Холодным и ветреным январьским днём 1955 года я прибыл в пос. Кавалерово Приморского края в недавно организованную Приморскую геофизическую экспедицию (далее ПГЭ). Меня тут же направили в Щербаковскую партию, расположенную в одноимённом посёлке в Ольгинском районе - в верховьях р. Пхусунг, на юго-восточных склонах Сихотэ-Алиньского водораздела. К востоку от него все реки текут непосредственно в Японское море, а западнее – все водотоки, сливаясь, впадают в пограничную с Китаем Уссури и затем – в широкий Амур. Партия занималась геофизическими исследованиями в ЮВ части Приморья. Суть их заключалась в выявлении геофизическими матодами аномальных зон, перспективных на оловянно-полиметаллическое оруденение. Полиметаллы – это руды свинца и цинка, встречающиеся в природе, в основном, в виде сернистых соединений этих металлов (вспомним химию) – галенита (PbS) и сфалерита (ZnS). Оловянные руды, как мы выяснили ранее (см. главу 31), представлены обычно касситеритом - двуокисью олова (SnO2), редко – вторичным железо- и медь-содержащим сульфидом олова станнином (Cu2FeSnS4).
Стандартный комплекс геофизических методов поисков и разведки в рудной геофизике 50-х годов прошлого XX- го века включал различные методы: дипольного профилирования (ДП), естественного электрического поля (ЕП), магнито-, и гравиразведки, металлометрической съёмки... Ближе к 60-м годам периодически опробовались методы ИЖ, ВЭЗ-ВП и др. (см. Википедию). Масштаб работ Приморской геофизической экспедиции варьировался в зависимости от задач – в пределах от 1:10000 (в окрестностях ранее известных рудопроявлений) до 1:200 000 (при площадной наземной гравиметрической и/или магнитной аэросъёмке территории Приморья)... Щербаковская партия проводила работы непосредственно в пределах Ольгинского рудного района на отдельных участках перспективных рудопроявлений, охватывающих, в целом, территорию порядка 200 кв. км.
Перспективные участки поисков (по данным предыдущих геологических съёмок, а также результатов проспекторского изучения – сведений, полученных частными одиночками-рудоискателями – были в прошлом и такие) детализировались, как правило, комплексом геофизических методов, «привязанным» к точкам наблюдений по сети 100х25 м. Поскольку работы проводились исключительно в сильно залесённой горно-таёжной местности, для разбивки участков приходилось предварительно прорубать в лесной чаще сеть параллельных (через 100 м) просек – профилей, на которых через 25 м. выставлялись пикеты (колышки) с номерами точек, в которых проводились необходимые измерения на приборах, а также отбор металлометрических проб (грунта) с последующим их спектральным анализом для выявления содержания различных геохимических элементов. Их повышенные (аномальные) содержания на определённых точках профилей «фиксировали» - они предвещали близкое расположение рудных тел. Над подобными аномальными точками сгущали сеть наблюдений и затем, особенно в случае совпадения аномалий, полученных различными методами, «заверяли» эти места канавами – вскрывали оруденение (рудные «тела) «горными выработками» - канавами... Таковой, приблизительно, была последовательность работ при геофизических исследованиях.
Иногда карта изученного различными методами участка с расположением аномальных объектов просто «передавалась» по акту работавшей в районе по соседству геологической экспедиции, где уже «чистые» геологи непосредственно проводили сами вскрышные горные работы (заверку аномалий канавами, а в случае перспектив продолжения оруденения на глубину - бурение колонковыми скважинами).
Следует заметить, что отдельные методы (например методы ДП или ЕП - см. Википедию) могли давать «нерудные» аномалии (фиксировать зоны трещиноватости пород, обводнения и т. п.). В таких случаях дополнительно обязательно проводилась детальная металлометрия (со сгущением точек отбора проб грунта). И только в случае обнаружения геохимической аномалии в тех же точках, где были получены аномалии методами ЕП и ДП, можно было считать проведение трудоёмких заверочных канавных работ оправданным...
Первое время мне, как геологу, приходилось, в основном, заниматься непосредственно документацией горных работ и контролем качества металлометрической съёмки. «Геофизикой» в партии занимались непосредственно операторы – дипломированные техники-геофизики и практики (окончившие курсы), которыми руководил техрук – геофизик. Но в последствии, я постепенно «набрался» опыта и успешно занимался новой для меня комплексной интерпретацией всех данных совместно с техруком при написании ежегодных отчётов...
Техруком в Щербаковской партии был Коля Доманов – инженер-геофизик, мой однолетка. Молодой симпатичный парень, приехавший из Фрунзе – ныне Бишкека (столицы Киргизии), где окончил, как и я, местный «Политех». Был тогда душевно травмирован разводом с молодой женой, не захотевшей поехать с ним в Приморье,
Помню, как меня однажды поразили его слова - в одну из первых совместных «посиделок» он как-то разоткровенничался: «Не поверишь – как можно сильно возненавидеть человека, которого ты раньше так любил...». Для меня, фактически молодожёна, это, конечно, было запредельно непонятное заключение... Я этого понять не мог. Даже потом, спустя много лет после вынужденного своего развода с первой женой я относился к этому, как к несчастному случаю, - никакой ненависти не испытывал (хотя у меня был, конечно, не тривиальный случай...).
...В начале февраля я был отправлен на самый дальний участок, в верховьях пади Лазгоу – у самого водороздельного хребта Сихотэ-Алиня, в 25 км. от Щербаковки. Там с осени был срублен барак, где обитала бригада канавщиков с поварихой. От деревни до участка можно было добраться только пешком по вьючной тропе. Место проходки канав находилось на достаточно большой гипсометрической отметке относительно барака (на южном склоне водораздельного хребта) – на высоте более 1000 м. Я, как положено, приступил к документации пройденных канав, прибывший вместе со мной техник-топограф занимался их «привязкой» на топографической карте... Всё текущая работа «потекла» как обычно и как положено...
Запомнились лишь два случая, нарушивших обычный размеренный ритм моей работы на участке. Первый – когда я в конце месяца с рабочими нарядами и прочей документацией возвращался с участка в Щербаковку (для ежемесячного отчёта).
Накануне выпал большой снег, и я с трудом находил в наметённых сугробах ранее утоптанную тропу. В какой-то момент обратил внимание на периодически пересекающие её довольно большие, размером почти с тарелку, совсем свежие следы. Как я понял «кто-то» ходил вокруг меня кругами, да не один раз. Поскольку косолапый мишка в это время уже давно был в зимней спячке, оставалась, судя по огромным следам, только одна кандидатура: «рыжая кошка» - уссурийский тигр. На душе стало немного «нехорошо». Я ничего лучше не придумал, как, продолжая идти по заметенной тропе, начал громко кричать и стучать по стволам деревьев геологическим молотком. Скорее – для того, чтобы подбодрить самого себе. В какой-то момент мне даже показалась мелькнувшая в кустарнике, параллельно тропе, рыжая «шапка». Напряжение нарастало... Оружия у меня никакого не было, да и вряд ли оно бы мне помогло...
...Пройдя ещё с полчаса не в лучшем состоянии духа и в большом напряжении, я неожиданно увидел прямо рядом с тропой окровавленную задранную косулю с распоротым брюхом, из которого ещё шёл пар... К этому месту шёл один из очередных витков цепочки следов полосатого "охотника", как очевидно, сопровождавшего меня всю дорогу. Мне повезло – по пути ему попалась другая живность, которая в глубоком снегу не могла быстро передвигаться... Но всё это произошло совсем недавно, тело косули было ещё тёплое... А прерванный мною «обед» мог, ведь, и рассердить «тигру»...
Я скорее «попёр» от опасного места вниз по замёрзшему ручью. У находившейся на полдороге к деревне заимки встретил двух местных охотников. Рассказал об увиденном. Они пошли вверх по распадку по моим следам. Через пару дней - уже в деревне - они детально расшифровали мне «схему» моей встречи с «полосатым» и «утешили», сказав, что мне повезло: полосатая зверюга (они определили её как самку), «сопровождая» меня в моей беззаботной прогулке по тропе с неясными (или, наоборот, вполне определёнными) намерениями, на одном из своих «кругов» «наткнулась» на лёгкую добычу – косулю, которая бежала по тропе мне навстречу. Финал известен.
После этого случая я стал требовать у начальника партии Кочетова ружьё. Но тот меня разубедил, рассказав, что я даже не успею снять оружие с плеча, как крадущийся зверь прыгнет на меня. Защититься от полосатого трудно. Разве что только охотясь специально и, желательно, вдвоём... Ну и главное – охота на зверя из Красной Книги ведь запрещена...
Чтобы завершить байки про тигров в этой главе, расскажу ещё о двух случаях, имевших место при мне в Геофизической экспедиции. Один произошёл в верховьях р. Даданцы - на одном из участков Молодёжной геофизической партии, начальствовать в которой мне довелось в 1966 г. На этот участок работ «зачастил» тигр, который утащил сперва собаку (любимое лакомство полосатых). А затем стал наведываться даже днём в отсутствие людей. Однажды, почему-то порвал на тонкие ленты алюминиевую флягу (привезенную мужиками для «изготовления» медовухи).
Где-то уже поздней осенью, когда выпал первый снег, в один из дней, уже в 1-м часу ночи, возле палатки, где спали работяги, раздался дикий рёв, который периодически продолжался более получаса. Тигр не уходил. Один из самых смелых, зарядив двустволку 32-го калибра и откинув полог палатки, в свете полнолуния увидел стоявшего на поляне буквально в 15-20 метрах от себя ревевшего зверя. Оба выстрела оказались удачными. Когда все обитатели палатки подошли к бездыханному тигру, то увидели, что у этого бедолаги поперёк полуоткрытой пасти торчал «вросший» в челюсть защёлкнувшийся капкан. Очевидно, раненое животное так себя и вело (близко подходило к жилью), потому что не могло самостоятельно охотиться...
Потом пришлось доказывать охотинспектору, что тигр действительно подошёл сам к палатке и был здесь же убит (сохранились подтёки крови под тушей тигра – значит его не приволокли откуда-то...).
Второй случай, связанный с тигриной тематикой оказался для тигров трагическим, а для людей трагикомическим – или, скорее, просто «досадной неудачей»...
Как-то на базу (кажется Чугуевской) партии ПГЭ вышедшая (для получения зарплаты и обычного недельного отдыха) с участка бригада рабочих - после месячного пребывания в тайге - принесла с собой четырёх маленьких тигрят. Счастливцы клялись, что «просто нашли их под скалой», а тигрица их, «видимо, бросила». Поскольку тигрята в таком возрасте – очень удобный объект для дрессировки, мужиков «надоумили» дать телеграмму известной в СССР в те годы дрессировщице тигров Ирине Бугримовой, выступавшей со своим знаменитым номером в Московском цирке на Цветном бульваре, с предложением «продать» тигрят. Сказано – сделано. На следующий день в экспедицию пришла ответная телеграмма-молния от администратора цирка: «Согласны приобрести. Ваши условия». Наши мужички уже потирали руки, предвкушая хороший заработок... Спорили только о сумме, которую надобно назначить за тигрят...
А тем временем возникла забота: совсем маленьких, почти «молочных» тигрят надобно было чем-то кормить. Завхоз партии Толя Стражев, будучи с приличного похмелья и не мудрствуя лукаво, налил в тазик сырой воды, развёл в нём несколько банок сгущённого молока и это - скорее «поросячье» - пойло дал тигрятам.
Маленькие, но благородного происхождения животные, конечно, не выдержали подобного питания и наутро все четверо сдохли...
А тут кто-то «капнул» в экологический надзор, приехали охотинспектор, следователь и прочие начальнички. Троих работяг потом судили, причём, как утверждали злые языки, наибольший штраф присудили начальнику отряда, который не имел реального касательства к этому делу, а наименьший – 100 руб. (тогда почти месячная зарплата) – дали истинному виновнику -, конечно, как вы уже догадались, - за убийство мамы-тигрицы ...
Закончив «про тигров», обращусь ко второму случаю, нарушившему «обычный размеренный ритм моей работы на участке». Как было сказано, кроме меня, из ИТР (см. Википедию – кто это) на участке работал ещё техник-топограф. В один из дней, спускаясь в барак с сопки, где работали проходчики канав, я увидел необычное зрелище – один из канавщиков - с рёвом и матюками, да с топором в руке - гонялся вокруг барака за бледным, как мел, полуодетым в одной рубашке топографом... Тот козлиными прыжками, сигая через сугробы, бегал, спотыкаясь и не зная, куда деться. Ничего себе картинка...
Мне как ответственному на участке работ за всё происходящее, необходимо было вмешаться и выяснить причину такого «кино»... С трудом уговорив разъярённого работягу отдать мне топор, попытался выяснить у него причину случившегося. Тот только клацал от злости зубами, да матерился. Топографа и след простыл, вероятно умчался в густой ельник на сопке, где можно было ему – полуодетому - хоть как-то укрыться от холодного ветра...
Я зашёл в барак, где в углу сидела, пригорюнившись, наша повариха, а вошедший вслед за мной сердитый работяга стал материть её на чём свет стоит... Я забыл сказать, что он был «ейный муж»... Обычная история: пока супруг вкалывал на сопке, "давая кубатуру" при проходке канав, молоденький шустряк-топограф и повариха даром времени не теряли... Супруг, спустившись "раньше времени" с сопки, застал обоих не совсем одетыми... Только и всего.
...Ночевать под одной крышей этим двум ребятам было явно не с руки. А одному из них просто и опасно. Во избежание ЧП, я собрал верхнюю одежду топографа и прихватив его валенки (тот бегал вокруг барака в каких-то тапочках), вышел из барака и пошёл в сторону ельника – единственного места, где можно было защититься от ветра (вокруг был обычный редкий после пожаров сухостойный лес). Там я и нашёл уже полузамёрзшего незадачливого Дон-Жуана и велел ему побыстрее идти вниз по тропе до заимки – благо ночь была лунная. Дал ещё также на всякий случай коробок спичек. Все его топографические материалы пообещал собрать и принести на базу партии через два дня, когда сам буду возвращаться в Щербаковку... Так и сделал. А топографа через неделю перевели на другой участок, замену прислали только почти через месяц...
...Где-то в конце апреля должна была приехать Света (зиму она провела у родителей в пос. Дрезна под Орехово-Зуево в Подмосковье). Узнав о скором прибытии парохода «Франц Меринг», который тогда курсировал вдоль приморского побережья, заходя в самые маленькие бухты, я, вскочив на попутную «партийную» лошадь под вьючным седлом, добрался из Щербаковки в порт Пхусунг (ныне – Моряк-Рыболов). Причала там не было, поэтому пассажиров выгружали с парохода и доставляли на берег с помощью плашкоута. И вот, вообразите картину: подходит плашкоут к судну, на нём, восседая на бухте канатов носовой части палубы, в окружении щеголеватых молодых мичманов кокетничает нарядная (в почти московском «прикиде») моя Светлана... Я поздно осознал - уже подплывая к судну (чтобы скорее встретить свою подругу), что мой внешний облик – в телогрейке и кирзовых сапогах – резко контрастировал с её блестящим окружением.
Но это как-то промелькнуло в сознании и было быстро погашено общей радостью встречи. Хотя запомнились, как мне показалось, ироничные возгласы молодых щеголеватых морских ловеласов, провожавших мою жену, чтобы посмотреть какой же муж у этой весёлой и симпатичной 17-летней «куклы»... Морячки следовали дальше в Весёлый Яр, где тогда располагалась одна из основных военно-морских баз Тихоокеанского флота. Да-с...
Как бы то ни было, мы прожили вполне спокойно и счастливо в арендованном партией пустовавшем доме около месяца. Как вдруг в конце мая пришла мне повестка из военкомата - «... явиться с ложкой, кружкой» и т. п. – на военные сборы - как "рядового необученного". Почему? В чём дело?
Когда я показал военкому диплом с отметками и справку военной кафедры института о прохождении полного курса подготовки офицера запаса по специальности «Командир взвода управления артиллерийской топографической службы» (не уверен в точности названия) со сдачей соответствующих выпускных экзаменов на 5 и, в заключение, - свой «целенький» комсомольский билет, он, порывшись в бумагах, «огорошил» меня, объяснив что по соответствующему ведомству в офицерском звании я не аттестован, что всё дело в сохранившейся в личном деле старой институтской комсомольской характеристике 1952 года, где я по-прежнему числился "исключённым" из комсомола и поэтому недостойным воинского звания «лейтенанта запаса». Инертная «машина» военной чиновничьей службы, действовала с запозданием, и в моём личном деле завалялась старая институтская характеристика, отправленная в те «гнусные» дни гонений на "инакомыслящих" по инерции «вверх» по назначению… Следствием этого оттуда и поступил формальный отказ мне в офицерском звании («прощайте две звёздочки на погонах!»)…
Старая институтская характеристика военной кафедры, заготовленная ещё до моей фактической «реабилитации» (после смерти Сталина), сыграла свою зловещую роль... В ней (после фиктивного исключения из ВЛКСМ – см. главу 29) я характеризовался негативно – как политически неблагонадёжный и мне, соответственно, было отказано в присвоении воинского звания «лейтенант». Я об этом не знал, не интересовался своей «военной карьерой» - состоянием моих «военных» документов. Все помыслы были тогда направлены только на получение диплома. А после, в последующие годы, «закрутившись» в работе и личной жизни, вообще забыл про это.
Было, конечно, обидно, что я, сдавший на отлично все экзамены на звание «полного» лейтенанта запаса, получил в военкомате «оскорбительный» для меня солдатский билет «рядового необученного». Видя мой расстроенный вид, военком сказал, что дело можно легко исправить, и меня аттестуют в звании лейтенанта, если я заново пройду годичный курс переподготовки офицеров запаса…
Но - за что ? Я, тогда молодожён, - не решился на такую долгую разлуку и перерыв в работе – махнул на всё рукой. Теперь мне приходилось расплачиваться за свою легкомысленность – не оценив инертность и сволочизм «Системы» - скорой на неправедную расправу и медлительную при восстановление справедливости...
Пришлось, попрощавшись и оставив дома молодую жену одну, нежданно-негаданно отправиться на сборы. Погрузили нас – «сборную солянку» из случайных людей - в кузове открытого ЗИС-150 и повезли в пос. Шкотово (недалеко от Владивостока), где в летних военных городках располагались воинские части. Перед дорогой при прощании со своими близкими мужики, как положено, хорошо напились, по пути ещё добавили, и сопровождавший нас офицерик из военкомата уже не чаял, как довезти до места назначения целыми и невредимыми нас, орущую братию, норовившую на поворотах вывалиться из машины... В довершение всего, где-то под Варфоломеевкой у машины на полном ходу отвалилось заднее колесо, которое, искрясь, по инерции покатилось впереди сбавившей скорость машины. Всем –, наверное, кроме меня, трезвого, - было «страшно весело»...
...Назавтра нас переодели в обмундирование БУ (см. Википедию) и расселили по отделениям в палатках. Началась «служба» при каком-то краснознамённом полку. «Рядовых и необученных» заставляли учиться ходить в строю, делать повороты и что-то докладывать... Меня, натурального, всё же офицера запаса, всё это довольно чувствительно морадбно гнобило... Как-то не хотелось ходить в одном строю, например, с поваром из уссурийского ресторана – разъевшегося на дармовых харчах пухлого мордоворота - или хилого конторского служащего, освобождённого ранее от призыва по болезни, которые (оба) вообще забыли «где право, где лево»... Надо было что-то придумать и «откосить» от дурацкой муштры и шагистики, которые в соответствии с указом Министра Обороны Г. Жукова, кажется за № 00-30, были в армии в том году усилены...
Выход был найден: я доложил свою ситуацию комроты и уведомил его, что учился дополнительно в радиоклубе и владею «морзянкой» (см. Википедию)... После этого нас, несколько человек «продвинутых», засадили в учебный класс взвода связи полка, где мы усердно совершенствовали свою квалификацию. От шагистики мы – где-то 4 или 5 человек - были освобождены. Но в наряды приходилось ходить, как и всем остальным. По моей просьбе старшина в нарядах прикреплял меня к кочегарке. Многие стремились попасть в наряд непосредственно на кухню (где нужно было чистить котлы, но зато можно было и неплохо подкормиться остатками мяса со дна котлов). Но мне лично нравилась независимая и самостоятельная (хотя и «пыльная») работёнка непосредственно в кочегарке. От дежурного кочегара требовалось только во-время подвозить в одноколёсной тачке к печам (их было четыре) уголь, кидать его в нужных количествах в топки (по команде повара из рупора, выходившего из кухни в котельную): «подбавь огонька в третью» или «огонь в первой убавь») и т. п. Ну и, конечно, в конце смены выгребать из печей и увозить золу, а также чистить топки. Иногда даже выдавались свободные минуты, когда можно было спокойно посидеть и что-то почитать...
Приходилось и дежурить по лагерю. Мне нравились ночные дежурства: ходить между палаток, смотреть на редкие здесь летом звёзды (из-за тянущихся с Японского моря густых туманов, закрывавших небосвод), мечтать в тишине о возвращении домой... Затем в 6-00 по звуку горна из расположенных по соседству каменных казарм гарнизона, громко возвещать во весь голос: «рота –подъём» - и так несколько раз. После завтрака ночному дежурному полагался отсып – отдых на несколько часов в пустой палатке...
...В один из солнечных дней в конце июня полк праздновал какой-то свой юбилей. Была речь самого командира полка, бывшего фронтовика, служившего в нём с первых дней войны. Затем торжественное прохождение под духовой оркестр строевым маршем мимо трибуны всего полка и нас, в том числе (на левом фланге – чтобы не портить «пейзаж» своей БУ одеждой). Командир нашей учебной роты солдат-запасников только и попросил нас: «старики, не подкачайте - выдайте класс». Мы, конечно, постарались – "печатали шаг" как только могли...
Потом на стадионе была какая-то военная самодеятельность. Нас распустили по команде «вольно». Расположились подальше от начальства – на противоположной стороне от главной трибуны. Конечно, такой штатский фрукт, как я, не преминул, расслабившись, раздеться до пояса и, напялив на нос тёмные очки немного позагорать в такой редкий для июня солнечный день.
Но не тут-то было: полковник, наблюдавший за общим «действом» на стадионе с противоположной трибуны, углядел одетого не по форме полуголого солдатика, растянувшегося на лавке, да ещё в пижонских тёмных очках. Немедленно был наведен порядок: примчавший с командирской трибуны порученец согнал меня с моего «тёплого» места и велел, по распоряжению полковника, вообще покинуть стадион. Пришлось до обеда кантоваться в расположении палаточного городка...
Зато обед в честь юбилея полка был классный – в меню, вместо обычного чая был вкусный пирожок с мясом и компот! Чем я и утешился...
Так прошёл месяц. Однажды, заскучав, мы с одним из наших «лагерников» отправились в «самоволку» на шкотовский рынок – захотелось купить свежих овощей да и «походить на гражданке» - надоели лагерные пенаты... Нас, ходивших в БУ потрёпанной выцвевшей форме, конечно, сразу же «замёл» невесть откуда появившийся патруль. На мои рассудительные вопли о том, что мы не «срочники», одежда «не наша» родная и, вообще, мы лишь на минутку выскочили из расположения части, чтобы подкормиться на рынке... – не впечатлили наших патрульных, которым надо было демонстрировать перед своим начальством свою бдительность и усердие по отношению к не имевшим увольнительных «дезертиров». Короче: нас натурально посадили на «губу» (гауптвахту – что в переводе с немецкого означает «главную вахту или сторожку» -, куда отправляют отсиживаться нарушивших устав солдат). Это была полуподвальная сыроватая комната с одним зарешёченным окном. Просидели мы там до вечера, когда пришёл старшина нашей учебной роты и забрал «провинившихся». Вкатили нам потом по наряду вне очереди – тем и закончилась наша прогулка...
Как-то ещё спустя пару недель, где-то в середине июля, к нам в расположение заявился начштаба полка, к которому мы, «рядовые-необученные» были прикреплены. Он сделал предложение «четырём желающим» заняться побелкой здания штаба, после завершения которой обещал досрочно отпустить домой добровольцев. Служить полагалось ещё до сентября. Вызвалось сперва более десятка человек. Но, оглядев многочисленные комнаты с высокими потолками и всё огромное двухэтажное здание («тут работы на два месяца, ещё придётся и задержаться сверх срока»), - многие потом отказались от соблазнительного предложения. Я остался среди четвёрки "рисковых" и согласившихся смелых авантюристов: так хотелось быстрее вернуться домой. Стимул был «железный»...
Работали мы практически на износ – от зари до зари (вне лагерного режима). Спали, мало и лишь когда сами хотели – когда уже падали с ног. Только в столовую ходили во-время со всеми. Короче – в первых числах августа, за срок, немногим более двух недель (!), мы своё дело сделали!
Принимавший нашу работу подполковник остался ею доволен и громогласно произнёс (глядя в упор почему-то на меня одного!) сокраментальную фразу – что-то вроде: «Я думал, есть только вшивая интеллигенция, но есть, оказывается, и трудовая...». На что я, вытянувшись в струнку, постарался, рявкнуть как можно громче (правда, не без улыбочки, но формально точно): «Служу Советскому Союзу»!
Уже на следующий день, после завтрака, нам оформили все необходимые документы об «успешном прохождении службы при воинской части такой-то», и мы, переодевшись в своё гражданское и попрощавшись с явно завидовавшими нам товарищами, помчались на автостанцию, чтобы скорее добраться к своим семьям...
По приезду я узнал, что меня переводят в соседнюю Ольгинскую партию (райцентр) с повышением в должности до младшего геолога. Видимо, моя неплохая работа зимой и отсутствие ожидавшихся с моей стороны эксцессов - как «прогульщика» -, за что был в целях перестраховки понижен в должности (см. предыдущую главу) позволили это сделать... Мы сняли комнату у одного поселкового бобыля, который жил в доме один. Я периодически уезжал на участки, Светлана хозяйничала в доме...
...Техруком партии была Валентина Андреевна Беда – ленинградка, инженер-геофизик. Начальником партии – Горбунов Георгий Семёнович, неплохой аппаратурщик, немного безалаберный мужик-холостяк, любящий заглянуть в бутылку. Расходясь по домам в обеденный перерыв, мы обычно проходили мимо «Чайной» - так назывались в те времена столовые и кафе. Я обычно брал там свежевыпеченный хлеб для дома, а Гоша или Жора (так звали мы за глаза Горбунова), подходил к буфету и, не раздеваясь, только щёлкал пальцами, и ему тут же официантка подносила 200 г. (полный стакан) водки. Он одним махом опрокидывал его в глотку и, весело «заржав», ничем не закусывая, громко (чтобы все слышали) говорил, обращаясь ко мне: «ну, а ты - закусывай вместо меня! Га-га-га!» Все посетители чайной одобрительно ему улыбались и смеялись, лицезрея такие способности и лихость. Георгий Семёнович был достаточно популярной личностью в маленьком посёлке. Ещё бы - начальник «всех «геохвизиков», молодой холостяк и «выгодный» жених (он был всего на два года старше меня), да ещё и весёлый мужик к тому же...
Но через несколько лет его, продолжавшего пить, перевели сперва в техотдел экспедиции на должность рядового инженера, а затем он «обосновался» в экспедиционной мастерской по ремонту аппаратуры (в качестве простого ремонтника). Умер он, «употреблявший» спиртное до конца дней своих, ещё далеко не старым...
Достаточно колоритной личностью в партии была бухгалтерша – одинокая «средних лет» дама. Она явно благоволила к нашему Георгию Семёновичу, но будучи глубоко оскорблённой его невниманием к ней, всячески по-женски мстила ему при каждом удобном случае – мелкими придирками при отправке отчётных документов в центральную бухгалтерию экспедиции (в Кавалерово), периодически отказываясь подписать тот или иной денежный документ... Дело дошло до разборок на профсоюзном собрании: будучи членом профкома, я выступил и сказал понравившуюся народу фразу о её действиях как бухгалтера: «формально она всегда всё делает правильно, но по сути это сплошное издевательство». Первая часть фразы ей понравилась – она даже удовлетворённо улыбнулась. Но, услышав её конец (который зато уже больше понравился широкой публике, страдавшей от её принципиальности), вспыхнула и возмутилась... Начальник Гоша упирал на форс-мажорные обстоятельства, случающиеся на работе, когда невозможно каждый раз во время составлять акты на непредвиденные случаи и списание потерь, часто происходящих в полевых условиях... Бухгалтер утверждала, что закон – есть закон, правила во всех случаях надо соблюдать, а разным чувствам и эмоциям здесь не может быть места...
Пришлось мне уточнить: «чтобы не страдал коллектив, может быть лучше было бы всё же как-то собраться ей вместе с Георгием Семёновичем в домашней обстановке за чашкой чая и разобраться с ним в своих чувствах и эмоциях...». Общий смех – попал в точку.
Нашему начальнику вообще не везло с «бабами». В один прекрасный день к нему в кабинет ворвалась жена нашего радиста – смазливого татарина Димы и посадила ему на стол 4-х летнего пацана (как видим – см. главу 31-ю -, это было тогда почему-то любимое «занятие» брошенных женщин). В те времена женщины часто обращались к начальству своих супругов за защитой (даже в парткомы, если их мужья – особенно члены партии) пьянствовали, бросали семьи или даже просто «гуляли налево»...
Коммунистическая партия и администрация во времена СССР следила за «моральным обликом» сотрудников производств и учреждений, помогая по жалобам сотрудниц приструнинивать пьяниц или «бросавших» свои семьи ловеласов. Главным оружием борьбы (правда, не всегда действовавшим успешно) была угроза: «положишь на стол партбилет» или снижение в должности. Считалось, что заимевший на стороне «пассию» руководитель, особенно бросивший семью с детьми, не мог «нормально» руководить производством и людьми... Простых сотрудников в таких случаях «нарушения морали и правил социалистического общежития» лишали премий и не повышали в дожности...
...Перемежая редкие русские слова громкими татарскими ругательствами, жена радиста требовала, чтобы начальник уволил нашу химичку-спектрографистку (см. Википедию), которая соблазнила её Диму... Или «пусть сама кормит ребёнка».
Гоша с большим трудом избавился от гостьи и её дитяти. Спектрографистку пришлось перевести в другую партию. Правда, наш коллектив лишился и самого радиста – тот поехал за ней...
...Техрук Валентина Андреевна была «слишком интеллигентным» и сугубо городским человеком, чтобы легко вписаться в довольно плебейскую среду сотрудников полевой партии. Надолго её «не хватило»: через год-полтора после моего перевода в эту партию она - неожиданно для всех - подала заявление об увольнении.
Помню, как на вопрос о причине неожиданного отъезда, она «обезоружила» меня своим лапидарным ответом: «Юрий Семёнович, мне уже 28 лет!». И без дальнейших её слов было ясно, что пришло время устроить свою личную жизнь, «пока не будет совсем поздно». Ибо при такой работе - в маленьком посёлке и, в основном, среди бичей – ей в будущем ничего хорошего «не светило»...
....Осенью – в октябре понадобилось провести контроль на участке Кочка в 15 км от деревни Фурманово. Приехав на участок, я не обнаружил рабочих, а только скучавшего оператора: бригада, которая должна была отрабатывать точки комплексно методом ЕП с металлометрией, фактически самовольно прекратила работу. Причина, как выяснилось, оказалась прозаичной и обычной для этого времени года: поспела кедровая шишка и началась заготовка кедровых орехов.
Кто не знает – в Приморье растёт корейский кедр, достигающий высоты 50 м, дающий большие шишки – до 20 см. длины и диаметром у основания до 10-12 см с крупным орехом – размером до 1,5 х 0, 8 см... Это не мелкие забайкальские шишки, растущие на кедровом стланике в высокогорье и дающие мелкие орешки (в два раза меньшие)...
Поэтому, как оказалось, когда начиналась заготовка орехов, работа на две недели фактически прекращалась, начальство смотрело на это сквозь пальцы: по негласной договоренности бригады, фактически работая потом по две смены (от зари до зари), были обязаны выполнять работу - и обычно «давали месячный план»...
«Технология» заготовки шишек была проста: после сильной осенней непогоды (дождей с ветром) обычно вся спелая шишка оказывалась на земле, оставалось только собирать ее в мешки и подтаскивать к «тёрке» - устройству из двух брёвен с «насечкой» - зарубками. Помещалась шишка между двумя брёвнами – одним (нижним) закреплённым и неподвижным, а другим (верхним), подвязанным на крепкой верёвке и свободно двигавшейся вдоль нижного бревна. Одним движением тяжёлого верхнего бревна, помещённая между ними шишка раздавливалась, и орехи вместе с шелухой высыпались на подстеленный брезент. Потом всё это просеивалось через сита и дополнительно провеивалось (от мелкой шелухи) на сильном ветру, а ядрёные чистые орехи ссыпались в мешки. За день каждый мог тогда заготовить почти целый мешок «чистых» орехов. Это порядка 40 кг. В заготконторе орех в то время
принимался от добровольных заготовителей по цене 50 коп за 1 кг (!).
...Замечу, что в то время (после 10-ти кратной деноминации рубля) хлеб черный стоил 18 копеек, хлеб бородинский – 20 коп а нарезной стоил 25 копеек. Поллитра водки стоила от 2-х руб 87 коп. до 3-х руб 62 коп. Молоко стоило 25-32 коп. за литр, картошка 10 коп 1 кг, морковь 12 коп, мясо на косточке 2 рубля, а мякоть 3 рубля за 1 кг, масло подсолнечное на розлив, литр – 50 коп., колбаса «Докторская» стоила 2,30, разные сорта, в целом. - от 2.20 до 2.90 руб. за 1 кг., картошка - 10 коп. за кг., мыло (детское) - 12 копеек сыр – 2 руб. 60 коп – 3.0 рубля за кг., пирожное - 22 коп. Мороженое ЭСКИМО шоколадное на палочке стоило 20 коп., ПЛОМБИР - 48 коп., мороженое «Ягодное» - 8 коп. Коробок спичек - 1 копейка! Цены на продукты (кроме водки) в разных городах могли колебаться на 10-15 % в ту или иную сторону (эти данные проверены мною по статистическим материалам, опубликованным в Интернете).
При этом средние оклады «рядовых» ИТР (вроде меня) в геологии составляли 110-130 руб. в месяц. Рабочие, работавшие у нас сдельно, зарабатывали тоже неплохо - от 90 до 150 руб. в месяц... Кроме того, все работавшие в тайге ("в полевых условиях") получали 40%-ную надбавку к окладу. Но возможность заработать на шишке «бешеные» деньги никто не упускал... Я, в такой ситуации, тоже – «между работой» – заготовил домой для себя ("для семьи") мешок вкусных и питательных орехов...
В зиму 1956-57 гг. мне пришлось возглавлять бригаду канавщиков на участке в районе пади Семейной, расположенном на самом водоразделе Главного Сихотэ-Алинького хребта. Внизу, на борту узкого почти пересохшего распадка был срублен неплохой уютный барак, где разместилось 15-17 рабочих, повар и я. Устроили двухэтажные нары. Доставка продуктов была организована из ближайшей деревни Фурманово –, расположенной в 25 км от участка. Там был магазин, где можно было закупать необходимые продукты (в т. ч. и под т. н. «личный забор») и курево, стоимость которых потом высчитывалась из зарплаты.
Сам участок располагался на склонах огромной водораздельной безлесной сопки, продуваемой всеми ветрами, с абсолютной отметкой её пологой вершины более, чем 1000 м. Работе часто мешали обильные снегопады и сильные снежные заносы. Единственным «благом» являлось наличие вокруг сухостоя – рабочим-канавщикам не надо было волочить издалека брёвна для пожогов...
Так и работали всю зиму до марта. Однообразный и монотонный наш быт лишь иногда «оживлялся» неординарными мелкими событиями. Вспомнилось несколько таких.
Как-то, когда закончились все запасы продуктов (пришлось перейти на «затируху» из манки), а наш фурмановский возчик-снабженец всё не появлялся, народ почти что взбунтовался, и возникла идея выйти всем в деревню – набить морду возчику и заодно «отдохнуть», что означало хорошую пьянку, в лучшем случае – на несколько дней - и реальную потерю рабочего времени на неделю (с учётом времени на переход в деревню и обратно, а также восстановление фактической трудоспособности после похмелья)... Этого допустить было нельзя – сгорел бы месячный план выполнения горных работ.
Поскольку одной из побудительнейших причин пойти в Фурмановку было отсутствие курева (которое, обычно, кончается раньше всего – отсутствие его курильщиками, как известно, переносится гораздо тяжелее даже голода -, я горячо «поддержал» мелькнувшую в разговоре идею поискать недокуренные бычки за нарами. Обычно большинство уставших после работы канавщиков, придя к вечеру с сопки и сытно поужинав, укладывались отдыхать на нарах поверх спальных мешков, закурив какую-нибудь «Шипку»... Борясь с дремотой, затем, как правило не докурив, гасили «бычок» (недокуренный остаток сигареты или «самокрутки» из бумаги, набитой табаком) о горбылину нар и кидали его «за голову» на пол барака под нары... Как ожидалось, за пару месяцев работы, там могли скопиться большие запасы «неликвидных» бычков...
На утро следующего дня народ не пошёл в сопку на работу, а приступил к разборке нар и поиску бычков. Операция заняла полдня. Собрали приличную кучу бычков, которые под внимательными и ревнивыми взглядами всех присутствовавших были высыпаны на стол. Мне, как наиболее беспристрастному – некурящему - было доверено поделить выпотрошенный из бычков оставшийся табак и поделить небольшую его кучку на равные доли – по числу курящих. С помощью осколка оконного стекла я и выполнил эту ответственнейшую операцию.
И тут началось... Выкурив со смаком по одной-две самокрутки, народ начал дружно резаться в карты (чего-чего а игральных карт всегда хватало – они были главным источником «культурного» досуга и развлечения для моих канавщиков – наполовину бывших зеков). На кон каждым ставилась пустая оружейная гильза набитая табаком... Страсти закипели. Не знаю, чем бы это закончилось, если бы к вечеру мы не услышали ниже по ключу одинокий выстрел, затем доносящийся в морозном воздухе далёкий звук пофыркивающих лошадей... Так и есть – удача не бывает одной – вскоре из-за поворота склона сопки показался наш возчик с двумя завьюченными продуктами лошадьми.
Радостные возгласы выбежавших из барака работяг естественно перемежались с их матюками и руганью за задержку...
Подъехав к бараку, возчик - пожилой мордвин –, видимо, философ по своему внутреннему духовному складу, в ответ на наши возмущённые реплики и вопросы о причине задержки, глубокомысленно и почти сокраментально изрёк: «кто понял жизнь, тот не торопится», вызвав дополнительный взрыв затихавшего было негодования... Потом объяснил, что возил жену в Ольгу в больницу... Вообще это была занимательная пара: когда супруг сердился, он обзывал её: «чурка ты с глазами», на что следовал обычный ответ - «сам ты дров»... Но вместе с тем чувствовалась какая-то не проявляемая ими внешне тёплая приязнь и внимание друг к другу – что мы наблюдали во время случайного короткого пребывания у них дома в деревне...
Случился также один почти смешной случай, запомнившийся мне. Обычно в короткие зимние дни встававшие рано на работу канавщики одевались при тусклом свете керосиновой лампы, снимая с верёвок повешенную сушиться на ночь над большой железной печью мокрую рабочую одежду и портянки (часто возвращались с сопки в снежных сугробах, идя по колено и выше в снегу). Потом, позавтракав обычно разогретыми макаронами с тушёнкой и попив крепкого чаю из большого ведра, стоящего на раскалённой печи, расходились по своим канавам, расположенным на сопке в разных «аномальных» зонах, где требовалась заверка канавами.
Как–то однажды один из работяг никак не мог найти одну свою портянку – пришлось ему, матерясь, обернуть ногу в полотенце и сунуть её в растоптанный валенок... Наиболее шустрые ушли пораньше, а несколько более «неторопливых», не спеша одевшись и умывшись под полузамёрзшим умывальником в углу барака, сели завтракать. Быстро расправившись с немудрённой едой, собрались почаёвничать...
И тут один из оставшихся, стараясь черпануть со дна ведра густой заварки (был малость чифиристом), зацепил черпаком нечто длинное и плотное –хорошо выварившуюся портянку, которую до этого искал его товарищ и которая – сушившаяся ночью над печкой на верёвке – случайно упала не замеченной в открытое ведро, недосмотревшим нашим поваром... Конечно, чай пить не стали, а повар еле умолил упадавших со смеху мужиков не рассказывать об этом ранее ушедшим, попившим «настоянного» на грязной портянке «наваристого» чайку... В качестве награды за будущее молчание дал каждому по пачке сигарет. Сам же немного отмыл злосчастную портянку от чая, высушил, малость помял и подпачкал – чтобы придать ей «реальный облик» после сушки и подкинул под край нар, в том месте, где лежал спальный мешок жертвы несчастного случая... Свидетели молчали, как водится, до очередного «выхода» в деревню на отдых. Там - после «принятия на грудь» - развязавшиеся языки, конечно, не преминули сообщить всем об этом случае... Но острота «проблемы» прошла и «виновник» - недосмотревший повар - смеялся вместе с товарищами над этим происшествием...
...Обычно зимой я иногда бегал на лыжах в деревню и обратно. Также ходил на охоту - с одолженной завхозом двустволкой - по снежной «целине»: кроме как слабо утоптанной часто заносимой снегом тропы в деревню других «путей» передвижения не было. Как-то заприметив большого изюбря в соседнем распадке, вздумал подобраться к нему ближе. Полагал, что среди густого сухостоя и завалов валёжника зверь передвигаться будет медленно. Тот, однако, огромными прыжками стал удаляться от меня. В охотничьем запале я помчался за ним. Мои лыжи взлетали над огромными поваленными сухими стволами как на воздушной подушке... Но изюбрь преспокойно удалялся от меня, легко преодолевая все препятствия... Возвращаясь не солоно хлебавши назад по своим же следам, я очень удивлялся, как только не сломал себе ноги и шею, пролетая над упавшими стволами засыпанных снегом сухих деревьев...
Но однажды мне повезло: пробираясь на лыжах в густом молодом пихтаче на устье распадка я неожиданно довольно близко углядел молодого изюбря. Тот спокойно стоял на месте, небольшой ветерок дул в мою сторону. Не мешкая, я «приложил» ружьё к плечу и двумя выстрелами успешно «завалил» его. Во время стрельбы тот почему-то даже не шевельнулся. Подойдя ближе увидел только мёртвый открытый глаз и недвижного зверя. Это оказался молодой «шильник» - с маленькими, ещё не ветвящимися рогами. С каким-то смешанным чувством вины - не охотник я, видно, по натуре - всё же вернулся в барак, где в то время находились возчик с вьючной лошадью и завхоз Толя Стражев. Мясо велел ему забрать себе, а шкуру он пообещал обработать в деревне и привезти потом в Ольгу.
Где-то несколько зимних сезонов потом я использовал её при поездках в открытом кузове автомашины для защиты от ветра. А красивого благородного животного – не стало...
Больше я на крупную дичь не охотился, разве что только бил рябчиков и белку...
К концу марта работы на участке были завершены. Я, обычно использовавший на переходах лыжи, забрав только документацию (спальный мешок и личное барахло после вывезли вьюком), погнал в деревню. В основном шёл по остававшемуся ещё на речках твёрдым льдом. Под яркими лучами солнца снег стал быстро садиться. По выходе в широкую долину перед селом пришлось уже идти пешком – лыжи буксовали в рыхлом снегу...
После почти трёхмесячного пребывания в тайге на участке Семейном я вернулся на базу для обработки материалов, чем занимался до лета. В июле у нас родилась дочка Елена. Первые месяцы после её рождения я, в основном, находился на базе в посёлке - «камералил». А осенью и зимой, когда девочка немного подросла, стал выезжать на разные участки для документации канав и контроля других работ.
Запомнился день 8 марта 1958 г. Находясь на участке Кабаньем, я решил после обеда идти в Ольгу, чтобы провести женский праздник в семье. Расстояние от барака, где стояла бригада, до посёлка было сравнительно небольшим, порядка 25 км. Но с утра пошёл снег с ветром, который с каждым часом усиливался. Дойдя на лыжах до деревни Ветка я зашёл к председателю колхоза, чтобы узнать, не идёт ли от них какая машина в Ольгу. Оказии не оказалось. Зато председатель отсоветовал мне идти дальше одному поскольку по радио прогнозировалась сильная пурга («весенний тайфун»). В такой день, однако, мне обязательно хотелось всё же быть дома - вместе с женой и дочкой. И я пошёл по трассе дальше, надеясь как-то добраться ...
...Однако, через час уже ничего не стало видно, снега по дороге насыпало и намело уже выше колен. Всё вокруг «ревело» от ветра, пурга забивала глаза. Дорога едва просматривалась. По глубоком снегу я шёл на лыжах с большим трудом, а сильный встречный ветер сбивал с ног. Я впервые в жизни попал в такую передрягу... Однако,выбиваясь из сил, упорно шёл вперёд.
Какая-то вялость и сонливость напали на меня. Через какое-то время я обнаружил, что стою на месте, никуда не двигаясь и опёршись на лыжные палки «отдыхаю» с закрытыми глазами... Я сразу «встряхнулся», вспомнив известные мне истории, как замерзают люди, выбившись из сил в пургу... Собравшись с силами пошёл (скорее – потащился) дальше. Начинало темнеть. На подходе к т. н. Узкому месту, где открывается бухта и дорога идёт вдоль неё, забираясь наверх в сопку, ветер уже совсем не давал идти, буквально приходилось «ложиться» на плотную его «стену», чтобы сделать хоть шаг вперёд... Я всё же как-то двигался в полной прострации, шаг за шагом огибая длинные выступы скал... Чувство времени куда-то ушло, в темноте уже плохо различалась и сама дорога.
В один из моментов справа в бухте сквозь вихрящуюся от ветра снежную муку пурги блеснули автомобильные фары»: какая-то машина медленно преодолевала заносы, двигаясь в сторону посёлка по «нижней» - ледовой дороге, которую обычно для быстроты передвижения многие местные шофёры использовали зимой, когда бухта замерзала. Но даже расстояние в 50-100 метров из-за рёва пурги не оставляло никакой надежды быть услышанным. Плохо соображая от усталости, я с горечью подумал о своей неудаче: вместо возможности доехать на попутке, мне - сильно обессилевшему - необходимо было дальше преодолевать крутой тягучий подъём в сопку длиной около 5-ти километров по верхней дороге, чтобы начать спуск к посёлку... Не знал я, что эта машина была нашей - «партийной» - которая возвращалась с другого участка, «пассажиры» которой, как и я, хотели провести праздник в своих семьях... И, конечно, даже не предполагал, что так и не доберётся эта машина до Ольги – провалится под лёд, и не всем её пассажирам будет суждено увидеть своих близких...
Не буду драматизировать дальнейшее своё передвижение в посёлок. Скажу лишь, что мне – молодому здоровому мужику – понадобилось ещё (трудно поверить!) около 2-х часов, чтобы добраться до дому. Войдя в дом, я – в обледеневшей одежде, весь замёрзший и в полном изнемождении - прямым ходом залез прямо на остывшую печь, пытаясь согреться. Изумлённая моим видом и моими действиями, Светлана не смогла издать ни звука, пока я отрывистыми словами кратко объяснил ей своё поведение и особенности своего возвращения. А маленькая дочка лишь посапывала в своей кроватке...
К утру пурга утихла. Весь посёлок был засыпан снегом. Добравшись на лыжах до конторы нашей Ольгинской геофизической партии, я узнал о ночной трагедии: наша возвращавшаяся с участка машина, сбившись в пургу с ледовой дороги, провалилась в полынью. Рабочие, ехавшие в кузове успели соскочить на ещё целый лёд и отбежать от тонувшей машины. Шофёр тоже успел выскочить. Но сидевшая справа от него наша новая спектрографистка не смогла выскочить из кабины, поскольку из-за неисправности дверца машины открывалась только снаружи... Шофёр бросился было в темноте в прорубь за машиной, чтобы открыть дверцу, но не смог этого сделать, т. к. давление воды прижимало её и не давало открыть. В отчаянии виновник-шофёр с криком «прощайте, братцы» бросился, было, во второй раз в забитую мелким льдом полынью, но его с трудом удержали: сделать ничего реально он всё равно бы не смог, а ещё одна смерть не нужна была никому... Через пару недель, когда от берега до полыньи, куда провалилась машина, можно было подогнать пловучий кран, с помощью портовых водолазов удалось вытащить машину. В кабине обнаружили труп несчастной женщины, руки которой пытались открыть дверцу, царапая стекло кабины...
Конечно, в её смерти во многом была вина шофёра (ездил с неисправной дверцей кабины), но, чтобы его не судили и чтобы не плодить ещё одну несчастную семью (в случае его посадки в тюрьму), подробности аварии как-то скрыли и дело замяли. Ограничились лишением прав и увольнением...
...А жизнь продолжалась. Партия успешно отрабатывала всё новые участки. Район работ расширялся. В мае-июне 1958 г. несколько бригад перебазировались в совершенно неизученный геофизиками новый труднодоступный район бассейна реки Сыдагоу.
Здесь я кратко упомяну о топонимике территории Приморья в те годы. Фигурировавшие на старых картах многочисленные китайские названия рек и сопок - например, Эрдагоу (Левый приток), Тудагоу (Правый приток). Сыдагоу – 4-я речка «гоу» - река и т. п. – см. http://toponimika.ru/?p=32 (Словарь китайской топонимики...) после событий на острове Даманском в 1969 г. (см. Википедию) были срочно русифицированы, чтобы не давать китайским «друзьям» оснований претендовать на территорию Приморья (хотя это вряд ли помогло и поможет в будущем – претензии только отсрочены). Появились разные Антоновки, Зеркальные, Уссурки, Илистые и т. п. названия. Я в тексте иногда упоминаю старые запомнившиеся названия, поскольку под рукой нет топопланшетов с новыми «русскими» обозначениями...
Сам бассейн р. Сыдагоу (ныне – Васильевки) отделяется с юго-востока от Японского моря Ольгинским хребтом, а сама река является притоком р. Аввакумовки (так назвали её в честь знаменитого Протопопа Аввакума первые староверы, прибывшие в эти края).
Перед выездом в поле в партию прибыла студентка-практикантка из Иркутского геолого-разведочного техникума. Ей надлежало стажироваться на магниторазведке – осваивать работу на магнитометре М-1. Начальником отряда – был наш техник-оператор И. Лазарев. Когда на складе выдавалась спецодежда практикантке не хватило спального мешка. Завсклада, будучи записным юмористом (в каждом коллективе бывают такие - без них работать скучно), сказал девушке, что придётся временно пока спать вместе с оператором в одном мешке. У той, конечно, округлились глаза, и на выраженный ею робкий протест, завхоз проникновенно пояснил, что она же будущий геофизик и, как комсомолка, должна всегда достойно преодолевать временные трудности...
Студентка от такой новости перевела было растерянный взгляд на присутствовавших на складе других сотрудников, подбиравших себе спецодежду, но те только серьёзно кивнули ей головой, подтверждая сказанное завхозом... В последней надежде изменить ситуацию она в отчаянии воскликнула что-то, вроде : «Но он, ведь, женатый человек!» (его жена-топограф работала в «камералке»). На что всё тот же завхоз серьёзно заметил: «Он тоже комсомолец и даже член профкома!». И резонно добавил: «Но ты же порядочная девушка – чего тебе бояться!».
Бедная девушка несколько минут потопталась на месте: оставаться в камералке на всё лето было стыдно – все её товарищи, как и она, «рвались в поля»... Наконец, глотнув воздуха, она, словно бросаясь в холодную воду, тихо произнесла – что-то, вроде : «ну, что ж, раз так надо – потерплю»...
Все окружающие , конечно, тут же дружно расхохотались, а бедная энтузиастка, поняв шутку, обрадовано и облегчённо вздохнула...
...Завхоз наш был ещё тот артист: когда кто-то из новых работяг при выборе спальника начинал привередничать , он грозно говорил: «не возьмёшь этот, дам тебе спальный мешок Кутузова». Легендарный пьяница Кутузов – бывший рабочий – умер от белой горячки прямо в своём мешке, а поскольку свободных спальников в партии всегда не хватало, многие боялись заполучить этот мешок... Новичков им пугали, как детей Бармалеем...
Перед началом полевых работ я отправил Светлану с годовалой дочкой к её матери в Подмосковье: ожидалось ещё одно дитя (в октябре родился мой старший сын Сергей). Мои вынужденные частые отъёзды всегда создавали естественные трудности для жены, из-за чего неизбежно возникали новые "проблемы" в семье. Теперь же я полностью смог отдаться работе.
...На «Садаге», как мы кратко называли участок работ, необходимо было сделать хоть какую-то предварительную геологическую съёмку, которую я начал проводить по собственной инициативе – помимо отбора металлометрических и донных геохимических проб (из речного ила водотоков, где обычно могут также
скапливаться рудные элементы). В помощь был взят молодой парень, который помогал отбирать пробы и таскать образцы. Свою палатку, по мере отработки части площади, мы перетаскивали на смежные объекты – притоки и ключи, а также их водоразделы. Продукты (в основном хлеб – сухари - , сахар, жиры и крупы) доставлялись по договоренности в условленные дни вьюком.
Сюда трудно было добираться из Ольги, особенно когда начинались муссонные дожди и разливались реки, поэтому места эти были совсем безлюдны, богаты зверем и особенно - рыбой. Здесь я увлёкся рыбалкой на горных речках – пеструшки и ленков можно было за полчаса после работы натаскать столько, что хватало и на уху, и на «жарёху» каждый вечер...
Помню в первый же свой маршрут, нагрузившись отобранными образцами, я тащился по выбитой четвероногими тропе вдоль заросшей густым орешником довольно широкой долины реки. Согнувшись под тяжестью рюкзака и опустив голову я медленно возвращался к палатке. Время от времени впереди по тропе был слышен стук копыт какой-то лошади: она тоже шла по удобной тропе впереди меня и явно не хотела сворачивать в густую чащу орешника. Из-за «виляющей» тропы за стеной высокой растительности саму лошадь видно не было. Так длилось, наверное, около получаса. Наконец, на одном из поворотов тропы я увидел, наконец, впереди «мою лошадь», которая оказалась огромным упитанным и, очевидно, непуганым изюбрём, которому, видимо, лень было свернуть с удобной тропы и продираться дальше через чащу.
Я гукнул на него, он остановился, постоял немного (как и я) и, нехотя всё же свернул направо, направившись через речной бурелом на другую сторону реки...
...К середине сентября очередной тайфун заставил нас выходить на подбазу. Садага вздулась, вода прибывала со страшной силой – я с ещё двумя рабочими едва успели перебраться на другой берег к жилью: только «сцепившись» вместе с помощью электроразведочного шнура, смогли форсировать реку: вода сбивала с ног – падавшего с трудом удерживали двое других... Осенние тайфуны в Приморье – особая статья: на эту тему можно рассказать много историй... как-нибудь попозже.
Всё лето до поздней осени я планомерно отрабатывал все ручьи и водоразделы между ними, закрывая маршрутами всю плошадь. Уже в начале октября, когда молодые фазаны поднялись на крыло и по первым заморозкам стали слышны их резкие крики, я, пересекая водораздел Ольгинского хребта, как-то вышел на огромные заросли спелого и сладкого приморского дикороса – амурского винограда. Присмотрев это место на будущее, спустился в падь Чингоуза (недалеко от деревни Маргаритовка), на знакомую мне пасеку. Там же был бесхозный в те времена источник крепкого нарзана (не чета «знаменитому» кисловодскому, который сейчас практически истощён). Встретивший меня сильно пожилой пасечник (живший одиноким бобылём – жена умерла), хотя и обрадовался редкому здесь гостю, но был какой-то «смурной». Я рассказал ему об увиденном мною огромном «горном» винограднике, указав точное его местонахождение. Пригласив меня заночевать, этот дядька за прекрасной вечерней медовухой, настоянной на пчелиной перге (такой я больше нигде никогда не пил), видимо, от своего одиночества и невозможности выплеснуть своё горе, рассказал мне о своей беде.
Единственная дочь его, работавшая в маргаритовском сельмаге, будучи замужем и уже матерью двоих детей, загуляла с шофёром из потребкооперции, возившим в её магазин товары. Известная история: после того как муж застал их вдвоём, он (передаю дословно слова пасечника) сказал ей: «бить тебя не буду, но всем в деревне расскажу о тебе...». Надобно знать о значимости фигуры завмага в деревенской глубинке в те времена (когда не то что телевизора, но и радио и почты не было в тех местах (все продукты и новости «привозились» из ближайшего порта Пхусунг) : завмаг - он же и продавец - всегда был уважаемым человеком – источником информации и продуктового снабжения деревни. Поскольку личных автомашин в таких деревнях тогда отродясь не было, всегда можно было рассчитывать на её помощь – «райкоповскую» грузовую автомашину для срочной поездки к фельдшеру в Пхусунг или на проходящий катер (пароход «Франц Меринг») с целью поездки в райцентр Ольгу или «сам» Владивосток... Каждый «чих» в таких замкнутых деревенских «социумах» через минуту становится известным последней козе и кошке, живущим здесь...
...Не выдержала бедная женщина мужниной угрозы и, убоявшись огласки и позора - «потери лица» (как говорят японцы) -, покончила с собой: повесилась прямо в подсобке своего магазина (чтобы не травмировать детей в доме)... Сколько ещё таких случаев и разных судеб «зацепилось» в моей памяти...
Той же осенью довелось мне стать сватом в заброшенной деревушке (название забыл), недалеко от той же Маргаритовки, которую даже на самой крупной карте было не найти. Жило там всего несколько семей. Стояли мы там с одним сезонным рабочим, обрабатывая металлометрической съёмкой небольшой участок. Приглянулась ему там совершенно «дикая» девчонка – из семьи «непонятных» родителей – вроде как бывших зэков. В школе она не училась – добираться для учёбы в соседнюю Маргаритовку ей почему-то было не с руки. Возле старой покосившейся избы, в заброшенном сливовом саду поставили стол, вокруг которого собралось всё «население» этого хутора - 9 человек: двое пожилых мужиков, остальные – женщины и дети. Работяга упросил меня присутствовать для придания большей официальности и как бы «легитимизации» своей авантюрной женитьбы: ясно было – как только закончатся полевые работы в «геофизике» и выпадут снега, он «смоется» на заработки в другие районы Приморья. Тем более, что «молодые» официально не расписывались: видимо, обоих вполне устраивало простое временное сожительство – на большее, судя по всему, они, как и почему-то безразличные к судьбе дочери родители, - не рассчитывали...
Мне, как наиболее «важному постороннему гостю» пришлось произнести почти дипломатическую речь, смысл которой можно было бы расшифровать несколькими словами: «любите и уважайте друг друга, несмотря на то, что не расписаны»...
Немного посидев, не дожидаясь, когда все перепьются, я отправился в лагерь. Молодому дал «отпуск» на три дня – с условием вернуться и завершить работу до того, когда захочет «смыться» отсюда насовсем – в чём я ни минуты не сомневался и что, в конце концов, подтвердилось...
Завершив полевые работы, все отряды вернулись в Ольгу и приступили к камеральным работам. Кроме обработки материалов по канавным работам и металлометрии, я решил сделать хорошую, почти кондиционную геологическу карту
района, с которой возился до самого весны 1959 г., когда надо было уже завершать и защищать годовой отчёт в экспедиции.
Таким образом, почти год я провёл «холостяком». Всё свободное время использовал для «неофициальных» тренировок в спортзале средней школы (по знакомству с её физруком). Кроме того, как член районной «народной дружины» (см. Википедию») по договоренности с политруком районного отдела милиции притащил оттуда домой штангу, где до самого возвращения Светланы с детьми занимался тяжёлой атлетикой (я забыл сказать, что в Подмосковье - когда Светлана была у матери - родился сын Сергей). Так подошло лето 1959-го. Производственный отчёт за 1958-й год был защищён на отлично. Текущая ревизия качества работ, выполненных в партии, тоже прошла успешно: приехавшая из Геологического Управления комиссия осталась "довольной". Глава её - главный инженер Тарасов - даже удивился, что партия, кроме своих основных работ ведёт ещё и попутную геологическую съёмку неизученных участков...
Профсоюз выделил мне тогда же на июль месяц трёхнедельную зарубежную туристическую путёвку в КНДР (Северную Корею) и Китай. Тогда свободно выехать в такое путешествие было невозможно. Выделялось ограниченное количество таких путёвок (с оплатой 80 % профсоюзом) только «политически грамотным» передовикам производства» (в различных отраслях народного хозяйства). На всю экспедицию пришла только одна путёвка. Желающие должны были пройти предварительный «фильтр» различных «проверочных» комиссий.
Кандидат в зарубежные «туристы» должен был иметь положительную характеристику с места работы, подписанные «треугольником»: административным руководителями организации, партбюро и профсоюза. После чего пройти «выездную» комиссию при райкоме партии, где должен был продемонстрировать в ответах на вопросы членов комиссии «политическую грамотность», знание основных сведений о государстве, куда ему должны были «доверить» поездку (политический строй, достижения в экономике фамилии и имена вождей и т. п.). Только после этого ему могли дать «добро».
Пройдя негласный «конкурс» в экспедиции (где среди ИТР было несколько десятков желающих – ещё бы: почти на халяву поехать «рядовому служащему» в «загранку»), я – счастливец - собрался в свою первую поездку за «бугор». Тогда это было большим событием!
Всё на том же известном пароходе «Франц Меринг» я за сутки добрался до Владивостока, где встретился с группой выезжающих в турпоездку.
Далее – см. следующую главу.