Не знаю, как все, но я каждое новое явление сначала воспринимаю чувствами и лишь потом сознанием. И потому в памяти четко откладывается ситуация, в которой я впервые увидел ту или иную вещь. Одной из таких вещей был переход на другую сторону речки в виде брода, цепочки камней или мостков.
Первая речка, заглянувшая мне в память, была Малынь (или попросту Малынка) с одноименным названием села, превратившегося то ли в революцию, то ли в войну в деревню (в связи с разрушением церкви). Малынь – это родина моей мамы, которая и для меня осталась родиной, хотя я и родился в Москве. В деревне прошли самые счастливые годы моего детства – от шести до восьми лет (1947-49 гг.).
Малынка протекала прямо под высоким бугром, вдоль которого проходила деревенская улица-дорога, за которой вытянулись дома. Прямо от нашего сарая, стоявшего на самом краю склона, крутая тропинка спускалась к двум большим плоским камням, с которых брали ведрами воду и на которых бабы отбивали вальками белье. Чуть ниже камней речка слегка мелела (здесь был рисковый переход по большим камням), а затем переходила в бучало – небольшой омут, оставшийся от барской мельницы. А ниже бучала речка снова бежала по уже мелкому перекату, через который тянулись две цепочки камней. Это были МОИ переходы.
Я, семилетний пацан, едва ли не все дни проводил на перекате по колено в ледяной воде (и что удивительно: ни разу не простудился!). Повидимому, здесь я сделал свое первое изобретение, пусть и маленькое. Оно касалось ловли рыбок, живущих под камнями. Чтобы поймать огольца, я рядом с камнем прижимал ладошку-купол ко дну, а другой рукой приподнимал камень. Оказавшись на виду, глупый оголец бросался в ближайшую нишу и... оказывался у меня под ладонью... С уловом я прибегал домой, где тетя Шура бросала огольца в кружку и заливала его кипятком. В голодное время вареная рыбешка, даже не посоленая, была для меня деликатесом.
Иногда случались ливни, и тогда высокая вода смывала камни перехода. А когда вода спадала, я чинил оба перехода, которыми пользовались жители для перехода на другой берег, на котором находились поле, пасека, а за нею и ягодные луга. И я чувствовал себя маленьким хозяином, приносящим большую пользу миру, т.е. деревне...
Вообще говоря, переход на ДРУГОЙ берег вызывал во мне странные чувства, никак не связанные с бытом. Он был шагом в неведомое, в красивую сказку. Наверное, по этой же причине А.Грин взял слова Д.Свифта «Это – там!» эпиграфом к одному из своих рассказов. Десять шагов по камушкам и... ты ТАМ, в Зазеркалье! Оттуда можно рассматривать жизнь в деревне как на ладони: все видно, все слышно, а сам ты находишься в абсолютной безопасности. От пасеки видно, как возле сарая дедушка ударами киянки ребрит кровельное железо: взмах, удар, киянка снова поднялась вверх и только теперь я слышу удар киянки по кровельному железу. А двумя сараями правее дед Паникар точит на точиле ножи для колхозных сенокосилок. И опять звук опаздывает от соответствующего действия на целую секунду: действие и звук живут как бы независимо друг от друга, но параллельно...
Часть деревни вверх от наших двух хозяйственных камней называется Веневкой. Малынка образует вокруг нее пол-окружности, и что интересно – без единого переката, с шириной метра три и такой же глубиной. Так что для перехода на ту сторону веневцы сделали мостки: два параллельных лозиновых бруса. Эти мостки приходились как раз напротив нашего нижнего огорода, на котором выращивали влаголюбивые культуры – капусту и огурцы. Воду для поливки рассады брали с этих самых мостков; во всех остальных местах к воде не подойти из-за густых лозиновых зарослей.
И опять: по эту сторону – огород, работающие люди, цивилизация, а по ту сторону, за мостками – поющее тритоновое болото, за которым полукругом поднимался крутой ягодный склон. А что там дальше – загадка, ибо ничего не видно... Но доподлинно видно, что там – ВОЛЯ! Почему-то все деревенские угодья – поля, луга, склоны холмов, руины – необыкновенно трогательны. В то время, это, скорее всего, объяснялось исключительным миролюбием деревенских жителей.
Выше Веневки, где на другом берегу находится святой 12-ключевой родник, Малынка круто меняет свой характер: поток падает вдвое, а температура повышается до атмосферной, а то и выше. И почти сразу начинается стометровый перекат. Здесь простеньких каменных переходов несколько. Кто и когда их построил? Ведь человек должен был отключиться от своей заботы, чтобы найти с десяток подходящих камней и уложить их стопками по два-три! Ответ на этот вопрос мне не известен, но уверен, что это был непременно добрый человек.
Ах, эти теплые перекаты с прозрачнейшей водой, насыщенной мириадами крошечных мальков! И если нога вдруг соскользнет с переходного камушка, то она оказывается в приятной парной бане на обкатанной временем гальке.
И этот перекат с несколькими каменными переходами делил мир надвое. К северу от переката был крутой подъем к деревенскому выгону, откуда крутые берега Малынки просматривались на юго-запад километра на три. Местечко это, изрытое воронками от снарядов, называлось Солдатским – по-видимому, в этом естественном укрытии прятались в войну по очереди германские и советские солдаты. А по ТУ сторону отсюда начинался скотогонный путь в верховья Малынки, почти по направлению к наивысшей точке Среднерусской возвышенности. И казалось, что это был Путь на небо...
Через много лет мы семьей побывали по другую сторону наивысшей точки – уже в верховьях Дона, к востоку от Куликова поля. Такие же теплые перекаты, только вот не было на них каменных переходов. И вообще: кругом ни души! Не исключено, что со времен самой Куликовской битвы. Ощущение было странное и страшное – как будто нет в природе ни России, ни вообще всего мира...
Мы много поездили по белу свету, но переходов «по камушкам» больше припомнить не могу. Да и МОИ тоже канули в лету. Мы приезжали в Малынь в 2001 году. Зрелище было более, чем грустное, – трагическое: перекаты, а вместе с ними и каменные переходы исчезли... под метровым слоем ила! Это была не просто другая страна – это была другая планета. А мы? Мы – пыль на ветру Истории...