Просыпаюсь, со стоном переворачиваясь на бок.
Она обеспокоенно смотрит на меня.
— В порядке? Видел его? Я спала, не разглядела, — она грустно улыбается.
— Зато я разглядел, — хриплю, откашливаясь: горло что выдранное болит. — Его пасть особенно. Прекрасные зубы, стоматолог ему не требуется, в этом я уверен.
— Что еще ты видел?
— Тварь относительно небольшая, длинные лапы, размером с собаку, — отпиваю из протянутой бутылки воду, прочищая горло. — Челюсти мощные. Быстрая, легкая, потому-то и не нападает сама, а лишь выжидает, когда выдохнешься, чтоб просто перегрызть глотку: в атаке она слаба, слишком легковесная, ее козырь — быстрые ноги и мощные челюсти.
Ведьма вытаскивает из сумки-холодильника плотно упакованный пакет, разворачивает.
— Запах мяса и крови он моментом учует. Если он всё еще здесь — а я в этом практически уверена, — он придет.
Крепко обмотав пакет веревкой, она передает ее мне:
— Повесь на дерево, повыше.
— У меня только нож и глок, больше нет ничего — не уверен, что успею его прирезать. Прежде чем его пасть сомкнется на моей шее. Глок хоть и довольно точное оружие, но дробовик был бы уместнее. Все же есть разница: пуля или заряд дроби обреза.
— Я все приготовила, не волнуйся. Нам надо только выждать его. И не промахнуться.
Затушив костер, мы раскладываем спальные мешки и вещи в центре круга. Приготовив и сделав образ спящего лагеря, поднимаемся наверх и, затаившись, располагаемся по обе стороны отвеса, являющегося стеной нашей стоянки. Очертив вокруг себя солевой ореол, я затихаю в кустах, вооружившись обрезом.
Стараясь даже не дышать, лежу; в ребро тычется ветка, но сломать — слишком громко, так что аккуратно отодвигаюсь, шурша листвой.
Только не выдать себя.
В кустах напротив сидит Ведьма, точно так же съедаемая насекомыми, не имеющая возможности толком их разогнать.
Вслушиваясь в гудение мошек и пересвист птиц, редкий треск и шорохи ночи, жду приближения зверя. Тихо. Тварь если и учуяла, то не пришла еще.
Чуть не задремав на влажной земле, уже покрывающейся утренним туманом, слышу шорох.
Что-то движется в нашу сторону; петляя, оно довольно быстро приближается. Приподнимаюсь, заглядывая меж листьев, тычущих мне в лицо, машу рукой — ведьма машет в ответ.
Шорох и хруст — оно приближается, изредка останавливаясь и принюхиваясь, вслушиваясь, определяя жертв. Видимо, удовлетворенное, бежит опять. В предрассветном лесу, когда птицы только начали просыпаться и вновь стихли, чувствуя опасность, его шаги, казалось бы, такие легкие, слышатся близко и везде. Словно окружая со всех сторон, они продвигаются все ближе: невидимый враг, прекрасно чующий запах пищи и идущий за ней.
Всего лишь раз попробовав человечины, животное уже не может остановиться: оно становиться людоедом. Это равнозначно наркотику. Хоть оно и старается — по своей природе — избегать селений, но не устоит перед тем, чтобы сожрать человека, если он один.
Сожрать самопровозглашенного царя, его холеное и сладкое тельце с расширенными перепуганными глазами, столь яро защищающее свою территорию и столь слабое в бою один на один.
Мелькание тени за стволами деревьев, тишина. Пришел.
Всматриваюсь, прицеливаясь и не дыша высматривая животное.
Прыжок — и оно уже приблизилось к месту ночлега; размытые края круга ему не мешают — вынюхивает дерево с висящим на ним куском мяса и приближается к мешкам. Выдыхаю, прицеливаясь. Длинноногая похлеще зайца тварь с крупной мордой и горбатой спиной наклоняется к лежаку Ведьмы: чует, что женщина слабее и её проще уничтожить, обнюхивает, неслышно приближаясь и водя носом.
Спускаю курок, прицельно смотря в морду твари.
Бить — так наверняка.
Зеленоватый отблеск глаз. Морда разворачивается, глядя на меня, верхняя губа задирается, утробный рык вырывается из пасти, которая скалится в мою сторону, словно видя меня через кусты.
Мурашки по спине.
Выстрел. Взвизгнув, Черт дергается в сторону, заваливаясь на бок.
Попал.
Подергавшись, погань замирает. Поднимаюсь, вылезая из укрытия.
Готов.
Ведьма, чуть помешкав, присоединяется ко мне, спрыгнув с выступа. Подхожу к телу, дулом обреза ткнув в морду, откидываю ей голову.
Норм. Мертва.
Полголовы раскурочил. Нижняя челюсть в крови, глаза нет, ободрано ухо и сорван нос. Редкая мерзость.
Опускаюсь на колени, осматривая тушу размером с крупную собаку, но со странными ногами и шакальим загривком. Малосимпатичная живность.
Ведьма копается в рюкзаке, выискивая фотоаппарат и выкладывая лишнее.
— Улыбаемся и машем, — приподнимает руку с зажатым фотиком и приближается. — Снимем — и собираться, и так всю ночь потратили, жрать охота и домой.
Снимает крышку с объектива. Поддев обрезом морду, поворачиваю так, чтоб было понятно, как он выглядел до гибели. Пара щелчков — один за другим — ослепляют. Прикрываю глаза, протирая их.
— Все, полностью еще — и отходи, — отодвигаюсь, пока она, склонившись, крутится, щелкая дохляка.
Собираем вещи. Затолкнув в рюкзак мешки и нехитрый скарб, а обрез — в чехол, тщательно убираем за собой: она даже мусор настаивает сгрести в пакет и захватить до деревушки, ибо «негоже мусорить». Вздохнув, смиряюсь и прихватываю его собой — как и мясо, обнюханное зверем. Оно валяется под деревом — я просто обрезаю веревку.
«Шашлычка бы...» — проносится в голове.
— Готов?
— Пошли, — растягиваюсь в улыбке, и мы шагаем меж деревьев.
Среди тумана все смотрится сказочно красивым и мистическим. Она делает еще пару снимков, обещая выслать их мне «на память», говорит, что не уверена в том, что он один, хоть и не чует другого; поэтому не стоит разгуливать беспечно.
Соглашаюсь: не особо хотелось бы встречаться с ему подобным.
Сквозь деревья и кустарник направляемся в сторону деревушки. Ветки тычутся в лицо. Болтать особого желания нет. Понемногу светает, но все еще пасмурно и темно.
Выходим к железке; еще километр — и мы у деревни, а там на окраине с нашей стороны ее машина. В самом начале грунтовки, спрятана меж деревьев.
Старая разбитая дорога. По одну сторону общежитие на два этажа и один ход, по другую — несколько покосившихся деревянных домов, давно перекореженных и сгнивших.
— Пришли. Здесь, — она достает брелок сигналки. Писк и добродушное помигивание фар.
Вот она стоит, и как не заметил, чмо бестолковое?
Закидываю шмотки на заднее сиденье, забираюсь в салон, вытягивая, насколько это возможно, ноги.
— Доберемся до моей, попробуем выдернуть. Морда зарылась, привод передний, за фаркоп дернуть — должна вылезти.
— А ты говорил: «Матиз бери, матиз», — смеясь, садится на водительское, заводит движок. — Вытащила б матизка твою старче?
— Меня слушать нельзя, я бред несу, в массы, — махаю рукой, откидывая голову. — Поехали?
— Поехали, — включает музыку, — трогаемся.
Шурша шинами и собирая ямы, коих было больше, чем ровных мест, проезжаем еще пару затопленных домов на окраине, приближаясь к общаге. За поворотом моя ласточка стоит скучает.
Выходим. Открываю машину. Тихо, темно и чуется словно взгляд на спине. Отгоняю ощущение холодка по позвонкам.
«Всего лишь лиса, не бойся».
Отмахиваюсь, вытаскиваю из багажника трос и пропихиваю в петлю форда, вторую сторону закидывая на крюк фаркопа.
— Готов, — захлопнув багажник, сажусь, заводя движок и переключая на нейтралку.
— Давай! — машина дергается, чуть выползая, ветки и мусор шкрябают днище. — Идет, выдергивай, — еще рывок, и тачка вырывается. — Е-еху, вышла, детка! — машу рукой в проем открытой дверцы, высовываясь наполовину.
Вылезаю за тросом. Кинув его в багажник, закуриваю, предлагая ей сигареты. Она с удовольствием затягивается вместе со мной. Посреди проселочной дороги, ночью, курим после охоты.
— Сиги, как же хотелось курить...
Выдыхает, пуская струйку дыма в туман.
— Сигареты, а не сиги, — хмыкаю.
Вот и познакомились.
Протягиваю руку, чтобы поздороваться по-человечески.
— Повелитель Шабашей, — она отвечает на рукопожатие, улыбаясь.
— Ведьма Загогуленых Долин, приятно познакомиться.
Девушка с огнем в глазах и мужским стилем письма. Хрупкая, аккуратная, ладная фигурка...
Наклоняется, целует щеку.
Традиция.
— Поехали, — улыбаюсь ей,
— Поехали.
Она садится в свой форд, я — в свою старушку. Докурив, бросаю сигарету в туман.
«Точно лис, не бойся, маленькая...»
Мне кажется, что на меня смотрят глаза, а длинные лапы переносят их владельца в густом тумане.