- Антуанетта! – голос отчима вспарывает сонную тишину раннего субботнего утра. – Антуанетта, ты где? Жрать иди, сволочь! Антуанетта, мать твою! Это же какому идиоту в голову пришло так кошку назвать?..
- Вы чего так орете, Николай Иванович?
Я выхожу на кухню.
Отчим стоит, покачиваясь, в руке у него миска с кормом. Его мутный взгляд неуверенно фокусируется на мне.
- Сашка, ты не знаешь, где эта паскуда? Галка на дежурство ушла, сказала: жрать ей насыпать. А ее след простыл…
- Ложитесь, - говорю я. – Проспитесь. Я сама кошку покормлю.
- Умница, Сашенька, вот уважила… А то человек пришел усталый, так еще паши… Дай я, солнышко, тебя поцелую…
Я пытаюсь разминуться с ним, но его рука обвивается вокруг моей талии, опускаясь ниже. Я молча бью ребром ладони ему по запястью.
Он ахает:
- Гадина… Вся в мать…
В кухню заглядывает Мишка.
- Сашка, я пойду с Данькой на велике кататься?..
- А ты уроки сделал? – возвышает голос Николай Иванович.
- Пошел ты, - тихо говорит Мишка.
- Сейчас вместе гулять пойдем, - сообщаю ему я.
Он морщится.
- С тобой? А что мы делать будем? Опять в садике сидеть?
- Да хоть и в садике.
- Не хочу я в садике! – Мишка капризно кривит губы. – Я с Данькой хочу! На велике! Он мне дает!..
- Николай Иванович, - поворачиваюсь я к отчиму. – Вы б своему сыну велосипед бы лучше с получки купили, чем пропивать ее. Ему б тогда не пришлось у друзей одалживаться…
Мишка смотрит на меня недовольно. Ему до сих пор не приходило в голову, что он «одалживается», но теперь, я знаю, это гвоздем засядет у него в мозгу, еще больше усугубляя неприязнь к родителю.
Иногда я чувствую себя законченной стервой.
- Мишка! – говорю я на улице. – Куда Антуанетта-то делась? Я ее звала, звала…
- Откуда я знаю? – раздраженно бросает мне он. – Убежала куда-нибудь… Я за ней, что ли, следить должен?
- Ты хочешь стать таким же, как отец? – я сажусь на скамейку и раскрываю учебник физики: завтра итоговая контрольная.
Он переминается с ноги на ногу: я наступила ему на самую больную мозоль.
- Санитаром? – делает вид, что не понял, он.
- Алкашом, - я не оставляю ему простора для воображения.
- Положим, нет, - хмурится Мишка, сшибая кроссовкой поникшие цветы по краю клумбы.
- Тогда ты должен понимать, что такое ответственность. У тебя два в году по математике вырисовывается, а ты с Данькой гулять прешься…
- Можно подумать, - при упоминании Даньки Мишкино лицо искажает злоба. – Тоже мне, отличница… На «четыре» и «три» учишься…
- У меня два в году не вырисовывается, - сообщаю я.
- У меня тоже не будет, - уверенно говорит Мишка. – Я все сдам. Вот она будет не злая, и сдам. А то она орет вечно, у меня от ее крика уши болят.
- А ты уроки делай, как надо, и болеть не будут, - я читаю про таинственные процессы, происходящие внутри проводников.
- Да иди ты… Сашка! – сообразив, что ссориться со мной невыгодно, он снова начинает ныть. – Я пойду с ребятами в футбол поиграю?..
- Прошлый раз вы окно в доме разбили, все на тебя все свалили, а мать выплачивала, - напоминаю я. – У тебя мать – миллионерша?
- Пусть этот козел выплачивает! – взрывается Мишка.
- Нельзя так про отца говорить!
- Ты сама его ненавидишь! – парирует Мишка.
- Я могу относиться к нему, как угодно, он мне чужой человек. А тебе он отец. И он тебя любит.
- Да? – недоверчиво говорит Мишка. – А почему он тогда дерется?
- Потому что ты его не слушаешься. А, помнишь, он тебе на день рождения, когда ты маленький был, медведя огромного притащил? Три раза в лужу упал, а медведя над головой держал, чтобы не испачкать. Как ты тогда радовался, помнишь?
- Помню, - Мишка явно недоволен.
- Тогда иди домой и учи уроки. А с Данькой или еще с кем-нибудь вечером гулять пойдешь, когда я вернусь.
- А ты куда? – спрашивает Мишка.
- По делам.
Когда он убегает, я достаю из кармана клочок бумаги с адресом и разглаживаю его на ладони.
Книжки ждут меня, спрятанные в школьном сарае, от которого у меня есть дубликат ключа. Дома я забила пустые места учебниками: мать вряд ли будет тщательно обследовать полки.
Он позвонил вчера, когда я возвращалась из школы.
- Александра? – безликий вежливый голос «приличного» человека. – Я по объявлению. Вы указали, что у Вас есть достаточно редкие книги… - он перечислил их. – Меня они интересуют, мы могли бы встретиться по этому поводу?..
- Да, конечно, - меня вдруг охватил иррациональный ужас, словно я готовилась совершить преступление. – Я могу к Вам подъехать?..
- Если Вам угодно. В принципе, обычно я приезжаю сам, Вы могли бы не беспокоиться…
- Нет-нет! – быстро сказала я. – Мне было бы удобно подъехать самой.
Он продиктовал, как к нему добраться.
Старый дом на Бульварном кольце. Я поднимаюсь на пятый этаж на чудном зеркальном лифте.
- Я уж думал, что Вы не приедете, хотел Вам звонить…
На вид ему лет 35, высокий, худой мужчина в растянутом свитере.
- Простите, - смущаюсь я. – Я долго искала. Редко бываю в центре.
Он быстро проглядывает книги, которые я выложила на журнальном столике.
- Состояние не очень хорошее, скажем так. Вы ими окна, что ли, фиксировали?..
- Почему окна? – обижаюсь я. – Они на полке стояли…
- Я не сомневаюсь, что у Вас они стояли на полке, - пальцы у него тонкие, как у Мишкиного учителя музыки Александра Константиновича, который вечно пишет ему в дневник замечания. – Но книгам значительно больше ваших восемнадцати лет… Переплеты покоробленные. Простите, но я не могу дать за них много…
- Мне семнадцать, - говорю я.
Впервые за весь наш диалог он поднимает на меня глаза.
- Тогда это меняет дело. Я не могу подписывать договор с несовершеннолетней.
- Вы можете не подписывать договор! – горячо убеждаю я.
- Ага. А потом придет Ваша мама и будет утверждать, что я у вас их украл…
Он начинает собирать книги обратно в пакет, из которого я их достала.
- Мама не придет! – пытаюсь переломить ситуацию я. – Она их не читает!
- Да их никто не читает, - он проводит пальцем по корешку последней книги, словно счищая невидимую пыль. – Это раритетные издания, известные разве что библиофилам. Я не буду спрашивать, откуда они у вас, это не в моих правилах…
- Мой отец всю жизнь собирал книги.
- Отчего же сейчас не собирает? – он задумчиво перелистывает последнюю книгу. – Библиофил – это обычно на всю жизнь… Вот тут, - он стучит пальцем по корешку, - я мог бы дать 2 тысячи. Если бы Вам уже исполнилось восемнадцать. Пусть приходит кто-нибудь из Ваших родных…
- Отец умер, - говорю я.
- Собственно, я так и подумал, - он держит книгу бережно, как ребенка. – Обычно так и происходит. Кто-то умирает, а родственники начинают распродавать ненужный, с их точки зрения, хлам…
- Это неправда! – вырывается у меня.
- Что неправда? – в его глазах появляется некоторый интерес. – Вы тоже считаете, что эти книги представляют ценность?
- Неправда, что я хочу избавиться от его вещей. Я просто не хочу, чтобы они достались этому человеку… - неохотно признаюсь я.
- Милая девушка, - его глаза вновь гаснут. – Меня меньше всего интересуют подробности Вашей жизни. Все, что мне сейчас хотелось бы понять: не доставите ли Вы мне хлопот, если я куплю у Вас это издание. У меня есть заказчик на него.
- Он Вам платит, разумеется, не 2 штуки, - вырывается у меня.
- Разумеется, - равнодушно подтверждает он, - таков рынок. Не устраивает цена, Вы вольны искать другого покупателя…
- Как Вас зовут? – неожиданно для самой себя спрашиваю я.
- Сергей Васильевич, - он кладет последнюю книгу к остальным. – Я так понял, Вы хотите подумать? Ну, что ж, мой телефон у Вас остался…
- Назовите, что Вас конкретно интересует, - говорю я. – Я Вам привезу.
Он пожимает плечами.
- Трудно сказать вот так сразу. Периодически идут заказы. Я мог бы подъехать к Вам, посмотреть…
Я отрицательно мотаю головой.
- Вы что же, распродаете папину библиотеку втайне от оставшихся родственников? – догадывается он. – Это, скажем так, мне не очень нравится. Могут возникнуть проблемы…
- Им не нужны эти книги, - говорю я.
Он усмехается.
- Мне тоже не нужно кольцо с изумрудом. Я никогда не буду его носить. Но, если бы я узнал, что принадлежащее мне кольцо с изумрудом кто-то решил увести налево, я бы был очень недоволен, скажем так.
Я молча беру пакет с книгами.
- Довольно тяжело, - замечает он, - не представляю, как Вы все это дотащили. Я же назвал Вам конкретные книги. Мне и в голову не могло прийти, что Вы повезете все…
- Я думала, может, они Вам тоже понравятся, - обреченно говорю я.
- Могу помочь донести до метро, - небрежно говорит он. – Заодно объясню, как пройти сюда коротким путем…
- Она так и не вернулась, - Мишка чуть не плачет. – Я ее по всем подвалам искал…
- Да с котом загуляла! – отчим в благодушном настроении пьет пиво перед телевизором.
- Это ты виноват! – орет Мишка. – Ты в нее тапком швырнул, когда она тебя за палец цапнула! Вот она и сбежала…
- Кошка же, - удивляет отчим, - не человек… Что ж у меня палец, казенный?..
- А тебе понравится, если в тебя тапком швырнуть?..
- Мишка, - говорю я, разуваясь, - ты математику учил?
- Учил… - бурчит он.
Мать выходит из кухни, губы у нее плотно сжаты.
- Учил он. Опять по двору собак гонял с приятелями своими. Мне что, разорваться, и на работе вкалывать, и за ним следить? А тебя целый день не было, Коля сказал. Хоть бы раз матери помогла…
- А Николай Иванович, что у нас целый день делали? – огрызаюсь я. – Опохмеляться изволили?
- Сволочь ты, - мать бьет меня по лицу. – Сволочь неблагодарная. Человек на такой работе, конечно, ему отдохнуть хочется. Нервы не выдерживают.
- А это я не дала Николаю Ивановичу образование получить? – интересуюсь я, проходя в свою комнату. – Я его в морг работать устроила?
- У Николая Ивановича шестеро детей в семье было, ему образование получать было некогда!..
Я захлопываю дверь.
Кошка вспрыгивает на подоконник, сверкая из темноты круглыми, как блюдца глазами.
- Антуанетта! – шепотом говорю я. – Где ж ты гуляла весь день?
Она довольно мурчит, подставляя мне шелковистые черные бока. Потом подходит к двери и начинает царапаться, чтобы ее выпустили.
Я приоткрываю ей щелку и слышу, как отчим орет на Мишку, что тот не купил ему сигареты и куда-то дел деньги. Потом достаю из кармана список, приготовленный Сергеем Васильевичем, и начинаю сверяться с полками.
Я иду к Мишкиной учительнице Евгении Марковне, договориться о переписывании контрольной по математике.
Она молча смотрит на протянутую коробку конфет.
- Это совершенно лишнее, - наконец, говорит она. – Я могла бы и так ему разрешить. Но он не хочет. Совсем не хочет учиться… На уроках грубит, строит рожи…
Евгении Марковне лет 40. Маленькая хрупкая женщина, опирающаяся на палку.
«Костный туберкулез», - всплывают в памяти слова из материной книги. Когда-то, еще до Мишки, мать хотела получать высшее медицинское образование…
- Я поговорю с ним, - хмуро отвечаю я.
Мишка с Данькой во дворе играют в войну. Я ловлю его и крепко беру за ухо.
- Если еще раз я услышу, что ты мешаешься Евгении Марковне на уроках…
Мишка отчаянно вырывается, пытаясь поставить мне подножку.
Я встряхиваю его за воротник.
- Если я еще раз услышу…
- Ну, ладно, ладно, - Мишка, извернувшись, выскальзывает из моих рук, - пусти. Больше не буду…
- А еще он Людке в портфель дохлую мышь засунул… - с невинным видом сообщает Данька. – Сашка, дай полтинник на мороженое…
Я непедагогично показываю ему средний палец. Мишка довольно ржет.
- Ну, и дура, - обижается Данька. – Больше на велике твоему брату ни разу проехать не дам, пусть даже не просит…
- Да нужно мне больно! – взрывается Мишка.
- Пошли домой, - говорю я.
По дороге домой я доказываю, что человек, уважающий себя, не должен дружить со всяким отребьем.
Мишка слушает, ковыряя болячку на большом пальце руки.
- Какое же он отребье? – говорит вдруг он. – У него мать – директор на конфетной фабрике… Мобильник навороченный, никому поиграться не дает, только из своих рук.
- Да не в этом дело! – взрываюсь я.
Дома мать чистит картошку.
- Вы чего так рано? Обед еще не готов…
- Ты же сама просила, чтобы он по дворам не шлялся…
- А что, лучше, чтобы он здесь в компьютер пялился?.. Ты в комнате закроешься, а мне дел полный дом…
- Мишка, - говорю я, - пошли делать математику…
Битый час я объясняю ему разницу между дробями.
- Ты понял? – спрашиваю я.
- Сашка, - тянет Мишка, - скажи, ты в кого-нибудь влюблялась?..
- Да ты хоть знаешь, что это такое?! – от удивления я кладу учебник на стол.
- Положим, знаю, - Мишка напускает на себя важный вид. – Я слышал, Людка сказала Лизе, что она влюблена в Костика. А как понять, что в тебя кто-нибудь влюблен?..
- У него лицо дурацкое делается, - нахожусь я.
- Вот как у тебя сейчас? – ржет Мишка.
Я несильно бью его учебником по затылку.
Желтым маркером в списке Сергея Васильевича помечено собрание сочинений Конан-Дойля, иллюстрированный восьмитомник 66 года, как представляющее особенную ценность. У меня его нет. Вернее, нет 66 года. Я набираю в поисковике «букинистический магазин».
- Сегодня Вам было проще меня найти? – спрашивает Сергей Васильевич.
На нем потрепанный темный пиджак, щеки гладко выбриты.
- Вы собирались уходить? – спрашиваю я.
- Собственно, да. Я должен встретиться с другом. Вы застали меня врасплох. Но это издание… Оно довольно распространенное, просто человек, который у меня его заказал, потерял первые три тома. Человек обеспеченный, хорошо платит… Но тут важно качество книг, у него оно идеальное…
Я раскладываю перед ним тома.
- Состояние, прямо таки, не очень… - он вздыхает. – Хорошо, я возьму. Себе. У меня, после того, как меня затопили соседи, совершенно испорчен последний том. Без договора, естественно… Кстати, что вы решили по поводу прошлых изданий?..
Он перебирает пальцами страницы.
- Я не могу продать меньше, чем за… - я называю цену, заплаченную в «букинистическом».
Он удивленно смотрит на меня.
- Александра, это очень дорого. Я хотел назвать цену примерно в три раза ниже. Возможно, мы с Вами не поняли друг друга. Я не коллекционер. Я лишь перекупщик…
- Я не могу продать меньше, чем… - я начинаю кусать губы: слезы подбираются к горлу и перехватывают его.
- Что с Вами? – он смотрит на меня с подозрением. – Если Вы умираете с голоду, отчего Вы не принесли прошлые книги? За них я мог дать значительно больше, в особенности, за… - он натыкается на штамп какой-то библиотеки и останавливается. – Где Вы это взяли?
- В магазине… - шепчу я.
- Зачем?!
- Мне хотелось увидеть Вас, - признаюсь я.
- Однако! Какой оригинальный способ меня увидеть! – он поднимает брови. – Не говорю уж о том, что совершенно непонятно, зачем я Вам понадобился… - он показывает пальцем на книги. – Они Вас накололи ровно в два раза…
- Вы тоже хотели меня наколоть, - замечаю я.
- Вы принесли мне книги на продажу, я назвал Вам цену… Разве где-то сказано, что я занимаюсь благотворительностью? – он усмехается. – Вам все еще хочется видеть меня?..
Я киваю.
- И что же Вам во мне?..
- Вы так интересно рассказывали про книжки, пока мы шли к метро… - говорю я. – Мне даже захотелось их прочитать…
- В моей жизни был период, когда я преподавал в Литературном институте, - он смотрит на часы на мобильнике. – Там мне платили деньги именно за то, чтобы я рассказывал о книжках так, чтобы их захотелось прочитать… Вы хотите кофе? – неожиданно спрашивает он.
- Да, - я чувствую себя абсолютной идиоткой.
Где были мои мозги, когда я решилась на подобную глупость?
- Всегда приятно найти благодарного слушателя, - замечает он, заказывая нам кофе. – Вы точно не хотите больше ничего? Здесь неплохо кормят.
Я отрицательно качаю головой.
- Я вполне могу позволить себе оплатить Вам обед, - продолжает Сергей Васильевич. – Но хочу сразу предупредить, что охота на меня – достаточно бессмысленное занятие. Я не столь богат, чтобы позволить себе Бали, или Канары, или, куда там еще мечтает попасть молодая девушка?..
- Меня это не интересует! – говорю я.
- Я заметил, Вы – достаточно специфичная личность, - Сергей Васильевич пьет кофе маленькими глотками. – Я могу закурить, Вы не будете против?.. Хотя сейчас многие девушки курят… Впрочем, во времена моей юности было все тоже самое…
- Я не курю, - я теряюсь, не зная, о чем мне с ним говорить.
- Я должен был встретиться с другом, - продолжает он, - но Вы сбили все мои планы…
- Он обидится?
- Он не из тех, что обижаются, - хмыкает Сергей Васильевич. – Он просто может больше не захотеть иметь со мной дела. У нас с ним исключительно рабочие отношения…
- Вы же сказали – друг? – недоумеваю я.
- Одно другому не противоречит. Когда мне нужно сообщить постороннему лицу о своих планах, мне проще использовать слово «друг». Оно емкое и снимает необходимость в куче дополнительных пояснений… Кстати, Александра, чтобы Вы хорошо осознавали сложившую ситуацию: мне 36 лет. Я не женат и никогда не был женат. Я не жил ни с одной женщиной больше 6 месяцев. И я надеюсь, Вы отдаете себе отчет, что ради Вас я не намерен делать исключения…
Мать порет Мишку ремнем отчима. Он ревет в голос.
- Какой-то засранке в ранец крысу подбросил, - поясняет она мне, отпуская его. – Родители сейчас приходили, папаша орал, что в колонию его отправит…
- Не крысу, а мышь! – возмущается Мишка, натягивая штаны.
- Где ты ее взял-то, мышь?.. – спрашиваю я.
- Тебе не все равно, где он ее взял?! – кричит мать. – Ты вообще слышала, что я тебе сейчас сказала? Твоему брату колония грозит, а ты хоть бы хны…
- Не я его родила от дегенерата, - вполголоса говорю я и, прежде, чем мать успевает набрать в грудь воздух, чтобы выплеснуть на меня поток проклятий, добавляю. – За мышей в колонию не отправляют. Лечиться им надо, родителям ее…
- Вот я и говорю: дура она. И родители у нее дураки, - Мишка, одобренный поддержкой, высовывается из-за дверного косяка. – А мышь Антуанетта принесла. Она ее придушила, та и сдохла…
- А ты решил: что добро пропадать будет…
- Ага! – Мишка, уже улыбающийся, поймав материн взгляд, снова начинает хлюпать носом.
- Зачем ты ей эту чертову мышь подкинул? – спрашиваю я, когда мать, гремя дверями, уходит на дежурство. – Это она - Людка, про которую Данька наябедничал? – догадываюсь я.
- Ну, да. Потому что она на Костика смотрит, - насупившись, признается Мишка. – А он реальный дебил, еще хуже меня учится. Только у него папаша богатый. В Англию его послать хочет…
- Как же он его в Англию пошлет, если он – дебил? – рассеяно говорю я, думая о том, как Сергей Васильевич поцеловал мне руку на прощание.
От этих воспоминаний на руке начинает гореть кожа.
- За деньги все можно, - важно сообщает Мишка.
Лязгает входной замок, с работы возвращается отчим.
- Мишка! – с порога орет он. – Ты кому там крысу подкинул? Галку по дороге встретил: такой хай подняла, святых выноси…
Раздается визг, шипение и тяжелый звук удара: видимо, Антуанетта попалась ему под ноги.
- Не бей ее! – вопит Мишка. – Ты, козел, она же живая…
- Так убери ее! – отчим, тяжело ступая, заходит в комнату. – Сашка, - он прищурившись, смотрит на меня. – Ты куда, такая красивая, шастала? Рожу намалевала…
Я провожу тыльной стороной ладони по лицу, пытаясь стереть помаду.
- Иди, Миш, занимайся, - я пихаю его в сторону его спальни.
Отчим вразвалочку приближается ко мне.
- Куда ходила, кому давала? А, Сашка, признавайся? Кавалера завела? А мне, значит, нельзя?.. – он пытается схватить меня за грудь.
- Когда же Вы от пьянки-то подохнете? – глядя ему в глаза, интересуюсь я.
- У, сука… - он пытается поцеловать меня, и я с размаха бью каблуком ему по щиколотке, но он, даже не поморщившись, - видимо, у пьяных сильна анестезия, - наваливается на меня всем телом, зажимая рот.
И тогда я с наслаждением впиваюсь зубами в его ладонь.
Отчим отбрасывает меня в сторону, я сильно ударяюсь ухом о стену, - на шум падения вбегает Мишка и остолбенело пялится на отца, - но, превозмогая боль, поднимаюсь на ноги, хватаю сумку, стоящую в прихожей и выбегаю на лестницу.
Прихожу в себя я только, когда понимаю, что еду на метро в сторону центра.
- Я хочу, чтобы ты понимала, Саша, - он склоняется над креслом, в котором я сижу. – Я разрешу тебе переночевать у меня. Разрушу даже провести несколько дней, если это будет необходимо. Но это вовсе не означает начало наших отношений… Рано или поздно, тебе придется уйти.
- Мне больше некуда идти, - говорю я.
- Разве у тебя нет подруг, друзей? – удивляется он.
- Я никому не рассказываю, о том, что у нас происходит, - я грею руки о чашку с чаем, который он мне заварил. – Мне стыдно…
- Твоя мама, наверное, ищет тебя, - с неудовольствием говорит он.
- Моей маме все равно… Она считает, что это я виновата, что он на меня смотрит… Я уже не крашусь, одеваюсь, как старая бабка, а он все равно смотрит… А я виновата… - я начинаю плакать.
Он морщится.
- Прости, Саша, ты, наверное, обидишься на мои слова, но твои проблемы – они только твои. Никто не может решить их за тебя. Ты должна пытаться найти работу, снять какую-то площадь… В конце концов, ты живешь на их деньги. И они считают, что вправе делать с тобой то, что захотят…
- Но так же не должно быть! – я хочу, чтобы он меня обнял, но он продолжает находиться на отдалении.
- Вероятно, - сухо говорит он. – В жизни вообще много чего не должно быть. Однако бывает. Ты будешь спать здесь? Или в кухне?
Я чувствую, что краснею.
- Саша, - Сергей Васильевич пристально смотрит на меня. – Я чту Уголовный кодекс, - он усмехается. – Да и потом, неужели, это так необходимо? Что ты хочешь от меня? Секса? Не буду скрывать, я тоже этого хочу, ты меня привлекаешь… Но дальше-то что? Я не собираюсь на тебе жениться, Боже упаси. Я даже не намерен встречаться с тобой. Знаем, плавали. Юные создания отчего-то вечно избирали объектом приложения своих чар мою скромную персону. Когда я преподавал в Литературном, моя постель никогда не пустовала… Только потом начинались проблемы.
- Какие проблемы, Сергей Васильевич? – с горечью я понимаю, что зря приехала к нему…
- Проблемы состоят в том, что, если я хочу поговорить с девушкой о Шекспире, я хочу поговорить с ней о Шекспире. А вовсе не о том, как мы назовем нашего первенца. Если я хочу переспать с кем-нибудь, то это тоже означает только то, что означает. Никаких сентиментальных уточнений к этому не добавляется. И, тем паче, никаких планов на совместное проживание. Я хочу жить только так, как я хочу. Я так привык. Но нет: стоит мне чуть-чуть расслабиться, и ко мне уже перетаскиваются вещи. Меня уже называют «любимым» в пошлых смс-ках. Мой светлый образ романтизируется до чувства омерзения…
- Мне кажется, Вы - очень несчастный человек, Сергей Васильевич, - я ставлю чашку на журнальный столик, куда еще совсем недавно выкладывала книги.
- Ты претендуешь на мою постель и продолжаешь называть меня по имени-отчеству, - замечает он.
- Сергей…
- Ты даже можешь называть меня «Сережей», это ничего не изменит в «духе и букве», скажем так, - усмехается он. – И, кроме того… Если бы мне давали по пятерке всякий раз, как какая-нибудь невинная душа называла меня «несчастным человеком», я построил бы себе уже маленький домик в Гоа… Ложись спать здесь, я пойду на кухню…
Я долго жду, пока на кухне погаснет свет. Потом встаю и на цыпочках прохожу туда. Он сидит за столом, правя какой-то текст.
- Ты все еще хочешь, чтобы я пришел к тебе в постель, Саша? – говорит он, не поворачивая головы. – Хорошо, сейчас, только закончу перевод. Но умерь преждевременные восторги. В жизни все происходит очень просто и прозаично. И не всегда бывает здорово…
Мы лежим с разных сторон кровати. Он прав: сейчас мы далеко друг от друга как никогда…
- Твоя мама снимет с меня скальп, - он закуривает.
- Она не узнает…
- Рано или поздно они узнают. В особенности, если дочки являются домой под утро следующего дня…
- Я скажу, что ночевала у подруги, - возражаю я.
- У той, которой у тебя нет? – хмыкает Сергей Васильевич.
Я молчу.
- Я понимаю, что тебя привлекает, - вздыхает он. – Эти книги… Их таинство… Одухотворенность знаний… Только ты ошибаешься. Тут такое же дерьмо, что и везде. И я далеко не лучший представитель человечества…
Я засыпаю. Утром он снова переводит за кухонным столом.
- Они ни разу не позвонили тебе, - удивляется он.
- Я отключила мобильник…
- Они уже вполне могли написать заявление в милицию, - невзначай замечает он, делая карандашные пометки на полях.
- Тебя так волнует все это?! – взрываюсь я.
- Потому что проблем в моей жизни было, скажем так, много. И я не хочу дополнительных. Кстати, где ты взяла деньги на «букинистический»?
- Мама оставляла мне на репетиторов, - я начинаю чувствовать раздражение.
- С твоей точки зрения это нормально? – он даже откладывает перевод. – Нельзя осуждать других, совершая подлые поступки…
- Ты собираешься читать мне морали? – я готовлюсь схлестнуться с ним, но он легко уходит от столкновения.
- Сохрани Господь! Делать мне больше нечего, кроме как заниматься твоим воспитанием. На это у тебя есть родители…
- Мой отец умер, - зачем-то напоминаю я.
- Я крайне плохой его заменитель, - он снова работает, не поднимая головы. – У меня никогда не было детей…
Я выхожу в комнату. Она, при тщательном рассмотрении, довольно бедная и неухоженная, заставленная старомодной мебелью. Стараясь производить как можно меньше шума, я тяну за ручку ящик комода.
Какие-то тряпки, похожие на кружево. Коробочка, обшитая алым атласом. Я заглядываю внутрь ее: на бархатной подушечке лежит золотое кольцо с изумрудом.
Плохо осознавая, что я делаю, я надеваю его на безымянный палец. Кольцо с усилием проскальзывает сустав и застревает.
Я с ужасом смотрю на свою руку.
Сергей Васильевич появляется на пороге.
- Как банально, - равнодушно сообщает он.
- Я только хотела померить, - меня колотит нервная дрожь. – Я сейчас сниму, сейчас… Только намылю…
Я скрываюсь в ванной, но мои усилия тщетны: кольцо село намертво.
Сергей Васильевич с усмешкой наблюдает за моими попытками.
- Есть только два варианта, - говорит он, - распиливать или отдать его тебе…
- Как отдать?! – я перевожу взгляд с кольца на него. – Оно же дорогое?..
- Возможно, - он пожимает плечами. – Я не знаю сегодняшнюю цену на изумруды…
- Он настоящий? – глупо улыбаюсь я.
- Да. Я в свое время возил его к оценщику. Но, собственно, это уже не имеет никакого значения…
- Я отдам! – горячо заверяю я. – Я дома сниму и отдам!..
- Ты уже собралась домой?.. – на его лице написан явственный сарказм.
- Да… То есть нет… - я вспоминаю об отчиме, и внутренности сжимаются в тугой узел… - Я не знаю… Наверное, ты прав: я не должна была…
- Хорошо, что ты это понимаешь, - кивает Сергей Васильевич. – А кольцо: оставь себе. Не думаю, что оно когда-нибудь мне понадобится. Если честно, не представляю себя, сдающего его в ломбард…
- Кому оно принадлежало? – спрашиваю я в прихожей, надевая туфли.
Он смотрит на меня, облокотившись на древнюю вешалку.
- Ты, вероятно, ждешь какую-нибудь мелодраматическую историю? Вынужден тебя разочаровать. Я просто не помню, чье оно. Возможно, моей двоюродной сестры. Хотя и в этом я до конца не уверен…
- Пока, - говорю я.
- Привози книжки, - он преувеличенно тщательно разглядывает вешалку. – Я дам тебе ровно столько, чтобы погасить твою трату в «букинистическом». Вероятно, это я виноват: дал тебе некоторую необоснованную надежду, когда помог донести их до метро. Но я не вкладываю в такие вещи что-то особенное. Мне нужно внимание, я его покупаю. По-моему, это честно.
Я молчу.
- Хочешь, я расскажу тебе про двоюродную сестру? – спрашивает он и, не дождавшись моего ответа, продолжает. – На самом деле я не уверен, была ли она действительно моей родственницей. Возможно, она просто прельстилась квартирой: это очень дорогая квартира, как ты, наверное, понимаешь… Так или иначе, я не спрашивал ее документов. Мне это просто в голову не пришло. Очень может быть, что зря… Двоюродная сестра появилась в моей жизни, когда мне было 14. До этого я четыре года жил один…
- Как один? – недоумеваю я.
- Вот так вот. Моя мать бросила меня в 10 лет и переехала к любовнику в другой город.
- На что же ты жил?! – вырывается у меня.
- Она присылала деньги. Это был самый светлый день в моей жизни, - он горько усмехается, - когда она передавала их с какой-нибудь оказией. Не исключено, что те, через которых она их передавала, часть забирали себе: я это уже не проверю. Так или иначе, я каждый раз трепетал при мысли, что вместе с деньгами она передала мне письмо… Или записку… Хотя бы клочок бумаги, указывающий на то, что она еще помнит обо мне. Но тщетно… Потрясающе трогательно, не правда ли?
- Продолжай, - говорю я.
- И вот я жил один, в окружении этой мебели и книг, огромного количества книг: сейчас их осталась от силы одна треть. Мои бабушка и дедушка были филологами. Я читал эти книги и представлял, что я проживаю жизнь вместо героев. А меня самого по сути и нет… Я создал себе виртуальный мир, игнорируя мир реальный. А потом появилась двоюродная сестра. Она была художницей, и в нашей квартире постоянно стал толпиться какой-то народ. Они приносили выпивку, курили, по полночи разговаривая об искусстве, а я сидел рядом и впитывал все, о чем они спорили, чувствуя себя причастным к этому восхитительному волнующему миру. Я был словно собака, которой хозяева позволили погреться у камина… На моей площади, заметь. Через некоторое время я почувствовал, что я в нее влюбился. Это было очень романтично и скучно, я пережил всю гамму ощущений, свойственных влюбленным шестнадцатилетним даунам… Юля, - ее звали Юля, - казалась мне божеством, сошедшим на грешную землю, чтобы осенить ее взмахом своих ресниц, короче, все в таком духе… И, разумеется, я даже не представлял себе, как можно до нее дотронуться. Да, да, я был идиотом, подтверждаю это. Но вот однажды все изменилось…
- Ты застал ее с мужчиной? – спрашиваю я.
- Ты мелко плаваешь, Александра! С двумя! Нет, я, конечно, не возражаю против просмотра порнофильма в компании приятной дамы, но тогда мне все это показалось на редкость омерзительным… И еще я решил, что и я тоже достоин… Мы поехали на дачу, всей компанией, я много выпил и начал приставать к ней… Сначала она смеялась, они все смеялись на мальчишкой, который сунулся соблазнять взрослую опытную тетку. Потом начала злиться. Потом они просто вытолкали меня вон, и я топал зимой пешком три километра до электрички. Больше я никогда ее не видел. Ну, во всяком случае, она отцепилась от площади…
Удар встречает меня уже на пороге. Мать впихивает меня в квартиру, тряся как тряпичную куклу.
- Гадина! Я все морги обзвонила!
Николай Иванович пыхтит у нее за спиной.
- Галка, ну, ты чего… Я ж говорил, придет… Отмечали, наверно, чего-нибудь…
- Где ты была?! – мать срывается на визг.
- У Даши, - я пытаюсь быстрее скрыться в своей комнате.
- Я звонила Даше, тебя у нее не было!..
- Ну, хорошо, у Макса, - я сочиняю на ходу.
- Макс? Кто это? – они смотрят друг на друга, видно, что мать лихорадочно соображает.
- Одноклассник, - вдохновенно вру я, принимая за базу теорию отчима, - он к нам недавно перевелся, ты про него ничего не слышала. У него день рождения был…
- Ты там одна, что ли, была? – настораживается мать.
- Да нет же! Нас там 7 человек было, хорошо так отметили, - я демонстративно зеваю.
- Почему не позвонила, дрянь!.. – голос матери из яростного постепенно переходит в устало-раздраженный.
- Куда я звонить буду?.. Тебе в операционную? А Николай Иванович пришел, спать лег…
Николай Иванович энергично кивает.
В комнату влетает Мишка, на руках у него Антуанетта, бок у нее окровавлен, глаза закатились…
- Я ее в подъезде нашел, - Мишка плачет. – Кто-то ее ножом…
Я сижу на топчане в «ветеринарке». Мишка рядом дремлет, положив голову на свой рюкзак.
- Вы вовремя приехали… - говорит молодой парень в белом халате. – Много крови потеряла… На вашем месте я бы остерегался выпускать кошку из дома… Есть большие ненавистники животных…
- Кому же она плохого чего сделала? – недоумеваю я.
- Знаете, - он косится на Мишку, - всегда найдутся люди, с удовольствием делающие плохо тем, кто слабее их…
У меня звонит мобильник.
- Ты знаешь, - говорит он. – Я бы хотел, чтобы ты выбросила из головы то, что я тебе рассказал. Такие истории вызывают жалость к их героям, а, на мой взгляд, жалость не только унизительна, но еще и не объективна. Каждый проживает ту жизнь, что ему дана. А не лучше, и не хуже других…
Я киваю в пространство. Потом отключаюсь и стираю его звонки из памяти телефона…
- Просыпайся, - я толкаю Мишку в бок. – Скоро Антуанетта в себя придет, сказали: забирать можно будет.