«Я завидую ей – молодой…»
Б. Ахмадулина
Я знаю, это слабости клеймо –
упрёк судьбе бросать в лицо без грима,
когда пути-дороги вбок от Рима,
и выю гнёт совсем не то ярмо,
с каким в полях Элизиума пашут,
и за бесценок всучен старый плуг,
как знак бессилия. И линзу Левенгук
подсовывает поздно. Щи да каша
и крошки ростбифа фортуны от щедрот
перепадают. И кому-то пышки,
а шишки все тебе – ешь до отрыжки,
да не зевай, не то потонет бот
дырявый. Руль, ветрила, где вы?
Довольно аллегорий. Вот предмет
для ревности плебейской. С юных лет
ласкали Мойры признанную деву.
Москвичка, под рукой – Литинститут.
Не подписалась супротив отца «Живаго»,
была отчислена за это («бедолага»!),
но восстановлена. И чтима там и тут.
Союз писателей. Друзей-мужчин – без счёта,
мужья перчатками мелькают, а стихи –
изысканные тонкие духи,
хотя, по сути, для нее они – работа.
Несется резво, маслом смазан, колобок.
Сорокаградусная кое-что подправит,
прозаик злоязыкий в книжку вставит,
чернил нальют на глянцевый лубок.
А вот плоды бездушной корректуры
безглазого глухого сатаны:
равнины – в рытвины, распад большой страны
и сумерки богов литературы.
И песня лебединая – в больнице,
где с капельницей скорбный диалог,
вдох-выдох, взгляд финальный в потолок,
и простыня казенная бугрится.
Прости с небес недобрую меня,
твой говор нежный я вплетаю в струны
своей гитары. Наши предки – гунны,
и, стало быть, мы всё-таки родня.
Седьмой водой, троюродным плетнём
к следам твоим припасть – благая участь,
а зависть – смертный грех, мышленья узость
и едкой желчи мертвый водоём.
Да будет в горних низок мой поклон
той, что с обложки тихо улыбалась,
чей голос перепеть я зря пыталась,
на чей бесстрашно покушалась трон.
Опубликовано в газете "Акмолинские вести", № 36 (87) от 6.09.12.
и в журнале "Кокшетау", №1 (21), 2013.