За кофе пришлось спускаться в преисподнюю.
Длиннейшая, крутая лестница уходила в темноту. Только справа в глубине виднелось квадратное световое пятно. Я аккуратно шагнула на первую из ступеней-клавиш, смутно-белых с тёмными сетчатыми ковриками, левой рукой взялась за массивный серый поручень: спускаться можно было лишь так, медленно, осторожно – почти с пиететом.
Какое-то подобное чувство я и испытывала: смесь волнения и завороженности. Шагнув в последний раз, я подняла голову и с восхищением охватила взглядом тот путь, что проделала в тёмно-синем сумраке туннеля. Это было детское чувство – осознание необычности.
Очередное заведение в моём вкусе: не банальное и затёртое место на Проспекте, где всё выставлено напоказ - нет, здесь есть интрига.
Однако последнее время...
Ах, тёплый воздух, аромат шоколада, выпечки, - в минус десять самое то! Что мы сегодня будем дегустировать?
...последнее время я не уверена, напрягает меня эта «интрига» или, наоборот, нравится. М-да уж. Носиться по всему городу, выбрасывать на ветер кучу денег, тревожно прислушиваться, принюхиваться, как охотничий пёс, скакать с автобуса на автобус, из вагона в вагон, забыв про подготовку к экзамену – пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю, что!
Я заказала карамельный маккиато, отнесла его к стойке, забралась на высокий стул, бросив сумку и куртку на соседний. Края соломинки мягко пронзили слой пены со сладким узором. Хоть что-то хорошее в этой странной игре – возможность побыть гурманом: я лелеяла наивную надежду, что моё поведение – это игра по Станиславскому, которая помогает мне выглядеть убедительно.
***
В тот вечер меня осенило. И я постигла метафизическую сущность трамвая.
Погода стояла не зимняя – ожидание не раздражало. Более того: я жаждала подставить разгорячённое лицо прохладе. Здоровьем начинаешь наслаждаться, лишь переболев, повышенную стипендию и блестящую репутацию начинаешь ценить только под угрозой их потери. Но я – сдала. Победила, справилась, отстрелялась!
Эта пересдача была невероятной. Я пережила нечто вроде инициатической смерти. По идее, такой опыт должен был ещё и продвинуть меня в духовном развитии - как бы там ни было, ощущения своеобразные. Неделя была словно сжата – судорогами кошмара, тревоги и непрестанного учения, а сейчас – время остановилось.
Если не совсем замерло, то крайне замедлилось: так неспешно подползала к нам бирюзово-зелёная степенная гусеница. Я поднялась и плюхнулась на одиночное место у окна. Трамвай тронулся с лёгким рывком, как кабинка аттракциона в парке развлечений.
Пришла нирвана. Нетушки, я хорошо знаю этимологию этого слова – «отсутствие желаний»: но ведь все желания действительно напрочь улетучились, с меня было довольно и радости избавления. Нахлынули философские мысли: о том, как важно верно рассчитывать свой потенциал, о том, что невозможно бесконечно жонглировать работой, учёбой, вечерними курсами и потугами самовыражения – обязательно что-то уронишь. Подступило желание раскрыть книжку – и вот он здесь, миниатюрный бледно-розовый томик Святого Франциска Сальского. Проплывают мимо «врата города» - две башни Привокзальной площади, кремово-бежевые, с зубцами-рожками вроде тех, что делают дети на своих замках из капельной смеси песка и воды; и вот я проникаюсь «Руководством к благочестивой жизни», так же, как неделю назад изучала биографию Мартина Лютера пера Ивана Гобри.
Но потом я со вздохом откладываю даже столь изящно написанную душеполезную книгу. Меня переполняет что-то ещё. Что-то более объёмное, многоцветное, настойчивое – не в обиду Франциску Сальскому, но как дань настоящему моменту.
Ульяновская, потом Первомайская – только сейчас понимаешь, как безлики названия и как очаровательны улицы. Строгая и обаятельная архитектура советского времени, затем скромные, но симпатичные домики начала двадцатого века. А стадион «Динамо»? Узнаваемый и нарядный, чем-то напоминающий не то, чтоб «торжественный», но вкусный торт – моё любимое ретро. А ведь справа город уже плавно переходит в свою индустриальную часть. Потом парк Горького, что везде носит одно название, но воспоминания хранит совершенно разные (Арина, помнишь?). Площадь Змитрока Бядули и сакральное место - кладбище. Улица Чырвоная (никак не воспринимаю её русское название «Красная», всегда какое-то возмущение в уме: какая ещё «Красная», вы с дуба рухнули?!). Потом – на улицу Якуба Коласа, это земля обетованная, новая земля...
Меня охватило умиление. Я однозначно сроднилась со столицей. Больше всего мне нравился именно этот маршрут и то, что проплывало за окном. Если приедут иностранные гости, самым чудесным будет отправиться с ними кататься на трамвае. Неспешно вбирать в себя стиль города, глазея за окна, ощущать, как вагон после каждой остановки трогается с лёгким, но ощутимым усилием, подрагивает на поворотах, слышать дребезжание звонка – старомодное, несмотря на современный дизайн корпуса. А как перед самым поворотом на Коласа переводят стрелку, этот ритуал? Нет, ну правда ведь неповторимо!
Этот вид транспорта никогда не был «моим» - я предпочитала быстрое и без-лишних-церемоний метро. Трамваи же оставались арининой епархией; она говорила, что есть в них своя прелесть, с ними связана масса литературных произведений, даже мой любимый Кортасар. И ведь только теперь до меня дошло, только теперь я прочувствовала! Поистине, после потрясений многое видится в ином свете. И трамвайная экскурсия с зарубежными коллегами уже кажется мне настоящей находкой.
А совсем недавно у меня начало появляться больше и больше знакомых из Латинской Америки, в том числе даже парень, который хотел учиться где-то в Восточной Европе и изучал русский язык, и еще один из Чили, потомок украинских казаков (на которого я очень надеялась в деле добывания генеральских мемуаров). Дивны дела Твои, Господи, и странны связи... Все это не зря, как и переписка из чилийцами. Неужели я буду, как моя тётя Наташа?
Она уже тридцать лет живёт в Германии. Никогда не забуду её рассказ: «Я всегда в детстве любила сказки братьев Гримм. А ещё ж была книжка с картинками – мне так нравились эти наряды, эти аккуратненькие домики. И в детской у меня над кроватью висел коврик. Нет, гобелен. И там тоже была иллюстрация из сказок – вроде бы Гензель и Гретель, но что точно помню – загадочный, не наш, еловый лес. И мне тогда думалось: а вот здорово было б жить там! Постоянно мечтала и фантазировала. Ну вот - намечтала!».
Смотри, нафантазируешь себе Латамерику, сказала Арина. А что? Я бы и не против. Более того – мечтаю. Совершить паломничество, как в Святую Землю.
- Неужели тебе Военного кладбища недостаточно?
- Да это совсем не то! Ты не понимаешь.
Мои слова – заведомая ложь. Всё она понимала. Но в ответ могла только вздохнуть и промолчать.
А теперь на меня нахлынуло странное чувство – осознание того, что всё это – реально. Начиная с лета, с поры вечерних прогулок, с поздних звонков Насте, с одурения от переводов с испанского, с замирания сердца на улице Краснозвёздной – с каждым шагом «это» становилось всё более реальным. Я орала и возмущалась, била копытом или инсценировала сцену обморока от переутомления, чертыхалась и стонала на финишной прямой – но знала, что даже кровавые муки – почти понарошку, ведь мечты мои сгущаются в воздухе, как волшебный туман, принимают форму, уплотняются, и...
И тут я увидела чилийского экс-президента. Что я обалдела – это слабо сказано. Сначала мне подумалось, что дело в больном воображении, что я уже окончательно рехнулась на почве своей личной одержимости.
Однако стоял он почти прямо передо мною, ближе к дверям, готовясь выходить, в компании крашеной блондинки лет сорока в брусничном берете и какого-то сурового дядьки в номенклатурном пальто. Сам он тоже выглядел донельзя номенклатурно – с портфелем, в куртке с барашковым воротником. Да и очки а-ля Шурик почему-то не разбавляли образ, а нагнетали официоз. Он не улыбался. И меня не замечал.
«Прыпынак «Вулiца Дарашэвiча» - отчеканил голос БССР-овского интеллигента. Мягко разъехались створки дверей, женщина чуть жеманным движением поправила берет и вышла – он за нею.
С того вечера я и не знала покоя.
***
Девчонки подошли через несколько минут. Арина была несколько бледна и хмура: она пребывала не в восторге от такой инфернальной лестницы. Настя же хранила всегдашнее бесшабашно-независимое выражение лица, которое, пожалуй, больше пристало парням. Хотя в нашей компании было не принято обсуждать, что кому «пристало», а что нет.
- Так а что за идея такая прикольная? – переспросила Настя.
- Теория распространения «кофейных коробок» в Минске, - хихикнула я.
Арина выдержала паузу и заговорила:
- Вы заметили? Они растут, как грибы, как будто размножаются спорами – и это за каких-то полтора года. С точки зрения экономики несколько рискованно, согласны?
- Хм, ну, наверное, - хмыкнула Настя.
- Сомневаюсь, что они продают конкретный продукт, - продолжала Арина. - Кофе? Подумаешь, им уже лет триста никого не удивишь, в любом заведении его подадут.– Она обвела взглядом помещение. – Похоже, они продвигают идею, имидж. Конечно, если это позиционируется как аналог Starbucks, то первый, кто приходит на ум – хипстеры, - усмехнулась Арина.
Из интереса мы глянули туда-сюда, проверяя утверждение. Точно, справа от нас за стойкой обосновались богемные щёголи – представители вышеупомянутой субкультуры. Но моё любопытство не было праздным – я цедила холодный кофейный напиток с одиозным названием «трава», не прекращая стрельбу глазами, бесцельное, но навязчивое выслеживание. Ясное дело, внутри у меня всё оборвалось при взгляде на соседей: это был он.
Невысокий, но ладно скроенный молодой человек в клетчатом пиджаке с кожаными заплатками на локтях и длинном белом шарфе. И, естественно, в характерных очочках. Он что-то негромко, но с увлечением рассказывал всей компании – может, о каком-то фильме, может, о снимках, что сделал новоприобретённым «Зенитом» (фотоаппарат тут же и стоял, на стойке). О да, и явно не просто хвастался, а делал экскурс в искусство артхаусной фотографии. До чего же всё стереотипно. Пожалуй, выдавала именно нарочитость маскировки. Тем более, нельзя было спутать это слегка самодовольное выражение, искорки хитрецы во взгляде, и эти густые, красиво зачёсанные волнистые волосы ни с чьими другими.
- Смотрите, да вон же он!
Да, не сдержалась.
Наверное, это глупо выглядело: лихорадочно зашептала, зачем-то даже пригнулась, и с драматичной преувеличенностью принялась косить глаза в сторону соседней компании. Ответ: два скептических взгляда и вежливое молчание. Правда, на парня они всё же посмотрели. Безусловно, подруги мои – святые люди: до сих пор громогласно не послали меня к чёрту с моими причудами.
- У тебя навязчивая идея, - констатировала Настя. Нет, рано я обрадовалась: не скандал, так нотации. – Лёгкое расстройство на фоне переутомления. Блин, прости, конечно. Но иначе – ни в какие ворота не лезет!
Ну да, «прости»: при знакомстве мы чуть не поссорились из-за психоанализа – мне аж любопытно стало, сейчас разругаемся или нет? Она прочла мои мысли:
- Я понимаю, ты на... хм, да на любой взгляд адекватнее очень многих. Но со своими особенностями.
- Это даже не мои личные особенности, а моей реальности, - упрямо прошипела я.
- Но реальность формируется восприятием и сознанием, - подхватила Арина. Настя щёлкнула пальцами – верное замечание.
Ну вот! Я им про Фому, они мне про Ерёму. Долго объяснять, но я имела в виду совсем другое, объективные вещи: случаи и явления, а не просто фантазии!
- Короче, Склифософский, - махнула рукой Настя, разгоняя туман тягучих терминов, - так жить нельзя. К экзамену надо готовиться! А ты за призраком гоняешься. Причём постоянно себя гнобишь.
- Ну хорошо, я зациклилась на одной теме. Каждый, кто смотрит – видит то, о чём думает. Но разве вам этот парень хоть отдалённо его не напоминает?
- Да, - согласилась Арина, - похож. Но это – всего лишь парень: современный, наш, минская хипстота! А не тот, кого ты ищешь.
«А вам не казалось, что внешний облик обманчив?» Эту фразу я произнесла лишь мысленно – потому что во рту у меня пересохло: они все уходили. Как бы соскользнуть со стула и догнать их; какой-то хлопец впереди, он следом, и две девицы; как неуклюжи мои движения; вот хлопнула дверь; скорее!
На верху лестницы тоже дверь, она мягко стукает... вверх, сбивая дыхание...
Улица была пуста. Ну кто бы сомневался. Я выскочила из двора, едва не зацепившись за край шлагбаума, и застенчивой трусцой пробежала до остановки. Никого похожего. Да ещё тридцать третий троллейбус, уже с захлопнутыми дверями, отчалил от тротуара. Оставалось поплестись обратно в кафе, на ходу застёгивая кое-как наброшенную куртку.
Я села и принялась допивать свою «траву», хотя сейчас гораздо лучше пришлось бы что-то горячее. Девчонки уже не пытались убедить меня, что я псих. Настя посмотрела задумчиво и сказала:
- Оставь президента в покое.
Я не собиралась повиноваться. О чём и заявила.
- Ну и на что он тебе? Допустим, поймаешь. И что с ним дальше будешь делать?
- Не знаю, - беспомощно призналась я.
И ведь правда не знала. Но от намерений своих отказываться не собиралась.
***
У меня была видимость нормальной жизни и рациональные причины, по которым нужно было ездить в город – а вот потом, одновременно с выполнением пунктов плана, начиналась погоня, и снова вслепую, на ощущениях, намёками и предчувствиями.
Президент явился передо мной намеренно, оба раза – но наиболее демонстративным было его поведение в кафе. Я отметила странность собственного отношения: похоже, теперь мне хотелось... понравиться ему?! Давно уже я так тщательно не красила губы, не проверяла фактуру и гладкость кожи при разном освещении, не подбирала нарядов – притом что обычно одевалась по принципу «надела то, что выпало из шкафа». Но опять-таки, зачем? Он околдовал меня. Я рассматривала его фотографии, очертания и довольно мягкие черты лица, умилялась тому, как органично он смотрится в нашем советском, винтажном городе.
- Это просто становится опасно, - покачала головой Настя. – Причём не только из-за учёбы. Тебе пора завязывать с погонями и игрой в кошки-мышки.
- Ха, да ты меня поражаешь, - смеялась я. – Генерал, значит, не опасен, а президент вдруг – зловещая личность? Обычно всё было по-другому. С точностью до наоборот.
Она только вздохнула. Ясное дело, к генералу она привыкла, и всё было нормально.
- Тьфу на тебя! Я не могу сказать, что тут не в порядке. Просто... чувствую, что ли.
- Только не начинай говорить про «выдуманный мир», - тихо зарычала я, глядя исподлобья.
Теперь мне казалось, что подыгрывают мне только из вежливости. Настя пожала плечами и промолчала.
Я ничего не повторяла, не учила. Забыла, что собиралась на кафедру разузнавать что-то о магистратуре. Весь мир мой сузился до транспорта в разных его ипостасях, до «Книги песчинок», которую я таскала с собой, несмотря на внушительные размеры, музыки в наушниках и съеденных на бегу шоколадок.
И мне - да, мне это нравилось! Казалось какой-то безумной, но красивой авантюрой, разнообразящей серые будни.
- Как давно ты разговаривала с генералом?
- Да не помню, недели две назад, а так он вообще не появлялся.
Я раздражённо отмахивалась и беззаботно констатировала то, из-за чего раньше накрутила бы себя до истерики. А сколько раз я обзывала генерала сволочью, мерзавцем и подонком из-за того, что он упорно не хотел являться мне во сне.
Я честно пробовала размышлять об этом и звать его. Старалась проникнуться бесчестностью своего поведения, ощутить горечь утраты – но нет, ничто не отзывалось внутри. Меня наполняло ощущение странной лёгкости и пустоты – а вследствие этого, приятного спокойствия. Я перестала активно желать встречи с ними обоими, и в один прекрасный вечер села в трамвай возле вокзала без всякой задней мысли.
Вот здорово, поставили ёлку. Наконец какое-то подобие праздничного настроения – хотя снега до сих пор не было, просто вечно влажные тротуары и серое усталое небо, и такое во всём выражение, наподобие: «Сейчас-сейчас!». Хотя это подобострастное «сейчас» в виде двух одиноких снежинок и прохладного ветерка было откровенной фальшью. Но ничего, на моём расположении духа это никак не отражалось. Ведь я только что сдала английский, да на высший балл, чем ещё раз опровергла эту нелепую озабоченность подруг – ха! Было здорово включить свинг, закрыть глаза и расставить поудобнее ноги, ведь пока я никому не мешала.
Снова виды за окном, концертный зал, связанный с великим множеством захватывающих воспоминаний, и снова – волна эйфории. Острое, поразительно чётко обрисованное осознание реальности всех моих мечтаний. И не просто как возможность – а как голос, шепчущий прямо в ухо, как рука, протягивающая ключ от заветной двери или хлопающая по плечу...
В плечо меня и правда толкнули. Сквозь волны залихватской мелодии пришлось вынырнуть в вульгарную реальность. И обнаружить, что двое не совсем трезвых молодых людей ведут оживлённый разговор прямо у меня над головой, да притом производят странные телодвижения. Ближний был одет в тараканно-рыжую куртку и вываренные джинсы, в руке держал прозрачный зелёный пакет – других подробностей его внешности я не знала, потому что глаз не поднимала. Он то и дело наваливался и толкал меня в плечо бедром, а ещё постоянно задевал мои ноги (уже аккуратно подобранные!) своими ластами – ему, видите ли, мало было просто стоять в трамвае, надо было «элегантно» закидывать ногу за ногу. Причём ноги он менял каждые полминуты: наверное, ему и в голову не приходила причина неустойчивости («это не я упитый, это пол качается»). Я долго недоумевала; по природной застенчивости возмущаться не хотела и делала вид, что не обращаю внимания. Однако к площади Якуба Коласа этот юноша подшофе мне окончательно надоел. «Да перестань ты грести возле меня ногами, олень!» - злобно подумала я.
Не выдержала, встала, и пошла, продираясь к освободившемуся месту слева спереди. Там какой-то пенсионер сидел у окна и читал толстенную книгу, открыв на середине.
И тут моё победоносное послеэкзаменационное благодушие исчезло - его вытеснила смесь ужаса и восторга. Чего бы там ни было, трудно описать это чувство, - ноги у меня стали ватными, сесть захотелось ещё больше. Прямо возле кабины водителя, пристально глядя на меня, стоял экс-президент. Глаза его за толстыми стёклами очков сощурились, губы под пушистыми усами ризеншнауцера тронула тень улыбки – как мучительно было разгадывать выражение, терзаться догадками, что же он чувствует и почему – нет, зачем сейчас так смотрит на меня. Затем на мгновение прилило благоговение и влечение – жаркой волной. И тут моя психика окончательно зависла, я была в панике, но не могла заорать: горло как петлёй сдавило.
Ноги сами подогнулись, я села, только ощутив, как спружинило сиденье. И всё время глаза в глаза. Но тут уже явная, тёплая улыбка испарилась с лица экс-президента – он выглядел, как барышня, заметившая маньяка в тёмной подворотне. И смотрел уже куда-то сквозь меня. Или рядом?
Медленно, как во сне, я с усилием повернула голову и столкнулась лицом к лицу с моим генералом. Он был в гражданском. И книгу сейчас держал закрытой, заложив пальцем. И нагло, победоносно ухмылялся. Вот вам и попутчик-пенсионер.
Что творилось, описывать не берусь, но внутри перевернулось всё.
Трамвай замедлил ход. Объявление из динамика зазвучало низко и глухо. Люди словно были там и отсутствовали: стояли толпой и ничего не видели. Экс-президент напрягся, словно видел, что в него стреляют. Кроме несчастного выражения в глазах его затаилась ярость разочарования: «не выгорело».
Но я не отрывала взгляда от его лица – глядела неотрывно, откровенно и бездушно, наслаждаясь растянутой пыткой («смотрите и любуйтесь, какая я стерва, сеньор президент») – а в это время обнимала генерала, всё приближаясь и придвигаясь к нему.
Президент стоял и смотрел. Наверное, такой взгляд у человека, лезущего в петлю. Я фиксировала его смертную бледность, растерянность, пропорциональную холодноватому спокойствию генерала... отворачиваясь лишь в последний момент... зачем-то старательно и чинно опуская веки... от волнения натыкаясь на генеральские усы (хоть я давно научилась этого не делать)... краем глаза видя ползущий за окном забор военной части... чувствуя температуру и влажность, но не вкус и не настроение поцелуя... впрочем, проникаясь... ощущая себя до ужаса глупо... боясь, что началась уже настоящая тахикардия...
Да, в конце концов мне было неловко. Когда я открыла глаза, экс-президент исчез, но в воздухе ещё витал прозрачный облик его призрака.
«Вулiца Бялiнскага» , - провозгласил динамик. Я рывком встала и выскочила, и споткнулась: забыла, что там на асфальте такие канавки, волнистые борозды. Била дрожь. Страшно, стыдно, радостно – одним словом, смятение.
Я шла не оборачиваясь. Однако Генерал нагнал меня и пошёл рядом.
- Как вы оба оказались в одном трамвае?
Он пожал плечами.
- Вы что, собирались устраивать дуэль у канала Слепянской водной системы?
Но он только ухмыльнулся, как довольный ирбис.
Как бы там ни было, напряжение меня отпустило, и навалилась усталость. В голове роились десятки мыслей, и не все одинаково приятные – причём добрая половина их касалась генерала и его поведения. Но он просто шёл рядом, и это само по себе было чудом. Таким невероятным, что сил для изумления уже не осталось. А ещё он взял меня за руку – у него рука была по-солдатски сильная, широкая – и тёплая.
Смеркалось. Уже начали загораться мандариновым светом окна; кое-где мерцали гирлянды, почему-то в основном синие, холодных оттенков – и мне нравилось их считать, как в пять лет, - раз, два, три... ух ты, вон ещё в квартире по диагонали! А генерал на самом деле как будто вёл меня за ручку из садика. И пошёл снег – наконец-то настоящий, пушистый, праздничный. И брови у генерала тоже были похожи на снежные хлопья. А может, на них сразу налипли эти толстые мохнатые снежинки.
И я как-то очень растрогалась – ведь происходящее было прекрасно.
Я замедлила шаг и тронула его за рукав:
- Аугусто... дедуся... слушай, а пойдём ко мне, чаю вместе попьём, у меня там печенье вкусное. И конфеты.
Но тут же спохватилась, сердце у меня упало.
- То есть... блин, ну я и сморозила... какой там чай! Вам, наверное, он не нужен. Вы ведь не едите и не спите, как мы, – так? – проговорила я окончательно расстроенным голосом.
- Не обязательно так, - важно поправил меня Генерал, - всё зависит от желания.
- А ты хочешь выпить со мной чаю? – с надеждой переспросила я.
Мой вояка не ответил. Просто сжал мою руку ещё крепче и продолжал идти, не замедляя шага.
А я тоже ничего не переспрашивала. Просто полезла в карман проверить ключи.
___________________
[1] Остановка "Улица Дорошевича" (бел.)
[2] Улица Белинского (бел.)