскучилась по ней. И по другим детям тоже, но по ней особенно. Я боялась, что её обижают, но не решалась спросить.
Её мать увидела нас из окна. Она выбежала, прижала девочку к себе.
- Как не стыдно, а?! – она стояла с выпученными глазами – извращенка! Отстань от моей дочки! Я ещё в тюрьму тебя засажу, за то, что ты с ней сделала.
- Но …мама… Элеонора Владимировна ничего мне не сделала, - робко вступилась за меня Сонечка.
- Замолчи, я сказала! – закричала на неё мать, - покрывать тех, кто тебе жизнь ломает! Я – мать, я тебе плохого не пожелаю. А ты больше верь маньякам этим!
- Но я просто переживаю за Соню.
- Ох, ты смотри! Благодетельница какая! Чего ж тебя тогда из школы выперли? Ты у меня еще в тюрьму сядешь!
- Мама…не надо Элеонору Владимировну в тюрьму, - заплакала девочка, - она ничего мне не сделала. Она просто учила меня рисовать.
- Рисовать…Теперь это так называется? Хорош шифр! Пойдем отсюда. Слава Богу, в окно тебя увидела, а то рисовальщица твоя тебя бы точно в кусты затащила.
Они уходили. Сонечку крепко держала за руку мать, подстригшая её на наголо. Я знала, что она подстригла её сама, сэкономив на парикмахере.
Я ждала, что Соня оглянется, посмотрит на меня. Я знала, как ей страшно это сделать, как она боится матери Но всё-таки ждала. Соня не оглянулась.
Это чужая дочь. У меня нет детей. Никаких. Даже чужих.
Пора смириться, и научиться жить, как живут калеки, привыкнув к тому, что они навсегда лишились чего-то очень важного, что есть практически у всех других людей.
Главное – привыкнуть. Может быть, потом будет легче.
14.
Один за другим…Все рисунки…Начиная с самых первых, детских, когда я рисовала солнце…Большое, теплое солнце…Я рву их все на мелкие кусочки.
На полу уже столько бумаги. Придется долго подметать.
Остается последний рисунок. Я рву и его. И потом понимаю, чего я сейчас хочу больше всего на свете.
Чтобы той, маленькой, затравленной девочке, несмотря ни на что, хватило бы сил, сейчас, вот именно сейчас, взять краски и бумагу.
Может быть, она даже нарисует солнце.
Ведь должен его кто-то нарисовать.