Номинация на Тематическом Конкурсе
Клуба "Слава Фонда"
"Школьные годы... школьная любовь...»"
Международного Фонда ВСМ
http://www.proza.ru/2014/12/24/621
Моё детство
Детство моё с вишнями губ, золотыми от солнца черно-смородиновыми
глазами и длинными до пят, развевающимися на ветру волосами, весело катается
на загорелых плечах высокого красивого отца, который, встряхивая чёрными
кудрями, время от времени, подбрасывает меня высоко в небо синее,
приговаривая: - Моя доча! – и мой смех восторженно разливается колокольчиком…
Детство моё стремительно бегает, таская за ухо огромного плюшевого
мишку, и безумно любит соску, а когда родители отбирают её, оно горько
плачет и долго ещё не может забыть любимый резиновый вкус… соски.
Детство моё бежит впереди мамы и заходит в зал театра, где на сцене
в спектакле играет мой отец, в которого как раз в это время по сценарию
стреляют, оно отчаянно громко плачет и с такой скоростью несётся к сцене
с криками:
- Папа, папа! – что никакие, протянутые со всех сторон руки, не успевают
меня схватить и остановить.
Я стремительно взлетаю на сцену и там, вся в слезах, пытаюсь отбиться
от чужих сильных рук, затаскивающих меня уже за тяжёлые бархатные кулисы.
Радостно прыгая по тропинкам среди изумрудных трав выше головы, я пою
стихи и песенки собственного сочинения, а мама их записывает, ведь сама я
ещё не умею писать и читать. После четырёх лет мама меня научит тому
и другому, а пока она пошлёт эти стихи в большую газету и их там опубликуют
в статье под названием «Большое будущее маленькой поэтессы».
Детство моё с заплетёнными тугими косичками и бантами больше головы
весело прыгает через скакалку, в окружении подружек, на солнечных майских
одуванчиковых полянах.
В пять лет, подготовленная мамой, я уже сама умею записывать свои
стихи и обожаю читать красивые волшебные сказки, декламирую наизусть любимые
стихи Сергея Есенина, Александра Блока, Николая Гумилёва, поэмы Михаила
Лермонтова «Демон» и «Ангел смерти».
Я вдохновенно играю на скрипке. Особенно мне нравится исполнять свои
любимые мелодии. Сверкающей грустью, волнующей осенью, когда медленно летят,
танцуют и кружатся золотые листья, - полонез Михаила Огинского «Прощание
с Родиной».
Сияющей весной, когда так блестят озёра, заливаются в восторженном
счастье птицы и нежно плещутся белоснежные лебединые крылья – «Танец
маленьких лебедей» Петра Чайковского и, в любое время года, «Танец
с саблями» Арама Хачатуряна, под который резво выплясывают в такт и машут
сверкающими игрушечными саблями мой брат Серёжка со своими
друзьями-мальчишками.
В первом классе я сижу на месте учительницы за её столом и развлекаю
класс, читая ему сказки свободно, громко, красиво и выразительно, меняя
интонации на все голоса, хотя «учительница» настолько ещё маленькая, что её
не видно из-за огромного стола и лишь над столом торчат большие банты.
Но меня считают артисткой. И Эльза Робертовна любит оставлять меня за
своим столом, а ребятам очень нравится слушать.
Я обожала свою первую учительницу. Она, как и мой отец, думала, что я
буду артисткой или музыкантом.
Моё детство красиво рисовало. И картины постоянно выставлялись на
вернисажах. Учитель рисования любил меня и считал, что я буду художником.
И я тоже его любила всей детской любовью.
Отличница, с первого класса, я сидела на первой парте. А за мною, на
второй парте, сидел красивый мальчик с такими же, как у меня,
солнечно-карими тёмными глазами.
Он учился плохо, наверное, потому, что вместо учёбы думал о своей
детской любви. Развязывал сзади мои красивые банты, лишь бы я обернулась,
и с такой страстной нежностью тонул всеми своими огромными глазами
в моих!...
Учителя наказывали его, ставили в угол. И мальчишка радостно шёл
в угол, потому что угол был напротив моей парты, и тогда, тихонько вздыхая,
он уже ни на мгновенье не отрывал своих глаз от моих и тонул, тонул в них…,
пока его не возвращали на своё место.
И всё начиналось сначала.
Однажды, в четвёртом классе, на перемене, мальчишка, волнуясь,
выдохнул мне: - Моя девочка, когда я вырасту, то женюсь на тебе.
Смущённая, я молчала.
А потом так привыкла, что из-за меня вечно дрались мальчишки, и не
обращала на них внимания.
Отчаянное детство моё ничего не боялось, и когда я впервые увидела
своего брата на мотоцикле, мгновенно потребовала «освободить сию машину»
и дать мне на ней покататься.
Вскочив на мотоцикл, я быстро спросила, как его завести, разогнаться
и включить самую большую скорость, брат ещё не успел договорить, как я уже
неслась на максимальной скорости.
Я летала по всем дорогам, из одного конца в другой, экспериментируя
всей фантазией и, по-сумасшедшему быстро, нажимая на всё подряд:
мотоциклетные руль, рычаги и педали, чтобы снизить скорость и остановиться.
Но ничего не получалось: мотоцикл упрямо не желал ни снижать скорость,
ни останавливаться.
Я пролетала мимо удивлённого брата пулею…
- Скажи! – кричала ему…, но понимала, что кроме этого слова, он всё
равно ничего не успеет услышать и посоветовать, ведь в следующее мгновенье
я проносилась уже далеко в другом конце улицы…
Боже, как остановить эту «безумную» машину?! Раз десять я кометою
пронеслась вокруг своего района и мимо Серёжки, пытающегося остановить меня,
едва не сбив его…
И вдруг… Полёт долгий, безумный и стремительный!...
Брат нашёл меня за всеми домами, садами и огородами, в придорожной
канаве, валяющейся рядом с мотоциклом… И, к счастью, отделавшейся только
синяками, ссадинами и ушибами.
Я была любимицей у всех учителей физкультуры и спорта, и русского языка
и литературы. И любила своих учителей.
Мои сочинения всегда были на разных выставках. И я мечтала
о журналистике.
Меня обожали все учителя немецкого языка, быть может, потому, что я
говорила с ними радостно и свободно. И я любила их. Я любила всех.
И благодарна им за всё. Ведь только благодаря им, много позднее, на приёмных
экзаменах в университет по немецкому языку, меня в комиссии спросили:
- Девочка, Вы – немка, так прекрасно говорите, с лёгким красивым
берлинским акцентом?
- Нет, - русская, - ответила я.
И ещё позднее, когда я впервые приеду в Германию и буду цитировать
своих любимых поэтов Гёте и Гейне, восхищаться воспетой ими Тюрингией,
смотреть, как «клубится туман над священными водами Рейна» и позвоню своей
первой учительнице, проживающей ныне там и впервые признаюсь ей:
- Как я любила Вас, Эльза Робертовна, как свою вторую маму!
И вдруг услышу в ответ:
- А я-то как тебя любила! Но ведь как тебя не любить – красавица,
отличница, артистка!
Я смутилась, стало так радостно, что я ей дозвонилась в другой конец
Германии и услышала родной с детства голос.
Но это будет потом… А сейчас, детство моё, всё в ссадинах, после
самостоятельного катания на мотоцикле, очень любит читать сказки. И разные
удивительно прекрасные книжки. Оно читает их даже ночами, втайне
от родителей, в своей комнате, а чтобы они не выключили свет и не отправили
ребёнка спать, то с маленьким фонариком под одеялом, то тихонько сидя
у фиолетового ночного окна, перед огромной оранжевой луной, льющей свой
лёгкий мерцающий свет на волнующие загадочные страницы книги и в сад,
кажущийся необычайно волшебным в очертаниях ночи.
Я тихо открываю окно и, легко танцуя, ступаю на блестящие в лунном
свете ветви цветущих жасмина, вишни, яблонь, прыгаю на звёздный луч и уже
бегу по лунным лучам, кружусь в своём кружевном зеркальном мини, рассыпая
волосы-лучи… Лечу со стаей других звёзд, задыхаясь от объятий вольного ветра.
Ах, как светло от звёзд, тревожно и радостно!
Светает. Скоро рассвет. Со стаей звёзд-подруг я возвращаюсь к своему
окну. Они улетают.
А я ложусь в свою атласную постельку. И слышу, как мама жалуется папе:
- Вновь новенькие туфельки дочки полны лунной пыли.
Она берёт их в руки и из туфелек сыплятся маленькие сверкающие
звёзды…
Хрустально звеня, они летят к открытому окну, друг за другом,
блестящим роем, вырываясь в распахнутую настежь бирюзу, в белые и розовые
соцветия поющего от птиц сада, взмывают, тая в небесной лазури…
А детство моё ждёт следующего фиолетового вечера и любопытно
вглядывается в далёкие-далёкие звёздные миры, таинственно вспыхивающие
дразнящим голубым светом светил в необъятно-фантастичной звонкой, звенящей
синеве Вселенной.