Штрихи к биографии

Александр Абрамов 2
Штрихи к биографии

          Когда началась война, мой папа служил в Брянске в армии. И там же в крошечной комнатушке жили мы с мамой. Папу сразу повезли на фронт в Карелию, а мама со мной 3-х месячным отправилась на свою родину в деревню Волково, Еланский р-он, Саратовской области. По дороге ей пришлось плыть на пароходе по Волге. Она так измучилась со мной, что однажды уснула на лавке, а я, завёрнутый в пелёнки, свалился и закатился под лавку. Она проснулась и, не обнаружив меня рядом, пришла в ужас. Потом она устроилась работать учительницей в школу в Елани, а меня частенько отдавала своему отцу (моему деду Тимофею) и мачехе Матрёне в деревню Волково. Я у них бывал и сразу после войны, поэтому своего любимого деда помню хорошо. Однажды на берегу реки дед возился в огороде, а я с кручи свалился в речку, и деду пришлось меня спасать. В другой раз я с мальчишками побольше купался (ещё не умея плавать), шёл, шёл от берега, пока не стал тонуть. В этот раз меня вытащила какая-то девочка лет пятнадцати. Дед ловил сетью рыбу, и, когда он приносил её домой,  бабка Матрёна её чистила на каком-то чурбане. А рядом сидели коты и кошки и облизывались, ожидая, когда бабка кинет им внутренности. Вижу эту картину до сих пор, как живую. Помню, там было много терновника. Помню игры на сеновале. Помню, как с мальчишками мы лазим в траве, ища ягоды паслёна. Помню как дед и я с тачками ходили косить траву для коровы. Дед сделал мне маленькую тачку, а косу делать для меня не хотел. Я очень расстраивался по этому поводу.

2 апреля 2010 г.

Деревня Волково

Мне припомнилось милое детство –
Старый дом, глуховатый мой дед,
Первый друг – тот, что жил по соседству.
Тому много уж минуло лет.

Торопя миг победы желанной,
Сотню дней напряжённых подряд
Километрах в двухстах от Елани
Бой фашистам давал Сталинград.

Был тогда я – пацан несмышленый –
И не знал, что такое война.
Бегал я по лужайкам зелёным,
А вокруг грохотала она.

Лишь ребячьи имел я заботы –
Всё узнать, стать большим, наконец.
Горевал я, что мать на работе,
Что на фронте Карельском отец.

По ночам за деревней, за балкой
Выли волки, и ветер гулял.
Где ты, дворик с терновником жалким?
В тех краях я давно не бывал.

Там весной  всё в грязи утопало,
А зима всё купала в снегу.
Память лет тех мне в душу запала,
Их забыть никогда не смогу.

Потому что бесценным наследством
Одарили меня те года.
Потому что выносим из детства
Чувство Родины мы навсегда.

                <1972>

        Подмосковье

        Когда в 1946 г. отец демобилизовался, он восстановился в аспирантуре МГУ (до войны его взяли в 1939 г. в армию из аспирантуры знаменитого ИФЛИ - Московского института философии, истории и литературы. Этот институт после войны был расформирован). Мать устроилась на работу завучем в школу в Пушкино (это было село с таким же названием, что и город Пушкино, расположенное в паре километров ближе, чем город, к Москве, станция Мамонтовка по Ярославской железной дороге). В это время немецкие военнопленные строили Ярославское шосее, рядом со школой, где мы жили в маленькой комнатушке прямо в здании начальной школы. А сама средняя школа, где работала мать, было по ту сторону шоссе.  Следующие два стихотворения описывают именно эту пору моего детства.

      * * *

Гляжу туда, где сорок лет назад
С войны детишки ждали воевавших,
И вижу мальчика, бредущего в детсад,
Капустой кислою насквозь пропахший.

Бегущего по утренней росе,
Чтоб выменять за спрятанную сушку
У немцев, пленных, строящих шоссе,
Желанную из дерева игрушку.

<1979, 1985>

       *  *  *

Галки усыпали голые сучья.
Друг мой старинный, чего загрустил?
Брови густые насупил дремуче,
В инее снежною бабой застыл.

Где-то в пути затерялось начало.
Годы, заботы смирили наш пыл.
Может, какая струна замолчала,
Может быть, слово из песни забыл.

Жизнь ведь, как поезд. Но чаще билеты
Мы получаем совсем не туда.
Вдруг понимаешь – на поезде этом
Нашу мечту не догнать никогда.

Так поразмыслишь,
                чего же нам нужно?
В детство вернуться?
Счастливейший сон -
Я, босиком, по асфальту, по лужам
Проволокой ржавой гоню колесо.

Нет, в самом деле!
                Мечтаешь порою
Мчать во весь дух на одном снегурке.
Все как тогда:
                ледяною горою
Мимо забора 
                к замерзшей реке.

<1969>

      * * *

Сказать вам, как от грусти я спасаюсь –
Иду на Курский и сажусь в вагон,
И с тайною надеждой отправляюсь
За детством убегающим вдогон.

За окнами проносятся картины:
До жгучей боли мне родной пейзаж –
Развалины дворца Екатерины
В Царицынском лесу, спокойный пляж.

На склонах – огороды, как заплатки.
И черная вода Москвы-реки.
На станциях – афиши и палатки,
И синие мороженщиц ларьки.

И запах Подмосковья – запах детства,
Когда ботву картофельную жгут, –
От бед моих надежнейшее средство.
Я с ним свиданья, как с любимой, жду.

                <1969>

       Воронеж

    Было лето

      Это стихотворение мне хочется посвятить Воронежу, где пролетела моя школьная и университетская юность. Воронежу, где живут самые красивые девушки на Земле. Воронежу, где на небе звёзд, может быть, и не столько, сколько их в Сочи, но, по крайней мере, значительно больше, чем в Москве. Воронежу, где, как мне сейчас кажется, всегда было только лето. Его улицам и паркам, в которых все вечера гремела музыка и были танцы, а днём там можно было целыми днями играть в настольный теннис. Плехановской и Чернавскому мосту и дамбе на левый берег, по которым я ночами возвращался со своих свиданий.

Луна - бродяжка по небу шлялась.
Горстями звёзды бросал нам бог.
И дня, и ночи нам было мало,
И я до дома дойти не мог.

Тобою полон был чудный город.
Мне был наградой вкус губ твоих.
Цвели каштаны. И я был молод,
Преград не видел я никаких.

Трава густая была постелью,
Блаженной негой была река.
Листвою лето прошелестело,
И ты мне стала так далека.

Листает память весь ряд без толку
Размолвок горечь и радость встреч.
Как жаль, что этой любви надолго
Мы не сумели тогда сберечь.

12 декабря 2009 г.

Воспоминание

Наверно, ты уже не помнишь,
ведь столько лет уже прошло.
Как у гостиницы «Воронеж»
тебя я ждал судьбе назло.

А ты никак не приходила.
Я злился, но всё ждал и ждал.
По телефону моей милой
я о себе напоминал.

Но счастья не было мне больше,
как по ночам идти домой,
не расплескать стараясь дольше
в душе и сердце образ твой.

7 мая 2010 г.

И глаз твоих голубизна

И глаз твоих голубизна,
и поцелуев новизна
ушли с тобою навсегда
в мои прошедшие года.

Там, где всегда была весна,
где ночи таяли без сна.
Остался там Чернавский мост,
где был всегда желанный гость.

Года уходят, как вода,
ну, что ж тут делать – не беда!
А всё ж, как жаль, что никогда
мне не услышать твоё «да».

Ушли с тобою навсегда
слова твои:  и «нет» и «да».
Ушли из жизни те края,
где юность и любовь моя.


22 октября 2010 г.

     В послевоенном городе

Во время войны немцы сначала сильно бомбили Воронеж. Потом им удалось занять большую часть города, расположенного на правом берегу реки Воронеж. На левом берегу были наши войска. И вот немцы расстреливали наши укрепления на левом берегу, а наши немецкие укрепления на правом. Воронеж был разрушен практически полностью. Говорят, что в Воронеже тогда побывал Геббельс, и он заявил «Русские не восстановят Воронеж и за 50 лет». Воронеж был восстановлен значительно раньше, но всё-таки, когда наша семья в 1949 году приехала в Воронеж, то он ещё практически весь лежал в развалинах. Люди жили в землянках. На кирпичных  остовах домов висели батареи центрального отопления, которые мы мальчишками сбивали и оттаскивали в металлом. До сих пор помню, что килограмм железа стоил 6 копеек, а чугуна – 9 копеек. На вырученные деньги я покупал мороженое (фруктовое мороженое стоило 36 копеек) и марки, которые я тогда собирал.

Этот город мне стал как чужой –
я иду по нему незнакомцем.
Чересчур он сегодня большой –
не заглянешь, как раньше, в оконца.

Иногда ещё снятся мне сны –
я себя вижу мальчиком ушлым.
Тогда сразу же после войны
тут ютились землянки, конюшни.

Бомбы город пустили на слом –
геростратам немецким во славу.
Мы тащили чугун в металлом,
батареи сбивая с развалок.

На уроках о Сталине петь
заставляли зимой нас и летом.
Умудрялись мы фильмы смотреть,
проникая в кино без билетов.

Лупцевали Чижовские нас,
уркаганы творили делишки.
Пётр Лещенко пел им романс,
под ногами болтались мальчишки.

Этот город мне стал как чужой –
я иду по нему незнакомцем.
Чересчур он сегодня большой –
не заглянешь, как раньше, в оконца.

23 сентября 2010 г.

  Письмо в Воронеж из Подольска

Днем – работа, хуже вечерами.
Над Москвою веером огни.
И горят неяркими кострами
Не с тобою прожитые дни.

Покупаю Беломор и спички
И вливаюсь на перрон с толпой
В тамбуре промерзшей электрички
Кажется, что снова я с тобой.

Грусть, конечно, не отдашь бумаге –
Этой ненасытной губке слов.
Но забыться можно и в отваге
Окунуться в воспаленность снов.

Пусть мои стихи тебя и мучат,
Строже нету критика, чем ты.
Но не знаю спутника я лучше
Для любви, для грусти, для мечты.

Ведь поймешь меня ты с полуслова,
Может, даже обо мне взгрустнешь.
В строчках же письма простого
Брызнет на тебя весенний дождь.

Пусть припомнится тебе, лукавая,
Мост, Проспект, Кольцовская в ночи,
Неприкаянность и вся тоска моя.
Но об этом лучше помолчим…

                <1967>
    
     Этот город в излучине Дона

Я забыл или, скажем, почти что забыл
этот Город в излучине Дона,
где прошло моё детство и школьные годы,
где остались друзья и, возможно, остались враги.
Где к реке круто улочки шли,
замощённые камнем и щебнем.
Я утрами по ним мимо церкви Покровской
вниз спускался бегом, чтоб в реке искупаться.
Помню старый Чернавский я мост
и луга у реки, где сейчас всё залито водой,
и река зацвела, и опасно там стало купаться.
Я забыл или, скажем, почти что забыл
твои парки и улицы, Город.
На тех улицах столько знакомых
в те года я встречал.
Кто из них ещё жив? Кто-то сделал карьеру,
о ком-то и не помнит никто,
словно не было их и на свете.
Город вырос, людей народилось несметно.
Все чужие, не встретишь знакомых,
а и встретишь, уже не узнаешь.
Что ж! Прощай же, мой Город в излучине Дона,
стал теперь я уже москвичом.
Иногда лишь во сне встречу старых друзей
на тех улицах, ныне забытых,
и проснусь с острой болью сердечной…

1 сентября 2013 г.

     Ялта
 
Да будет так. Когда однажды с нею
Последний переступите порог,
Волшебным зверем, как по взмаху феи,
Все море прикорнет у ваших ног.

Вам Млечный путь расстелется на небе.
И долго, долго будете глядеть,
Как лунная дорожка, словно лебедь,
Качается в мерцающей воде.

<1969>

Киев

Летние стихи

Бывает так:
нахлынет ощущенье
Полнейшего, безоблачного счастья.
Нахлынет просто так,
без видимой причины.
На улице
в неоновой толпе,
В лесу
среди желтеющих берез и кленов,
На пляже,
где ребята под гитару
Поют негромко о седом Днепре.
Тебя охватит вдруг
осознанная радость
Того,
что ты живешь и дышишь,
И видишь небо,
 солнце,
И чувствуешь тепло крови,
пульсирующей в теле.
И ты почти впадешь в экстаз
От безыскусной ласки ветра,
Воды
и белого горячего песка.
И перед этим ощущением простора
И совершенства окружающего мира
Вдруг мелки и смешны
Твои предстанут неудачи и обиды.
И ты захочешь без конца смотреть
на это небо,
И чтобы не кончались
этот ветер
И эта песня
о седом Днепре.

Киев, 29 августа 1972 г.


В больнице, в Киеве

Здесь что-то есть от предопределенья,
Неумолимой злой моей судьбы –
Среди природы пышной, среди лени
Едва не умереть… Не от борьбы.

Случайный гость в Октябрьской больнице.
Чужой, прекрасный Киев за окном.
Пора б заснуть, да мысли вереницей
Мне не дают забыться сладким сном.

Припомнились мне здесь мои ошибки,
Те даже, о которых я забыл.
Я вспомнил женщин милых, страстных, гибких –
Их целовал, ласкал, но не любил.

В работе не сумел быть постоянным –
Хватался и за это и за то.
Соблазнам подчинялся и дурманам
И с другом вдруг впадал в неверный тон.

Так неужели вот она – расплата
Неотвратимо и ко мне пришла.
О жизнь! Так мало сделано. Я плачу.
Зима б скорей, чтобы метель мела.

Киев, 2 июля 1972 г.

     В связи с этим стихом на меня нахлынули воспоминания. Летом 1972 г., когда разваливался мой первый брак, я решил провести отпуск в Киеве, где я никогда до этого не бывал. Всё было прекрасно и удивительно! Крещатик, Софийский собор, Владимирская горка, пляжи на Днепре, Труханов остров… Но в конце месяца пребывания там я в Днепре подхватил заразу. У меня на ноге образовалось рожистое воспаление, температура под 40. Хотел улететь домой, выписался из гостиницы, но сил совершенно не было. Сижу на улице с чемоданом и почти умираю. Кое-как доплёлся до Октябрьской больницы. Слава Богу, меня туда положили и в конце концов вылечили.
    В одной палате со мной лежал толстый-претолстый мужик. Еврей по имени Зяма. К нему по два раза в день носили передачи с едой,  и он беспрерывно жевал. Меня он учил. Вот ты русский, лежишь здесь и никому ты не нужен. А вот я в любом городе мира окажусь в больнице, любому еврею скажу, и меня будут навещать и передачи мне носить.

     Непарадная Москва

К Москве составы подъезжают тихо,
Носильщиков толпу сначала видит гость.
Москва авансы раздаёт всем лихо,
Новоприбывшему всегда бросает кость.
Москва в меня вползала постепенно.
Вокзалов суетою, строгостью метро.
Полковник бывший - счас швейцар надменный,
Строитель - молдаванин, шутящий хитро.
Людей на улицах спешащих масса,
У стен Кремлёвских полчища зевак.
Ларьки, палатки, пиво с квасом
И матерок разнузданных девах.
И пассажиры злые с вечною газетой,
В упор не видящие никого.
Вот тётка-пьяница с приветом,
Заросший бомж с большою головой.
Полэлектрички мчат, потупив взоры,
Их, вряд ли, осуждаете все вы,
Мчат без билетов, не боясь позора.
И вот по всем окраинам Москвы
Гоняют бедных зайцев контролёры,
Как целый год некормленные львы.
Твои Москва Царь-колокол, Царь-пушка,
Бульварное, Садовое кольцо.
Для судеб человеческих ловушка,
Прибежище вселенское дельцов.
Москва со всех сторон мне открывалась -
Как много в ней дурного я узнал.
Смешенье наций, говоров под полотнищем алым,
Тщеты людской немолчный карнавал.

24 марта 2010 г.

 *  *  *
Укатала меня Москва,
словно сивку крутые горки.
Ну, чего вы вокруг "ква, ква",
не дождаться бы мне от вас
показательной порки.
Где ты, мой позабытый Воронеж,
где каштаны вовсю цвели.
Ах, Воронеж, Воронеж,
теперь не догонишь
те мечты,
что по жизни меня вели.
Опротивели библиотеки,
где протёр я десятки брюк,
с пылью древнею картотеки,
надоевшие человеки
со следами бесплодных мук.
Я хотел покорить Москву,
да таким, ведь, она не даётся.
С непокорённой с нею живу,
в пустоту всё удачу зову,
что не пойманной змейкою вьётся.

2 января 2014 г.