- Чем занимается твоя знакомая?
- Она писательница.
- Скажешь тоже! Писательницы в красивых странах живут - Париж, Италия.
Пьют кофе в кафе на тихой респектабельной улочке. Все такие утонченные, на
руках браслеты. Пишут о ванильном снеге.
- Только так? И по другому не бывает?
- Насколько я знаю, так. Здешних трудно назвать писательницами.
Необразованные бывшие жены миллионеров с Рублевки. Коньюктурщицы -
детективщицы. Кто еще? Домохозяйки, у которых была пятерка по русскому за
сочинения. Вот такой контингент.
- Хм
- Для изящного изгиба мысли, как на рисунках Матисса, должна быть среда,
высококультурная среда. Такая, знаешь, атмосфера фильмов Антониони. Сам подумай, о чем здесь писать? О бомжах? Нет, можно и о бомжах, но для этого нужно иметь слегка отстраненный взгляд. Как можно отстраниться,если они здесь везде? Воздух городов пропах мочой и дешевым алкоголем.
- Бомжи есть во всех странах.
- Согласен, но в нашей стране, это особенно безнадежный вариант. Так, что профессия писательницы мне представляется с трудом.
- А по - твоему надо: написала главу и пошла прогуляться по модным магазинам Милана, окутанная шлейфом дорогих духов?
- Именно, именно так.
Затерянное племя, глава 1
В эту зиму выпал ванильный снег.
- Митя, сынок, не загостился ли ты среди нас? Смотри, затянет. Наша дорожка склизкая, долго по ней не ходят. Вернулся бы. Казенный дом, да все лучше.
- Интерес у него здесь, Матвеич, червовый.
Бродяги заулыбались разбитыми, распухшими губами. Щелочками глаз поглядывая на Митю и Владу.
Митя молчал, уткнувшись лицом в воротник куртки.
Семнадцатилетний юноша с мягкими чертами лица и открытым взглядом прибился к честной компании бродяг в начале весны. Когда подул сладкий весенний ветер, зовущий куда-то. Митя услышал его зов. И, вместо того, чтобы вернуться из школы под родную крышу интерната прыгнул в маршрутку до Москвы. Переполненный восторга, нырнул вместе с толпой по липким, - подтаявший снег с грязью, ступенькам в метро, и оказался на Курском вокзале.
Никто не чаял весны так, как это бродяжье племя - обмороженные, потерявшие за зиму конечности, чаще пальцы рук, с гангреной на ногах,- день и ночь, долгие месяцы они вели битву с холодами.
Морозы ослабевали, зима сдавала позиции. Наступало, наступало золотое для бродяг времечко. Весна!
Не нужно было искать теплое место, чтобы поспать часик.
И заполночь, когда город успокаивался, они собирались возле палаток у Курского, для самых откровенных разговоров:
- …Ушел от первой, жены-то…куда деваться…квартира её была.
- А чего ушёл? Чего не поделили?
- Да всё мы делили…разлюбил просто.
- Ты смотри! Ну, а что она некрасивая, что ли была?
- Да нет… справная бабёнка…всё при ней.
Собеседник выжидающе молчал.
- Один недостаток имелся…пальцы она облизывала (рассказчика передернуло), … когда ела… «Хороша свининка!», и пальчики свои оближет. С начала-то вроде ничего…потом раздражать стало, до невозможности.
- А Люська, значит, не раздражает?
Люська повернулась разбитым лицом, окинув приятелей сумрачным взглядом.
- Она …не раздражает…Люсю я люблю.
Люська презрительно отвернулась: « Вельветово мне твоя любовь»
Горделиво зашмыгала носом и приосанилась.
Слоняясь по вокзалу, пьянея от свободы, Митя твердо решил не возвращаться в детский дом.
«Я был отпетый хулиган.
И часто лез не в свой карман.
Но как бы не ложилась масть
Чужую жизнь не стал я красть»
В углу, за вокзалом, не обращая внимания на людской поток,а может быть для него, пели бродяги.
Мите понравилось, как поет один из них, молодой парень. Звонко, с переливами. Прохожие останавливались, слушали, давали деньги.
Митя подошел ближе и присел рядом.
Так началась его скитальческая жизнь. Спаси и сохрани.
Спать где придется, прижавшись спиной к ветродуям. В заброшенных домах на картонке. В социальном автобусе, что стоит на площади Курского вокзала.
Есть, что придется. Быть предоставленным самому себе. Никому ничего не быть должным. Вот она, настоящая свобода!
Митя пил ее взахлеб.
Ему нравились эти люди. Никто ничего не требовал, и все делились, тем, что имели – едой, выпивкой.
И эта странная молчаливая женщина, Влада, даже в такой обстановке привлекавшая внимание мужчин. Те, кто проходил мимо в дорогих куртках и модных пальто задерживали на ней взгляд.
Не зря Митя, увидев ее в первый раз, почувствовал тепло в груди, словно глотнул водки.
-Интерес, говоришь, ну-ну.
Глава 2, Влада
От постоянного ли пребывания на воздухе, от того ли, что мысль концентрируется на поиске, у людей обостряется нюх так, что проходя мимо мусорного бачка, любой бродяга безошибочно определит – есть ли там, как говорит Матвеич , « что путное» или нет. «Путное» можно продать, обменять на водку, или взять себе, как например, мобильный телефон,или «зипповскую» зажигалку.
Обнаружив и в себе эти качества - невероятно обострившееся обоняние, Влада с горечью подумала: « Если что-то забирают, взамен дают другое.»
Пустынно. Глубокая ночь.
Она так же глубока,
Как колодец.
В ней звезды,
И плещется синева,
Твоих глаз.
Наверное сейчас
В тишине
Рождаются слова,
Которые говорят
Один раз.
- Твоя шмара?
- Люська- то?... Моя.
- Ваше здоровье, мадам.
Люська была довольна, что их угощают. Припухшие от беспробудного пьянства и побоев глаза оживились, помолодели. Чувствовала, что это из-за нее сегодняшний банкет. Было лестно. Она даже пригладила волосы растопыренными пальцами, и положила ногу на ногу для пущей привлекательности.
"Уведет - подумал он - Молодой, шустрый. Прошлый раз всё пялился."
- Последнее наверно тепло, щас как холода закандечат.
Он не отвечал. Зато Люська щебетала и улыбалась, ну что - ты, невеста!
"Как пить дать уведет», - опять мелькнула неприятная мысль. Но алкоголь уже растекался по телу, сглаживая шероховатости жизни, освобождая от неприятных мыслей.
«Может и ничё. Может он к нам прибиться хочет, к зиме –то. Один не будет бродяжить, определяться надо. Рубаха - парень, по полной наливает, уважает.»
- Ёк, ёк, макарёк
Птичка ма-а-ахонькая.
Запел он хрипло. Ему поднесли еще стаканчик.
Он проснулся на скамейке, там, где пили.
Долго вглядывался в темноту мутными, еще не протрезвевшими глазами.
Ни Люськи, ни парня. Рядом со скамейкой валялись пустые бутылки и мятые стаканчики.
Он поднялся. Побрел к дороге.
Пустынно.
Изредка проносились машины, просвистывали мотоциклы на бешеных скоростях ночной Москвы.
Он присел на бордюр у тротуара, и так застыл, со сгорбленной спиной, руками в карманах.
Ночь дышала ознобом. Он начал трезветь. Хотелось по малой нужде, но встать не было сил.
Долго смотрел на то, что когда-то называлось ботинками, а сейчас будто в навоз наступил.
«Увел, сука…И ведь пошла…»
Он почувствовал боль в груди и стал раскачиваться из стороны в сторону, баюкая капризную гостью.
« Что с её взять… баба …Смирная баба…не крикливая…Вон, я ей по глазу…Другая бы визжала полдня, а эта ничего… Ни писку, ни визгу не слыхал… Две зимы друг о дружку грелись…Привык к ей…Как теперь…»
Боль не унималась.
На язык просились слова, откуда-то из глубины этой боли. Но слова были незнакомые, никогда не произносимые, какие-то нездешние, из далека, из чего-то забытого наглухо. Боль ворочалась недовольно, выталкивая их наружу.
«Люсенька» - наконец выдохнул он.
«Люсенька…прости …хорошая»
Сняв вязаную шапку, стал размазывать ею слезы по лицу, и сморкаться туда же.
Из темноты вынырнул одинокий прохожий, плотный, коренастый мужчина.
-Извиняюсь, мелочью не поможете?- обратился он к прохожему по привычке.
-Нет, друг, не помогу.
-Люсю у меня увели.
-Кого?
Он не ожидал, что поинтересуются, вздрогнул, поглядел на толстяка.
-Жену.
-Ну, ты мужик, даешь. Жену! Еще скажи, что у тебя тёща есть.- И пошел, довольный своей шуткой. Даже походка стала легче, как был доволен.
« Пойти пос…, а то при такой погоде, с мокрыми штанами.»
К концу долгой, беспросветной зимы она все реже вспоминала прежнюю жизнь со встречей Нового Года у елки, подъемами в семь утра на работу, отпусками, парикмахерской, посиделками в кафе по выходным, интернет - сообществами и оплатой коммунальных.
Влада не держала зла на свою старшую сестру, во всем обвиняя уголовника, с которым та связалась.
Меньше, чем за год сестра и ее сожитель красиво, с фейерверком пропили и прогуляли родительскую квартиру - наследство, оставив Владу на улице с небольшим количеством денег и вещей в дорожной сумке.
Денег хватило, чтобы купить билет на поезд до Москвы, где у нее не было ни одного знакомого.
Но оставаться в своем городе не хотелось, да и негде. Просить родственников приютить ее, стыдно и унизительно.
Влада была уверена, что она очень быстро, найдет в Москве работу с высокой зарплатой и так же легко снимет отдельную квартиру.
К вечеру первого дня пребывания в огромном, сыром мегаполисе, уставшая от скитаний, в промокших сапогах она возвращалась на вокзал.
Ее сердце билось рыбкой в сетях.
Работу ей предлагали, но в крупных супермаркетах, тяжелую - больше 12 часов в день и низкооплачиваемую. Снять квартиру на такие деньги было невозможно. "У нас мигранты без выходных работают за гроши. А Вы хотите!"
Подавленная и напуганная своими неудачами, она зашла в привокзальное кафе выпить чаю и, как можно спокойнее подумать обо всем.
- О чем так задумалась, подруга? Смотри не заплачь, чай соленый придется пить. – Мягкий, задорный голос вывел Владу из оцепенения. Напротив присела девушка с чашкой кофе, в легком свитере и короткой юбке, верхней одежды на ней не было.
Девушка так просто обратилась к Владе, будто действительно они были давними подругами. Добродушное лицо с озорными светлыми глазами располагало к себе.
Влада сделала именно то, от чего ее отговаривала незнакомка - расплакалась, как ребенок, и слезы закапали в чай.
Так странно, перед незнакомым человеком, все невыплаканное за последние несколько месяцев.
- Покатились алмазы, да собирать некому. Успокойся подруга, дело житейское. Меня Ирой зовут. А тебя?
- Влада.
- Ооо, с таким именем и слезы лить?!