Собака тщетно исхудало передвигает тень свою по тротуарам,
Смрадным залам природной стройки. Ведь она устала.
Топтать себя нет мочи ей теперь. Взгляни в ее глаза - зерцала.
Они откроют дверь во тьму, которая века, слипаясь кровью в тишину
Терпенья мук героев старины, изобличала.
Ее бока избиты. На них сомненья доброты,
В последних мыслях о любви. Испугом помыслы изрыты.
Ведь лишь о них врезалась сталь, скрипели латы и стилеты,
В былинах совести воспеты ее отчизны. Горько ей.
И горько не слизать ей слез со грустной и печальной мины,
Ведь никогда не стыдно ей сей сучьей волей испытать повинность.
Она готова. Как всегда. Когда ее и бьют и тлеют,
И разрывают на куски, бросают в острога борьбы,
И налысо ей шкуру бреют.
И в шкуре щеголяв перстнями и согревая жира плед
Вуалью нечисть оседает И у подножия совет.
Он смрад несет над нашей нивой, он разлагает совесть, свет,
И мы несносною причиной виляем точно не мужчины
Подставив под угоду крест, облив его клоачной тиной.
И женщин незаметен след. Мы их теряем в беге куцем.
На подступах своей мечты - и о нее лишь вытер руки
Той власти - золотой телец. Зачем мычит плешивой миной
Зачем хорьком изводит нас. Мы оглупевшие, и злые.
Но волчий ли оскал при нас.
Нет. Мы уже не волки. У нас порода извилась.
Остались лишь щенки и телки - хлебать помои из ушат.
Сдается, может так и есть - так хочется быть зверем милым.
Не биться за порыв судьбы иной. Порыться в буднях -
Быть счастливым. Брезгливою сохой втыкать вперед.
И псина жалостью скуля, дрожа худобыми боками
Прибилась к моему причалу, где я сидел седой и старый,
И без ноги, но там костыль, он деревянный очень старый,
Такой же как и я усталый от мерзлоты и черствоты.
Я обнял нос живого зверя, горячий нос, - пошли ко мне.
Мы вместе души отогреем, борщ поедим,
И коль захочешь - ты расскажешь мне.