Сказка моей жизни
Пухлик не всегда был Пухликом. Наоборот, в юности он мнил себя Кондором – прекрасной птицей из перуанской песни «Эль Кондор паса», высоко парящей над облаками. Про него так и говорили: витает в облаках. А он считал, что вовсе не витает, а парит.
Кондор не знал, откуда у него брались крылья. Они были сзади, а потому он их не видел. На самом же деле крылья ему время от времени приделывал его Ангел-Хранитель (АХ).
Вообще-то, АХ полагались только верующим людям, а Кондор, воспитанный в духе атеизма и никогда ничего не принимавший на веру, в церковь если и ходил, то только из чистого любопытства. Но Бог сделал для него исключение. Кондор определил целью своей жизни сеять по мере возможности крупицы Добра и Справедливости. Богу это нравилось и в то же время вызывало опасения. С такими целями можно высоко залететь. Так залететь, что Кондор себя приравняет Богу, а на людей будет смотреть с жалкой усмешкою.
Поэтому АХ было поручено не только приделывать Кондору крылья, но и время от времени влеплять волшебные пендюли, когда он вознесется на нечеловеческую высоту.
Сначала стартовой площадкой для полета был театр, который он сам создал из непрофессиональных актеров. Кондор взлетал и во время репетиций, но более всего в день премьеры. Если спектакль удавался, то Кондора заносило, и АХ, восхищенный неукротимой фантазией человека-птицы, вынужден был влепить по его заднице очередную пендюлю. И следующая премьера проваливалась от стыда сквозь землю.
Среди артистов его театра он сразу же заприметил одну очень эксцентричную девушку и пригласил полетать вместе с ним. Оказалось, что сама она летать не умеет, но охотно садилась Кондору на шею, и он летал, сгибаясь под ее тяжестью.
А на земле они вели совсем не счастливую семейную жизнь, постоянно ругаясь по поводу и без повода. Ей, например, не нравилось, как он летает. Ей хотелось полететь еще выше. Тогда он приглашал на небеса их общую дочь, которая полюбила это щемящее чувство полета и была своим папой вполне довольна.
Так продолжалось почти десять лет, но однажды, получив в небе очередной пендель от АХ, Кондор упал на землю и не нашел своего театра. Все дело было в том, что в это время в стране задули ветры перемен, и Кондора отнесло куда-то в сторону.
Вместе с театром он потерял и ту эксцентричную девушку, что летала на его шее и, к его огромному сожалению, их общую дочь. Шея Кондора с трудом выдерживала большую нагрузку, а тут еще пендель от АХ и ветер перемен…
Но Кондор не сдавался. Он хотел летать. И очень быстро нашел другие площадки для полета. Целых две. Одна из них – общественно-политическая деятельность, а вторая – журналистика.
На этой второй площадке он встретил молодую и очень красивую девушку, которая тоже умела летать. Иногда они летали вместе, иногда раздельно, но обязательно встречались на земле, где у них вскоре родилась дочь. Им нравились и совместные полеты, и прогулки по твердой почве.
Обе площадки давали возможность полетать высоко. Там наверху он познакомился с очень интересными и известными всей стране людьми – академиком Сахаровым, Револьтом Пименовым, Егором Гайдаром… И Кондор с радостью принялся помогать им сеять новые идеалы – Свободы и Демократии.
Это были самые счастливые годы. Кондор парил, увлекаемый ветрами перемен, над всем, что рушилось под натиском этой бури – закрывающимися предприятиями, улетавшими неизвестно куда зарплатами. Он парил над безумной инфляцией, над растущей безработицей, над закрывающимися поселками, над забастовками шахтеров, над спивающимися от безысходности деревнями.
По прежнему Кондор получал от АХ волшебные пендюли, но на этот раз не сильно расстраивался по этому поводу. На земле его ждала крылатая спутница, помогавшая ему подняться после каждого падения. В итоге он сменил несколько редакций, сумел поработать на телевидении, был ведущим ток-шоу, муниципальным служащим и какое-то время преподавал в университете.
Но однажды после очередного пенделя ему пришла в голову коварная мысль: а, собственно, зачем нужно куда-то летать? Разве плохо просто ходить по земле? Да и со своей верной спутницей ощущаешь себя как-то надежнее, когда чувствуешь твердую почву под ногами.
И Кондор перестал летать. Он просто ходил – вперед или назад. Куда – неважно. Главное, спокойно и надежно. И пендюли теперь ему были не страшны.
Его звали в самые разные политические партии, но Кондор сторонился их. Политический романтизм умер, и с этой площадки стало уже невозможным взлетать с помощью ветра перемен. Перемены кончились, в стране установился политический, почти однопартийный штиль. Взлетали вверх люди, не имеющие крыльев. Их заменили дорогостоящие двигатели, которые политики покупали чаще на не совсем уж честно сделанные деньги.
Журналистикой он продолжал заниматься, но без огонька, лишь бы заработать средства к существованию. Кондор сам не заметил, как превратился в автомат по изготовлению статей, интервью и простых информаций. На журналистском сленге это называется «строчкогонством».
Так продолжалось пять лет. АХ совершенно растерялся. В выданной ему инструкции ничего не говорилось, что делать, если подопечный перестанет летать. Несколько лет АХ уныло плелся за нелетающим Кондором, но, наконец, не выдержал и вновь влепил ему пендель по заднице.
Кондор упал и больно ударился о камень. Падение с земли на землю оказалось намного болезненней, чем с небес. Когда он летел вниз с облаков, АХ его страховал, чтобы человек-птица не разбился насмерть. На этот раз он упал без страховки.
Кондор лежал на земле, думая, что умирает. Каждый день в одно и тоже время у него поднималась температура, и каждую ночь опускалась, выделяя столько пота, будто он пробегал километров сто. Врачи находили у него то бронхит, то пневмонию. Но лечение не помогало, врачи выяснили, что он здоров, но он все равно лежал не земле, уверенный, что болен неизлечимо.
Собственно, в своей смерти он не видел ничего удивительного. Уже ушли академик Сахаров, Револьт Пименов и даже Егор Гайдар, который был на несколько лет моложе Кондора. За последние годы разбились насмерть несколько его друзей-ровесников, и Кондор понимал, что он нисколько их не лучше. Значит, пришел его черед.
Но умирать очень не хотелось. Лежа на земле, Кондор вспоминал удивительное чувство полета, как прекрасно выглядит сверху земля с ее лугами, морями, лесами и городами. Ужас заключался в том, что лететь ему предстояло не вверх, а вниз – в землю.
К счастью, АХ его не покинул. С помощью верной спутницы Кондора крылатый охранник помог бывшему человеку-птице подняться и указал, куда ему следует двигаться.
Шатаясь, плохо соображая от боли, Кондор пошел, по направлению, указанному АХ, и оказался в небольшом одноэтажном дворце, расположенном на высоком берегу реки.
Перед тем, как зайти, Кондор посмотрел сверху на леса, поля и реку. Вновь появилось щемящее чувство полета. Это придало сил. И Кондор открыл дверь в уютный дворец.
Там он встретил таких же, как он людей, с душевными ранами, шишками и синяками после неудачных полетов. Ему оказали первую помощь, а затем служащие дворца принялись ставить перед ним волшебные зеркала.
Поначалу ему казалось, что он попал в комнату смеха, где кривые зеркала искажают действительность, но через какое-то время с горечью убедился, что они отражают жестокую правду.
В первом зеркале перед ним предстал вовсе не Кондор, а Пухлик – обаятельный, добродушный, полноватый и даже без намека на крылья. С трудом верилось, что этот Пухлик когда-то умел летать.
Другое зеркало показало то, что ему менее всего хотелось увидеть – его лень, потерянные ориентиры и навязчивую болтливость, которой он компенсировал пропавшее чувство полета.
Третье зеркало называлось «Одиночество». И в нем этот общительный теперь уже не Кондор, а Пухлик узнал самого себя. Одиночество было похоже на пещеру, где Пухлик прятался от суеты, от необходимости всем нравится, от вечных долгов. Нет, не денежных. А долгов перед Родиной, мамой, детьми, товарищами, коллегами и работой.
Четвертое зеркало продемонстрировало его жизненные ценности. Оказывается, они очень сильно изменились после хождения по земле и падения на камень. Идеалы Свободы и Демократии, Добра и Справедливости ушли куда-то на задний план, впереди оказались Семья и Здоровье.
В пятом зеркале Пухлик увидел не себя, а свои любимые маски. Например, «идеального отца и деда». Ее он одевал, когда шел в гости к своей старшей дочери, успевшей выйти замуж и родить сына, а для него – внука. После нескольких лет разлуки они с дочерью стали вновь близки, но за это время дочь повзрослела, и Пухлик с трудом привыкал к тому, что эта молодая женщина – его родная кровинушка. К тому же дочка, не видев несколько лет отца, стала его идеализировать. А Пухлику так не хотелось ее разочаровывать.
Очень не понравилась Пухлику маска «строгого начальника», которую он с огромным трудом напяливал во времена, когда ему предстояло лететь, взяв старт с редакции популярной газеты, где он числился главным редактором.
Совсем не шла Пухлику маска «заинтересованного слушателя». Он ее без удовольствия надевал, когда общался с кем-то из своих друзей. Пухлику хотелось говорить, а не слушать. Но он понимал, что если не выслушаешь товарища, то и он не станет тебя слушать.
Более приятной оказалась маска «остряка и своего в доску парня». Она легко, как-то сама собой одевалась, когда Пухлик попадал в компанию друзей.
Вместо масок служители дворца предложили ему померить новый костюм. Пухлик долго бродил по костюмерной. Ему понравился монашеский балахон, который одевали участники телепередачи «Своя игра». В нем можно было скрыть свое лицо. Однако балахон был неудобен, и Пухлик почему-то выбрал костюм революционного матроса-анархиста времен гражданской войны.
Шестое зеркало заставило Пухлика задуматься. Это зеркало называлось «Взаимная любовь». В нем он четко и ясно увидел свою верную спутницу, а вот его родители и младшая дочь были слегка подернуты дымкой. Он их, безусловно, любил. Но никогда не говорил им об этом. Чаще ругал, критиковал – справедливо и несправедливо.
…Так, переходя от зеркала к зеркалу, Пухлик не заметил, как зажили его раны. Он стал понимать, что же тянуло его к земле. И через некоторое время он вновь оказался возле той двери, с какой зашел во дворец. Выйдя на крыльцо, Пухлик посмотрел вниз на реку, леса, луга и пасущихся коров. «Ну что ж, – подумал Кондор-Пухлик. – Пора снова начинать летать! Остался сущий пустяк – найти новую стартовую площадку»…