Ирина смутно помнила подробности дорожной аварии. Длинную вереницу выстроившихся за бензовозом машин. Неприметную синюю "Газель", серебристую "Тайоту", вытолкнувшую на встречку старенькую" копейку". Все что она сделала, сделала скорее автоматически. Не было времени, чтобы оценить обстановку, как не было ни шанса что-нибудь заранее предпринять. Все произошло стремительно быстро. Так быстро, как мчится легковая машина на скорости двести километров в час. Удар был неизбежен, если бы Ирина не "отключила" вспыхнувший в одночасье инстинкт самосохранения. Инстинкт уставший от жизни женщины. Она резко дала руль вправо и закувыркалась в водовороте пахнущего бензином серого асфальта. Лишь на миг Ирина увидела глаза сидевшего за управлением "копейки" седовласого мужчины. В них отразился не испуг. Нет! Отразились боль и сострадание, и ... вина за произошедшее. Именно эти серые глаза придали решимости пойти на самоотверженный поступок. Демакова ни тогда, ни сейчас не сожалела о содеянном. Она лишь сожалела о том, что осталась жива. Жива с переломами тазобедренных суставов и предплечья, костей ног и рук, шейного позвоночника. Она не желала жить, прикованной к кровати калекой. Поэтому злилась на себя, на окружавших её врачей, на отца, на седовласого мужчину с проникшими в сердце зелено-серыми изумрудными глазами.
Сентябрь полыхал листвой. Буйство красок тополей, рябин и кленов передавалось уставшей от городской суеты и пыли искалеченной цивилизацией природе. Осень пела незатейливым чириканьем воробья, шорохом побежавшего куда-то ветерка, журчанием трудяги-водопровода. Осень пела запоздалым гудением одинокой мухи, взмывшим вверх жаворонком, нежным мотивом уставшей от ночной смены медсестры. Осень пела...
С тревожным удивлением прислушивалась Ирина к ранее неизвестному звучанию жизни. Скрежету трамвая, отголоску кошачьего шипения и шелесту листвы. Звучание утра непроизвольно проникло в сознание проснувшейся больной. Чтобы лицезреть начало нового дня женщина, скосив глаза на светлый проем окна, едва заметно шевельнулась. Громада растекающейся по телу боли вытеснила первородное чувство единения с природой. Померкли краски осени, а раздавшийся кошмарный крик остро резанул по нервам. Ирина медленно возвращалась в тягостную реальность больничной повседневности. Прошла неделя, как её перевели в отдельную палату хирургического отделения. неожиданно затянувшийся послеоперационный период с поднявшейся до тридцати восьми температурой свел на "нет" все старания лечащего врача пытавшегося по просьбе Шатрова подготовить тяжелобольную пациентку к отправке в военный госпиталь С-Петербурга. Серия инъекций и капельница с противовоспалительными препаратами не принесли должного результата и удрученный Тарасов был вынужден поставить Виктора перед фактом о недопустимости транспортировки Демаковой. Всегда невозмутимый Шатров запаниковал. Собравшийся на днях консилиум ученых светил так и не внес ясности о причине наступившего кризиса. ВД готов был пойти на необдуманный шаг, когда вдруг вспомнил о склянке подаренной Варварой Сергеевной. В воскресный визит он с трепетом поставил буроватую жидкость на тумбочку Ирины и настоятельно попросил принимать снадобье. Вошедший Тарасов так же обратил внимание на стоявшую среди фруктов склянку:
- Что это? - недружелюбно бросил он.
- Настойка из лесных трав - не соврал Шатров. Он не знал более подробно о компонентах зелья и боялся должного уточнения лечащего врача. Однако последующие слова доктора вызвали у Виктора вздох облегчения:
- На спирту? Пусть пьет. Хуже не будет. Не стоит тянуть до критического момента, когда больная вновь впадет в кому. Пора принимать кардинальные меры. Первый ход за вами. Следующий, будьте любезны оставьте за мной - с некой долей угрозы уточнил эскулап.
Но угроза Тарасова (к обоюдной радости мужчин) осталась лишь на словах. Через пять дней жар спал.
- Неужели, сия бормотуха помогла?! - восклицал, дурачась, изумленный врач, удивленно рассматривая, обнюхивая и даже пробуя на вкус коричневую жидкость
- Что помогло, то помогло, АВ. Важен результат! От спирта еще никто не умирал - важно констатировал Шатров.
- Ну, скажешь, не умирал. Нет, тут что-то другое. Сознавайся - у евреев микстуру одолжил? - не унимался Тарасов.
- Угадал! Конечно, у евреев. Вчера из Тель-Авива прислали - решил прекратить дебаты утомленный писатель.
- Так и знал, что без еврейской помощи не обошлось - ретировался доктор и размашисто поставил витиеватую подпись на выписном листе.
Перед отъездом заскочил Рубцов.
- Счастливого пути - Евгений протянул руку вместе с объемной папкой истории болезни. - Звонил Андрей. Передавал привет. Просил сообщить, что уезжает в отпуск в Турцию. Ключ оставил соседу Леониду Ильичу. Квартира справа. Ну, будь здоров ВД. Звони если что. Тфу, тфу, а лучше не звони.
Распрощались мужчины крепким рукопожатием. Нонсенс - прощаясь жать друг другу руки. Но так уж устроена жизнь - без расставаний не бывает встреч. И чем труднее расставание, тем ярче и желаннее будущая встреча. Виктор знал об этом и поэтому долго тряс крепкую волосатую руку хирурга. Тряс и думал, что возможно больше никогда не увидит этого смелого и сильного человека, которому люди доверяют свои искалеченные тела, свои искалеченные жизни. Открыв дорожную сумку, Шатров достал невзрачную книжицу и протянул Рубцову:
- Возьми на память. Извини не олигарх, а то бы клинику подарил. Но как говорил один генерал, вручая солдатам медали: "Все что могу."
Врач взял книгу и прочел: "Исторический роман ВД.Шатров. Чуть удивленно взглянул на смутившегося писателя и серьезно поблагодарил:
- Спасибо. Не взыщи и я, как тот генерал "Все что могу". Остальное вверяю Вагину. Вверяй и искренне верь - только так ты сможешь помочь находящемуся на краю человеку.
"Только так" - думал Виктор, сидя внутри реанимационной амбулатории, стремительно мчавшейся по злополучному шоссе в сторону далекой Пальмиры. Превозмогая разлившуюся по телу страшную боль, чуть удивленно и поэтому чуть наивно на него смотрела лежащая на носилках женщина. Она не стонала. Не возмущалась самоуправством сидевшего напротив мужчины. Не билась в истерике от мысли зачем ее продолжают мучить. Она просто смотрела в зеленовато-серые, как глубь океана глаза, и одинокая слезинка боли стекала по впалой щеке. Эта слезинка подсказала Шатрову о той нестерпимой боли, сковавшей разум бедной женщины. Он как-то суетливо нашел руку Ирины и , пытаясь взвалить на себя хоть малую толику ужасного недуга, крепко сжал безвольно хрупкие пальцы. О, БОЖЕ! Он физически ощутил её боль! Многотысячным грузом легла она на плечи Шатрова. Многотонным прессом сжала готовое лопнуть сердце. Железными клещами сдавила грудь и горло. Почти задыхаясь, одними губами он хрипло прошептал:
- Потерпи, милая. Все будет хорошо.
Ирина удивленно и поэтому чуть наивно смотрела на склонившегося над ней седого человека. Боль медленно утихала. Нет, конечно, болело все тело. Сломанные ребра, бедро и рука. Особенно позвоночник. Но цепко державшие сердце спазмы медленно разжимали судорожно смертельные объятия. Боль не исчезла, а именно ушла. Через заиндевевшие (онемевшие) белые пальцы, через пристальный немигающий взгляд незнакомца в зеленовато серую глубину безбрежного океана.
Возьму твою боль, а на сердце печаль,
Что времени ход неподкупен.
Возьму твою боль, но мне искренне жаль,
Что радости миг недоступен...