Мы
Ещё совсем недавно шёл дождь – один из самых последних тёплых дождей, еще способных утолить жажду не увядших сентябрьских трав, который, прибивая к земле своими тяжёлыми каплями полуденный зной, всё ещё несёт в наши души ощущение свежести и какой-то непонятной радости. И всё же, где-то в глубине нашего сознания оставляет грусть по безвозвратно ушедшим летним солнечным дням, унесшими с собою в прошлое наши радости и огорчения, ещё одну частицу нашей, несомненно, большой и всё же не бесконечной жизни, всё дальше и дальше отодвигая от настоящего наше незабываемое счастливое детство.
Только что шёл дождь. Точно замысловатые плюшевые игрушки большие серые тучи расступились над головой, обнажив ярко голубое небо. И в этот пролом синевы устремилась тонкая, разноцветная дуга радуги, затерявшись своим другим концом где-то на востоке в туманных складках вечернего сумрака. Лишь на западе, где ещё высокое солнце просматривалось сквозь смирившиеся тучи, горизонт был необычайно прозрачен и светел. И над всем этим вечернем прозябшим миром разлился лиловым потоком солнечный свет, превративший тёмную зелень трав, словно бусинками увешенную мириадами капелек дождя, в необыкновенную бриллиантовую кладовую.
Мы уныло брели по размытой дождём проселочной дороге. Мы – это я, Петька, Вовка и Ленка - завсегдатаи попутчики и, в чём каждый из нас не сомневался, неразлучные друзья.
На всём протяжении нашего пути нам сопутствовал старый колхозный сад, где росли кисловатые яблоки. С другой стороны тянулась большая шоссейная дорога, с раннего утра до поздней ночи, многоголосно урчавшая машинными моторами. Плотной, почти непроницаемой стеной над этим асфальтовым рокотом возвышалась лесополоса, за которой в безбрежном раздолье разлетались донские поля.
Мы молча брели, понурив головы, по сему нашему подавленному
настроению была серьёзная причина - в школе шло родительское собрание.
Пиная ногами не растёкшиеся комки грязи, каждый думал о своём.
Как назло – думал сам Вовка,- ни у кого в классе не было фамилии с буквы, стоящей с начала алфавита гораздо ближе буквы «Г». И по этой простой причине его имя во всех списках классного журнала стояло на первом месте. Сам Вовка по весьма разнообразным причинам оказывался не подготовленным и поэтому его успеваемость приблизилась к угрожающему уровню.
У Петькиной угрюмости были свои причины. Успеваемость его
волновала меньше всего. Глубокую озабоченность ему приходилось испытывать в связи с недавними событиями, которые произошли при непосредственном и прямом участии Петьки на уроке физики.
Это случилось несколько дней назад. Как-то Петька пришёл в класс с видом, окутанным необычайной таинственностью. Почти все уроки он просидел, непривычно молча, никому не досаждая своей болтливостью. Но учителя он слушал не внимательно, на доску бросал рассеянные взгляды, грыз ручку и ёрзал на месте, словно сидел на горячей батарее. Я стал подумывать, что Петькой овладела какая-то новая идея, либо, уже в порядке вещей, сногшибательное изобретение. Как потом оказалось, в своих ожиданиях я не обманулся.
На последней перемене он, наконец, не выдержал и рассказал
нам, что после уроков он покажет нам интересную штуку.
- Вот увидите, эффект будет потрясающий, - уверял нас Петька, размахивая перед нашими носами своими руками, - я вам такое покажу, у вас аж селезёнки сквозь пятки выскочат!
- Да ну?- недоверчиво спросила Ленка.
Петька только хмыкнул и многозначительно подмигнул, выражая всем своим видом молчаливую фразу: «Вот ещё увидите!»
Новым изобретением Петьки оказался самый обыкновенный «пугач», сделанный, правда, необычайно большого размера. Как и все «пугачи» он представлял собой медную трубку, конец которой был согнут и запаян. В оставшееся отверстие вставлялся гвоздь, также с загнутым концом. На загнутые концы гвоздя и трубки одевалась резинка, которую Петька снял, видимо, с бигудей для завивки волос.
Принцип действия был очень прост. В трубку вносился заряд, оттягивался гвоздь и, соответственно натягивалась резинка. Теперь оставалось её нажать, и гвоздь стремительно влетал в трубку, поджигая заряд. В результате появлялся поразительный звук, напоминающий ружейный выстрел.
Последним уроком была физика. Уже пожилой и немного тучноватый учитель физики Афанасий Васильевич что-то объяснял про ускорение свободного падения. Петьку явно мучило нетерпение. Он то и дело шарил в кармашках своего старого прошлогоднего портфеля, проверяя на месте ли его новое приобретение, словно оно могло бы куда-нибудь исчезнуть. Поминутно доставал и чистил отливающуюся солнечным блеском медную трубку пугача. Наконец зарядил его и положил в парту.
Но тут Петькино внимание отвлекла неизвестно откуда взявшаяся большая муха. Она басовито жужжала, безрезультатно пытаясь пробиться сквозь прозрачную стену стекла. Вообще, надо сказать, Петька был неравнодушен к мухам, тем более к большим. Идея поймать и зауздать муху ниткой была весьма заманчивой. Но как Петька не старался, изворотливое насекомое в самый последний момент выскальзывало между его пальцами. Вскоре безуспешные попытки поймать муху сделали это занятие утомительным. Оставшись в покое, муха отлетела от окна и села на спину Петькиного соседа спереди. Смирившись с неудачным исходом сей затеи, Петька решил расправиться с злосчастной мухой с помощью длинной линейки. Затая дыхание, он осторожно занёс своё орудие над, казалось, ни о чём не подозревавшем насекомым, которое с чрезмерным легкомыслием начало совершать свой туалет, ловко потирая лапками, расправляло помятые крылья и приводило в порядок, изрядно взлохмаченный Петькиной назойливостью, свой мушиный загривок. Удар пришелся как раз по самому горбатому месту спины соседа с силой, соизмерной Петькиной ненависти к этой мухе.
-Ой,- взвыл сосед.
-Что ещё такое?- Афанасий Васильевич тревожным взглядом обвёл
класс и остановился на Петькиной руке, победно державшей линейку с бренными останками бедного насекомого.
-Мальков, сколько же можно ещё вертеться?- с нотой безысходности прозвучал голос учителя.- Зачем вы ударили Серёжкина? Ну,скажите, что от вас можно ещё ожидать?
Петька, понурив голову, стоял, лишь молча сопел и стыдливо ковырял пальцем дырку в парте, которую он ещё вчера выдолбил гвоздём.
-Где ваша тетрадь и ручка? Садитесь и записывайте тему. В конце
урока покажите мне свои труды,- закончил Афанасий Васильевич и, вздохнув, снял очки, как порошей присыпанные крошками мела
и стал их в задумчивости протирать.
Сокрушённый Петька полез в парту, где обычно складировал все свои школьные и прочие принадлежности. И…в забывчивости наткнулся на своё злополучное детище.
Эффект был действительно потрясающий. Раздался такой грохот,
Что можно было подумать, будто стреляли из полевого орудия.
Очки Афанасия Васильевича, строго подчиняясь закону всемирного тяготения, устремились перпендикулярно к центру земли. Девчонки хором взвизгнули, как будто в классе появилась слоноподобная мышь. Атмосфера класса наполнилась пороховым запахом.
Не знаю, насколько близко к пяткам переместилась селезёнка Афанасия Васильевича, но то, что после этого урока он долго отсчитывал капли валерьянки в учительской - это точно. Ну а о том, что
ожидало Петьку Малькова после этого, может догадаться каждый.
И теперь, смакуя придорожную грязь, мы думали о завтрашнем
дне. У меня и у Ленки вроде было всё хорошо. Ленка училась почти на одни пятёрки. Мои оценки хоть и пониже, но были тоже
«на уровне». Но настроение у нас всё же было плохое, ведь у наших друзей были неприятности, и разделить их на всех было, безусловно, законом нашей дружбы.
-Уеду к брату в Ленинград,- произнёс вдруг Петька, когда наши
сапоги отмерили добрую половину большой лужи. Решение Петьки оказалось столь неожиданным, что мы все сразу остановились.
-Болтун ты, Петька, никуда ты не поедешь,- сказала Ленка,- тебя
родители не пустят.
-Вот ещё, скажите тоже, буду я спрашивать кого-то,- хмыкнул тот.
-Если ты уедешь, тебя искать начнут.
-Мне то, какое дело, пусть ищут.
-Найдут, далеко не убежишь, и достанется ж тебе потом,- вмешался Вовка.
-Меня не найдут, не бойся.
Да и вообще, что ты там делать будешь?- не унималась Ленка.
-Как что,- удивился Петька,- работать пойду. У меня брат сварщик–водолаз четвёртого разряда, под водой варит, во! Ну, у них
там школа есть такая, ну, на эту профессию учат. Школа водолазов называется.
-Да ты хотя бы нашу школу закончил,- резонно заметила Ленка.
-Школу…- смутился Петька,- да школу я и там закончу. Шко-лу,
шко-лу. Да что вы пристали ко мне со своей школой,- обозлился Петька.- Если хотите знать, она у меня во где сидит уже,- и он многозначительно провёл ладонью поперёк горла.
-Это ни она у тебя, - почему-то улыбнулась Ленка,- а ты у неё,
скорее всего, там сидишь. Сам же виноват.
-А-а…- Петька только махнул рукой и зачавкал по лужам.
Мы поплелись следом. Где-то внутри стало до боли грустно от мысли, что Петьки с нами может не быть. Непоседа, вечно беспокойный балагур и насмешник, он растормашивал наши души, вытряхивая из них уныние и скуку. Завсегдатай самых невероятных событий и приключений, добрый, отважный Петька увлекал нас в свой удивительный и неповторимый мир. Где было всё так просто,где правда и ложь назывались своими именами, где не было места угождению и подхалимству, зависти и трусости, зазнайству. Где дружба, взаимовыручка не были большими красивыми словами, а были неприметной повседневностью.
Эх, Петька, Петька…Мы вышли на асфальтный тракт, где наши пути и разошлись. Я с Вовкой свернул к первым домикам нашего небольшого посёлка, где жили почти рядом, а Петька с Ленкой пошли по тракту вниз с холма к железнодорожному разъезду, за которым Петьке предстояло идти уже одному.
Небольшой, окрашенный в светло-сиреневый цвет дом его был
один из последних в посёлке. В недлинном кривом переулке, прикрывшись тенью раскидистых старых вишен, он подобрался почти
к самому берегу заросшей тростником речной заводи.
После дождичка в…
После дождичка была суббота. Каждая суббота в нашем классе начиналась с политинформации. Для этого приходилось приходить на пятнадцать минут раньше обычного. Моя, не в меру упитанная, соседка Верка Кондратикова была ответственной за проведение всех политинформаций. Как и подобает для всяких ответственных должностей, она завела толстую синюю тетрадь, где записывала очерёдность и фамилии всех выступающих.
Вот и сейчас она открыла свой, такой же раздутый от множества
книг портфель и достала синюю тетрадь. До меня почти сразу же донёсся блаженный запах чего-то очень вкусного. Надо сказать, подобное беспокойство доставлялось моему обонянию каждый раз,как только Верка открывала свой портфель. Заботливая мама снаряжая свою ненаглядную доченьку в школу щедро втискивала в щели, чудом не заткнутые Веркой каким-нибудь учебником, свёрток с пирожками или колбасными бутербродами.
Я глубоко втянул в себя воздух и пришёл к твёрдому заключению, что на этот раз у Верки в портфеле пирожки, возможно с капустой. Сам я тоже, иногда опаздывая в школу и не успев позавтракать, захватывал с собою что-нибудь съестное. И не я один. НО поразительная регулярность и аккуратность, с которой Верка носила свои завтраки привлекала к себе особое внимание. От чего Веркины пирожки и бутерброды становились объектом частых шуток, а порою и непредвиденных историй. Вот я и вспомнил сейчас одну из них.
Однажды Сенька Петров из 7 «а» притащил в школу видно приблудного котёнка. Тощий, с плешивой шёрсткой, он жалобно мяукал и смотрел на людей влажными, грустными глазами, когда Сенька привязывал к его хвосту бумажный фантик, заставляя его кружиться за ним и подсаживал его в сумки девчонок, которые к
всеобщему удовольствию Сеньки и его друзей, обнаруживали у себя в портфелях серое живое существо с невообразимым визгом и криками. Весь этот шум неизбежно привлекал к себе всех, кто проходил мимо класса. Одни смеялись над очередной выходкой Сеньки, другие неодобрительно качали головой. Но никто не решался встать на защиту бедного животного.
Наши Петька и Вовка, услышав шум, как и многие другие, решили посмотреть, что там такое происходит. Когда Петька увидел котёнка у него от жалости сжалось сердце.
-Петух, зачем кошёнка мучаешь? Отдай его!
Сенька бросил на Петьку нахальный взгляд, - На, - и скрутил выразительную фигу.- Ты ещё заплачь, малявка, «птичку жалко»,- и вся толпа ротозеев вместе с Сенькой разразилась дружным смехом.
Но тут произошло неожиданное. Петька выхватил котёнка, щёлкнув Сеньку Петрова по носу. Такого Сенька явно не ожидал. Опрокидывая на своём пути стулья, он рванул за Петькой. Прижав котёнка к груди, Петька пулей вылетел из класса, еле успев обогнуть шедшую не спеша навстречу завуча Зинаиду Анатольевну. Не успела та и рта раскрыть, чтобы окликнуть Петьку, как в неё на полном ходу врезался вылетевший из-за угла Сенька…
Тем временем, когда Сенька отдувался в кабинете у завуча, Петька и Вовка рассматривали отвоёванного у Петуха котёнка. Его грязная вылинявшая шёрстка и худоба ясно свидетельствовали о том, что он давно не имеет своего домашнего пристанища и явно голоден. Надо его накормить. Но чем? И тут Вовка вспомнил о бутербродах Кондратиковой. Увесистый свёрток, превышающий в весе самого котёнка, пожалуй, в несколько раз, оказался для него наверное самым приятным явлением в бродячей кошачьей жизни. Верка же обнаружив у себя столь крупную пропажу, подняла рёв. А Петьке и Вовке, надо признаться, хорошо досталось от «классной» руководительницы.
«Эх, разве могут они понять, что для чьего-нибудь счастья так
мало не хватает - всего один бутерброд с колбасой!»,- подумал я и
глотнул слюнку.
Пока я вспоминал эту историю, Верка успела проверить всех выступающих и раздать газетные вырезки.
-Санька, ты не знаешь где Мальков?- спросила меня Кондратиикова, закончив свои хлопоты. Я пожал плечами.
-Опять, наверное, проспит,- пришла к выводу Верка,- ему же первому выступать.
Она посмотрела на меня просящим взглядом,- может ты выступишь?
Я испытывающе взглянул на неё, потом, хотел было некнуть, но, подумав, взял у неё газетную вырезку.
Прозвенел звонок. Петьки всё не было. Вскоре в класс вошла наша классная руководительница Мария Павловна. Прежде, чем
она успела открыть классный журнал, чтобы проверить присутствующих, я встал и пошёл к доске. «Вот дурень,- думал я,- только вчера получил разнос, а сегодня опять опаздывает».
Тем временем, пока я перебирал все мировые новости, Мария Павловна, иногда кивая головой в такт моим высказываниям, внимательно изучала классный журнал.
- Хорошо, произнесла она, когда я закончил своё выступление,- но…- она сделала паузу, перевернув страничку синей тетради,- это, как я поняла,- должен был рассказать Мальков, а не ты. Кстати, ты случайно не знаешь, почему он отсутствует?
Я сказал, что сегодня утром, когда мы шли в школу, он случайно поскользнулся и упал в лужу. Так как грязным идти в школу было неприлично, он пошёл домой переодеваться.
Мария Павловна посмотрела на меня поверх своих очков, словно покупатель, оценивающий необычный товар, но ничего не сказала,лишь покачала головой, но этот жест следовало относить, пожалуй уже к Петьке.
Ни на первый урок, ни на второй, ни на последний Петька не явился. После уроков придя домой, я бросил свой портфель и помчался к нему. Дверь открыла Петькина мать.
-Тёть Оль, Петька дома?
-Нет,- с заметным недоумением ответила Ольга Николаевна,- он
ещё со школы не приходил.
-Как?- вырвалось у меня,- а-а, он, наверное, на дополнительные занятия по физике остался,- быстро поправился я.
- Смотри какой, покачала головой тётя Оля,- никак одумался?
-Да,- поддержал я мысли Петькиной матери,- это он, наверное,
точно одумался, такой серьёзный стал,- всё также беззастенчиво
врал я.- Ну, тогда я поехал,- и чтобы избежать дальнейших распросов оседлал свой велосипед.
- Может, что передать ему?- донеслось мне вдогонку.
-Нет, не надо,- и я поднажал на педали. Я уже думал повернуть
обратно к Вовке, как заметил Петькиного младшего братишку
Андрейку, копошащегося с малышами в одной из куч песка, рассыпаных по вымоям дороги. Я остановился возле кучи песка с малышнёй в момент, когда Мальков младший чуть ли не наполовину скрылся с головой в вырытую в песке всей компанией яму.
- Андрюха, ты чего балбес в песок лезешь? – вытащил я его за штаны,- голова дурья привалит тебя, потом откапывай.
-А ты, чего за штаны хватаешь,- обиделся Андрюшка.
- Мы тут голод стлоили,- вступилась за него белобрысая девчушка лет пяти,- а ты ластоптал.
Я невольно посмотрел под ноги, действительно, не заметил сразу,
что вся куча была облеплена какими-то песчаными сооружениями.
- Ладно, Андрюха, ещё настроите. Ты не знаешь где Петька?
- Не-а, не знаю. Он ещё утром с портфелем пошёл.
-Да?- я почесал затылок в недоумении.
-А он в школу не ходил,- добавил Андрюшка, когда я взялся за велосипед.
- Откуда ты знаешь?- удивился я.
-А я видел, как он за речку пошёл.
- Ну, ладно, много ты видел, болтаешь всякое. Мамке, небось, сказал уже?
- Не-а,- мотнул головой Андрюха.
- В школе он был, понял?
Тот только пожал плечами. Я поехал на розыски Петьки. За станцией текла неповоротливо-медленно, заросшая по берегам тростником речка. Ну, конечно же,- подумал я,- Петька на речке. Но его я там не нашёл. Перепачкавшись в пуху тростника и потеряв окончательно надежду найти Петьку, я оказался у подножия холма, на вершине которого, перекосившись через нескладную его макушку, раскинулось старое деревенское кладбище, окутывая окружающий мир духом покоя и вечной дремоты. Сразу за кладбищем крутыми песчаными и каменными обрывами открывался старый заброшенный карьер. Весенние паводки и дожди, свершая своё тайное дело, подтачивали его обрывы и многие из них, некогда отвесные, оползая стали покатыми и местами поросли кустарником и бурьяном. С высоты холма для любопытного глаза открывался необычайный
обзор убегающих за горизонты далей. С него, как с высоты птичьего полёта, всё открывалось для взора, словно как на ладони, и от увиденного захватывало дух, и рождались какие-то непривычно серьёзные мысли. Я любил подниматься на этот холм и часто засиживался на самом высоком его пригорке, смотря на окружающий мир. И вот теперь оказавшись снова у его подножия, я решил не упустить возможность ещё раз испытать чувство романтики. Сейчас, как и каждый раз, поднявшись на этот холм, я увидел совсем новую картину. И хотя всё та же деревня подо мной рассыпалась одноэтажными домиками от холма на несколько километров.
И всё та же речка отражалась синевой неба, а за речкой тот же мой посёлок. И всё та же станция и железная дорога стучащими по ней поездами, уносящих нас с собой в мыслях в ещё не виданные города и дали. И всё те же поля. И всё тот же город, так необычайно близок от сюда своим многоэтажным каскадом домов и заводских труб. Но всё же, всё совсем другое, не похожее на прежнее. И не тем, что за старым мостом вырос новый, а на площади деревенского центра парит сизой дымкой свежий асфальт, а далеко за речкой
растёт белыми этажами студенческий городок. Но и в своих красках. Ведь не бывает никогда одинаковых рассветов и закатов, как не бывает одинаковых облаков.
Вечернее солнышко, уже истратив свой полуденный пыл, ещё
пригревало последние сентябрьские травы и мой затылок, но из затенённых оврагов и склонов потянулась синеватой дымкой вечерняя прохлада. Из глубины карьера поднимался чуть заметный туман, вбирая в себя последнее тепло остывающей земли. Только багряно-красные кусты шиповника и боярышника согревали своим жарким цветом похолодевшие краски сумрака.
Я всё ещё любовался контрастными расцветками карьера и освещённой солнцем долины, как вдруг заметил на одном из склонов карьера возле зарослей шиповника чей-то школьный портфель и ещё какой-то синий предмет рядом с ним, то ли клеёнчатый пакет, то ли… Я внимательно всмотрелся… да это же куртка. У меня родилось предчувствие: точно такого же цвета была куртка у Петьки. Я спустился в карьер. Ну, конечно же,- я не мог не узнать Петькиного обтрёпанного портфеля.
- Петька!!
-Я-я,- где-то в глубине отозвались колючие заросли,- это ты, Саня?
-Да. Ты что там делаешь?
-Да вот...- но вместо ответа кусты только ойкнули. Шурша и охая
от встречи с колючками вскоре показалась Петькина взлохмаченная голова, а за ней и сам Петька, таща за собой увесистую сумку. Я заглянул в неё. Сумка была почти полна ягод шиповника.
-Петька, классная спрашивала, почему тебя не было в школе,- спросил я, косясь на сумку с ягодами. Но сказанное мною явно не
произвело на Петьку ожидаемого впечатления, так как он с прежним усердием продолжал освобождать свою голову и одежду от острых колючек и веток шиповника.
-Слушай, Петька, а что ты собираешься со всем этим делать?- кивнул я на сумку.
-В аптеку сдам.
- Зачем?
- Там за лекарственные растения деньги платят.
- Так тогда лучше бутылки собирать - дороже и не колются.
- Вот ещё, буду я как забулдыга у всех на глазах твои бутылки
собирать,- обиделся Петька,- я не хочу, чтобы об этом кто-нибудь
знал.
- А чё это тебе деньги сдались?
- К брату поеду. Ты, Саня, только ни кому не говори, что я тут этот проклятый шиповник собираю,- выискивал Петька очередную колючку на голове.
- Мне бы на билет насобирать, вот только этого мало, кивнул он на свою сумку,- одному долго рвать, если бы вдвоём, втроём...,- Петька замолчал.
Узнав истинную причину Петькиного бродяжничества по карьерам я заметно скис.
- Может, не поедешь, Петька, а? Что ты там один делать будешь?
У тебя там ни друзей, ни знакомых. Брат один, да и то, будет ли у него время возиться с тобою.
- Скажешь тоже,- снова обиделся Петька
- Ну, я не так хотел сказать…- начал было оправдываться я.
- Ладно, сам управлюсь,- странно, как-то сразу холодно посмотрел на меня Петька,- ты только не брякни ни кому про шиповник.- Он резко встал и встряхнул с себя прилипшую траву.
- Да постой же ты,- вскочил я вслед за ним и схватил его за рукав,- конечно же, помогу тебе, и Вовка и Ленка тоже, об этом и речи нет. Ты не понял просто…- я как-то даже не смог посмотреть ему в глаза,- мне не хочется, чтобы ты уезжал.
Петька улыбнулся и положил мне руку на плечо,- спасибо, Саня.
Мы поехали домой. Расставаясь у Петькиного дома, мы договорились встретиться завтра в восемь утра на мосту. Прежде, чем поехать домой, я побывал у Ленки и Вовки. Я им всё рассказал и они конечно же, с готовностью согласились помочь.
Как будто исполняя наши желания это воскресное утро было необычайно свежее, обещая тёплый, тихий день. Под нашими ногами шумели, бурлили, весело переговариваясь друг с другом на перекатах речные потоки. А от воды поднимался, раскручиваясь замысловатыми завитушками и клубками, ранний, холодный туман. Он медленно поднимался, расправляя свои прозрачные крылья, стремясь взвиться к стае облаков, чтобы там, в мечтательной вышине занять
своё место и белым облачком поплыть в голубых безводных просторах навстречу солнцу, дальним краям, землям и океанам. Но, неподнявшись и малой доли до мечтаемого, он рассеивался даже в самом лёгком колебании воздуха и исчезал, так и не став облачком.
Уже, наверное, больше, чем полчаса Петька, Вовка и я томились на мосту в долгом ожидании Ленки. Но её почему-то не было. Дорога к мосту была прямой, и мы тщетно пытались, напрягая до боли глаза, опознать её в приближающихся к нам фигурках людей.
Вовка с Петькой, видимо уже с последними силами сохраняя своё терпение, сидели на краю моста, беспорядочно болтая в воздухе ногами, свесив их сквозь металлические перила. Когда на мой уже не первый вопрос о времени очередной прохожий ответил, что уже «без пяти девять», Петька не выдержал и встал:- ладно, пошли.
- Может, ещё подождём немножко,- возразил, было, я. Но Петька
так на меня посмотрел, что я не стал настаивать на своём и молча поплёлся за друзьями, оглядываясь назад в надежде, что на дороге,
из последней расплывающейся занавесы рассеивающегося тумана
покажется знакомая фигурка. Но туман растворялся, открывая широкую полосу асфальта, тянущегося вдаль, навстречу солнцу, не оставляя мне надежды.
В тот субботний вечер Лена ждала приезда отца. В 21 час, как указывалось в телеграмме, должен быть прилететь его самолёт из Казахстана. Папа был полковником авиации, и по долгу службы ему приходилось часто бывать в командировках. Вот и теперь, целых три месяца она с мамой и со своей младшей сестрёнкой Оленькой жили без весёлого смеха и ласки отца. Вот уже три месяца не раздавался в этих уютных стенах его мягкий голос. Как часто бывало отец играя с ней и Оленькой норовил коснуться своим колючим подбородком их щёк,
а они обе смеялись и визжали, отталкивая от себя его лицо.
И вот вчера пришла телеграмма- отец приезжает. Мать уехала в город его встречать. А Лена, как не велико было её желание первой
увидеть отца и броситься ему на шею, осталась дома присматривать за своей сестрёнкой.
Оленька уже как два дня не ходила в школу, после того, как Андрюшка Мальков дал ей несколько уроков закаливания, суть которого заключалась в мытье ног под холодной водопроводной водой.
Для столь полезного начинания вода оказалась видимо слишком
холодной, и теперь Оленьке приходилось терпеть на своей шее колючий тёплый шерстяной платок. Разместив на большом диване всех своих игрушечных жителей, она играла в «школу». Но наверное, знания пластмассовым и плюшевым ученикам давались неважно, и Оленька прилагала особое усердие и все свои педагогичесткие способности, чтобы опилочные головки могли понять,
что дважды два будет всегда ровно четыре, а не пять. Придя к заключению, что устный опрос недостаточен, Оленька решила закрепить свой урок письменным материалом, для чего пришлось взять у своей старшей сестры толстый пузырёк с чернилами.
Лена испытывала огромное желание приготовить к приезду отца для него какой-нибудь приятный сюрприз. Перебрав в своей памяти все возможные варианты, Лена решила остановиться на торте, почему-то называемом всеми «Наполеон»- это был любимый торт папы. Когда из кухни уже в полную силу сочился приятный запах поджаривающихся лепёшек, на дворе залаял Пушок. У калитки стоял Сашка. Он рассказал ей о встрече с Петькой в карьере, о шиповнике и о том, что нужно Петьке помочь. Лена конечно же согласилась, и в итоге решили встретиться завтра воскресенье на мосту в восемь утра.
В доме Лену встретил Оленькин громкий плач. Она заглянула в
комнату, где только что её сестрёнка мирно возилась с игрушками
и обомлела. Большое диванное покрывало и вся юбчонка Оленьки
были залиты чернилами, которые Оленька, вытирая слёзы, размазала даже по лицу. Лена в один момент сняла с сестрички всю
одежонку и вместе с покрывалом бросила в ванну и включила воду. В этот момент с кухни донёсся запах горелого теста…
Было уже за полночь, когда Лена допекла пирог и повесила сушиться бельё. Оленька уже давно крепко спала. Лена всё сидела
в уютном кресле, укутавшись в одеяло и смотрела в окошко в
ожидании - вот-вот приедут. Но за окном одинокий фонарь на
столбе всё также высвечивал у калитки маленькое безлюдное пространство. Редкие ночные мотыльки, ни как не понимающие, что
это лето уже не возвратиться, кружились у широкого козырька
фонаря и обжигаясь, падали вниз.
Лена закрыла глаза. Она представила, как приедет отец, поднимет её на руки и прижмёт к себе. А рядом будет стоять мама и счастливо улыбаться, глядя на них. А потом отец подойдёт к Оленьке и поцелует её, не будя. Лена не заметила, как уснула. Она уже не почувствовала, как её подняли сильные мужские руки и положили в кровать, как к её лицу прикоснулся колючий подбородок отца:
- Пусть спят. Ты тоже ложись, сказал он, обнимая жену,- я там недолго буду, к утру вернусь.
Нина Петровна знала, что мужу надо было ехать в штаб. У калитки его ждала машина. Она поцеловала его, и устало улыбнувшись надела на его голову фуражку… Он не вернулся. Утром, когда девочки ещё спали, пришёл посыльный и передал Нине Петровне записку от мужа:
«Нина, извини. Снова непредвиденная
командировка. Буду через три дня.
Крепко целую тебя и девочек.
Иван».
Она сдержанно поблагодарила солдата и, не заходя в дом тут же
села на прохладное крылечко, прикрыв ладонью глаза: «В этом
месяце может последняя, а сколько их ещё будет…».
Кажется, совсем недавно они бежали, вдвоём держась за руки по розовому от цветущего миндаля берегу Ингоды. Она в белой фате - он в офицерском кителе. На золотистых погонах отливались солнцем три маленькие звёздочки старшего лейтенанта.
Неожиданно порыв ветра сорвал с головы фату и понёс её к реке.
Она летела словно лебедушка, размахивая белоснежными крыльями и коснулась воды. Быстрые воды Ингоды скрывая её в своих
волнах уносили фату всё дальше и дальше. Иван скинул китель и с невообразимым радостным криком бросился в холодные воды
сибирской реки. Через несколько мгновений он уже стоял перед Ниной мокрый и счастливый, держа в руках её фату…
Как будто вчера. А прошло уже пятнадцать лет. И все эти годы стали годами ожиданий, долгих разлук, но зато каких счастливых
встреч. Первый ребёнок у них родился лишь спустя четыре года
после брака. А потом Ивана перевели в Северо-Кавказский военный округ. Уже здесь он получил звание майора. А она тайком всё надеялась, что получит Иван новую должность и станет всё по-другому: исчезнут из их жизни эти тоскливые для неё командировки мужа, учения и тревоги. Но ошиблась. Иван стал ещё ре-
же бывать дома. Что ж, такова, наверное, доля офицерских жён – ждать. Надеяться и ждать. И она ждала, не жаловалась подругам,
запрещала себе малейшее проявление душевной слабости. Но
иногда наступали тяжёлые минуты, когда хотелось просто подевечьи реветь, накричать, умалить его на коленях, хоть как-то изменить жизнь – разве мало других профессий, не на Армии же сошёлся свет. Но знала, ему было бы очень тяжело слышать от неё такое. И она терпела, и такие вынужденные разлуки уже как-то перестали вызывать ту душевную боль, которую она испытывала
в первые годы замужества, это стало уже обыденным, привычным
явлением, но всё же… всё же она всё так же ждала его с полётов. И уже когда ждала не одна – росли дети, как-то легче становилось
и… труднее.
Нина Петровна почувствовала, что начинает замерзать, встала и
пошла в дом. Скоро должны были проснуться девочки, нужно было приготовить завтрак. Она зашла в детскую – девочки спали. Лишь маленький будильник нарушал тишину своим мелодичным тик-так. Минутная стрелка уже почти вплотную подошла к серебристой стрелке звонка, вот-вот раздастся звон. «Замучились девочки,- подумала Нина Петровна,- сегодня воскресенье, а они попривычке завели будильник»,- и она выключила звонок. Минутная стрелка безмолвно сравнялась со стрелкой звонка, и… побежала дальше.
Понедельник
Вот и прошло ещё одно воскресенье. Будто и не было его: класс
всё также шумно жужжал, словно большой улей. Все шумели: о чём-то громко разговаривали, спорили, делились своими новыми
новостями и приключениями, которыми успели обзавестись за
прошедший выходной день.
Вот Лёшка Карпов о чём-то, бурно размахивая руками и тараща
глаза, рассказывает мальчишкам, оседлавшим последнюю парту.
Наверное, опять о рыбалке, на которую он ездит с отцом каждое
воскресенье. А вон Танька Попова опять с книжкой бегает за Елкиным. Все девчонки в нашем классе едины во мнении, что Елкин
к Таньке неравнодушен, а некоторые предполагают даже о большем. Но Елкино неравнодушие проявляется в странной форме - одёргивании Таньки за косички или подсаживании в её портфель холодных зелёных травяных жаб, которых Елкин с превеликим удовольствием ловил в школьных кустах. Хотя, надо сказать, однажды случилось чудо, и Елкин отважился на рыцарский поступок, вместо очередной жабы положив в портфель Поповой, втайне от всех, большую ароматную плитку шоколада. Но, на беду несчастного Елкина у столь благородного таинства оказался случайный свидетель в лице Сёмки Соловьёва, который, как только воодушевлённый Елкин вышел из класса, не замедлил бессовестно
сожрать шоколадку и, самое ужасное - положить обёртку от шоколадки обратно Елкину в портфель. Это было для Елкина тяжёлым ударом. Тем более, что с лёгкого языка Сёмки, об этой шоколадной истории узнал весь класс. Душу Елкина раздирал большой стыд. Сёмка стал для него врагом номер один. Хотя, надо заметить, Танька по-другому стала смотреть в сторону Елкина, и шлепки её по Елкиной макушке были уже не такими звонкими, как прежде. Хотя она всё так же не уставала бегать за ним с книжкой в руках, в ответ на очередное Елкино «внимание».
Класс жужжал. Вошла Лена. Она сидела на том же ряду, что и
Петька - у окна, но только за второй партой. Увидев меня с Петькой она улыбнулась и кивнула. Я тоже кивнул, только не улыбнулся и… отвернулся. Не прошло и полминуты, как в класс ввалился возбуждённый Вовка Гавриков. Увидев нас, он ещё у двери прокричал индейское приветствие «Алям-пася» и, размахивая портфелем, направился к нам, нарочно не заметив присутствие Ленки.
- Сколько?- в один голос спросили мы с Петькой Гаврика.
- Двадцать семь.
- Ничтяк! - не удержал свою радость я. Но особую радость Петь-
ки я не заметил. «Двадцать семь» - это двадцать семь килограмм
шиповника, которые мы успели собрать втроём за прошедшее воскресенье. Весь собранный урожай решили оставить у Вовки, которому и поручили взвесить шиповник. По Петькиной реакции на сообщение Вовки я понял, что собранного недостаточно. Но мысли о ещё одном походе за шиповником уже не вызывали былого энтузиазма. Все наши руки были исцарапаны колючками. И даже
лёгкое прикосновение к ним вызывало боль.
Прозвенел звонок. В класс вошла учительница русского языка
Антонина Михайловна. Все разбежались по своим местам. Начался урок. Списывая с доски предложения, я не удерживался, чтобы украдкой не бросить взгляд в Ленкину сторону. Она писала не отвлекаясь низко опустив голову, время, от времени убирая с лица спадающие светлые волосы. В который раз я посмотрел на неё, и вдруг меня ошеломило - я увидел её руки, старательно закрытые натянутыми рукавами кофточки, такие же исцарапанные, как и
наши. Меня осенила догадка. Не раздумывая, я оторвал из тетради кусочек бумажки и написал всего лишь одно слово: «Сколько?», скомкал и бросил Ленки. Она прочитала, опять как-то странно улыбнулась и бросила мне записку обратно. Я развернул и неожиданно для себя, и тем более для всего класса, воскликнул:
«Ура!». В записке было написано: «13». Класс всполошился. Сёмка Соловьёв выразительно покрутил пальцем у виска, а Антонина Михайловна от неожиданности выронила мел:
- Молчанов, тебе что, плохо?
- Извините, Антонина Михайловна, я… это нечаянно, - не скрывая своей радости, оправдывался я.
- Пойди воды попей.
- Спасибо, мне не хочется.
- Ну, тогда садись и пиши.
Все смеялись. Разумеется, что ещё не успел прозвенеть звонок с
урока, как об этой невероятной цифре «13» узнали Петька с Вовкой. Но как только прозвенел звонок, не успели мы и сложить свои тетрадки в портфели, в класс чуть ли не влетела наша пионервожатая из 9-го Маринка Конькова, которая сказала, что на большой перемене состоится линейка по случаю одного важного
мероприятия и предупредила, чтобы мы не разбегались. Я подумал, что наверное опять скажут собирать металлолом. Сколько его уже насобиралось! В школьном саду его лежит уже целая гора, покрытая многолетним слоем ржавчины. Даже школьный гусеничный трактор, столь необдуманно оставленный кем-то у этой
кучи, был тоже разобран мальчишками на металлолом. И уже ни кто не пытался определить его к чему-либо другому, как к этой
горе мальчишеского энтузиазма и чей-то кабинетной бесхалатности.
Как только прозвенел звонок на большую перемену, добрая половина нашего 5 «а» тотчас ринулась в школьный буфет, несомненно считая, что дальнейшее наполнение головы знаниями будет затруднительным процессом без соответствующего наполнения желудка. Но там, у школьного буфета, желающих подкрепиться ждал надёжный заслон из дежуривших старшеклассников и нашего завуча. Прошло, наверное, минут десять, пока наконец-то, все
собрались и построились по классам в торжественный прямоугольник.
Когда шум построения немного утих, на середину вышел директор школы Николай Фёдорович и, не забыв отметить нашу несобранность в построении, объявил, что в связи с неоставшимся временем, тут он опять упомянул нашу расхлябанность, в двух словах скажет о причине построения. То, что он сказал мало кого-либо удивило. А если речь директора и произвела на кого-нибудь какое-либо впечатление, то не так как на нашу четвёртку.
Нужно было видеть Петькину перекошенную физиономию, когда
Николай Фёдорович, размерено перебирая пальцами сложенными
на большом животе, говорил о том, что нужно помочь нашей фармацевтической промышленности в производстве лекарств. И исходя из этого, торжественно объявил он, наша школа взяла перед районом обязательство сдать в аптеку не менее 300 килограмм плодов шиповника. А класс, собравший наибольшее количество ценного лекарственного сырья, будет награждён поездкой по историческим местам нашей области с посещением городского театра.
Как только кончился последний урок, в класс опять влетела Маринка Конькова и объявила, что наш класс взял обязательство на 27 человек сдать 45 килограмм шиповника, и тут же стала нас де-
лить на трудовые звёздочки, наделяя их показателями, которые они должны достичь, а по возможности (и по большому желанию
нашей неугомонной пионервожатой) и превзойти. Я что-то не
припомнил, когда мы успели взять такие обязательства, но тут же
подумал, что коль решено помочь нашей медицине всей школой, то отказываться будет неудобно и даже бесчестно.
- Ну, что будем делать?- Спросил я, когда мы все вчетвером уже
возвращались из школы.
- Я думаю, на полтора килограмма у нас мужества ещё хватит,- щурясь от улыбки, ответила за всех Ленка. Петька с Вовкой переглянулись, и кивнув головой сказали своё веское «да».
Осенний марафон или операция «шиповник»
Наша школа окунулась в очередной круговорот событий. Уже на второй день экран наших школьных показателей словно боевыми сводками запестрел яркими «молниями», извещающих о уже достигнутых результатах. Возле него на переменах собиралась большая толпа учеников, шумно обсуждавших ход соревнования, о чём-то споря и что-то доказывая друг другу. Равнодушных не было. Я тоже часто проталкивался к стенду, чтобы узнать, кто же идёт впереди. После первого рейда по балкам и оврагам молнии известили, что больше всех сдал 8б, собрав 18 килограмм, за ним шёл 7а с 16-тью кг и 300 гр., за ним 5б. Наш 5а сдал пока только 13 кг. На другой день вперёд вышел 8а с 28-мью килограммами, оставив позади 8б с 25-тью. Наш урожай поднялся лишь до 19-ти килограмм. Класс был весьма в возбуждённом состоянии. Конечно же, все мечтали о призовой поездке, но относительно низкие результаты пока не оставляли нам надежды.
- Уже два дня собираем, а ни одна звёздочка не справилась с заданием,- пытаясь осилить шум почти кричала председатель нашего отряда Оксана Зяблик. - Вот ты, Соловьёв, ещё ни одного грамма не сдал.
- Может у меня времени нет,- возмущался Сёмка,- у меня забот
дома во,- он провёл ладонью поперёк горла,- хозяйство: три свиньи, две коровы, да ещё кролы. И все жрать хотят. Это ты в городской квартире живёшь, тебе делать нечего, ты и собирай.
- Знаю я твоё хозяйство, и как вчера на поляне до ночи в футбол
гонял, тоже знаю.
- Ну а что, человеку и отдохнуть нельзя, не век же работать,- парировал Сёмка.
- Лентяй ты, из-за таких как ты и другие страдают.
- А я другим и ни чего не делаю.
- Вот то-то, что и не делаешь.
- А…- Сёмка махнул рукой,- привязалась, сдам я твой несчастный килограмм.
- Я свой уже три раза сдала, за меня не надо, за себя сдай.
- Что ты такая противная? К словам вечно придираешься, сказал
сдам, значит сдам.
- Когда? Когда снег выпадет? Смотри послезавтра крайний срок.
Сёмка не обижался на Оксанку за придирки. Вообще он ни когда серьёзно не обижался, а во-вторых, Оксанка сдала больше всех и поэтому, наверное, все признавали её моральное право требовать с нас большего.
Сёмка был не единственный, кто ещё не сдал ни единого грамма. Лиля Норкина была одна из самых лучших учениц не только нашего класса, но и музыкальной школы. Сегодня утром была её мама и категорически заявила, что не позволит своей дочери участвовать в столь вредном для Лилиных музыкальных рук мероприятии. На «носу» музыкальной школы было показательное выступление лучших её воспитанников. На концерте, посвящённому
дню учителя, должны были присутствовать представители РАЙОНО, и Лили для успешного выступления, разумеется, нужно было
беречь руки. Мария Павловна ответила, что она не берётся решать
этот вопрос, и посоветовала обратиться к самим ребятам.
- Но вы же классный руководитель, вы можете им объяснить,- напирала заботливая мама.
- Нет, здесь я ни чего не решаю, я только наблюдатель, в крайнем случае -советчик, а всё решают только они.
- Ну, тогда, я думаю, здесь ни какой проблемы нет,- и она с видом делового человека решившего для себя весьма важный вопрос не простившись направилась к выходу.
Кроме Лильки и Сёмки не сдал ни одного грамма ещё Серёжкин, но он болел, и наша звёздочка, в которую входил и Серёжкин, решила за него тоже сдать шиповник. Но даже собранного было ещё мало.
Через два дня неожиданно для всех 4а рапортовал о сдачи 40 кг,
а вместе с тем и о выполнении своего задания. На втором месте был 8б. Медленно росли цифры у шестиклашек и семиклашек. Мы сдали ещё 11 килограммов и цифра в нашей молнии приблизилась к 30-ти.
Прошло дней пять с начала сбора шиповника, как уже поскуднели его запасы в местных окрестностях. В течение трёх последующих дней молнии уже почти не менялись. Только 7а и 5б, далеко оторвавшись от ближайших соперников по соревнованию, продолжали состязание между собой, которое уже напоминало черепаший бег. Молнии 7а и 5б продолжали меняться каждый день, опережая поочерёдно друг друга на считанные килограммы, а то и граммы. В конце концов, Николай Фёдорович объявил, что два дня до пятницы будет последний срок, а в пятницу определят и торжественно объявят победителей. В последующий день звёздочка Коли Пивоварова из нашего класса преподнесла приятный
сюрприз, сдав ещё 15 кг, тем самым уровняв наши показатели с 5б, и лишь на два килограмма не дотянув до 7а. Но это был, пожалуй, последний рывок, так и не дотянувший до победы.
Только недавно кончились последние уроки в школе, а школьный двор уже наводнился трескучим шумом мопедных моторов.
Это опять собралась Сенькина компания, и в очередной раз воюя со скукой, вероятно, решает, в каких же приключениях убить ещё
один день. Но видимо на этот раз интересные идеи витали где-то
далеко от бесшабашных голов Сенькиной компании, и их физианомии выражали тяжкое томление. Они то и дело выкручивали весь газ и неосмысленно смотрели, как из выхлопных труб с реактивной скоростью и звуком вылетали выхлопы дыма, пока кто-нибудь не сбросит муфту, и мопед, почувствовав под собою огромную силу, не рванёт, задрав переднее колесо прямо на идущих
навстречу девчонок. Сенька со своей компанией часто устраивал гонки по кругу школьного стадиона. А когда они выезжали на дорогу, обгоняя всё, что можно обогнать, то от этого эскорта шарахались все встречные машины. А наиболее эмоциональные водители высовывались из кабин и, тряся кулаками, отсылали вдогонку этой двухколёсной ватаге всевозможные ругательства.
Размахивая целлофановым пакетом и насвистывая негромко какой-то весёлый мотивчик, по школьной аллеи шёл Митька Алейников из 5б. Он торопился в школу, чтобы успеть застать там старшую пионервожатую Лиду Гудко и сдать ей свои три килограмма шиповника. Возможно, что эти три килограмма могут оказаться решающими. С этой мыслью Митьке не хотелось растоваться, так как она поднимала в нём чувство собственной заслуги перед другими и от этого дарила Митьке хорошее настроение.
Услышав шум моторов, Митька сбавил шаг. Его хорошее настроение улетучилось как дымок над сожжённой спичкой. Лицо его приняло озабоченный вид, но он продолжал, уже настороженно, идти.
Когда кончились кусты, Митька увидел Сеньку и его компанию. Он хотел повернуть назад, но было уже поздно - его заметили и окликнули.
- Эй, Мямля,- гаркнул Сенька,- ты, что там прячешься, подсматриваешь что ли? Иди сюда.
Митька вышел из-за кустов пряча за собою кулёк с ягодами шиповника. На лице Сеньки изобразилась улыбка. Такая встреча, надо было думать, для него была весьма приятной и вероятно в той мере, насколько она могла быть неприятной для Митьки. А всё дело в том, что две недели назад великодушный Сенька (за два шоколадных мороженных) дал Митьке покататься вокруг школы
на своём мопеде. Но на несчастье Митькиной судьбы кто-то необдуманно посадил по середине тротуара два дерева, преградивших путь для автомобилей, но оставляющий ещё достаточно широкий проезд для велосипедов и мотоциклов. Но у Митьки, ещё неуверенно чувствовавшим себя за рулём, не хватило мужества проехать сквозь эти живые ворота, и со страха он забыл как остановить озверевший мопед. В итоге эта поездка закончилась помятым подкрылком и разбитой фарой. Если подкрылок можно было ещё выпрямить, то фару восстановить было уже невозможно. Не нужно догадываться о том, какой была реакция на это Сеньки. Навешав Митьке подзатыльников, он сказал, чтобы через два дня
Митька принёс новую фару. Но у Митьки не было денег, как и не-
было в магазине мопедных фар. Дни шли, и чем дальше, тем
больше встречи с Сенькой приносили неприятности. Митька старался сделать всё, что скажет Сенька, лишь бы тот забыл про фару. Сенька был не дурак и, разумеется, не отказывался от Митькиной услужливости. И частенько пользуясь его зависимым положением, посылал Митьку то за мороженым, то за яблоками в школьный сад. Заставлял приставать даже к девчонкам. Последнее, пожалуй, приносило Сеньке и его компании наибольшее удовольствие. Митька вообще в своём классе считался человеком тихим и к девчонкам испытывал даже какую-то робость. И здесь, когда Сенька заставлял его дёргать девчонок за косы и за юбки, или проделывать ещё какие-нибудь гадости, он зачастую попадал,
мягко говоря, в нехорошие и стыдные для самого Митьки ситуации, что вызывало у Сенькиной компании гогот чуть ли не до самой икачки.
Но шли дни, Сенька продолжал облагораживать Митьку оплеухами и отнюдь не думал забывать про фару.
И вот теперь Митька мучительно думал о том, что ещё «отколет» Сенька? Скучное лицо Сеньки, желающего, как обычно, развеселиться любым путём, не предвещало ни чего хорошего.
- Ну, привет, Мямля,- скривив улыбку, Сенька протянул руку подошедшему Митьке. - Чё это тебя сегодня не видно было, прячешься что ли? - И он, сжав протянутую ему ладонь Митьки хряпнул её с силой об своё колено так, что аж Митька ойкнул. Все заржали.
- Чё это у тебя за спиною, фару мне принёс?- Сенька заглянул за
спину Митьке, тот зашмыгал носом.
- Ну, сопли распускаешь, я посмотрю только,- он открыл пакет и присвистнул,- это же сколько?
- Три,- просопел Митька.
- Чё, сдавать пришёл?
- Угу…
- Э-э… да ты опоздал, паря, Лидка уже ушла,- и он по-братски
хлопнул Митьке по плечу так, что Митька перекосился. - Ну, ты не беспокойся, я ей передам, скажу:- от моего друга Митьки, - все опять заржали.
- Да я сам,- Митька, было, протянул руки к пакету, как Сенька ударил по рукам:- Чё, ты не хочешь, чтобы тебе друг помог? Э-э...
да ты плохой парень. Иди домой, да спи спокойно. Я же сказал, что отдам, значит отдам.
Митька только шмыгнул носом и пошёл домой. Он знал, что Сенька сдаст, но не за него, за Митьку, а значит и за весь 5б, а за себя. Митьке стало очень горько, и он заплакал.
К Митьке уже приходили мысли, что завтра в школе он подойдёт к Сеньке и скажет ему в глаза всё, что он о нём думает,
а если надо, то и ударит, а там уже пускай Сенька с дружками делает с Митькой всё что хочет, но он ни когда не будет унижаться
перед ним. Вот такие мысли приходили к Митьке. Но наступал
новый день, и как только Митька встречался с Сенькой, то всю
Митькину решимость сдувало словно ветром, и опять появлялась
дрожь в коленках. И Митька ни чего не мог с собой поделать.
И вот наступила пятница. Перед началом занятий, как и всегда наша школа была похожа на огромный муравейник. Со всех сторон по улицам и дорожкам нашего посёлка по одиночке, или парами, а то и большими ватагами стекалась к дверям школы детвора, из всё возрастающих кучек превращаясь у школьного двора
в ребячьи ручейки и потоки. Но это утро на школьном дворе было
каким-то странным. Разноцветная масса из девичьих бантов,
портфелей и пионерских галстуков на этот раз просачивалась сквозь щели школьных дверей явно с каким-то затруднением, как
будто внутри здания возникла неведомая преграда, сдерживающая весь этот широкий звонкоголосый поток.
Когда я и Вовка наконец-то протиснулись с немалым трудом сквозь двери, то оказались сразу же сдавленными в невероятной людской толпе. Все шумели, толкались. Крайние, невзирая на безуспешные попытки дежурных хоть как-то малость растащить толпу и очистить тем самым проход, протискивались к передним рядам, наступая на ноги соседям и вытягиваясь на цыпочках, в надежде увидеть что-то важное, по крайней мере, интересное. Над всей этой ребячьей горой, впитавшей в себя представителей буквально всех классов, и малюток первоклашек и жлобистых десятикласников, возвышался берет нашей «классной» Марии Павловны и косынка «русички» Антонины Михайловны. И даже директор школы Николай Фёдорович тоже дал себя поглотить этой
шумоизвергающей массе, ознакомившись с тем, что так необычно
к себе притягивало столько пар мальчишеских и девчоночьих глаз, пытался вырваться из её объятий. К нему на выручку, подобно ледоколу, очищая с помощью двух дежурных путь, рвалась завуч Зинаида Анатольевна. Мы с Вовкой сразу же сообразили в чём собственно дело, вспомнив какой сегодня день недели. Сегодня пятница - день подведения итогов
операции «Шиповник». И всех, конечно же с силой огромного
магнита притягивали «молнии», извещающие о конечных достигнутых результатах соревнования. Как мы не старались с Вовкой, но ни на один сантиметр не смогли продвинуться к стенду. И за головами старшеклассников так и не сумели ни чего разглядеть. Вовка уже приготовился протаранить головой первый ряд, как из этой шумной и невероятно плотной массы, прорвавшись наружу,
показалась кудрявая голова Лёшки Карпова.
- Во,- обрадовался Вовка,- ты оттуда?
- Ну,- пробурчал Лёшка, ища под ногами недостающие пуговицы от своего пиджака.
- Ну, чего там?
- У семиклашек уже пятьдесят и двести грамм, а у нас ещё кто-то шесть сдал,- ответил Лёшка, шаря руками под ногами. Но тут ему кто-то наступил на палец так, что Лёшка ойкнул.
- Так что, мы теперь первые?
- Ну,- пробурчал Лёшка, уже обсасывая покрасневший палец.
- Да что ты всё нукаешь, мы первые. Ура!- заорал Вовка, перекрывая общий шум.
Но Карпову было не до радостей: «Опять папаня скажет, что подрался,- думал Лёшка,- всыплет ни за что ни про что. Эх, найти бы пуговицы», и с этой мыслью он опять нырнул в толпу. В течении минуты тщательных поисков злополучных оторвавшихся пуговиц Лёшка всё-таки нашёл одну из трёх, но чуть не потерял свой левый рукав, который теперь болтался, чуть ли не на трёх нитках. В очередной раз попасть в столь чувственные объятия толпы он уже не решился.
На перемене атмосфера в классе была необычайно возбуждена.
Радость победы перемешивалась с недоумением по поводу странных её обстоятельств. Так никто в классе не знал, кому же принадлежат эти шесть победных килограммов. Все недоумённо переглядывались, но никто не выразил попытку признаться, и это было странным. Тогда решили узнать у самой пионервожатой, принимавшей шиповник. Но Лида не смогла вспомнить фамилию
девочки, последней сдавшей за 5а, но помнила, что шиповник был уже высохший, и Лида, разумеется, приняла его завышенным весом.
- А, знаете, она такая, белокурая, симпатичная, в голубом свитере была,- вспомнила Лида.
- Лиля!- Догадался Вовка.
Мы чуть ли не влетели в класс. Лиля сидела за своей партой, и как ни в чём не бывало, с полным спокойствием и безучастием ко всему происходящему, читала книжку.
- Лялка,- вспрыгнул на стол напротив Лили Колька Пивоваров, командир третьей звёздочки, и вырвал из её рук книжку,- что же ты молчишь, как будто украла их?
Лилька побледнела и вырвала назад книжку у Кольки.- Что же
мне объявления вешать на каждом углу?
- А ты, Лилька, молодец. Мы честно сказать и не думали сначала, что это ты сдала.- Не удержался Лёшка.
- Молодец Лилька!- Уже неслось со всех сторон. А Лилька уже как-то неумело улыбалась и опускала глаза. И ни кто в классе не заметил, что только один человек не участвовал в поздравлениях и сидел в стороне от всех с полным равнодушием к происходя-
щему. Это была Света Сорокина. Светка и Лилька были когда-то неразлучными подругами. Но в последнее время между ними
словно кошка пробежала. Они даже перестали разговаривать друг с другом. Причину этих изменений в их отношениях никто не знал, да и мало кто интересовался. И поэтому реакция Сорокиной на происходящее ни кого не удивила.
Тут в наш класс чуть ли не влетела Маринка Конькова (обычная форма появления нашей «классной» пионервожатой). Она была безудержно радостна нашей победе в соцсоревновании и не скупилась на всевозможные хвалебные слова, в особенности в адрес Лильки. В эмоциональном порыве Маринка тут же призвала ещё, напрячь оставшиеся силы для победы в соревновании по сбору
металлолома и макулатуры, а также в надвигающейся страде по уборке урожая на колхозных полях. Я подумал, что тут Маринка, пожалуй, перебрала в оценке наших возможностях. Если в уборке не дозревших колхозных помидоров и можно было чего либо достичь, то в отношении металлолома - это уже чересчур, так как наша добыча металлолома, видимо, несколько превосходила производительность доменных печей, для которых этот металлолом предназначался, ибо за школой из него выросли целые горы. Но Маринка, наверное, думала иначе и уже обсуждала с нашим активом цифры, которые мы должны достичь.
- Если бы мы все работали так, как Лиля Норкина,- начала Ма-
ринка,- то…
- То в аптеках бы давно не осталось ни одного даже листика от шиповника,- вдруг выпалила, до этого молчавшая, Сорокина.
- При чём здесь аптека?- Стушевалась Маринка.
- Да вы лучше спросите, где она взяла этот шиповник.
- Какое тебе дело?- Вспылила Лилька
- Да такое, что ты здесь всех обманываешь.
- Чем это я обманываю?
- Да тем, что ты его не собирала, а купила. Так легко быть героем.
- Врёшь. Ты видела?
- Да ты руки свои покажи всем, на них ни одной царапины. И этими руками ты шесть килограмм собрала?
И тут произошло ещё более неожиданное: Лилька вмиг смахнула со стола в сумку свои учебники и в слезах выскочила из
класса. Такой исход был настолько неожиданным для всех, что
никто даже не сообразил остановить её.
В классе воцарилось гробовое молчание. И словно далёким горным эхом в эту тишину ворвался звонок на последний урок.
- После уроков прошу всех остаться,- уже как-то глухо произнесла Маринка Конькова и вышла.
- Ну, что будем делать?- Открыла не запланированное классное
собрание Маринка.
- Как что?- Удивился Колька Пивоваров,- ясно, что эти шесть
килограмм нам придётся снять.
- Ну, тогда мы потеряем первое место,- сказала Попова.
- Да какая разница, купила или нарвала, не украла же,- раздался
голос сзади.
- Ты, Соловьёв, помолчи,- осадила Сёмку Оксана,- если тебе
всё равно, то другим не всё равно. Сдать в аптеку шиповник купленный в ней же не честно. Мы обманываем других, а наши результаты ни чего не значат, так как ни кому не принесут пользу. Людям нужны лекарства, а не наши показатели. Мы должны отказаться от первого места.
- Но остальные сорок пять килограмм мы собрали сами,- встала на сторону Сёмки моя соседка Кондратикова,- подумаешь, шесть
килограмм.
Разгорелся спор. Класс немедля разделился на два лагеря, на
сторонников мнения: включить эти Лилькины килограммы в свои
результаты, и на противников этого. Наша «классная» Мария
Павловна не вмешивалась, в набиравшую силу дебаты, но когда обстановка в классе начала явно обостряться, попросила тишины и предложила проголосовать.
- Кто за то, чтобы признать Лилины килограммы не действии-
тельными, и отказаться от первого места?
Поднялись сразу четыре руки: Оксанки, Кольки, Лены и Мишки Елкина. Потом неуверенно поднялись руки Серёжкина и Поповой. Переглянувшись между собой, подняла руки и наша «трой-
ка»
- Девять,- вслух подсчитала количество голосов Маринка,- десять…одиннадцать…двенадцать. Сорокина, а ты, почему не голо-
суешь, ты против?
- Я воздержалась,- ответила Светка и отвернулась к окну.
«Против» не было.
- Ну вот, вы всё решили сами,- сказала Мария Павловна, встав из-за стола. Ваше решение я обязательно завтра же передам Николаю Фёдоровичу. Вы не расстраивайтесь. Жаль, конечно, что мы не смогли стать первыми, но это не главное. Главное, что мы сумели остаться честными. А побеждать в борьбе между честью и бесчестием, ребята, гораздо труднее. Так что вы победили.
Так всё просто. Столь немного слов нужно было найти, чтоб не один и не два, а почти тридцать человек почувствовали себя победителями, испытывавшие до этого горечь поражения. Победили в главном, проиграв в мелочном. И каждый из нас, наверное, испытывал внутри чувство гордости за эту победу. Самую главную победу - победу Совести.
Как обычно в полном составе нашей четвёртки мы возвращались домой. У всех было приподнятое настроение. Жаль конечно, что путёвка на туристическую поездку достанется не нам, но это обстоятельство не вызывало ни горькой досады, ни обиды. Сказать честно, про Лильку даже как-то и забыли, и обиды на неё уже не было. А может даже и хорошо, что так всё получилось. Ведь
если бы не было этой злополучной истории с Лилькиным шиповником, то вероятно жизнь нам и не представила бы подобного случая испытания своей совести на прочность. Хотя, пожалуй, тут всё гораздо сложнее. Не окажись на этом собрании Марии Павловны, всё могло окончиться иначе. Мы даже и не подозревали бы о том, что нам открыла наша «классная». Ну а если бы все
проголосовали против, то тут даже Мария Павловна не спасла бы нас от поражения, теперь уже двойного. Нет, тут всё-таки не так всё просто. И у меня от этих мыслей даже закружилась голова, и я попытался их разогнать.
Ленка с Вовкой вспоминая веселые давние истории то и дело захлёбывались хохотом. Только Петька не смеялся, видимо он думал о чём-то своём.
- Знаете что,- вдруг огорошил нас Петька,- я не поеду в Ленинград.
- Как?- удивились мы.
- Ленка, ты права,- сказал Петька,- нужно доучиться. Кому я там
нужен, я же ни чего ещё не умею.
- Не расстраивайся, Петька,- поддержала его Ленка,- выучишься, обязательно поедешь. Да и мы, может, тоже поедем с тобой, я тоже хочу посмотреть Ленинград.
- А я в мореходку пойду,- сказал Вовка,- я уже давно мечтаю об этом.
- А что с шиповником будем делать?- Нарушил я мечтания друзей.
Петька уставился в землю,- ну, если ни кто не будет против, то…- Он как-то замялся,- ну, короче, сдать его за наш класс.
- Правильно!- Как-то даже засияла Ленка,- Петька, ты прав.
Нужно выручать класс.
- И тогда мы будем первыми!- подпрыгнул Вовка от неожиданного для себя открытия.
- Точно, завтра же и принесём.
- Почему завтра? Может, сегодня ещё успеем застать Лиду,-
возразила Ленка.
- Решено,- сказал Вовка, и мы помчались к нему за шиповником.
Можно было себе представить, какое впечатление произвело на всех известие, что 5а сдал ещё 40 килограмм. Уже на опустевшей
доске показателей одиноко, но гордо висела «молния», гласившая, что доблестный 5а сдал рекордное количество лекарственного сырья и тем самым занял первое место. На недоумевавших лицах входивших можно было прочитать: «Они что, с ума сошли?».
- Вон, рвачи идут.- Это уже встречала нас Сенькина компания.
- Даёшь стране угля,- с пафосом прокричал один из них рыжий. - Мелкого, но до фига,- уже доносилось нам вслед.
Но ни я, ни Петька на них не обиделись. Сегодня они для нас
слишком незначительны. У нас для этого было достаточно хорошее настроение, и мы испытывали явное воодушевление. Внутри себя мы малость волновались и готовились к ожидаемым поздравлениям одноклассников, и уже как-то заранее испытывали смущение от столь приятных ощущений.
Петька, с усилием сдерживая довольное выражение своей физианомии решительно открыл дверь. Но не успел и рта открыть для своего индейского приветствия, как на его голову свалилось добрые пол - ведра воды, разумеется вместе с ведром, которое до нашего входа неуверенно опиралось на тонюсенькую швабру, предварительно связанную с дверной ручкой шнурком от ботинка. От
такой неожиданности Петька тут же оказался в сидячем положении. Швабра же, чудом избежавшая встречи с Петькиной головой, со смаком шлёпнула мне по носу.
Очухавшись от столь не предвиденного потрясения, я увидел лишь батарею задранных вверх ног, хозяева которых покатывались под партами в безудержном хохоте.
- Ой, ребята, да это же наши герои,- воскликнула Попова,- а мы их водой встретили.
- Дураки,- в сердцах уже отозвался Петька, осторожно стаскивая
со своего плеча грязную половую тряпку. Он был мокр с ног до головы. Но уже через минуту всеми вместе этот сюрприз был вновь сооружён. Все укрылись под партами едва сдерживание хихиканье, предвкушая удовольствие от новой расправы над очередной жертвой. Не прошло и полминуты, как дёрнулась дверь. У всех в момент напряглись лица с застывшими улыбками.
Но тут произошло весьма неожиданное и ужасное. В дверном
проёме появилось лицо Лилькиной мамы. Этого никто не ожидал.
Танька ринулась вперёд, чтобы остановить её, но было уже поздно. Наши взгляды, наполненные ужасом, следовали траектории
падения ведра с водой, которое словно в замедленном фильме
плавно опустилось на голову ничего не подозревавшей родительницы. Лишь после увиденного, словно гром после далёкой молнии, до нас докатился грохот упавших ведра и швабры, и… душераздирающий вопль. Лилькина мать, едва устояв на ногах от такого потрясения было схватилась за сердце, но уже через несколько
секунд на нас обрушился такой шквал негодования, что чувствовалось будто ты находишься под ужаснейшим плотным артеллерийским обстрелом. На шум тот час сбежался чуть ли не весь
преподавательский состав, присутствующий на нашем этаже во главе нашего завуча Зинаиды Анатольевны. Я было подумал:
«Хорошо, что не успела прийти наша «классная»», как в дверях ещё в плаще появилась Мария Павловна. Увидев мокрую с ног до
головы Лилькину мать, она как-то грустно улыбнулась, но тут же
поправила себя, вернув лицу серьёзное выражение.
Начался генеральный разнос. Но, против нашего ожидания, эмоциональные реплики по поводу случившейся бани иссякли гораздо быстрее, чем мы ожидали. Оказалось, мы совершили нечто более плохое, чем искупали Лилькину мать. Мы с полным изумлением слушали, как она в глазах нашего завуча изображала весь наш класс узурпаторами во главе с Марией Павловной. Извергая на нас всевозможные ругательства, она кричала, что мы преследуем и затравливаем её дочь, тем самым специально создавая невыносимые условия для её нормальной учёбы. Когда же учителям общими усилиями удалось выяснить в чём же собственно дело, то
оказалось, что Лилька сама себе чем-то специально порезала руки, и видно серьёзно, потому что её пришлось срочно госпитализировать в районную больницу.
Зинаида Анатольевна увела Лилькину мать в свой кабинет. А
наша «классная» Мария Павловна вышла из класса вся в слезах. Звонок уже давно прозвенел, а учитель физики Афанасий Васильевич не знал, начинать урок или нет. Как обычно при сильном
волнении он машинально протирал свои очки (на этот раз вместо носового платка тряпкой для стирания мела) и бормотал себе под нос: «надо же, надо же…».
- Вот тебе и на…- Философски изрёк Сёмка Соловьёв.
- Я говорил всегда, что Лилька ненормальная дура,- сказал
Колька Пивоваров.
- А ты - самый нормальный дурак,- вдруг встрепенулась Сорокина.
- А я причём?- Опешил Колька.
- Ребята, тихо. Что вы набросились друг на друга,- пришёл в себя Афанасий Васильевич,- мне кажется, нам уже давно пора начать урок,- и он посмотрел на часы. До конца урока оставалось пять минут.
Прозвенел последний звонок. Я, Петька и Вовка долго стояли возле школы, ожидая Ленку. Разбежались уже последние учениики, но её всё не было. Видимо, она ушла раньше нас. Мы потопали домой втроём. Настроение было на нуле.
Яблоки
По-осеннему тёплый, ясный октябрьский день сквозь открытое
окно вместе с солнечными лучами уже невысокого, но всё такого же ослепительного солнца, просачивался в палату, вытесняя из
тяжелого больничного воздуха запахи лекарств. Собранный чьи-
ми-то заботливыми руками пёстрый осенний букет из разноцветных листьев играл на слабом ветерке, переливаясь в солнечных бликах. Он стоял на подоконнике, словно в почётном карауле у больших врат великолепного дворца, встречая знатных гостей. Кои долго не заставляли себя ждать, они слетались с кленового, тополиного, берёзового графств и в захватывающем вальсе, то поодиночке, то в парах кружились по комнате, пока не коснуться
пола, или чей-то кровати. Но приходила неутомимая, сердешная медсестра т. Наташа и с добродушным выражением лица безжалостно сгребала всех танцоров в мусорный совок. Это обстоятельство, видимо, ни как не смущало нашего кардибальера на подоконике, и то, что под него возведена не хрустальная ваза, а поллитровая банка из-под варенья, продолжал зазывать новых гостей.
- Скажите, Лилия Норкина здесь лежит?- В палату робко вошла
девочка в школьном фартуке.
Лиля обернулась на знакомый голос,- Лена, ты?- Это было для неё неожиданностью.
- Лиля!- нашла её взглядом Лена и махнула рукой.- Ну, как у тебя дела?- Уже высыпав на Лилину кровать большой кулёк румяных, краснощёких яблок, пояснила,- это от наших. Большой привеет тебе, и побыстрее поправиться.
- Правда!?
- Правда, Лиля, правда.
Лиля не удержалась, и как-то неловко в порыве поцеловала Лену и отвернулась, вытирая забинтованной ладонью выступившие слёзы.
- Ну что ты, Лиля,- обняла её Лена,- слёзы ни к чему.
- Ты прости, Лена,- так нехорошо получилось с этим шиповником. Вы простите меня, я не ожидала, что кто-нибудь придёт. Вы не подумайте, что всё это из-за вас сделала.
- Да ни кто так не думает,- утешала её Лена.
- Я просто не хочу, чтобы меня считали белоручкой. Я не буду играть на этом дурацком концерте, и вообще, больше к пианино не притронусь. Пусть, что хотят дома, то и говорят, а я не буду.
- Ну что ты, Лиля, зачем же музыку бросать, мы обязательно ещё побываем на твоём выступлении. А ты знаешь,- сказала Лена,
- Светка Сорокина тебя больше всех защищала.
Лиля подняла на Лену свои влажные от слёз, выстраданные глаза, и в них искрилась такая большая благодарность и теплота, которую так трудно было порою встретить в глазах людей.
Раздав лежащим вместе с Лилией в одной палате женщинам все
яблоки, не забыв и т. Наташу, они ещё долго разговаривали между собой, вспоминая прошлое, рассказывали о себе. И чем больше
слушали друг друга, тем больше осознавали то, как мало знали о
живущем рядом с тобой человеке, как порою легко и поверхностно судили о нём, не вникая в его душу, не зная его радостей и бед.
И, может быть, все наши несчастья и оттого, что так мало мы думаем о других, проходим мимо их бед, не вглядываясь в наполненные болью глаза, не находим для них слов поддержки, не испытывая в глубине души даже малейшего сострадания. А самое страшное в жизни - это одиночество, когда ни кто не придёт к тебе и не скажет: «Здравствуй», и даже не услышишь: «Прощай», когда ни кому до тебя нет дела, и все проходят мимо, словно тебя не существует, а если замечают, то лишь для того, чтобы сказать что-то обидное. И даже в большом городе оказываешься, словно в безлюдной пустыне. И начинает казаться, что ни кому не нужны твоя боль, радость, твоя нежность и мужество, твоя доброта и любовь, и самое страшное - не нужна твоя жизнь. Невероятно труд-
но человеку одному в пустыне. Его жизненные силы увядают, словно прекрасные, трепетные лепестки цветка без воды. И, словно спасительная свежая, живительная родниковая влага - чей-то внимательный взгляд, чья-то заботливая рука, чьё-то понимание. Возможно об этом и думала Лена, возвращаясь домой в быстром автобусе, оставлявшем за окном чёрные ковры полей. И ещё
о том, что она сказала неправду Лиле, что приехала от имени всего класса. И привет ни кто не передавал. От того на душе был какой-то тягостный осадок, который ощущаешь, когда говоришь пусть хорошую, но неправду. И, чтобы не было этого осадка, чтобы не было неправды, она решила всё рассказать в классе. Рассказать о той Лиле, которую она для себя вновь открыла. Рассказать, чтобы поняли, как ей, Лиле, сейчас необходима поддержка. А потом, конечно же, приехать всем классом. Лена понимала, что говорить перед всем классом её будет трудно, да и все ли её поймут.
Но иного пути нет. «Завтра же я расскажу всем» - и это было её твёрдое решение.
Первый снег
(Эпилог)
Уже давно откружила осень свои жёлто-красные вальсы, и солнце перестало баловать своими тёплыми жизнерадостными лучами. Серые травы и голые деревья уже которую неделю прозябали под тоскливо-сумрачными дождями. Казалось, им не будет конца.
Но, с каждым днём они становились всё холоднее, и серые, беззвучные капли начинали уже обжигать холодом руки и лицо. И, однажды, это случилось. В тот самый миг когда весь класс сопя писал контрольную по математике, моя соседка Верка оторвавшись от своей писанины, вдруг шепнула мне,- смотри, Саня, снег
пошёл.
Я посмотрел в окно и не узнал наш школьный двор. Он уже стал
почти весь белый. Белые большие хлопья продолжали падать, скрывая под собой безрадостную серость ноября. Я и Верка, забыв про контрольную, сидели и как завороженные смотрели в окно на мягко падающий снег. Его безупречная чистота так сильно контрастировала с окружающей мрачностью поздней осени, что не позволяла оторвать взгляда от этого снегопада. И вроде уже не
раз в своей жизни я наблюдаю первый снег, но только сейчас я вдруг ощутил какое-то не привычное смешанное чувство радости
и щемящей тоски. Чувство радости было привычным и понятным.
Это ожидание скорого Нового года и подарков, весёлого катания
на санках и на коньках, игры в снежки. Но вместе с радостью я впервые испытал тоску по чему-то ушедшему хорошему и светлому. Я поймал себя на мысли, что впервые затосковал по ушедшей осени. Да, до этого я с ней расставался без сожаления. Но эта осень оказалась какой-то не такой как прежде. Нет, не погодой, а теми событиями, произошедшими со мной, с моими друзьями и со всем нашим классом. Они изменили нас. Радуя или огорчая нас, они ставили нас перед выбором, заставляя принимать трудные решения, задумываться о чём-то новом и важном, неведомом нашему сознанию. Я оторвал взгляд от окна и, искоса посмотрев на Верку, заметил в её глазах похожую грусть. В них чего-то не хватало такого общего и знакомого. От грусти они стали какими-то красивыми и не детскими. И тут я понял природу нахлынув-
шей щемящей тоски. Эта ушедшая осень забрала с собою частицу детства. Моего, Веркиного и всех других, сидящих в этом классе.
Мы стали взрослее на ещё одну Осень.
1987