Ойстрах приехал в Израиль в марте 1966 года. Его поселили в филармоническом
пансионате в северном Тель-Авиве, где он старательно выпивал со своими
многочисленными «посетителями». Берлинский знакомый Маркуса, Отто Шмерлинг,
когда-то русский, а ныне тель-авивский алкоголик, которого Айзенштадт встретил в
ресторане «Крукс» на Алленби, готов был поклясться, что накануне видел пьяного
Ойстраха на пляже, недалеко от пансионата, в компании трех белокурых девиц. Маркус не
интересовался цветом женских волос с тех пор, как женился на Ципи, но появление
советского скрипичного гения в знойном Тель-Авиве не могло оставить его равнодушным.
В частности, его беспокоила скрипка, Страдивари 1671 года, безумно дорогая и
фантастически звучащая. Маркус боялся, что в израильской жаре с ней что-нибудь
случится - она расклеится или ее украдут. Где он хранит ее, когда пьет? Когда купается в
море? Маркус знал, что концерт Ойстраха с израильским филармоническим оркестром
будет незабываемым событием, и его пугала возможность срыва из-за какого-то
недоразумения с инструментом.
Афиши в партийной прессе обещали шикарную программу, по слухам, Ойстрах
репетировал концерт для скрипки с оркестром Чайковского, по этому поводу первые
восторженные рецензии появились еще до концерта. Буквально сошедший с ума от
ожидания, Маркус купил себе один, самый лучший, по его мнению, билет на третий ряд в
самом центре.
Он вооружился биноклем, надел свой самый дорогой костюм, и, чтобы собраться с
мыслями, пошел во Дворец культуры пешком. Мысли, сопровождавшие его, как птицы,
вертелись вокруг, и своими невидимыми крыльями отгоняли вечернюю жару. Возле
концертного зала многие здоровались с Маркусом, некоторые лезли с поцелуями
симпатии и объятиями безразличия. Он, вяло сопротивляясь вниманию многочисленных
знакомых, медленно продвигался к входу. Он не любил этот зал, хотя восхищенного тель-
авивской акустикой Ойстраха и процитировали в газете «Давар» (Маркус раздраженно
заметил, что спьяну и не такое скажешь).
Публика традиционно опаздывала, в третьем ряду, кроме Маркуса, сидели четверо
- сонный бухгалтер Ратнер со своей новой женой и двое его детей, девочка и мальчик,
красивые близнецы лет двенадцати. Но сегодня играл Ойстрах, а в такие вечера Маркус
детей не любил. Он посматривал на сцену в бинокль, иногда оглядываясь, чтобы увидеть,
как заполняется зал. И, наконец, он дождался.
Оркестранты расселись по своим местам, вышел дирижер и, отдавая дань
торжественности момента, представил публике Ойстраха. Великий скрипач медленно
вышел на авансцену и, под аплодисменты тель-авивской публики, пожал руку первой
скрипке и дирижеру. Взгляд Маркуса сосредоточился на происходящем. Скрипка была в
порядке - она блестела под концертным освещением, и звучала божественно.
Примерно на четвертой минуте глаза Маркуса Айзенштадта закрылись, он
откинулся немного назад и, накрывшись музыкой с ног до головы, спокойно уснул.
Последней мыслью, посетившей его до антракта, была та самая - единственная,
посещавшая его всегда, когда он спал при чужих людях (или случайных женщинах):
«Только бы не захрапеть...»
И он не захрапел, потому что храпеть перед играющим Ойстрахом было бы верхом
неприличия.