Знамение Времени или Шаг к Свету. Часть вторая. Глава четвертая: Призрак леса
18 октября 1864
До самого утра Джеймс практически не спал. Он просто не мог уснуть, потому что знал, какие страдания придется испытать его душе и телу во сне. Однако на рассвете сон сморил его, и он рухнул в постель, совершенно обессилев, и подумал о том, что сейчас наступит его смерть. Тело его неподвижно застыло, разум продолжал работать, а душа соединилась с оторванной у нее частью и застонала. Перед нею разверзлась пропасть в глубинах планеты, в ее чудовищных пустотах; огнедышащая бездна, которая поглощала тонущего в ней человека, прикованного цепями к позорному столбу. Уродливые души существ, которых люди называли демонами, глядели на человека, прекрасного, как мраморное изваяние, глядели на его мучения, на его боль, и смеялись, сгорая в неумолчном пламени, и дымились и плавились. А этому человеку, этому мальчишке пламя лишь причиняло боль, но не убивало его окончательно, лишь лизало его кровь, его кожу, подбиралось к растрепанным перьям волнистых волос, к зеленым глазам, отражалось в зрачках. И со всех сторон демоны избивали человека хлыстами, и кровь его брызгала и тушила неугомонное пламя.
Джеймс с криком в холодном поту распахнул глаза. Он застал себя лежащим на кровати в луже крови, и кровь была разбрызгана до самого потолка, а постельное белье превратилось в сплошное бордовое месиво. Он закрыл лицо руками в мучительном бессилии. Единственное, чего он сейчас желал — более никогда не спать.
Джеймс поднялся на ноги и переоделся. Он быстро придвинул комод к плохо запиравшейся двери на случай не прошенных гостей или еще чего, а сам выбрался на улицу через окно.
Час был предрассветный, изъязвленный мрачной холодностью и подернутый туманом. В эти часы призраки срывали ночные маски, завершали охоту, запирались в своих гробах и засыпали, но были и те, кто оставался и ждал свою последнюю добычу. Джеймс был знаком с ними, ровно, как и с этим часом почивших душ, но страх его давно прошел, слишком давно, чтобы даже и помнить о нем. Но в это утро его охватила непонятная ему самому тревога, какой он давно уже не испытывал. Быть может (и он был почти уверен в этом), это его сновидение, если можно так выразиться, разворошило в нем страх, но в некоторые минуты, когда он шел по пустому тротуару в сторону леса, ему начинало казаться, что сон — это глупая отговорка, а вот страх реальней убийцы, и он следует за ним по пятам, подгоняя и останавливая. Джеймс, однако, не привык отступать, а оттого, держа наготове пистолет, какой и не снился здешним обитателям, он продвигался подобно вору до самой опушки леса.
Что заставило его в такой ранний час выбраться из гостиницы, оставив залитый кровью номер, он не знал и понял, что совершает сейчас какую-то глупость, поддавшись воли высшего существа. Он тряхнул головой, пытаясь выбить из своего мозга до боли странные мысли. Он даже было подумал, что грезит, но, увы, он действительно зачем-то пробрался в лес с пистолетом наготове.
- Что за глупость... - процедил он сквозь зубы, опуская пистолет.
Он вдохнул прозрачного воздуха и подумал о том, что это всего лишь подействовало его романтическое желание спокойствия. Ничего более. Но неприятное чувство не отходило от сердца, как бы он ни пытался убедить себя в том, что все в его голове и в душе просто прекрасно. Он привык доверять некоторым вещам, и своими предчувствиями не пренебрегал никогда, так как стоило ему только это сделать, как непременно за этим следовала беда. С него же было достаточно бед; добавки к страданиям он не жаждал, а потому и последовал вслед за предчувствием, ступая по лесному, источенному дождями и насекомыми, чернозему.
Куда вела его загадочная чувствительность сердца, он не знал, пока не различил впереди глянцевую поверхность воды. Блеск, просачивающийся сквозь корявые ветви слепил ему глаза, и что-то зловещее тяготило его мысли. Он в какой-то момент ощутил странный прилив страха к сердцу, ему захотелось бежать, но внезапно все улетучилось, пришло спокойствие воспоминаний, и легкий бред закрался в голову.
Джеймс продолжал идти, по привычке осторожно ступая на листья, выдерживая паузы, набирая воздух. Миновав последние заросли, он оказался на берегу, где в сумерках предрассветных мечтаний увидел силуэт девушки в голубом платье. Девушка стояла совершенно неподвижно, что вросшая в землю статуя, а с платья ее и бледных волос стекала вода.
Держа наготове пистолет, Джеймс медленно приблизился к ней. Он протянул руку, чтобы коснуться ее плеча, но на обернулась первой, отчего Джеймс вздрогнул, чуть было не выстрелив. Перед ним стояла утопленница.
- Я шла за ним, за этим духом, волшебным духом, но... Он обнял меня, знаете ли, как ангел... А потом толкнул в воду. Меня утопили, затянули на самое дно, да да... Но он был прекрасен, прекрасен.
- О чем ты говоришь? - процедил сквозь зубы Джеймс, целясь ей в голову.
- Нет, нет, тебе не понять! - покачала головой утопленница.
Ее закатившиеся глаза налились кровью, и она с быстротой одержимой кинулась на Джеймса, вгрызаясь в него зубами и разрывая ногтями его одежду и кожу. С трудом оторвав ее от себя, Джеймс выстрелил два раза.
Утопленница рухнула на землю. Демоническая сеть сошла с ее лица, очистилась кожа, а из огнестрельной раны заструилась жидкая кровь. Джеймс подошел к ней и осмотрел тело.
В его голове еще никак не могла собраться картина первого преступления, а тут второе, такое же точно странное. Нет, он не мог бы назвать странным обыкновенное убийство (или самоубийство) девушки, но вот монстр, которого он ранил — это не похоже на то, с чем ему приходилось встречаться ранее. Он знал все признаки не угомонившейся души, знал особенности, слабые места, разговоры, которые они иногда могли вести, но тут... Очевидно, перед ним был драугр, но даже и в этом он едва ли был уверен.
Джеймс оттащил труп обратно в воду, перед этим вытащив из тела свои пули, и продолжил занимательную прогулку, мучаясь непонятными мыслями и вскрывая в своей голове шкатулки позабытых образов.
Окрестность была чиста совершенно: ни перекрестка, ни избушки, ни малейшей зазубрины, ни единой буквы на стволах. Что-то, однако-же держало здесь зло. Джеймс оглянулся на озеро и его передернуло от мысли, пришедшей ему в голову: знак может быть под водой, вычерчен на дне.
Ему не пришлось себя долго уговаривать: не прошло и пяти минут когда он скинул с себя верхнюю одежду и нырнул в ледяную воду. Это был один из тех поступков, которые ему делать более чем не стоило, но все же он вспоминал о нем с легкой отрадой от того, что если бы не этот отчаянный шаг, жизнь бы не скоро свела его с тем, кого он так долго искал.
Джеймс открыл глаза, и муть заполнила их. Конечности его свела судорога, губы сами разомкнулись, и легкие наполнились водой. Джеймс успел заметить черные полосы, пересекающиеся на дне в древней рунической вязи, но осознал вдруг, что не имеет понятия, как теперь ему вырваться из-под водной толщи. Джеймс всегда был отличным пловцом, но уже не раз случалось так, что в воде неведомая сила словно ледяной сетью опутывала его тело и не давала пошевелиться, и он становился совершенно беспомощен и был уже не в силах себе помочь. Обыкновенно из таких передряг его вытягивала лишь удача, но на этот раз на удачу он не надеялся: на несколько миль в округе не было ни одной живой души.
Джеймс почувствовал, как будто бы чьи-то черные, скользкие лапы тянут его вниз, все ниже и ниже, все сильнее, и что неведомые существа, сотканные из чернильного эфира, кружат вокруг него, застилают черной горькой пеленой глаза, ухмыляются, отправляя живую часть его души в бушующие пламенные пустоты планеты.
Джеймс уже почувствовал обжигающий его кожу жар, уже увидел, как разверзлась рядом с ним пылающая бездна, потерял надежду. Он опустил руки, сделал вдох, ибо, как казалось ему, только забытье позволит ему на время избежать мучений, но вдруг почувствовал, как черные тени отступают, а чьи-то нечеловеческие усилия вытягивают его на поверхность. Чернота от удушья подернула его взгляд, но, когда он очнулся, то обнаружил себя в луже чернильной проклятой воды, которая вытекала из его легких и желудка. Сам он стоял на коленях, поддаваясь чьим-то спасительным ударам.
- Зачем ты полез в воду? - услышал он строгий, но сочувственный голос над своей головой. - Эй, парень! Отвечай! - он с трудом поднял глаза, угадывая мутный силуэт мальчишки, склонившегося над ним.
Нет, не мальчишки, девушки. Девичий голос выдал правду.
- Спасибо... - прохрипел Джеймс.
- Спасибо скажи моему позвоночнику, который чуть не треснул, пока я вытягивала тебя из воды. Ты высоченный, конечно, но не думала, что к тому же такой тяжелый.
Девушка села рядом с Джеймсом и поглядела на него большими, томно прикрытыми, ясными, как апрель, глазами. Перед мутным взглядом Джеймса чуть шевелились ее блестящие с алой медью и ржавчиной волосы, чуть трепетали длинные ресницы и фарфором белели хрупкие руки и тонкая кожа мягко очерченного лица. Она нагнулась к нему, чтобы проверить пульс, и он с жадностью вдохнул свежий аромат ее волос и кожи. Она пахла розами и жасмином — аромат этот был магическим, утомляющим, лишающим его последних сил, погружающим его в сладкое забытье, усыпляющим, очаровывающим. Он падал в пропасть, засыпал, видел и ощущал языки пламени, подбирающиеся к нему, и чувствовал, как от удара бичом его кожа треснула, и брызнула кровь, но он готов был терпеть любую боль, чтобы только этот аромат самых запретных грез не иссякал никогда.
Он в последней попытке подался вперед, касаясь секущимися кончиками мокрых волос белоснежной шеи и вдыхая сладострастный аромат. Девушка и не подозревала, что этот неудачливый утопленник сходит рядом с ней с ума, но ужаснулась температуре его раскрасневшихся щек и лба, и накинула ему на плечи подобранное ей пальто.
- Ты весь горишь. У тебя жар. - забеспокоилась она, с нежностью касаясь лица молодого мужчины, задыхавшегося на камнях.
- Не беспокойся, прошу тебя! Все пройдет совсем скоро...Но... Как тебя зовут?
- Джеймс поднял голову, глядя в ее глаза.
- Джина. - ответила девушка.
- Я Джеймс... Уильямс. - представился он.
Только теперь они смогли как следует рассмотреть друг друга.
Джеймс видел перед собой фарфоровую игрушку, белую, бархатную, не то, чтобы еще ребенка, но будто бы еще не взрослую девушку, но и никак не подростка — что-то среднее между всем перечисленным, но при этом даже и не человека, а существо сказочное, какое может быть лишь плодом фантазии гения; фарфоровая кукла с лицом не то, чтобы совершенным, но необъяснимо прелестным со всеми его изъянами; восковая статуя с глазами демона, с терпким ядом в зрачка. Она была очаровательна, наполнена какой-то колдовской прелестью, напоена ароматами небесных садов, снисходительна, как царица падшего мира. Взгляд ее был лаской весенней природы, но в нем ощущалась ледяная тоска, какая присуща одним лишь бессмертным странникам. Губы ее были тонкими и плотно сжатыми — запертая навеки тайна не вырвется, не обнажиться. Иглы золота скрещивались в ее глазах и пронзали рубиновые капли боли, поднимавшие на поверхность с глубины души, и растекалась зеленая акварель по изумрудному кристаллу радужки, и будто бы призраки сквозили в ее ресницах и просачивались в беспросветную даль ее зрачков, черных, как оникс, и витали вокруг ее чела, ореолом тьмы окутывали ее беззащитное тело, перебирали пряди ее волос, растекались по ее капиллярам, вычерчивали символы своего падшего бога и читали свой адский псалтырь над останками проданных душ.
Джина была соткана из последних капель осеннего ливня, из полуночного мрака, из света новой луны, из раскатов весеннего грома, из крови невинных жертв, из боли последнего вздоха, из крика последней секунды, из застывшего времени и окостеневших лепестков, из затмения солнца, из осколков вселенной, из последней ночи могущественнейшего из всех королей, из последнего сна ясновидящего и последней воли обреченного. Непобедимая сила и необъяснимая слабость боролись в ней, и что-то жуткое нависало над ней и пыталось убить, но воля ее не сгибалась, не опускались фарфоровые руки, не опустошалась душа. Ничто не могло ее убить: она была слишком сильна, она была бессмертна. Джеймс не знал, кто она есть, но чувствовал ее кровь своим сердцем и слышал биение пульса в ее венах, биения, отличного от человеческого, забывшего любую боль пропащей его природы.
Джина глядела на Джеймса, в его нежные глаза остывшего феникса, читая все прожитые им века в стрелках чуть видимых морщин под ними, в узоре ободка его радужки, в кристаллах влажных зрачков, в по-кошачьи изогнутых веках, в тонких уголках его русых бровей, в волнах мокрых волос, в ямочках на щеках, во впадине на его подбородке. Она переводила внимательный взгляд с острого кончика его носа на коричневые ресницы, с яремной ямочки на широкий лоб, с мочки уха на обнаженную ключицу, с пальцев рук на запястья, но непременно возвращалась к глазам.
Она не отводила взгляда, как привыкла делать это с другими, она не отворачивала лица, она не проклинала, она... как будто бы любила... Единственно и навсегда он, случайно спасенный ей чудак, показался ей совершенством. Ее совершенством. Ничего сверхъестественного, никакой невероятной красоты, никакого магического шарма. Но исключение, поразительное исключение, однако именно такое, о каком ей только и приходилось мечтать в ее вечности.
Хрустальная чистота в его глазах открыла ей его сердце. Незапятнанное ничьей кровью, не знавшее человекоубийства, оно горело в его груди, словно обезумевшее, пылало от неведанного ему жара страсти, разжигающего кровь.
Но Джина надела маску холодности, отвернулась и опустила глаза.
- Ну что, тебе стало лучше? - спросила она Джеймса, нервно потирая руки, еще недавно касавшиеся его горячей кожи.
- Д-да... гораздо лучше... - пробормотал он себе под нос. - Пожалуй, пора вставать... К тому же я страшно замерз... Страшно...
Оба встали на ноги, и Джеймс сверху вниз поглядел на Джину: ростом она давала ему до пояса.
- Что? - спросила она, различив на его губах улыбку.
- Удивляюсь тому, как ты смогла вытащить меня из воды. Сама-то ты ростом не особенно вышла.
- Мой народ в былые времена превосходил ростом и силой даже тебя, семифутовый коротышка! - огрызнулась Джина. - Но те времена прошли, и последние из бессмертного рода доживают свой век в иных обличьях: мало кто сумел сохранить свой первозданный облик. Но сумела я. - Джеймс вопросительно поглядел на нее.
- Да, я всегда была слабой, самой слабой из своего народа. Самой беззащитной. Быть может, именно это меня и спасло. Сильные покровительствуют слабым. Сильные погибают, а слабые остаются живы в своей неприкосновенности. - она на секунду закрыла глаза, и воспоминание пронеслось мимо нее ослепительной искрой, и она словно бы снова ощутила могучие руки, хватающие ее утаскивающие куда-то прочь от пламени и проклятья.
- Я не вижу в тебе слабости. - произнес Джеймс. - Ты необыкновенно сильна, я чувствую это, хоть и вижу иное.
Джина пробормотала в ответ что-то несвязное и наверняка грубое, но Джеймс предпочел этого не услышать, а лишь положил руку на ее плечо и вдруг понял, что может переломить его, не прилагая никаких усилий. Он так испугался, что одернул руку, как от огня, но страх вызвала не только эта мысль, но и то, что жест его был более чем неприемлем в том времени, куда его занесло.
Джина подозрительно глянула на него, и в глазах ее промелькнула мысль, которая испугала Джеймса даже больше, чем его бестактность. Если и она существо не от мира сего, то, должно быть, догадаться, кто он не будет для нее большой проблемой.
- Где ты живешь? - с напускной холодностью поинтересовалась Джина, поднимая с земли свою сумку.
- В гостинице. - не задумываясь ответил Джеймс.
- Прекрасно. Доведу тебя, коротышка, до гостиницы, чтобы уж наверняка знать, что все с тобой хорошо, а потом пойду своей дорогой.
- Нет! - спохватился Джеймс.
- Что?
- Я... Я хотел сказать, не стоит. Лучше мне проводить тебя. Ты дама, ты не обязана...
- Дама? Оставь свои шутки! - перебила его Джина. - Я доведу тебя до дверей номера и мы распрощаемся. - она запнулась. - Навсегда. - удалось выдавить ей спустя несколько секунд.
- Н-навсегда? - переспросил Джеймс, и кровь его похолодела.
- Идем. - отрезала Джина и повела его за собой вон из леса.
- А что ты делала тут в такую рань? - решил спросить Джеймс спустя несколько минут молчаливой ходьбы.
- Гуляла. - ответила она, глядя себе под ноги. - Знаешь ли, ранние прогулки так освежают. А то сны мне нынче не в радость. - и Джина поморщилась и потерла словно бы ушибленное или раненое плечо.
- Поразительное совпадение... - процедил Джеймс. Джина обернулась.
- Молчи о снах, лучше молчи! - предупредила она, ткнув пальцем в грудь Джеймсу. - Не должно никому знать, что... - она запнулась. - Нас могут услышать. - произнесла она спустя несколько секунд. - В общем, молчи.
Джеймс покорно согласился и поплелся следом. В голове он нес ее сказочный образ и страшные воспоминания о прошлом, о его далеком детстве, ушедшем в небытие однажды... ушедшем, быть может, к лучшему.