Иная

 


Однажды он уже видел, как жгли ведьм. Страшное зрелище, страшное, прежде всего своей обыденностью. Неуклюжие, полупьяные монастырские стражники стаскивают огромные вязанки хвороста в кучу, не очень заботясь о порядке сваливания.
Корявые, грубосколоченные дубовые кресты торчат на площади, как давно умершие деревья. Чуть позже площадь набьётся под завязку досужим людом, торговками с плаксивыми голосами из близлежащих поселений, люмпенами, которые ищут повода для драки и ворьём, зорко отслеживающим зазевавшего на потеху горожанина. Найдётся в толпе и совершенно пьяный храбрец, что будет поносить власти, еле управляясь со словами. Всем весело. Деревенские, не видевшие ничего, кроме чёрной пашни да тёмного покосившегося хлева, гогочут громко, объедаясь и хлеща литрами дешёвую брагу. И так же, с жирными губами, широко раскрыв глупый рот, станут таращиться с животным любопытством, как ведут истерзанную, в отрепьях жертву.
Сквозь изодранную мешковину видны иссиня-чёрные ноги. Девушку, совсем ещё недавно выглядевшую завидной невестой, после дознаний в сумеречных подвалах, теперь не узнать близким. Измочаленное, жалкое, грязное существо, часто и конвульсивно дёргающее головой со спутанными волосами или же грубо остриженное наголо, привязывают толстыми верёвками, крепко натягивая, так, что посиневшая кожа вздувается багровыми рубцами. Или вбивают огромные ржавые гвозди в кисти рук и несчастная, уже тронувшаяся умом, дико кричит, разевая рваный рот с осколками разбитых зубов…
Толпа взвоет, лишь только какой-нибудь вояка, просто так ради смеха, ткнёт пару раз дрожащее тело саблей. Измазанное острие тут же брезгливо оботрёт краем мешковины и спрыгнет вниз, где уже суетятся серые капюшоны с факелами. Отыщет деревенскую, поплотнее и поволочёт ржущее одоробло наливаться пивом, ведь праздник же.
В толпе поймали вора, и остервенелые мещане рвут его под треск разгорающихся костров…

Селение заброшено совсем, похоже.
Приютились в полуразвалившейся деревенской избе с прогнившими брёвнами. Он втащил больше соломы, стало даже уютно, несмотря на то, что ночью видно было звёзды через прореху подгнивших, разъехавшихся брёвен. Но дождя нет и ещё достаточно тепло днём, так, что это терпит.
Бедный ребёнок, ночью, когда она засыпает, он долго держит её маленькую ладошку и всматривается в темноту, смутно различая бледное пятно лица и пытаясь понять, или почувствовать, что чувствует она.

Только не бойся, прошу, не бойся, - про себя умолял он, - всё будет хорошо, я здесь и с тобой.

Только услыхав её еле слышное, мерное дыхание, он и сам проваливается в неспокойный, сторожкий сон.

Вчера ему удалось подбить утку и они поели нормально, впервые за три дня. У Эри даже щёчки порозовели. Она смеялась, он с упоеньем слушал хрустальными переливами звенящий, лёгкий смех и улыбался в ответ.
Но на лбу пролегли озабоченные морщины. Он не понимал, как можно, это юное создание, никому не сделавшее и малого вреда, обвинить в чём-либо, откуда эта злоба чёрная в них?!
Скольким людям она может помочь и уже помогла.

Как-то он сам видел, как подраненный зайчонок, испуганно вжавшийся в тёплые руки Эри, через пятнадцать минут, стремглав драпал, высоко взбрыкивая задними лапами и прижав длинные, смешные уши.

Теперь они бежали сами, только теперь это было совсем не забавно.
Плевать ему было на карьеру и на полк. Что будет с ним дальше, чем ему обернется побег, - тоже плевать. Сейчас важно - увести, спрятать волшебное существо, оградить от всех.
Если бы у него кто-то спросил, любит ли он её, он бы, наверное, смутился. Не было таких мыслей, не было времени на раздумья, произошло всё слишком быстро.
Одно понимал и решил твёрдо, что живым никого к ней и близко не подпустит.
Он втащил еще одну вязанку дров для костра.
Серые капюшоны, будто кляксы на тетрадном листе, возникли неожиданно,  выскочили прямо на него. Толстый, плешивый увалень, в ржавой кольчуге под выгоревшей накидкой, разинув рот в крике, ринулся, целясь копьём, но получив концом жерди в оскаленный рот, рухнул, как подкошенный. Второй схитрил, прыгнул сбоку, но тут же схлопотал, той же жердью в ухо и закрутился в пыли, визжа от боли.
Ангард ещё раз оттянул толстяка по спине, чтобы тому не хотелось воевать, сорвал с его пояса палаш, выдернул оружие из ножен и развернулся к уже набегавшему третьему.
Рубанул сбоку, не глядя. Серый опрокинулся навзничь, заливаясь кровью.

Толстяк закрыл голову руками и тихонько скулил. Готов.
Плашмя ударил клинком другого по голове, не давая встать на ноги, и тот пополз, извиваясь ящерицей, пытаясь скрыться в заросших развалинах.

Вот теперь пора уходить, подумал он, успокаивая дыхание. И уходить, быстро, не мешкая.
Эри догадалась сразу, как он ни изображал непринуждённость.
- Давай я посмотрю, - она, насупившись, разглядывала косой порез на голени. - Подожди, стой спокойно, - накрыла ладонью рану и некоторое время они молчали.
Она сосредоточенно, он, несколько стесняясь, порез-то совсем пустяковый. Совсем не удивился тому, что рана исчезла, оставив после себя бурые пятна засохшей крови.
Да, так и должно быть, ощущения странные, не выразить, как от вина. Даже во рту он почувствовал тонкий терпкий вкус.

- Надо идти дальше, - глухо сказал он, всматриваясь в её лицо.
- Хорошо, - она улыбнулась и, будто лучик солнца блеснул в уголках её губ, - пойдём.
От неожиданности он рассмеялся.
Чёрт, веду себя как ребёнок, скользнула мысль.

С полудня они двигались по открытому, заброшенными полями. Страшно неудобные места. Заросли они за лето сильно, местами полностью скрывая беглецов, но и идти было тяжело. Ангарду приходилось всё время двигаться первым, иначе нельзя. Иначе высоченная, ссохшаяся трава исхлещет его спутницу до крови. Он проламывал путь им обоим в буйном сплетении трав и невысокой кустарниковой поросли, с беспокойством, то и дело, бросая быстрый взгляд на её ноги. Сколько нашли ткани, столько и намотали ей ниже колен, пытаясь защитить от порезов. И всё равно, выше обмоток нежная кожа покраснела и горела ссадинами.
Будет ли лодка на берегу или хоть что-нибудь? - эта беспокойная мысль билась неотвязно в голове. Как перебираться на тот берег? Если ничего не будет, придётся идти в обход ещё несколько дней.
От напряжённого вслушивания звенело в ушах, ещё и головой крутить, высматривая опасность. А как же ей тяжело?!
Ангард всё чаще останавливался, давая Эри передохнуть, подозревая, что она умело прячет боль и усталость.

Перед самым Прибережным Замком, трава вдруг смилостивилась над ними, отпустила и они шли довольно свободно, и непривычно быстро, ощущая деревянный гул в усталых, и избитых ногах.
Замок-крепость заброшен давным-давно, в незапамятные времена. Только слухи ходили о нём нехорошие совсем и люди сюда не совались, обходили далеко стороной, и была надежда, что сюда серые капюшоны не пойдут, не догадаются, что беглецы осмелились укрыться здесь.

Польёт скоро,- подумал воин, мельком глянув вверх.
Небо, в сентябре всегда мрачное, захваченное тучами, совсем уже налилось свинцом.
К разрушенным в древности башням вела камнем выстланная дорожка, почти целиком ушедшая в дёрн.
Заливистый собачий лай они услышали, находясь у самых стен.
Ангард сжал челюсти так, что громко скрипнули зубы.

- Вот так, - произнёс он, скорее обращаясь к самому себе.

Дальняя угловая башня, доверху оплетённая взявшим её в плен плющом, уцелела, пережив столетия войн и забвение.
Тихо было внутри, старые остатки балок, ощепье, груды булыжника усеивали всё видимое пространство.
Эри подобрала почерневший от времени предмет, Ангарду сначала показалось, что это кусок дерева со странно правильными очертаниями. Латунные позеленевшие замки, старинная вязь замелькала страницами, -
он понял, что это увесистый, старинный фолиант.

- Побудь здесь пока, я совсем ненадолго. Скоро вернусь.
Ангард вышел, торопясь. Очень может быть, что времени у него крайне мало.

- Хорошо, - Эри присела на одну из балок и пристально глядела вслед. Губы её шевелились, произнося беззвучно какие-то слова.

На ходу пересчитал короткие арбалетные стрелы, - негусто, всего десяток. Проверил оружие, привычно настраивая под себя…

Отступал, прячась за развалами огромных каменных глыб. Спокойно заряжал, целился тщательно и посылал стрелу. Ни одна не ушла зря, все попали в цель. Хладнокровие и расчёт, так его учили.
Последнюю выпустил в наседающую толпу почти в упор. Ненужный более арбалет отброшен в сторону.
Короткий замах. Удар. Клинок высекает снопы искр, встречаясь со сталью нападавших.
Один, второй, третий… Рука, рубящая и колющая, немеет и не чувствует рукояти эфеса.
Он давно уже сбился со счёта, хватал и опрокидывал, падал, цеплялся, поднимаясь со звериным рыком, и снова рубил. Глаза заливала кровь, своя или чужая, - не понять. Несколько раз досталось и ему, сколько, и куда, не обратил внимания, дрался, как полубезумный берсерк древности, свирепея всё больше от вида кровавой пены, что пузырилась на губах у сраженных врагов. Хрип, вой, стоны. Отшвырнул от себя очередного изрубленного серого. Сломан третий клинок. Шатаясь, словно тяжелораненный зверь, сквозь багровую пелену окинул мутным взглядом кучу иссечённых тел.
С трудом переставляя непослушные ноги, добрел до края стены. Напрягшись изо всех сил, пытался рассмотреть, сколько их ещё осталось.
С полсотни…

Медленно, медленно, очень медленно эта цифра доходила до сознания.
Похоже, это конец…
Звук глухой, булькающий, короткий. В бедро впилась стрела. Обломил у наконечника.
Предметы подводили, опоры ускользали.
Натыкаясь окровавленными руками на каменные глыбы, пытаясь не потерять равновесия, он возвращался к ней.

Она была там же, где он её оставил. Последние метры показались столетьем.

Вокруг Эри, радужными брызгами порхали бабочки, садились на плечи, руки, вились над головой…

Это, наверное, бред,- судорожная мысль никак не могла закрепиться, болтаясь в голове чугунным языком колокола.

Ангард рухнул к её ногам, закончив цепочку из кровавых следов…
Мучительные попытки встать. Открыть глаза.
Хотя бы шевельнуться, вытолкнуть, прохрипеть хоть один звук…

Он слышал множество шагов, вроде бы далеко, как в тумане, глухо.
Но понимал, ощущал, что они уже близко.

Как ей сказать?! Сказать, как? Не смог, не спас, не спрятал…

Прохладная. Её ладонь на лице.
Белоснежные лепестки подхватило лёгким дуновением и, плавно кружась, они танцуют в воздухе.
Ветвь цветущей вишни. Блестит новой зеленью трава.
Беззаботная трель невидимой птицы.
Вроде бы, журчание ручья неподалёку.
Её голосом незнакомые, чарующие, волшебные слова, на непонятном языке.
Словно сон…

Разъярённые серые капюшоны, гремя доспехами, ввалились оравой, непрестанно вопя и ругаясь, толкая друг друга на бегу.
И остолбенели вдруг.

Внутри никого не оказалось. Лишь старая, замызганная книга, в луже крови на каменном холодном полу.
Да мотылёк, который, набирая высоту, беспечно сделал круг и скоро исчез из виду.