Анна застала отца и мать дома. Почувствовала сразу, что и здесь атмосфера сгустилась. У матери покраснели глаза, словно перед этим она резала лук, а старый Керьян нервно щипал белую бороду. Анна достаточно хорошо знала отца, чтобы понять, как сильно он взволнован.
— Где тебя носит весь божий день? – спросил он сварливо.
Замкнувшаяся в своём несчастьи Анна никак не ожидала такого вопроса. А соврать не смогла, ответила честно:
— Была у дяди Рафаэля.
Старый Керьян живо вскочил, словно ему было не больше двадцати лет.
— Я тебе дам Рафаэля! – Старик начал отчитывать её так нудно, что задетая за живое девушка не захотела продолжать разговор. Она ушла в свою маленькую каморку с оконцем-иллюминатором. Хотя дверь за собой прикрыла, её и здесь настигало громкое бурчание старика.
— И что за выродок дочка, вы только посмотрите! Это так она уважает старого отца!... Я раз и навсегда запретил ей ходить к своему брату! Запретил или нет, мать?!
Анна услышала, как отец грохнул кулаком по столу.
— А кто заплатил лавочнику долг за жену Ленуара? Моя дочка. Открыто поддерживает бунтовщика. Будто у нас слишком много тех денег! Пусть не думает, что без неё пропадём. Пусть эта соплячка не думает, что она кормит всю семью! Так себя ведут, будто меня уже похоронили, будто меня уже нет!...
Анна не слишком понимала, почему отец говорит о ней во множественном числе. А когда поняла, это её окончательно добило.
— Или этот Ивек! Думал, сын у меня рассудительный, умный, а он ещё глупее Анны! Негодяя, бандита приводит под мой кров! О Боже! Я этого не переживу! Ох, почувствуют ещё на собственной шкуре, когда отца не станет!
Вот что отца беспокоит. Дознался уже, что Михала арестовали, что Анна заплатила долг в лавке. А она-то, наивная, думала, что найдёт у родителей поддержку, услышит доброе слово. Она готова была всё им рассказать, попросить у них совета, как вырвать суженого из тюрьмы. Она ошиблась. Отец был добрым, но вопреки его воле нельзя было сделать ничего. Он всю жизнь держался за господ. Каждое воскресенье ходил в церковь и ненавидел всё, попахивающее обманом. Сейчас, на старости лет, он стал ещё более нетерпимым. Об этом могла бы рассказать кое-что мать.
Вскоре сетования старика заглушил громкий плач матери, у которой единственным оружием и бронёй были слёзы. Она могла бы лучше всех рассказать, что дети сделали для дома. Её мучило то, что она слышала, но не могла возразить старику ни словечком, потому что тот сразу или взбесится, или умрёт.
Упрёки отца и плач матери не давали Анне сомкнуть глаза. Она металась на постели, желая уснуть любой ценой, набраться сил для завтрашнего. Что ещё будет, если Зося разболтает, что Анна любит Михала…
За стенами разбушевался ветер. Он тряс ставнями и завывал в ближайших оврагах. Вопреки очевидному эта унылая музыка успокаивала нервы, начинала понемногу стирать картины минувшего дня. История с комиссаром, арестовавшим Михала, ссора с отцом. Всё это кружилось некоторое время у неё перед глазами, как разогнавшаяся карусель. Наконец Анна уснула.
Утром она встала отдохнувшей и посвежевшей. На цыпочках прошла до комнаты Ивека и с ужасом убедилась, что брат не вернулся домой этой ночью. А она так хотела сегодня встретиться с ним, поговорить о беспокоящих её проблемах! Узнать, почему он отвёл приятеля в тюрьму, какие у него претензии к Михалу. И Томека дома не было с самого утра.
Она почувствовала, что снова погружается в чувство безысходности. Что она может сделать в одиночку? С отцом ей встречаться не хотелось, а мать ей ничем не сможет помочь. Мать – это эхо отца. Своего мнения у неё никогда не было.
Девушка вынула из шкафа праздничную одежду и решилась пойти к молодому ксендзу. Может, умолит его, и тот возьмёт свою жалобу назад. Всё ведь зависит только от его доброй воли. И как она не подумала об этом вчера! Флориан ведь хорошо её знает, они в одну школу ходили, и прежде чем уйти в семинарию, он всё время на неё поглядывал. Несмотря на разницу в возрасте, искал её дружбы. Приносил ей конфеты и печенье. Приходил к ней на пастбище и рассказывал ей всякие байки, чтобы развеселить её и заинтриговать. Если кто-нибудь и может ей помочь, так только он, Флориан. И наверняка поможет. Он ведь ксендз. Он не станет на неё сердиться, что она защищает Михала. Ксендз столько говорит о братстве и о милосердии к ближним! Так что у него есть подходящий случай, чтобы угодить Богу.
Ей, однако, пришлось долго ждать, пока Флориан будет готов принять её. К ксендзу не приходят так рано, даже если это бывший однокашник, товарищ детских игр и тайный поклонник.
— Очень хорошо с твоей стороны, что пришла меня проведать, — сказал Флориан, чтобы не молчать.
Они стояли друг напротив друга, он в сутане с белым воротником, она с опущенными глазами, оробевшая. Это был уже не тот Флориан, пытавшийся угадать в её глазах малейшее желание. Это был уже настоящий ксендз, вежливый, но какой-то холодный, официальный, жёсткий, как его накрахмаленный воротник. Она не предполагала, что начать разговор будет так трудно. И как его теперь называть? На «ты» неудобно. А как? Отец.
— Я… Отче… Хотела просить о великой милости. Просить, чтобы ксендз взял назад жалобу, направленную в комиссариат на Михала – простите – на господина Лясо.
Флориан смотрел на неё пронзительным взглядом. Он сделался ещё более жёстким, ещё более официальным. Даже голос его утратил любезность, которая звучала вначале.
— Что тебе за дело до этого негодяя?
— Никакой он не негодяй. Это мой жених.
— Хорошего жениха ты себе выбрала! Как будто на острове мало было мужчин, которых ты могла бы одарить своей милостью.
Девушка опустила голову. Чувствовала, что вот-вот расплачется. Ей припомнился комиссар.
Хотела сказать что-нибудь в свою защиту, когда отворилась дверь. На пороге возник приходской священник Хантал. В эту минуту она предпочла бы увидеть дьявола, а не его. Видеть не могла это набожное лицо и медоточивую улыбку.
— Сидите, дети, сидите. Не обращайте на меня внимания. Я только на минутку. Я очень рад, доченька, давно уже тебя не видел и не слышал твоей исповеди. Собственно, я иду поговорить с твоим почтенным отцом. И ты, доченька, и твой брат Ивек забыли свои религиозные обязанности. Собственно, Ивеку я не удивляюсь, потому что он мужчина, за главу в доме. Но разве тебе не хватает времени, чтобы хоть изредка навестить храм и помочь нашим старшим сёстрам в убранстве и украшении костела, дабы не оставил его Господь своими милостями?!
Хантал поудобнее уселся в широком кресле, придвинутым к нему Флорианом. Вскоре в комнату вошёл Косой с большим подносом.
— Прошу прощения у пана священника. Я нёс сыну завтрак, когда мне дали знать, что вы здесь, поэтому я позволил себе приготовить закуску также и для отца священника. Только поставлю – и исчезну.
Хантал милостиво кивнул головой. Конечно, от завтрака он не отказывается, потому что вышел утром из дому, как обычно, натощак. Так что с благодарностью разделит завтрак с одним из лучших сынов острова, с сыном, которого он лично направил на прямую дорогу, ведущую в рай.
Анна сидела как на иголках, пока духовники без стеснения начали откушивать дары божьи, перед тем благословленные священником.
— Я могу спросить о цели твоего визита? – сказал господин Хантал, макая в какао сухарик, густо намазанный маслом. – Имеет ли твой визит отношение к гостю нашего острова, господину… Лясо, которого комиссар засадил в камеру?
Анна резко встала. Откуда он узнал, что она пришла к Флориану именно по делу Михала? Неужели Зося успела ему вчера об этом разболтать? А может, кто-то другой заметил, как они с Михалом купались, и донёс священнику? Видимо, как раз об этом священник и хотел поговорить с отцом. Плохо дело. Она сама всё расскажет старому Керьяну, когда вернётся домой. Пусть будет что будет, но отец иначе воспримет слова господина Хантала, когда узнает обо всём от самой дочки.
Нет! Она слишком далеко зашла, чтобы теперь отступать. И она гордо ответила:
— Господин Лясо – мой жених. Поэтому моя святая обязанность – защищать его. Сделаю всё, чтобы вызволить его из тюрьмы. Я пришла с просьбой к Фло… простите, к уважаемому отцу, чтобы он взял назад жалобу. Тем самым он совершит добрый поступок и заслужит себе милость у Господа нашего.
Господин Хантал, глядя куда-то поверх её головы, ответил довольно жёстко:
— Дела веры оставь тем, кто к ним предназначен. Не тебе, дочь моя, учить нас, как мы можем заслужить милость божью. Может, будешь ещё настолько дерзка, что напомнишь нам, как Господь наш Иисус на кресте благословил своих мучителей и отпустил грехи гонителям, так?
— Вот именно…
— Хватит! – заорал священник. – Христос мог отпустить грехи каждому, ибо он был… Богом. Был и в небе, и на земле. А мы живём на земле и имеем свои каноны и правила. Существует прежде всего закон, перед которым ответственен каждый на этой земле. Твой жених провинился, поэтому должен быть наказан. А ты сама? Веруешь в Бога?
— Верую.
— Веруешь в Бога, а в костел перестала ходить и не выполняешь повелений священника. Одна вера, если она не опирается на богоугодные поступки, не спасает тебя. Сатана тоже в бога верил, но противился ему, поэтому и осуждён навеки.
Он поперхнулся и долго откашливался. То ли от расстройства, то ли от недостатка воздуха лицо его побагровело. Только когда выпил предложенную Флорианом рюмочку, ему стало легче. Хантал глянул на жидкость в бутылке.
— Чистое золото. Это не вино, а пламя восходящего солнца. Такого я не пил даже у себя.
На это Флориан поспешил ответить, что попросит папу отослать священнику ящик такого вина. Господин Хантал окажет Эскублакам великую честь, если не откажется принять его.
— Да, так на чём я остановился? Горько мне, и очень горько, что дочь Керьяна, примерного и доброго католика, что девушка, за которую я отвечаю перед Богом, так далеко отбилась от стада и продолжает погружаться в трясину. Недопустимо, чтобы молодая пара, не будучи супругами, купалась вместе и при этом в таких скупых нарядах, что неудобно об этом и говорить. Скандал! Оскорбление религиозной морали. Этого не делала ещё ни одна девушка с острова. Ты, дочь моя, как те девицы с континента, ты первая подала пример. Взяла на себя тем самым великий смертный грех. На твоём месте я бы людям на глаза не показывался. Стыд! Стыд и срам!
Флориан всё это время стоял у стола и только кивал согласно головой. Анна сначала думала, что молодой ксендз станет на её сторону, что отважится сказать что-нибудь в её защиту, но обманулась.
Только стыда набралась. Нечего ей тут делать. Остаётся ещё только комиссар… Комиссар? Она опустила голову и вышла за порог, не попрощавшись. Что теперь делать? Кто ей поможет? Только Люссак, —подсказывал ей внутренний голос. Только он может сделать что-то для Михала. Но какой ценой? Об этом она не смела даже думать.
Этой встречи она боялась ещё сильнее, чем предыдущей. Там речь шла о её душе, здесь – о её теле. Жизнь ужасна. Есть ещё возможность отказаться, бросить Михала на произвол судьбы, сбежать в Бретань и податься хотя бы в монастырь. Куда-нибудь далеко, подальше от этого проклятого Острова Ведьм. Родители против неё. Даже Ивек, на которого она так рассчитывала, ради собственной выгоды отправил Михала в каталажку. Священники, Зося – все её осуждают, будто у неё в сердце не любовь, а чума. Неужели любовь наказуема? Неужели она должна страдать из-за большой любви? Или любовь и страдание ходят рядом?
Она смотрела на угрюмое здание, на зарешёченные оконца, затянутые паутиной. За одной из этих решёток сидел Михал, её наречённый.
С отчаянием она потянула дверную ручку. Нужно! Нужно выпить рюмку, наполненную полынной горечью, нужно увериться наконец, что она сделала для любимого всё, что смогла.
В конце коридора сидел стражник Дэнис. Глаза его были сонными.
— Я… Я могу видеть господина комиссара?
— Увы, он с самого утра уехал в центр. Будет, вероятно, завтра перед полуднем.
Её обрадовало это известие. Ненавистная встреча откладывалась на двадцать четыре часа.
— Могу ли я без разрешения господина комиссара повидаться с господином Лясо?
— Ничего не имею против. Прошу за мной.
Они спустились по лестнице вниз, миновали несколько дверей, наглухо запертых, прежде чем Дэнис остановился у одной из них и отпер её большим ключом.
Камера была низкой, словно погреб, так что Анне, входя, пришлось наклониться. Стражник подал ей фонарь, поскольку в камере царил полумрак. В тусклом свете она увидела у стены человека, лежащего на раскладушке. «Таким я его себе вчера и представляла», — с нахлынувшей жалостью подумала она.
На матрасе у стены притаился тусклый отблеск дневного света. Тень решётки падала на лицо Михала, такое бледное, что оно светилось в темноте настоящей меловой белизной.
При звуке шагов у него даже веки не шевельнулись. Но голос Анны заставил его вскочить на ноги.
В углу стояла миска с едой, от которой неохотно разбегались крысы.
— Здесь всего в достатке, — с иронией сказал стражник. – Я ведь получил от господина комиссара приказ, чтобы узник ни в чём не знал недостатка. Ну, дети, всего хорошего. Только для тебя, Анна, целых полчаса свидания. И притом, вопреки правилам, наедине. Надеюсь, сумеешь оценить это.
Едва дверь за Дэнисом закрылась, молодые обнялись. Они не услышали лёгкого стука открывшегося в тёмном углу глазка. Слишком поглощены были друг другом.
— Я знал, что ты найдёшь какой-нибудь способ навестить меня. Уверен был, что не бросишь меня, как другие.
Они присели на топчан, и ненадолго наступило тяжкое молчание. Только где-то в углу шуршали чем-то крысы. Некоторые, самые смелые, возвращались к миске, словно в камере никого не было.
Им столько нужно было сказать друг другу, а время убегало. Наконец Анна нарушила молчание:
— Не беспокойся, Михал, всё будет хорошо. Может быть, ксендз Флориан заберёт назад свою жалобу, и тебя освободят.
Она не хотела рассказывать, с чем столкнулась у Эскублаков. Об отце своём тоже не сказала ничего худого. Не могла же она ещё глубже погрузить Михала в пучину отчаяния.
Михал словно и не слышал её слов. Он всматривался в её полные губы, напоминающие спелые ягоды клубники. Возникло даже желание без конца пробовать их, эти «сочные, ароматные ягоды». Он взял её за руку, и они встали друг перед другом. Анна, в скромном цветастом платьице и в парусиновых туфельках, выглядела так шикарно и привлекательно, что Лясо не выдержал. Анна сказала только:
— Михал…
Больше она не могла ничего сказать, потому что наречённый закрыл её губы поцелуем. Всю ночь он воображал их себе, а теперь снова почувствовал их вкус.
Наконец, насмотревшись друг на друга досыта, как будто не виделись долгие годы, они начали строить планы на ближайшее время. И Михал поверил, что ему ничто не угрожает. Вот поработают несколько месяцев хорошенько, чтобы подзаработать, и обвенчаются. У него есть немного накопленных денег. Имеется свой домик с обстановкой. А обвенчаются они не здесь, а в Северной Франции, на континенте. Квартира большая, кто знает, может быть, устроят там со временем бистро, на котором можно неплохо подзаработать. Горняки охотно будут платить денежки за прохладительные напитки, вино и возможность потанцевать под аккордеон. Когда они немного разбогатеют, Михал бросит работу в шахте. В шахте – как на море. Известно, когда уходишь, но неизвестно, когда вернёшься. Работы дома и в бистро хватит всем. Анна хотела говорить ещё и ещё, но Михал снова замкнул её губы поцелуем. Прекрасная перспектива совместной жизни так опьянила их, что из этого состояния их вырвал только скрежет открывающегося запора. Они отстранились друг от друга. Практичная Анна очнулась первой и подошла к двери. Шепнула что-то Дэнису, и тот протянул руку. Вышел, громко сказав:
— Нужно было сразу на руку говорить, а не на ухо. Это лучше действует.
Чары рассеялись, как мыльный пузырь. Они снова присели на топчан.
— Всё это очень даже прекрасно, – вздохнул Михал. – Но прежде нужно выбраться отсюда. Считаешь, Флориан откажется от своей жалобы? Наверно, откажется… — мечтал он вслух. – Я не похож на преступника. Я ведь ничего плохого не сделал. Это был только такой глупый момент, как затмение.
Внезапно он ударил кулаком по лбу:
— А может, они хотят таким способом помешать мне выполнить сыновний долг? Видишь ли, Анна, всё это дело сфабриковано. Я знаю, что мой отец не погиб случайно, а был убит… Мы говорили об этом с Ивеком и Робертом Негрэ. Они решили помочь мне найти убийц и покарать их. Есть улики, указывающие со всей определённостью на то, что отец не погиб естественной смертью. В этом был уверен также и Ивек, но теперь я и не знаю, что думать о нём. Ох, Анна! Как всё это запутано! Меня хотят убрать отсюда. А здесь и ксендз не поможет.
Он хотел продолжить, рассказать ей всё, что знает, но Анна не позволила. Она первая качнулась к Михалу и замкнула его губы долгим поцелуем. Потом начала целовать щёки, и внезапно Михал услышал шёпот:
— Нас подслушивают. Говори что угодно, только не об этом. Теперь понятно, почему меня безо всяких церемоний впустили к тебе. Понимаешь? Поставили ловушку.
Они вернулись к разговорам о будущем. Но ненадолго. Дэнис постучал в дверь, открыл её и, просунув в камеру свою рыжую голову, крикнул:
— Ну, дети! Хватит на сегодня. Уже целый час разговариваете!
Анна достала продукты и отдала наречённому.
— Если хочешь, чтобы наши мечты стали реальностью, ты должен хорошо питаться. Это первое условие. Второе – ни о чём не беспокоиться. А теперь ухожу. Выше голову. Всё будет хорошо. Завтра снова приду.
Когда Дэнис захлопнул за ней дверь, Анна опомнилась. Её охватило странное чувство жалости и стыда. Она корила себя, что вот она на воле, а Михал ждёт избавления за этими мрачными стенами, где время суток и года не имеет значения, где всё время царит ночь, которая с каждым часом всё глубже вбивает в мозг клин беспокойства.
Такие чувства испытывают разве что уходя с кладбища и оставляя за собой могилу, а в ней – тело любимого.