Часть вторая: Джаред
Он не проявлял своеволия, опасаясь, что все вдруг окажется иллюзией, как мечты и устремления повседневной жизни, никогда не приводящие к цели.
Говард Филлипс Лавкрафт
Знамение Времени или Шаг к Свету. Часть вторая: Джаред. Глава первая: Моя душа разделена
14 октября
Стояло ранее утро, и осенний поздний и холодный рассвет ласкал прилив и борта пришвартованных кораблей.
В городе стояла тишина, но в путь уже отчаливали рыбаки, отвязывая свои лодки; моряки готовились к долгому плаванию - бухта кишмя кишела людьми. В основном это были сошедшие с судов пассажиры, но еще чаще — мужчины с опаленной солнцем, раскрасневшейся добела, кожей, черными, что угли, пальцами, в просаленных рубахах, с сухими трещинами на огромных руках и изъязвленными губами, с грубой щетиной и проседью, испытавшие на себе всю мощь волн, походившие на соленья в бабушкиных банках. Они шныряли из стороны в сторону, что-то кричали друг другу на известном им одним языке и таскали на могучих спинах набитые товарами тюки. В суматохе, творившейся у берега никто не замечал странностей: людям было некогда. Благоприятная ситуация для вора, убийцы или спасителя.
С недавно причалившего к пристани пассажирского судна воровато оглядываясь сбежал молодой мужчина в возрасте лет двадцати- двадцати трех. Он был очень высок и казался неуклюжим, выглядел отчего-то нелепо, а взгляд его разбегался, словно он был чем-то удивлен. Он тащил за собой несколько сумок, одна из которых странно выделялась на фоне остальных, а, учитывая то, что с судна он спускался самым последним, с опозданием примерно на три четверти часа, то это добавляло этому типу изрядную долю подозрительности.
В его одежде, в его облике было что-то необычное, что наталкивало заметивших
его, пробирающегося сквозь толпу, людей на берегу на мысли о его умопомешательстве, но многие одергивали себя, оправдывая юношу тем, что тот приплыл из-за моря, где, вероятно, мода несколько иная, да и люди значительно отличаются.
Молодой человек спешил покинуть пристань и потому, лишь только выбравшись на первую прибрежную улочку, сел в экипаж и приказал доставить его до ближайшей гостиницы. Сошел он спустя несколько минут и, аккуратно расплатившись с извозчиком, вошел внутрь ветхого здания, вдоль которого выстроились в ряд изысканные, хоть и изрядно помятые трещинами, колонны.
- Есть свободные номера? - спросил молодой мужчина у мальчика за стойкой.
- Да сэр, как вас записать?
- Мистер... Мистер Джеймс Уильямс. - с глубочайшим вздохом, будто бы опьяненный в одно мгновение роем воспоминаний, с некоторой подозрительной опаской назвал свое имя мужчина.
- Хорошо, мистер Уильямс. Вот ключи от вашего номера. Мистер О'Лантерн проводит вас.
Худощавый старик схватил пару сумок Джеймса и повел того за собой по лестнице на третий этаж.
Джеймс вмиг раскидал свои вещи по полкам, вытряхнул из сумок все, что там было, от верхней одежды до сувениров, но одну сумку, ту самую сумку, вызывавшую странные ассоциации у людей на пристани, он оставил закрытой, точнее лишь только раз подошел к ней, открыл, поглядел на ее содержимое с полувосторгом-полуотвращением, и более к ней не возвращался. Лишь только тот, кто знает, что значит перевозить с собой смертельно опасное оружие, понял бы этот его взгляд.
Простояв у окна несколько минут, опустошенным взглядом буравя мостовую, Джеймс отпрянул от него, будто в испуге, и рухнул на постель.
Взгляд его уперся в потолок, губы сжались от ярости или, что более вероятно — от боли. Он вцепился обеими руками в покрывало, закусил нижнюю губу и зажмурил глаза.
- Оставь меня, оставь меня! - шептал он в полубреду, и от губ к подбородку стекали тончайшие ниточки крови, и ногти рвали ткань одеяла и будто бы не подчинялись организму, которому принадлежали.
Джеймс сделал рывок и, повернувшись на левый бок, закутался в одеяло. Глаза его покраснели, под ними виднелись алые синяки бессонницы, а руки, недавно еще с силой раздирающие покрывало, дрожали так, будто бы этот человек был смертельно напуган. Он задыхался, чтобы не позволить слезам одолеть себя, он зарывался с головой в подушку, чтобы не очернить лучи солнца своим взглядом. Его мощное, сильное тело содрогалось при каждом судорожном вздохе; удары сердца расходились гулом по венам, сотрясали мысли в больной голове.
Прошел час, другой. Джеймс все лежал на постели, и глаза его глядели в пустоту, и видна в них была необычайная сила, с которой в неравной битве сражалась необычайная слабость.
Джеймс наконец, с трудом заставил себя повернуться на спину, расслабил руки и вздохнул полной грудью, будто бы отпуская свои мысли в свободный полет. Он стал спокоен, веки его лучезарных глаз прикрылись в истоме, и размышления приняли иной оборот. Но губы его в следующую же минуту искривились, закатились глаза, и он в ужасе стал глотать воздух, как будто бы кто-то невидимый лишил его кислорода. Но снова, как и в прошлый раз, ему удалось совладать с собой.
- Кому ты пускаешь пыль в глаза... Ты не прав... - вырвался глухой шепот, а после он снова замолчал, уставившись ввысь, и лишь только губы его продолжали кровоточить от укусов, а пальцы сжиматься в кулаки.
Он снова, уже в который раз, подумал, что здесь настанет конец всему: его пути, его жизни, его умопомешательству, несчастьям, поискам, убийствам. Он подумал, что это конец, что он отбыл свой срок, что наказание прекратиться уже совсем скоро, что часть его души перестанут терзать и что вторая часть этой же самой души не разувериться в богах, продолжит молиться, молить о спасении и ждать ответа со звезд.
Он был подавлен, разбит, разбит вдребезги, опустошен. У него не осталось более сил терпеть, он стал поддаваться обману, которого не признавал ранее, он стал терять себя и позволять злу внутри него терзать его плоть и разум.
Он обессилел, как никогда ранее, он будто бы был обескровлен. Он был остужен. Нет, страсть никогда не горела в нем, он был холоден, даже слишком, но нежен, как прикосновение шелка, спокоен, как волны в плеске заката, влюблен в миф, отвержен временем. Он был существом будто бы неземным, будто бы альвом, но на его руках была кровь — клочки погубленных душ, и этого он не мог терпеть более. Слишком долго он держал в себе неудержимое, слишком долго сопротивлялся неодолимому, слишком много жил и не спал по ночам, кошмарами восполняя свой досуг, и путешествовал, чтобы выполнить свою миссию, но она оказалась бесконечной. Но более всего он желал вернуть свою семью, увидеть этот калейдоскоп разноцветных радужных глаз, блеск тяжелых волос, аромат родной кожи. Он больше не мог так жить, жить, пребывая в неведение, жить вдали от своей семьи, которую сейчас уже не собрать, не обрадовать.
Семья... эти люди были для него всем. Они вскормили его, вырастили, залечили раны и спасли от смерти, они держали его за руку, когда он умирал, но иногда ему отчего-то начинало казаться, будто бы умирали они, а не он, и что это он согревал их пальцы в последние минуты агонии, но так и не смог сохранить в их телах жизнь. Он помнил их всех, как будто бы это было вчера, но отчего-то чувствовал, что более вспоминать ему некого; встречи ждать бесполезно.
Джеймс встал с кровати и подошел к зеркалу. Отражение смутило его чистотой представшего пред ним облика, и он отвернулся, не желая глядеть в глаза даже самому себе.
Тусклый луч солнца опалил его глаза, что были цвета апрельского утра, и он прикрыл их ресницами, и снова схватился за голову.
Нет, так не может продолжаться вечно, он не может вечно прятаться в неизбежных поисках, оставляя в тени маску своей истиной натуры. Он не может более страдать своим вечным недугом и не может терпеть мучения. Слишком много страха в его крови, слишком много инородных примесей. Он оставил дом много лет назад, чтобы оказаться в плену своего предназначения, а теперь изо всех стремиться к тому, чтобы от этого предназначения избавиться. Он вернется, вернется... Он вернется, но не сейчас - сейчас ему нужно подумать. Просто подумать, попутно выполняя работу и отвлекая самого себя от безумия, одолевшего его мозг. Он просто ждет позволения богов уйти отсюда, из этой клетки, навсегда. Но нет, небеса и звезды безмолвны и безразличны, холодны, как январские сумерки... Нет ответа, нет... Есть только страдание души, разорванной злым роком на две взаимно уничтожающие друг друга части...