Голубой конверт в моём почтовом ящике, куда последнее время опускали одни извещения от ЖКХ. Письмо! Давно же не получала я обычных писем. В последние годы разбрелись, разлетелись, потерялись мои корреспонденты, чьими адресами полнилась моя записная книжка.
Впору ныне затеять на эпический мотив: "В прошлом веке, когда в ходу был эпистолярный жанр..." А ведь всего-навсего полтора десятка лет отделяют меня от тех времён, когда листку бумаги поверяла я лучшие чувства свои.
Жизнь поменяла поэтичные географические адреса на "цифру", снабдила народы для общения крохотным сотовым аппаратом с... безумными репликами СМС, без лишних слов, без чувств, без признаков божественного наполнения, что хранило когда-то пером написанное письмо.
И сама я теперь не пишу, лишь трепетно откликаюсь на нечастые звонки старых моих знакомых (обычно молчащего городского телефона, тоже встроенного в ФАКС), радуясь нехитрым их новостям или сокрушаясь по поводу неприятностей.
Ныне мой мир – интернет с его электронной перепиской и новыми друзьями, новыми дорогими привязанностями на склоне лет...
Однако письмо! Открываю, волнуясь. Новогодняя открытка... советского образца, с Дедом Морозом, ёлкой и румяным мальчуганом, на красном свитере которого цифры – 1990-й.
Грустно улыбаюсь. Сколько таких неотправленных открыток с маркой "Почта СССР" для поздравления, с ныне отменёнными праздниками, хранятся зачем-то в ящике моего письменного стола, заботливо купленные в своё время для тех... "кто умерли или доселе живы", потерявшихся в годы лихолетья, оказавшихся волею судеб на разбросанных осколках страны, что звалась Советским Союзом.
Открытка! Короткое сердечное послание, спешащее излить тоску по далёкому сердцу; компактное известие о новостях торопливой нашей жизни; а то и просто формальная дежурная дань традиции напоминания о себе приятелю, унесённому куда-то ветрами перемен. Крохотный сюжет, уложенный в несколько строк, и доверенный старинной почтовой службе, упорно продолжающей существовать в почти неизменном виде, чтобы там, на другом конце жизненного пространства, у кого-то тепло дрогнуло сердце от прикосновения к этому яркому кусочку плотной бумаги.
Болезненно знакомый почерк. Стандартное вежливое поздравление с Новым Годом и подпись - Леонтьева Т.Г. Старая сотрудница по давней работе моей в Городской Администрации.
Мегера!!!
О, как я боялась её! Эти жёлтые рысьи глаза, располагавшиеся над столом напротив, с готовностью реагировали на любой промах молодого специалиста, немедленно озвучивая его, промах этот, и донося до слуха начальства, будь то слишком короткая юбка или недолгое опоздание после обеденного перерыва по причине очереди за апельсинами в нашем буфете.
Она начинала мне сниться, и я плыла в ночном кошмаре очередной её кляузы.
Даже в отпуске, валяясь на влажном морском песке, я вдруг вспоминала пронзительный взгляд её рыжих глаз и... куда девалось очарование южных красот. С тревогой подсчитывала я дни до своего выхода на работу, где мне предстояло вновь занять место напротив неё.
Одинокая, старше всех женщин в отделе, она раздражалась, слыша легкомысленный трёп девчонок о катаклизмах в их семейной жизни, из-за предъявления очередного больничного листа по уходу за ребёнком, из-за примерки по очереди в комнатке архива случайно продающегося батничка... Короче, никого она не любила, и её никто не любил. Недаром "Мегера" плотно пристало к ней. Я же, обречённая находиться постоянно пред её недремлющим оком, страдала, кажется, больше других.
Помню, единственный, о ком она говорила с неким подобием теплоты в голосе, был её обожаемый племянник Лёша, который служил в Армии, осенью должен был вернуться и поступить в институт в нашем городе.
Но работник она была безупречный, отличаясь образцовой аккуратностью в ведении сложной документации, чем навсегда приобрела индульгенцию у начальства от наших жалоб. А может, и сам начальник её побаивался.
Что интересно, эти её качества - аккуратность и скрупулёзность, остро поразили меня, когда мне случилось побывать у неё дома, чтобы забрать в выходной день понадобившиеся начальнику ключи от кабинета. Я была удивлена какой-то особенной, сверкающей чистотой её однокомнатной квартиры, необыкновенным простором небольшого помещения, где прекрасным атрибутом интерьера были, редкой красоты, цветущие растения.
Время шло, приходил опыт, я становилась "своей" в отделе. Но мой "злой гений" не упускала случая сделать "контрольный звонок" в организацию, которую я в тот день инспектировала, чтобы уличить меня, если я на полчаса раньше окончания рабочего времени убежала оттуда в детский сад за ребёнком, и "доложить по начальству". Хотя наш замечательный начальник лишь понимающе кивал ей головой (мол, принял к сведению), но санкций никогда не следовало. Понимающий был руководитель.
Уж я молчу о наветах, на которые она была мастерица...
До последнего дня работы в Администрации во мне жила настороженность ожидания подвоха со стороны Мегеры. Собственно, она была основной причиной того, что я, наконец, поменяла работу, едва подвернулся удобный случай.
Прошло несколько лет. Я работала в хорошем коллективе своих ровесников и, можно сказать, напрочь забыла свою мучительницу. Но другая беда подступила нечаянно.
Я лежала в госпитале, ожидая назавтра назначенной операции.
Посетительница в накинутом белом халате с сумкой компотов и фруктов направлялась к моей кровати. По внезапно возникшему забытому гнетущему ощущению я раньше, чем узнала её, вздрогнула: Мегера! От кого-то услышала она про мою беду, приехала на автобусе. Уж кого меньше всего я могла заподозрить в сочувствии, так это её. Тем не менее, услышала непривычные в её устах тихие слова поддержки и даже нечто похожее на раскаяние в том, что бывала она порой со мной несправедлива. Просила не держать на неё зла.
Ох, не ко времени было это её посещение. Однако я уверила её, что не понимаю, о каком зле она говорит, что всегда тепло вспоминаю прежних сотрудников. Тем более что, кроме родных, она была единственной, кто пришёл меня ободрить в трудную минуту.
Прошло ещё лет десять. Мы только что прилетели из Симферополя, отдохнувшие и загорелые, когда мне принесли телеграмму с приглашением на банкет в ресторан по поводу юбилея и ухода на пенсию Леонтьевой Тамары Григорьевны, с убедительной просьбой не отказать.
Несмотря на минутное сомнение, велико было желание встретиться со старым коллективом и замечательным начальником нашим. Хотелось, признаюсь, похвастаться и новой, недавно купленной машиной.
- Надо же,- удивлялись мои нынешние сотрудники,- с какой милой женщиной довелось тебе работать. Пятнадцать лет, как ты уволилась, а помнит, приглашает на юбилей. И не слышно, чтобы у тебя числилась в подругах...
Отменный был банкет. Встреча с "нашими" оказалась незабываемой. Воспоминания о "шефских обедах" в колхозе, о поездке с туристическим поездом в Москву, где мы ели и пили всю ночь, а утром было не до экскурсий, о том, как возвращаясь из командировки, я села в поезд обратного направления!... Смущена несколько я была особым вниманием хозяйки вечера.
В ответной её речи на мои стихи-поздравление и благодарность за приглашение прозвучало, что она всегда сожалела о моём уходе и как трудно в наше время бывает обретение новых друзей. (Хотя ничего похожего на дружбу между нами никогда не бывало.)
Разъезжались около полуночи. Мы предложили её подвезти. Она пригласила зайти на минутку, помочь внести подарки и цветы.
Ничего не изменилось в её комнате за прошедшие годы. Ничего! Всё памятно стояло на тех же местах. Но каким бедным показалось мне теперь её убранство. Эта постаревшая мебель, чуть выцветший коврик на полу. Не было только роскошных цветов. И не поражала больше даже образцовая чистота, привычная взгляду моему в собственном доме, когда, наконец, выросли дети, насмарку сводившие, по малолетству, все мои старания.
Только, на журнальном столике, придвинутом к стене, бархатная книжечка - икона с вязью молитвы. А на стене, прямо над иконой, небольшой портрет молодого человека. Я вопросительно оглянулась на Тамару Григорьевну.
- Это Лёша, племянник. Был когда-то комиссован из армии по болезни. Сколько лет лежит почти без движения. Рассеянный склероз. Откуда такая беда?!
Она устало присела в уголок дивана.
У меня сжалось сердце. Я вдруг ощутила полнейшее одиночество этой женщины и впервые искренне, от всей души обняла её, ощутив на щеке своей её слёзы.
Было это в 1985 году. Почти тридцать лет назад. Больше мы с ней не встречались. И вот - вчерашнее письмо... Я рада, что она жива.