Знамение Времени или Шаг к Свету. Часть вторая. Глава вторая: Дело рук того, кто нарушил правило
17-18 октября
Джеймс не знал, с чего начинать искать и как, однако вечером того дня, когда он прибыл в Эдинбург, он решил осмотреть город и постараться выяснить, есть ли в нем хоть что-то, что могло бы оказаться связанным с его работой. Он желал как можно быстрее покончить со всем, что может помешать ему приблизиться к семье. Он торопился, но от этого все становилось гораздо хуже, и, понимая, что с настоящим раскладом ему далеко не продвинуться, стал спокойнее, на время остыл, настроился на труд и опасность и взялся просматривать газеты, попутно простукивая стены и потолки старинного города, чтобы выявить все его тайники и разом захлопнуть их перед неверными законам времени навсегда.
Джеймс жил в тайной надежде на то, что ему удастся избежать всего, что, как подсказывала ему интуиция, может сбить его с толку. Он искал в городе зло, но не желал его найти, он нарочно обходил все закоулки, в которые раньше летел первым делом, он глядел по сторонам, но лишь затем, чтобы полюбоваться зданиями и еще не убитой природой. Но в голове его стучалась мысль о том, что его надеждам о благополучной жизни не суждено сбыться, куда бы он не сбежал. Уйдет он в мир небытия и страха, даже и там его разорвут на части, лишат сил, направят на смерть. Изнывать от боли он был не в силах, а избавиться от нее было невозможно.
Однажды в полдень, когда он намеревался в очередной раз пройтись от гостиницы до приюта королевы Марии, в дверь к нему постучали. Джеймс с опаской отворил ее и увидел на пороге грязного мальчишку-почтальона, доставившего ему свежую газету.
Открыв газету, Джеймс тут же с отвращением отбросил ее в сторону, скомкав, и с силой вцепился себе в волосы и упал на кровать. В сердце его поднялась ненависть. Вот оно — то что помешает ему, вот оно — зло. Но, поборов себя, изнемогая от страданий, он все-таки вернулся к газете, расправил ее и еще раз прочитал заголовок, те слова, которые ударили ему в мозг фонтаном отравленной крови. «Убийство, не поддающееся логике вещей». Далее следовало несколько абзацев текста:
«Накануне, в ночь с шестнадцатого на семнадцатое число сего месяца, в своем собственном доме, в присутствии бодрствовавшей прислуги, была убита двадцатитрехлетняя Марианна Ланвин. В ящике ее стола обнаружены документы ее тайной переписки с неким Франклином Хопкинсом, джентльменом из Америки, но такого, как выяснили детективы, не проживает по указанному в письмах адресу. Мисс Ланвин была обнаружена на лестнице с отрубленной головой, отрубленными кистями рук и с обломанными костями на лодыжках. Рядом с ее растерзанным трупом полицейские обнаружили платье прислуги, но родители Марианны — господин и госпожа Ланвин — утверждают, что прислуги с таким размером одежды у них нет. Ни в доме, ни в его окрестностях не обнаружено ни следа преступления, однако на улице К. найден труп давно разыскиваемого преступника, Чарльза Смита, которого застрелили, по всей видимости, из кольта. Возможно, труп преступника никак не связан с убийством Марианны Ланвин, но детектив Джонс, которому поручили расследовать дело, уверен, что между двумя убийствами есть связь, однако пока не может привести этому существенных доказательств. Дело застыло на месте, полиция в тупике...» и так далее.
Джеймс мучительно выдохнул. Следователи мало того, что дураки, так еще и не подозревают о методах розыска преступников, которые шагнут в их мир уже совсем скоро. Джеймсу следует помочь им. Да и дело, как он понял с первых строк, по его части. Дело рук того, кто нарушил правило — вот о чем подумал Джеймс. Непременно, его надо остановить.
В этот же вечер, вооружившись пистолетом и отмычками, Джеймс выбрался из гостиницы и направился в сторону поместья Ланвин.
Сумерки сгущались, город уже пустовал. Окраина спала в счастливом неведении о том, кто бродит по ночам по ее улицам, кто не спит, просто не может спать, но рыщет в поисках жертв или в поисках тех, кто уже назвался ночным охотником.
Ночь была лунной, совершенно безоблачной, и свет лился с неба волшебными потоками раскаленного серебра и будто бы желал, чтобы малейшая фигурка, малейший силуэт ясно, словно в зеркале, отражались в душе каждого, кто опустит свой взгляд на бархатную гладь осенней дороги. Ночь была теплой, словно сентябрьской. В небе — ни клочка облака, ни малейшей туманной дорожки, только звездная бесконечность, тонущая в бесконечности темноты. Звезды — поминальные свечи, плывущие по небесной реке. В этой ночи не было зла. Прозрачная темнота не подвластна злу. Но полнолуние было магическим. Холодный узорчатый щит богов свисал с небосклона белоснежной лампадой; не было видно темной стороны, таящей загадку — лишь ясность и белизна, девственно чистая, еще не оскверненная, но уже (и так было всегда, и так всегда и будет) посылавшая душам невидимые нити, столь тонкие, что видят их лишь нежнейшие из существ, и нити эти куполом оплетают ночную сторону Земли. Нити превращали сердца в священные светильники, отчего они становились доступны всем нежным восторгам, что рождает в человеке любовь. Сердца делались вдруг открытыми, с них спадали цепи обыденности, и все небезразличные в такие ночи глядели на луну, а сердца их сияли, и сияние это подавало знак другим блуждающим в ночи огонькам. Так начиналась самая непредсказуемая и волшебная любовь. Так начиналось любое душевное исцеление. И люди скрывались лишь в свете луны, люди были одеты лишь им одним, лишь им одним они были напоены и опустошены, лишь им одним они были счастливы и умилялись им. Странные и пугающие ощущения незнакомых доселе мыслей щекотали капилляры, в глазах расцветала печаль; та самая печаль, что была однажды положена в истоки романтики, та самая печаль, что очищает и обновляет человека, как священные воды. Чудесная сила волшебства, легкого, как край пера лебедя, незаметная для грубых глаз, но открытая сердцам, жаждущим свободы, полета, искренности и любви. Тихий прилив ветров - и кровь спокойна, как мягкие волны в бухте райского оазиса, и в венах бриз, сплетенный в танце с багровым вином, а в глазах — отрезвляющая страсть, и рубиновые кольца божественных муз над головами. Эхо вторит шагам сладчайших иллюзий, богини ткут ложе мечтаний, и тот, кто не может уснуть — влюбленный, романтик, философ, демон или призрак — вылетают на пустой бульвар и несутся навстречу ветру, несутся быстрее, быстрее... Они находят в этом вечном беге единственную дорогу к затерявшемуся, покинутому раю и возрождают пленительную опасность. Они избранные, они — иные. Не сумасшедшие, нет, но странствующие духи, запертые в телах, и их предназначение — летать.
Джеймс остановился под одним из многочисленных фонарей на загадочной улице и стал глядеть в небо. Мигом он забыл то, ради чего явился сюда, а еще через мгновение поймал душой блуждающую нить луны. Печаль облегчилась, но на смену пришло одиночество. Он вспомнил, что вот уже столько времени он один, один в этом мире и в мире ином, и ничто не спасет его от упоительной боли, страдающей от тоски. Он никогда не желал стать тем, кем он стал сейчас, он не желал умирать от боли, он не желал убивать. В нем таилась нежность души, неведанная и сокрушительная, сравнимая лишь с божественным сиянием ликов альвов, и сердце его отталкивало любую тьму.
Как же проклинал он теперь свое рождение, как ненавидел себя! Он изнывал от боли каждую секунду, как будто бы с него начисто содрали кожу, и теперь любое дуновение и каждая мельчайшая пылинка — все, что касалось его тела, доставляло ему мучения, не подвластные человеческому разуму, самой человеческой природе.
Джеймс сделал шаг назад и с трудом оторвал свой взгляд от луны. Он опустил глаза в землю, на мостовую, где виднелись еще свежие лужицы крови. Он огляделся и, не заметив никого поблизости, присел на корточки, обмакнул пальцы в кровь и поднес их к губам. Он мог наверняка сказать, что сделалось с убитым здесь преступником после его смерти. Да, Джеймс знал, что сейчас злобный дух ищет своего убийцу, жаждет его смерти, но со временем станет убивать без разбора. Пару-тройку дней проведет он огне, но Владычица Смерти отправит не угомонившуюся душу назад, на эту самую улицу, где через полтора столетия выстроят дом, похоронив кровь под фундаментом, впустив призрака внутрь — разрушать семьи, отнимать жизни. Если Джеймс не упустит возможности убить его, будущее изменится. Нет, нет, вовсе не радикально. Просто некоторые люди перестанут знать друг друга, не станут друзьями, не поженятся, и у них никогда не родятся дети, а значит убивать-то призраку (будь он к тому времени, предположительно, еще здесь) будет просто напросто некого. Исчезнут сотни разговоров, сотни фальшивых встреч, лекции в университете, поцелуи и объятия. Исчезнут дни рождения, исчезнут свадьбы. Будущее измениться, но те, кого убил призрак, все равно умрут. Смерть не подчиняется законам времени и его хранителям, она лишь забирает то, что должно принадлежать ей. Те десятки людей, что должны были погибнут от рук мстительной души, теперь испытают на себе иную смерть. Катастрофы, кораблекрушения, несчастные случаи. Но так будет только в том случае, если Джеймс не зафиксирует событие, не начнет новую точку отсчета. Тогда не измениться ничего, ничего не разрушиться. Люди, которых еще не отметила Смерть, не умрут. Джеймс поступал так всегда, не нарушая законов, не отступая от правды, не обманывая духов, не играя со Смертью. Он отбывал наказание честно, отрабатывал долгие годы, трудился, как каторжник. Но однажды они ужесточили муки. Они, эти неведомые существа со звезд. Они называли его странным именем, они твердили что-то о далеких землях, что были ему когда-то домом, но никогда не открывали ему всей правды, не позволяли ему вспоминать, никогда не возвращали память. Они терзали его, стоило ему только закрыть глаза, они имели над ним власть. В глубине души он подозревал, что сила его велика, гораздо больше, чем у каждого из терзающих его душу тварей, и что они боятся его и доводят до полусмерти, чтобы никоим образом не сумел прознать он суть своей природы.
Так много людей познал он, и ни в ком из них не было ни капли мрака. Братья любили его. Они, и более никто. Никто и не мог любить его. Никогда. Они тогда не знали, что он за существо, где его душа, почему он молчалив, почему он боится света. Они просто его любили, и потерять эту любовь было равносильно смерти. Но Владыка не спрашивает о чувствах пленников, ему плевать. Пришел срок, и он наполнил его знанием, но так и не вернул главного. Что это за главное, он не имел понятия, но трепетно ждал его, и замирал всякий раз когда ему начинало казаться, будто бы то, что он ищет, где-то совсем рядом.
Джерард выпрямился во весь свой огромный рост, распрямил широкие плечи и подставил лицо под лунное сияние. Профиль его высекся мрамором в темном воздухе, и глаза цвета весенних гроз впитали все волшебство ночи.
Он был прекрасен, прекрасен телом, как и разорванной душой, он был настоящим, живым; красивым, как восковая статуя, но живым, живым человеком, полнокровным, способным жить, чувствовать, страдать и упиваться счастьем. Он был сейчас околдован светом, зачарован, заворожен, и он не заметил, как неслышно перебежала через дорогу черная фигурка, пробежала и скрылась за глухой стеной дома.
Девушка, молодая и свежая, как апрель, как дух весны, но мрачная и холодная, печальная, как ноябрь. Она была одна. Совершенно ненужная, забытая, отвергнутая миром, по которому шла в одиночестве, по которому сеяла адский порядок, разрушая хаос, растворяя зло. И она тоже была наказана, и душа ее погибала в вечном пламени. Но руки ее хранили великие тайны богов и света, а глаза замечали больше, чем чуяло сердце ясновидящего. Она завоевывала свою мощь слишком долго, чтобы скрывать ее тенью побега. Понимая, что власть давно ускользнула из ее рук, прошла, как песок сквозь пальцы, она не отчаивалась. Она жила своей жизнью, упиваясь бессмертием, она творила свои дела, вела свои летописи и не пропустила ни одной жертвы темноты. Она ненавидела слишком осознанно, завидовала только гениям, сама являясь одним из них. Месть ее была слишком очевидна, неприязнь не прикрывалась вуалью искренности; честность была оружием, которого сама она опасалась. Она играла порой с огнем, порой с глубокою водою, но побеждала в этих битвах. Безошибочное поражение, неограниченность победы — она была воином и боролась со всем, в чем видела враждебность. Она была душой, наполовину лишенной крови, обессиленной душой, но жаждущей жизни и борьбы.
Она прокралась в опустошенный, залитый лунным светом, квартал и глядела на ночное светило и на молодого мужчину, стоявшего, как ей показалось, в полудреме. В его фигуре, в изгибах его профиля, в волнах его волос она узнала блуждающую в веках душу, наказанную однажды за отказ от сотворения зла или добродетели. Он пытается докопаться до правды, он хочет найти ее и убить — она это знала. Она даже вынула из ножен кинжал, чтобы немедленно пустить кровь таинственному недоброжелателю, но нет... Не сегодня, не сейчас, не под ликом серебряного светила. Убивать она не могла. И, по всему, это был вовсе не человек. Наверняка, заблудший странник, странствующая душа, поселившаяся в прекрасном теле... Ну, а, быть может, ей это только показалось. Романтик-декадент, клянущийся в верности лунной тени или последний убийца того дня, когда миры накроет вечная ледяная ночь — быть может, это как раз про него. Но нет, она не была уверена. Она ни в чем не была уверена наверняка.