...и ведь, знаете,
мы же точно следовали инструкции,
всегда действовали строго по уставу,
и все равно, чего-то все-таки нам не хватало,
-па_то_ло_ги_чес_ки не_до_ста_ва_ло-
если так-то подумать,
а откуда нам вообще знать, что все "они" правы?
что это не какая-то грандиозная жестокая подстава?
что на нас когда-нибудь не устроят массовую облаву?
откуда нам знать,
что нам не придется скрываться в придорожных канавах;
доказывать, что имеем хотя бы одно человеческое право -
на жизнь; в то время как нам в глотки бы заливали отраву,
пытаясь заставить нас замолчать и показать кто тут главный,
серной кислотой выжигая нам языки - чтобы впредь не повадно?
сейчас, когда он невольно вспоминает,
все судебное следствие для него словно в вязком тумане,
хотя тогда казалось, что это он уже видел когда-то,
на изрешеченном рваными помехами-ссадинами телеэкране,
конечно, на самом что ни на есть наипервейшем Первом Канале,
в какой-то очередной дурацкой ежевечерней программе...
только по телевизору не рассказывают
о том, что следователь в любом случае тебя обманет,
о том, как все устроено в этом псевдоправовом капкане,
о том, что вообще с твоей жизнью и с тобой самим станет...
после ареста глаза у него еще больше стали похожи на камень,
обтесанный Временем, словами и поступками, темно-серый гранит,
расплавленный и залитый в глазницы, от него веки болезненно саднит,
как будто там, внутри, в глубине глазных яблок, раскаленная лава кипит,
и по ночам, в отсыревшей, заблеванной, сумрачной камере, он не спит.
после ареста он приучился всегда прятать острую заточку в кармане,
хотя этому лезвию за все его пребывание "там" так и не случилось никого поранить,
правда, наслушался он предостаточно - нечеловеческих воплей, отборнейшей брани,
проклятий, мата, сонного бормотанья охраны, воя сирен и сдавленных тихих рыданий,
он слушал это и чувствовал, как его собственный язык намертво прилипает к гортани,
как его грязно-серые сгустки глаз постепенно намертво застывают и обращаются в камень.
а еще он будет хранить все мои письма в тайнике в левом дальнем углу камеры,
по ночам прижимая ворох исписанных тетрадных листов к груди, судорожно, неприкаянно,
нежно касаясь пересохшими губами чернильных слов, согревая их своим хриплым дыханием,
теребя края писем дрожащими пальцами, он проведет всю ночь в полуобморочных метаниях,
трясясь в ознобе, захлебываясь в безжалостно накатывающих и соленых волнах воспоминаний...
сквозь строчки из писем и пелену беспокойного забытья, я верю, что могу к нему прикоснуться,
то ли потеряв всякую надежду уснуть, то ли в бесконечных попытках наконец-то проснуться?..
13.12.2013