Знамение Времени или Шаг к Свету. Часть вторая. Глава третья: Место первого преступления
17-18 октября 1864
Джеймс был опустошен до дна сияющим светом и дыханием ночи, и в бессилии он уронил голову на грудь и вздохнул. С воздухом к легким подступила боль, в сердце прокрались страх и сомнения. Он посмотрел по сторонам, но не обнаружил признаков слежки. Предчувствие обмануло его: ни убийцы, ни призрака, ни человека. Наверное, он просто устал от вечных бегов и погони, а потому и ошибается. Но предчувствие не стихало. Оно тревожной дробью отбивало по вискам и запястьям.
Еще раз с высоты своего немалого роста Джеймс оглядел залитые лунным светом дома, а после побрел в сторону рокового поместья семьи Ланвин. За ним медленно, но неотступно следовал невидимый странник, возбуждая тревогу в разгоряченном сердце.
Поместье вырастало из-за холмов высеченной из черного мрамора громадой, и его послушные, подрезанные и вычищенные сады расстилались по земле сырой и шуршащей массой, а к небу вздымались вычерчивающие в кристальном небе и скрещивающиеся в фантасмагорическом волнении оголенные, обугленные осенью, яблоневые прутья. Свет луны пронзал сад насквозь, обтекал стволы, и ветви и плоды, облеплял листья, струился по земле. Луна светила с спину Джеймсу и иногда, когда он поднимал голову, она ласкала его лицо, его губы, волны каштановых, подпаленных солнцем волос, и лучи свои опускала, что в омут, в его глаза, в самый зрачок, обрамленный зелеными и золотыми иглами цвета, ниспадающими в светло-янтарную глубину, пропадающую в темном кольце сепии.
Окна дома были черны и пусты, дом казался брошенным.
Джеймс приготовил пистолет, осторожно придвинулся к двери и при помощи отмычки отворил ее.
Никого. Мертвая, мучительная тишина, запах смерти, запах вернувшейся из запредельного мира души. Джеймс остановился в замешательстве, но, спустя минуту опомнился, прикрыл за собой дверь и направился к лестнице. Кровь еще не отмыли, но уже затоптали; улик, конечно же, не нашли. Джеймс предположительно знал, что за убийца мог побывать здесь, но сомневался гораздо больше, чем обычно. Тут все было как-то не так, и он даже подумал о том, что ему никогда не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Он присел, прикоснулся к присохшей к полу крови и поднес пальцы к лицу. Брови его вдруг поползли вверх, и он вскочил на ноги в полнейшем замешательстве. Что-то странное произошло здесь, необъяснимое, чудное даже для него, для него — повидавшего любые злодеяния, испытавшего ту долю из каждой придуманной человеком сказки, которую именуют правдой, но такое встречал впервые.
Он пулей вылетел из дома и побежал в гостиницу в намерении докопаться до истины. Он не заметил мелькавшего за его спиной силуэта, не заметил его дыхания совсем близко, прямо у своих губ, как не заметил и обжигающего фосфорическим пламенем блеска глаз, глядящих в его глаза, когда он задумался на секунду, оторвавшись от книги. Он перерыл все, все источники, изучил каждую мелочь, но не нашел ответа. Страшное слово вертелось у него на языке, но он не мог допустить того, чтобы оно сорвалось с его губ. Жуткое слово. Он не верил в него, ни единой секунды. Хотя, сам он для большинства являлся лишь мифом, и сам он скрывался даже от глаз призраков. Он и ему подобные существа не желают, чтобы в них верили. Гораздо лучше сделать так, чтобы о тебе забыли, еще лучше — чтобы даже и не знали, что ты был. В противном случае тебя однажды поймают и разорвут на части. А ты должен вершить свое дело. В наказание. Вечно...
Он опустил глаза и стал перелистывать страницу за страницей, но уже потерял всякую надежду что-либо отыскать. Он оказался беспомощен, как младенец, уязвим, безоружен. То существо, что убивало так беспощадно, могло настигнуть и его, настигнуть и поразить. Но искать его он был не в силах. Он более не желал так жить. Холодность уже давно боролась в нем с горячей нежностью его натуры, зло одолевало всесильное добро в его сердце, душа отторгала пороки и сохраняла его сладчайшим плодом демонических грез. Он был знаком со всем, познал слишком многое, проживал жизнь в иных веках за две минуты и не боялся потерь, потому что знал: изменить что угодно в его власти. Смерть его не тронет, не коснется старость. Умрет он страшной смертью, искаженный собственной совестью, если не превратиться в злостное чудовище демонической прихоти, если глаза его не заплывут тьмой, если сердце его не превратиться в глухие отзвуки пыли, если кровь его не высохнет — не высохнет душа. Но страх давно уже терзал его. Он едва ли мог думать о том, кто он и как им стал, и почему именно он, а не кто-то другой. Он думал, что кто-то другой может быть героем только в книгах, в поэмах, а люди, наблюдающие за героем стать им никогда не смогут, это их судьба, предназначение — наблюдать, и он в их числе, и он будет всю свою жизнь лишь созерцать чужую боль, чужую победу, проигрыш и возвышение. Но однажды он понял, что нет, ему не стать созерцателем, он вынужден быть героем. И это открытие его огорчило. Жизнь перевернулась вверх дном, жизнь изменилась. Он не знал уже, когда он на самом деле пришел на эту землю, уходил ли вообще. Он не знал ничего. Даже сейчас ему не хватало сил вспомнить всех ранений своей души и всех ее радостей.
Джеймс отвлекся, но вскоре вновь принялся за работу. Он перебирал книги, тетради, дневники, заметки, записки, очерки. Ничего. До определенного момента, пока его не осенила блестящая мысль. Он вдруг вскочил с кровати, отбросив книги о неуловимых убийцах и затерянных во времени призраках, и кинулся к груде вываленных на пол книг, которые он привез в собой. «Летописи мертвых замков» - вот, какую книгу он отыскал среди десятков других. Джеймс был сообразителен, умен, научен всеми прожитыми им веками. Наивность, что мерилась силами с добром в его вечно юном сердце, не мешала здоровому и даже порой холодному уму делать правильные решения и с легкостью находить ответы на вопросы.
Джеймс понял, в чем тут может быть дело. Он никогда не сталкивался ни с чем подобным, но однажды (когда, он точно не помнил) ему приходилось изучать эту книгу, когда он ложно был уверен в проклятии, наложенном на дом, где умирали люди каждые четырнадцать лет, преимущественно юноши. Корни болезни, однако были вовсе не в доме, а в престарелом духе, просыпающемся каждые четырнадцать лет и убивающем младшего сына, вселяясь в его вещи. Джеймс отправил духа в его время, последовал за ним и предотвратил катастрофу. Обыкновенная история, но Джеймсу она запомнилась отчего особенно ясно. Сейчас он был уверен, что дело в проклятом здании, но убийца... ничего вразумительного не приходило ему на ум. Призрак, вампир, демон, полубог, проклятый, падший, забытый, зарытый в подземелье, сожженный... Нет! Кто-то другой... И если он снова ошибся насчет дома, то, значит, он в тупике.
Он встал, расправил плечи и с высоты огромного роста оглядел комнату. Закрыв глаза, он представил себе расположение дома и примерный его чертеж. Почему именно там? Почему Ланвин? Его осенило: дом был центральным звеном в цепи особняков, как бы острием клинка, огибающего город, а сад на четыре части делили две тропы. Посредине перекрестка этих троп росло дерево, старое, иссушенное, из тех, что принято сажать на могилах. Это было знамение наложенного на дом проклятия. Оставалось узнать, насколько это проклятие сильно и кто мог так невзлюбить этот дом и жившую в нем семью, причем, по-видимому, еще много лет назад. Ну, а, что делать дальше, Джеймс себе плохо представлял, если представлял вообще. Но он не слишком волновался, так как ему слишком часто приходилось импровизировать, хотя бы для того, чтобы просто-напросто выжить. Он не был уверен в том, что и сейчас ему придется играть на выживание, но не исключал такого варианта. Он привык готовиться к худшему, оттого-то и оставался жив, когда все заканчивалось. Он привык побеждать, хотя не помнил наверняка, кто смог его этому научить. Память его покинула и не желала возвращаться, а он однажды прервал все поиски правды и предпочел жить той жизнью, которая была ему предначертана. Он верил в судьбу, а потому и смирился с насланной на него карой, а, быть может, благословением, которое навсегда закрыло для него двери в мир воспоминаний о первой и настоящей его жизни.