ДОРОГА
Топот конских копыт я уловил еще издали и сразу же определил, что конь – боевой. Понять это было нетрудно: деревенские клячи, зачастую вообще с трудом переставлявшие копыта, никогда не смогли бы преодолеть таким аллюром и ста шагов.
Четкая дробь стремительно приближалась. Конь, не сбивая ритма, перешел на быстрый шаг и я, словно почувствовав что-то, застыл посреди двора. С легким скрипом распахнулась калитка, – засов слетел от одного толчка могучей груди, - в нос ударил сильный запах конского пота, пыли и крови. Конь остановился в шаге от меня, со свистом втягивая воздух и тяжело поводя боками, и я шагнул к нему, уловив еле заметное человеческое дыхание. За моей спиной ахнула Фей, кидаясь к незнакомцу; я услышал шорох сползавшего с седла тела, - всадник, видимо, был без сознания, - и успел, подставив плечо, не дать ему грохнуться об утоптанную землю двора. Чужая боль густым облаком окутала меня, и я привычно отгородился от нее.
Вдвоем с Фей мы занесли человека в дом и уложили на кровать Мета. Пальцы у меня были мокрыми и липкими от крови, и я, попросив Фей снять с него одежду, отправился за травами.
Признаться, я считал, что справлюсь с любой раной, но эта оказалась мне не по силам. Ни одна моя попытка не увенчалась успехом, я сумел только немного успокоить боль, а этого было так мало! Я просидел возле раненого всю ночь, перепробовав все, что только мог придумать, что хоть немного годилось для подобных ран, но все безрезультатно.
А утром он очнулся, увидел Фей и весь затрепетал. В нем вспыхнуло недоверчивое изумление пополам с отчаянной надеждой, вспыхнуло – и угасло. Снова вспыхнуло – и снова угасло, на этот раз не до конца, робким огоньком тлея в глубине рвущейся на части страстной души… Он напоминал одинокого путника, который, замерзая в зимнем лесу и уже смирившись со своей участью, неожиданно набрел не жаркий костер и никак не может поверить в эту неслыханную удачу, тянется к огню – и отшатывается, до паники боясь, что костер окажется всего лишь бредом умирающего сознания.
Князь Глориан. Настоящий князь. Фей, конечно, в первую очередь заинтересовала фамильная (так сказал князь) сабля, а мне до ужаса хотелось изо всех сил грохнуть кулаками в ближайшую стену: я был бессилен! Словно и не Маг вовсе, не лекарь, а просто мальчишка, у которого закружилась голова от легких побед. Я мог только наблюдать, как жизнь капля за каплей, с каждым вздохом, покидает его тело, когда-то не так давно крепкое и сильное. Глориан чувствовал, что конец близок. Он рассказал нам о себе, и я всей кожей ощущал его пристальный взгляд, прикованный к Фей. Впервые я услышал мнение о Робасе Каменное Сердце из уст человека, напрямую сталкивавшегося с ним, заплатившего жизнью за попытку уничтожить его. Я на всю жизнь запомнил ощущение чужой, холодной и злобной силы, исходящей от раны князя, ощущение, заставившее меня содрогнуться.
А когда Фей жалобно вскрикнула и отшатнулась, прижимая ладонь к виску, когда я ощутил под своими пальцами вместо теплой кожи извивы леденящего холода, а в грудь мне ударила бешеная волна уверенной радости… нет, безумного ликования, вспыхнувшего в душе Глориана, я все понял раньше, чем он твердо произнес:
-Ты не его сестра и тебя зовут не Фейя! Ты – моя дочь, княжна Велиан. Моя - и княгини Агвен. Перешедший к тебе знак тому подтверждение.
Кажется, он впервые за много лет был счастлив. И он не жалел ни о чем, только просил прощения у Фей за то, что сделал за нее выбор, быть может, на всю ее оставшуюся жизнь. Он говорил о себе и Агвен, матери Фей, о Робасе Каменное Сердце, о человеческих слезах и горе, о пепелищах, которые оставляла за собой Непобедимая Армада, - обо всем, что он видел и слышал… Он говорил, словно боялся что-то не успеть сказать, а у меня не хватало духа прервать его, хотя я и видел, что он тратит на этот разговор свои последние силы.
Он сжег себя за каких-нибудь два с небольшим часа. И острым ножом резанули меня его слова: «Ты же не бросишь ее, ты поможешь ей…» Он словно прочитал мои мысли. Уже тогда я понял, что нас ждет дорога. Дорога – и бой. Я был готов к этому. Но когда Фей потянулась ко мне, желая обнять, прижаться ко мне с облегчением и благодарностью, - в тот момент это было просто и естественно! – я шарахнулся от нее, с трудом подавив крик ужаса. Сдерживаться в ее присутствии было невообразимо тяжело, но возможно, - до тех пор, пока она не обнимала меня в порыве нежности или благодарности, или просто играя. Тогда внутри меня все будто взрывалось, грозя опрокинуть, смести тщательно укрепленные бастионы. Жгучие волны нежности, так похожей на боль, захлестывали меня с головой, а я сопротивлялся, сражался с ней, давил в себе эти неуместные чувства… А сегодня понял, что не сумею, не смогу, не выдержу этой схватки с самим собой. Бегство спасло меня. Да-да, постыдное бегство, когда не хватило слов.
Мы похоронили князя рядом с Метом. Фей была сурова и сдержанна, и мы только молча постояли над свежей могилой. Говорить никому из нас не хотелось.
В этот же день мы раздали соседям всю нашу живность, Фей заколотила ставни, я собрал провизию и свои травы. Заняло это почти весь день, а вечером… Вечером это и случилось.
Когда Фей заявила, что уходит на танцы, я не удивился. Она бегала туда и раньше, не пропуская почти ни одного вечера с тех пор, как закончилась учеба. Парни ходили за ней буквально толпами, восхищенно приоткрыв рты. Не раз за нее вспыхивали жестокие драки, заканчивающиеся обычно ничем, так как Фей все они были одинаково безразличны. Девушки завистливо вздыхали, провожая ее взглядами, а парни… Все они были обычными деревенскими тупицами, жившими не столько умом, сколько инстинктами. В этом они мало отличались от животных и, ощущая исходившую от них сильнейшую волну желания, я иногда забывал, где нахожусь. И мне казалось, что, если вдруг ко мне сейчас вернется зрение, я увижу капище, окруженное весенним лесом, а чуть дальше, возле озера, - волков из стаи Седого, занятых любовными играми.
Пока Фей занималась нарядом, ко мне пришла женщина. Деревенские часто приходили за помощью, уверившись, что ученик не уступает учителю ни в чем, а я не отказывал им. Опыт для меня значил очень много, может, даже больше, чем для Фей. Пока я занимался глубоким порезом на ладони женщины (соскочил кухонный нож и почти перерубил ей руку), Фей выскользнула за дверь. И от ее отчаянно-твердой решимости меня бросило в дрожь. Я запрещал себе думать об этом, пока занимался раной, но, когда женщина ушла, подозрение вспыхнуло с утроенной силой. Умом я понимал, ЧТО произойдет этим вечером, но все мое существо яростно протестовало против этого, хотя я и знал, что иначе она не могла.
Как во сне, я заставил себя встать и выйти в боковую пристройку, где еще Каис оборудовала что-то вроде бани. Огромная бочка, до половины наполненная холодной водой, очаг с большими валунами, поверх которых лежала куча сухого хвороста, котел на крюке, "мыльная" трава, а по стенам – шалфей, береза, липа, дуб, хвоя… Я плохо соображал, что делают мои руки, целиком захваченный чужими эмоциями.
Так не должно было быть! Не надо! Учитель, ведь ты говорила, что я ничего не почувствую! Что так не бывает! Почему же я точно знаю, что делает Фей?! Почему я чувствую все так, словно чужие мужские руки прикасаются КО МНЕ?! Нет, не надо! Не надо, ну пожалуйста! Я понимаю, что это необходимо, что рано или поздно это все равно бы произошло, но я НЕ ХОЧУ ОБ ЭТОМ ЗНАТЬ!..
Но я ничего не мог с собой поделать. Я все чувствовал, и никакие барьеры не могли сдержать… это. Я все знал, хотя и не желал этого знания. И… неужели же всегда будет так тяжело? Каис, скажи, как отгородиться от этого?.. Нет ответа. Только сердце гулко бьется в груди, тяжелыми редкими толчками выплескивая кровь.
Я с трудом добрался до кухни и плюхнулся на лавку, закрыв глаза. Меня шатало, давно ставшая привычной уверенность в окружающих предметах ускользала. Если бы я мог видеть, перед глазами у меня наверняка бы все раскачивалось.
Я привыкну. Я должен привыкнуть, потому что это повторится еще не раз и не два, потому что так надо, потому что она не может иначе, потому что таково условие Пары… Это просто с непривычки, в первый раз… так… Я привыкну, Фей, обещаю тебе. Ты никогда не узнаешь, чего мне это будет стоить, но я обязательно научусь жить с этим, выдерживая такое без видимых последствий. Обязательно!
Когда она вернулась, я уже полностью владел собой. То есть… мне казалось, что полностью.
-Тис, прости меня! Я хотела, чтобы это был ты! Я даже воображала, что это ты со мной….
В первый момент сердце судорожно подпрыгнуло – и словно каменная плита легла на грудь. Она любила меня. Любила – и у нее не было другого выхода, так же, как и у меня. Хотя ей и было легче пойти на это. Она плакала, зарывшись в мои колени, а я… Что я мог сделать? Начать ласково утешать и уговаривать? Разве от этого станет легче и проще нам обоим?! Нет! И я легко провел рукой по ее спутанным волосам.
-Ничего, ничего, Фей. Я все понимаю… Тебе ведь нужна была Сила…
-А тебе?! – закричала она, и из ее голоса плеснулось ярость. – Тебе она разве не нужна?! Ты так легко от меня отказался!
Нет, легче не стало. Тяжелее. Это прозвучало для меня, как удар по лицу. Хотелось закричать, выплеснуть в крике всего себя, вывернув душу наизнанку… но я только изо всех сил закусил губу и промолчал. Вздох, второй, третий… Успокойся! Голос не должен выдать тебя!
-Я приготовил тебе ванну, - Кажется, мне удалось. Голос прозвучал ровно и спокойно. – Иди, помойся. Там отвары и мыльная трава. Иди, нам завтра рано в дорогу.
Она резко оттолкнулась от моих колен и встала. Я весь сжался в тугой нервный узел, сжался до боли в напряженный мышцах - и все-таки сумел молча, оставаясь внешне спокойным, выслушать Фей… Нет, отныне – княжна Велиан. Потом она повернулась и ушла.
И только тогда меня затрясло. Мелкая, противная дрожь одела все мое тело, я застонал, падая головой на руки. Девочка моя, прости! Прости и постарайся понять! Пусть лучше так! Пусть ты считаешь меня бездушным чудовищем! Пусть лучше… всё это – мне одному… пусть! Это слишком больно, а тебе боли и без того хватает… Я сделал это для тебя же, понимаешь? Понимаешь?..
С трудом добравшись до постели, я зарылся головой в подушку, ощущая на губах солоноватый привкус крови. Боль прорвалась судорожным рыданием, почти бесшумным и оттого еще более мучительным. Я рыдал впервые в жизни и поклялся, что больше никогда не позволю себе такого. Никогда!
Постепенно я успокоился. Но тяжесть осталась. Тяжесть – и пустота, словно вместе со слезами я выплеснул душу.
Наталья Бартенева
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ